Пасынок Вселенной. История гаденыша

Грэг поглядел на меня пристальным взглядом и сказал:

– Ты достойный ученик своего учителя.

– Мне этим стоит гордиться? – осведомился я.

– Ты же говорил, что не умеешь, – удивился Грэг.

– Чего не умею?

– Гордиться.

– Откуда мне знать? – усмехнулся я. – Никогда не пробовал.

Грэг серьезно кивнул.

– Мн-да. Странная история.

– Вы что-нибудь узнали? – поинтересовался я.

– Ничего сверх того, что ты уже рассказал. Да, он работал в школе, да вел какие-то там занятия. Никого не совратил, ничего плохого не сделал.

– Кроме того, что его обвинили в серии убийств.

– Спецдепартамент, – сказал вдруг Грэг.

– Что? – не понял я.

– Ты говорил, что они вас всех допрашивали.

– Ну да.

– Никогда не слышал, чтобы спецдепартамент занимался такими делами. Тут и полиции бы хватило. Это вообще не их сфера интересов. Хотя, поди ж ты определи их сферу.

Он снова надолго задумался, глядя перед собой отсутствующим взглядом.

Я подождал какое-то время, а потом осторожно напомнил:

– У нас был договор.

– Что? – встрепенулся он. – Ах, да, точно.

Он полез во внутренний карман своего обычного кожаного пиджака и извлек оттуда конверт.

– На вот.

Я вскрыл конверт. Там был паспорт с моей физиономией на фотокарточке и не моим именем, свидетельство о рождении, изрядно денег и некая странная бумага, согласно которой я признавался дееспособным и свободным от опеки. Оказывается, бывает и такое. Я ничего про это не знал и не подозревал даже, и Грэг вполне себе мог таким и не заморачиваться – а на тебе, заморочился и позаботился. Мне от заботы окружающих всегда становилось тревожно и неуютно. Я внимательно осмотрел паспорт. Согласно ему, мне было шестнадцать лет. Затем пересчитал деньги. Двадцать тысяч. Ничего себе.

– А почему мне шестнадцать? – поинтересовался я.

– А сколько тебе? – делано удивился Грэг.

– Ну, где-то четырнадцать.

– Ты что, даже даты своего рождения не знаешь?

– Не-а. Я ж подкидыш, помните?

– Ну да, точно. Идеальный материал для твоего Виктора. Никаких личностных характеристик.

– Вы о чем?

Грэг задумчиво посмотрел на меня.

– Слушай, вот как ты сам думаешь, то, что между вам происходило – обучение, дружба, дрессировка – не знаю даже как это назвать.

– Но уж точно не дрессировка, – фыркнул я.

Грэг усмехнулся.

– Я достаточно долго служил в армии, был в спецвойсках. А потом прошел обучение в том самом спецдепартаменте. Правда, работать там не смог. Мозг дымится. Там работают либо исполнительные идиоты-роботы, либо чертовски умные и информированные люди. Я не то и не другое. Но все это – армия, спецназ, департамент – изрядно напоминало дрессировку. Обучение выживанию для человека вообще во многом дрессировка, тебе не кажется?

– Это потому что вас там учат выживать для чужих целей, – возразил я. – А в случае с Виктором… Он всегда говорил, что ему плевать пойму я его или нет, научусь или нет. Он говорил, что это моя жизнь, а не его.

– Удобная позиция.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что он снял с себя всякую ответственность.

– А почему он должен был ее на себя брать?

– Потому что ты пацан, а он взрослый. Да еще взявшийся тебя учить всей этой дичи.

– Это не дичь, – совершенно по детски обиделся я.

Грэг усмехнулся.

– Не дичь, говоришь? Тогда ответь мне на простенький вопрос. Как по-твоему, он делал все это для тебя или для себя?

– Не знаю, – медленно проговорил я. – Могу только сказать, что я извлек из этого пользы намного больше, чем он. Мне так кажется. А что до него… Это… Ну, это как художник, или поэт, или музыкант.

– В смысле? – спросил Грэг.

– Ну в смысле, что они рисуют, пишут стихи и музыка. Для кого?

– Для людей, – сказал Грэг. – Иногда ради денег. Иногда ради славы.

Я усмехнулся.

– Фигня. Они делают это потому что могут делать. Ну, или потому что не могут не делать. Плевать им на людей, на деньги, на славу. То есть, им все это нравится, но даже если этого не будет, они все равно не остановятся. Такой склад. Виктор говорил, что талант чешется.

– Что? – не понял Грэг.

– Чешется, зудит. Никакой это не дар – это способность, которая не дает покоя и постоянно просится наружу. Требует, чтобы его… обслуживали, что ли. Как машина, которая требует, чтобы на ней ездили и закатывает истерики стоя в гараже или музее.

Грэг вздохнул и спросил:

– Ну а твой талант?

– А кто вам сказал, что он у меня есть? – удивился я.

– Ну… – Грэг заулыбался. – Достаточно на тебя посмотреть и немного с тобой пообщаться. Ты не просто достойный ученик своего Учителя. Ты… Мне вот, например, до смерти интересно – знал ли он о твоем потенциале и прочем?

– Какой там потенциал, – отмахнулся я. – Жить на помойке? Болтаться бомжом без дома, без денег.

– И выжить в таких условиях. И сделать выводы, для некоторых из которых большинству людей требуется прожить целую жизнь. И то редко помогает. А ты так походя… Ты несомненно талантлив.

– И в чем мой талант? – ощетинился я. – В выживании? Да любая бездомная кошка в сто раз талантливее меня. Любого из нас. Это не талант – просто большинство людей настолько разжирели и обленились, что на их фоне быть суперменом – как два пальца…

Грэг покивал, а потом спросил:

– Ты хоть понимаешь, что вот только что наговорил кучу такого до чего большинство людей вообще бы никогда не додумалось?

– Если честно, мне плевать.

– А зря. Как ни странно, ты мне нравишься. Я хочу тебе предложить…

– Нет, – отрезал я.

– Что – нет?

– Я не останусь.

Грэг печально посмотрел на меня и вздохнул.

– Странно, – проговорил он. – У меня есть куча способов тебя удержать… Но мне не хочется.

– Потому что вы понимаете, что не сработает, – сказал я. – А тот кого вы удержите уже не будет мной. Потому что вам не удержать меня хочется.

– Да? И чего же мне хочется?

– Вы думаете, что сможете заменить Виктора. Не сможете.

– Да я и не собирался…

– Просто вы этого не осознаете. У вас ничего не выйдет. Я все равно сбегу. Так что лучше не ссориться напоследок.

Грэг долго молчал, а потом решительно кивнул.

– Да. Ты, наверное, прав. Но у меня к тебе будет одна… Нет, не просьба, не напутствие… Просто мне кажется, у тебя есть великолепный шанс попасть в беду или оскотиниться.

– Я уже оскотинился. А насчет попасть в беду… Это моя естественная среда обитания.

– Да, тебе так кажется. Но… Просто имей в виду. Есть такое понятие «Розовые очки». Это значит…

– Я знаю.

– Да. Но у тебя эти очки черные. Пойми, парень, как правило, люди не такие уж и сволочи. И если уж ты сталкиваешься с человеком, может, не следует исходить из твоей презумпции его виновности в том, что он свинья?

– Это я свинья. И это не важно.

32

«У меня был друг – он меня предал. Была любимая женщина – она отказалась от меня. Я улетаю налегке».

Григорий Горин «Тот самый Мюнхгаузен»

Я ушел утром. Не попрощался, не предупредил. Уместно было бы вспомнить про каких-нибудь там англичан, которые обычно, согласно официальной версии, только так и сваливают. Но я фактически сбежал, и прекрасно осознавал, что бегу. Почему? Во-первых, потому что так было проще. А как говорил Виктор, если нет смысла усложнять – не усложняй. Большинство усложнений – агенты лени и самообмана. Во-вторых… Может, это паранойя, может самомнение – не знаю, если честно, бывает ли паранойя основанная на самомнении. Но в какой-то момент мне почудилось, что Грэг начинает относиться ко мне, в каком-то смысле, как Дара. То есть, я понимаю как это звучит и пусть те у кого мозг заточен в этом направлении идут в то самое направление. Разумеется, Грэг не собирался по второму кругу лишать меня невинности, но с другой стороны. Упаси бог. Поганая мыслишка. Но он… Может, и глупо прозвучит – он начинал, в каком-то смысле в меня… влюбляться, что ли? Опять-таки, понятно какие ассоциации возникнут в башке избыточно озабоченного недотыкомки, но мне плевать. Если бы я был нормальным пацаном, если бы Виктор был обычным человеком – наверняка мы бы тоже любили друг друга. Как ученик любит Учителя и наоборот. Кас Д Амато любил непутевого мальчишку с тогда еще никому не известным именем Майкл Джерард Тайсон. Это та самая любовь, наверное, про которую говорят, что она есть Бог. И наоборот. Странно, наверное, принимая во внимание мою личность и судьбу рассуждать в мою сторону таким образом. Только вот… Как бы мне (обычному пацану) ни хотелось обратного, Дара меня действительно любила, только не как мужчину. Тот единственный раз нашего с ней секса был совершенно неконтролируемым порывом. Это была и естественная реакция и невозможность отказаться от чего-то. Но как мужчину она меня не воспринимала. Сперва – как очаровательного, красивого и необычного мальчишку. Потом – как очаровательного и красивого монстра.

Не в первый раз я замечал подобную реакцию людей на… Нет, не только на мою внешность. На что-то внутри меня. На некое… биополе, что ли? Не знаю на что именно. Но раньше, как правило, после более близкого общения, люди начинали от меня шарахаться. Пугались. Очевидно, подсознательно чувствовали опасность того, что им могут резануть по сухожилиям и воткнуть что-нибудь этакое в артерию. Я же монстр. Виктор выбрал меня по каким-то своим причинам, но Виктор бы непостижим в принципе. Какие там у него были резоны, получал ли он удовольствие от нашего общения, чувствовал ли что-нибудь в мою сторону – загадка. Но многие другие…

Примерно так за меня зацепился Капитан. Не так уж прямо плотно, но я его явно интересовал и он мне явно сочувствовал. Тогда я этого не понимал, совершенно сознательно относя себя к той категории существ, которые сочувствия вызывать в принципе не могут в каком бы положении ни находились. Ну, как не вызывает сочувствия раздавленный паук, раненный крокодил или змея. Не потому что они гады, не потому что опасные, а потому что чуждые. Не вызовет же у нас сочувствия раненный демон или инопланетянин. В большинстве случаев мы даже не поймем – раненный он, или просто в такой вот позе пытается сказать «Здрассте».

Но теперь я понимал – людей может привлекать моя персона. Я могу вызывать отклик на эмоциональном уровне и даже глубже – на уровне чувств. И не просто отклик – положительный отклик. Так было с Дарой, и это начинало проявляться, как мне показалось, в нашем общении с Грэгом. Кажется, еще немного и он принялся бы меня опекать, а то и вовсе усыновил бы. Мне такое совершенно не улыбалось. Единственный кого я потерпел бы в роли подобного опекуна был признан серийным убийцей.

Но я людям нравился. Не всем, не всегда и не всегда достаточно долго и сильно. Но нравился. И мне предстояло разобраться, нравится ли это мне самому или нет. Нужно ли? Впрочем, тут у меня тоже была точка зрения от Виктора. «Нравится-не нравится – терпи, моя красавица». Вопрос был в том можно ли все это использовать, а если можно, то как именно.

Однако же… Я не знаю каким боком, но общение с Грэгом заставило вспухнуть в моей беспокойной башке очень непростой вопрос. Вопрос, который никогда не всплывал в нашем общении с Виктором. Виктор учил меня выживать, учил реально смотреть на вещи, учил цинизму, потому что если цинизм спасает тебе жизнь, а лицемерие требует твоей смерти, любому же идиоту понятно что выбрать. Виктор учил меня выживать, но никогда не говорил для чего я должен выжить. Я понимаю, дурацкий вопрос – ни волку, ни медведю, ни простой кошке такое в голову не придет – для чего выживать. Но если вот пришло в голову?

Спустя годы я начал отчетливо (или просто мне так кажется) понимать, что Виктор никогда не говорил со мной об этом потому что не хотел влиять на мой выбор. Не хотел направлять меня в ту или иную сторону. Он считал, что перед каждым человеком – даже перед таким как я – есть сотни возможностей и путей. Но выбрать их он должен сам. Виктор пытался всего лишь подготовить меня к большинству возможных вариантов, объяснить, что такой выбор не просто есть – рано или поздно любой человек вынужден его делать. Даже ничего не делая. Насколько это вообще возможно – подготовить к подобному такого как я. Я не знаю, считал ли он мое обучение законченным. Не знаю возможно ли закончить такое вообще. Как-то раз Виктор сказал мне, что такое обучение заканчивается только на кладбище. То есть, можно было бы сказать традиционно «Век живи – век учись», но это было не в его стиле.

Я решил сбежать от Грэга, исчезнуть, потому что мне необходимо было во всем разобраться. Потому что я чувствовал, что многое еще не закончено, мне многому надо научиться, а Грэг, в отличие от Виктора, неизбежно будет влиять на мои суждения, мой выбор и мою судьбу. Единственный способ этого избежать – исчезнуть. И еще я чувствовал, что еще немного – и Грэг не сможет меня просто так отпустить.

Неприятное ощущение. Потому что Грэг, все-таки, мне нравился и был интересен. Он тоже мог многому научить, но цена для меня была слишком высока – свобода.

И я ушел. Широко размахивая высоко задранной башкой. В никуда.

И первым делом, само собой, я должен был убраться из города. Что я и сделал, сперва сев на один пригородный поезд и добравшись до конечной станции, потом пересев на другой и повторив процесс…

К чему такие сложности? Да никаких сложностей – для покупки билета на пригородный поезд не нужны документы. Я вообще собирался быть очень осторожен с документами, которые сделал мне Грэг и при первой же возможности поменять их вместе с именем и прочим. Как это сделать я пока не представлял, но точно знал, что сделать это надо. Грэг сам проболтался… ну, ладно, ладно, обмолвился, что имел отношение к Спецдепартаменту. Работал он там или нет, имел связи или нет (какие-то уж точно где-то имел), но отследить мои передвижения было в его силах. Он доверился мне, рассказал больше, чем стоило бы. Это, конечно, можно назвать приятным, но все-таки зря. Я общался с ним несколько дней и знал о нем в сто раз больше, чем о Викторе с которым мы вместе провели годы. Из чего я неизбежно делал вывод, что Виктор бы его на завтрак съел.

Кстати, о Викторе. Что же все-таки за призрак ходит за мной по пятам? То есть, я и раньше понимал, что не все с ним так просто (о какой простоте тут вообще может идти речь) и это ни в коей мере не однозначное проявление моего безумия и не галлюцинация. Вернее – не просто галлюцинация. Но Грэг ведь тоже его видел. А раз видел, то почему отнесся к его появлению так спокойно? Или не отнесся? И почему до сих пор призрака не видел никто другой? Но ведь это же не может быть Виктор! Откуда-то я точно это знал. Я был уверен, что Виктор мертв? Понятия не имею.

Но среди моих многочисленных уродливых талантов есть умение переворачивать страницу. Закрывать прочитанную книгу. Тосковал ли я по Виктору? Думаю, тосковал. Хотел ли я, чтобы он вернулся в мою жизнь? Думаю, хотел. Но ведь именно Виктор приучил меня к тому, что наши желания сами по себе мало чего стоят. Значение имеет только наша способность их реализовать. А раз так… Виктор в тот самый момент стал для меня прошлым. Воспоминанием. И именно согласно его учению, которое я для краткости для себя теперь называл Искусством, я смирился с этой потерей и пошел дальше. Можно было, конечно, похныкать еще какое-то время, но это ничего бы не изменило.

И вот я почти сутки болтался в поездах и размышлял обо всем об этом. Я пытался понять суть призрака, но от этого у меня закипали мозги. Призрак говорил словами Виктора, что надо просто принять его существование и успокоиться. Нет смысла докапываться до сути. То ли подразумевалось, что я этой сути не смогу понять, то ли что ее вообще нет – непонятно. Я пытался определить какое отношение имеет призрак к реальному Виктору – я все-таки понимал, что они не одно и то же, – и обусловлен ли этот образ непосредственно моей личностью и моим отношением к Виктору. Мозги закипали еще больше. Воистину, безделье и размышления утомляют больше действия.

В итоге я оказался в другом городе. Чего и добивался. И снял номер в мотеле. И мне этот номер дали. И не было никаких косых взглядов, никаких расспросов. Человеку за стойкой – средних лет, пузатому, с изрядной плешью и стойким запахом немытого тела – было на все глубоко наплевать. Кроме наличных. Так что я начертил в регистрационной книге какое-то вымышленное имя, тут же приказав себе его запомнить и на него отзываться, и пошел в свой номер. Там я полез под душ и долго поливал свое измученное ездой на поездах тело горячей водой. Потом заказал прямо в номер пиццу. Потом…

Потом я пошел обратно в контору и поинтересовался где тут поблизости какой-нибудь туристический или рыболовный магазин. Человек за стойкой – вот нравятся мне такие люди – не отрывая взгляда от экрана маленького портативного телевизора, невнятно объяснил мне дорогу.

И я пошел в этот магазин, и я его нашел, и я в нем закупился. А потом вернулся в отель – набрав по дороге еще еды – и снова поел.

Меня уже давно клонило в сон, но надо было подготовится к ночлегу.

Среди моих трофеев из магазина была парочка ножей – один весьма приличный с очень удобной рукоятью и полированным хищного вида лезвием. Второй – обычный складной мультитул. Собственно, выбирая нож я мало внимания обращал на его внешность. Виктор научил меня разбираться в оружии и всегда говорил, что надо позволить руке выбирать нож. Моя рука выбрала.

Кроме того, я приволок из магазина несколько мотков тонкой плетеной лески. Зачем? Да все просто. Я соорудил пару совсем несложных ловушек, натянув пару рядов этой самой лески перед дверью и окном. На тот случай, если кто-нибудь захочет меня побеспокоить. Как говорил Нат Пинкертон «Если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами не следят». Засим я повалился на кровать и забылся сном праведника.

33

«В нашем законодательстве есть пункт, где сказано, что все имеют право на идиотизм.

Кажется, вторая поправка».

Грегори Хауз. Доктор медицины.

Наутро я пошел побродить по городу. На самом деле, разумеется, меня не интересовали красоты и достопримечательности. Я не собирался тут надолго задерживаться. А если бы собирался, то стал бы первым делом искать библиотеку. Я чувствовал, что мне необходимо учиться, необходимо больше знать. Виктор говорил мне «Я постараюсь помочь тебе сформировать скелет, но мясо на него наматывать ты будешь сам». Когда я спросил у него о каком мясе идет речь, он сказал: «Читай, Как можно больше читай. Ничего тебе больше не надо делать – только читай15». Сказал так, чтобы я понял, что это цитата. Потом он мне объяснил, что не книгой единой, конечно, – есть еще много источников информации, и уж точно я должен буду сам делать выводы. «Никогда не иди на поводу у автора. Даже если тебе этого очень хочется. Всегда имей свое мнение. Но если оно совпадает с мнением автора – в этом тоже нет ничего плохого. Главное, чтобы это было твое мнение». Книга дает удивительную возможность подключить свое воображение к чужой мысли. Кино – нет. Театр – нет. Появившиеся позже компьютерные игры – точно нет. Потому что там ты видишь и слышишь, а книга заставляет воображение все делать самостоятельно.

Но в этом городе я задерживаться не собирался, так что время для моего самообразования еще не настало. Ну, в таком виде, по крайней мере. Я собирался кое-что попробовать, и это тоже могло сойти за самообразование, но тут книгами и не пахло. Я искал ломбард. Причем совершенно определенный ломбард – я искал ломбард в котором скупали краденое. Предполагалось, что я смогу его отличить от прочих. И я смог. Достаточно было определить район в котором он находится. Сейчас было утро, но было очевидно, что по вечерам тут маячат на углах проститутки и подозрительные личности отслеживают случайного прохожего пристальным взглядом хищника. Я знаю такие районы. Я ведь жил на улице. Технически, я и сейчас там живу.

Итак, ломбард был найден. Я сделал вокруг него несколько кругов, посмотрел возможные пути отхода на случай мало ли чего и удалился. Сюда приходить имело смысл только вечером. После чего я вернулся в отель, снова поел и завалился спать. Вот со сном у меня все в порядке. Кошмары не мучают, совесть не тычет локтем под ребра в самый неподходящий момент. Как говорил все тот же Лис, когда его спрашивали есть ли у него совесть «Не-а. В третьем классе на красный карандаш променял». Мудрый обмен.

Вечером я проснулся. Подумал было снова перекусить (что-то меня пробрало – расту что ли?), но решил не нагружаться. Мало ли что. Просто принял душ, оделся и вышел на улицу. Человек за конторкой снова не обратил на меня никакого внимания. Как нарисованный.

По моим расчетам, я должен был войти в ломбард за полчаса до закрытия. Самое то. И я вошел. Подозрительные личности на улице обращали на меня мало внимания, да и не так уж много было на улице личностей каких бы то ни было – подозрительных или нет. А те что были… Ну, да, ну чешет себе пацан, ну поздновато для него, может быть. Кому какое дело? Что с пацана взять?

Итак, я вошел в ломбард. Все было как в кино. Звякнул колокольчик, тяжелая дверь натужно закрылась за моей спиной, управляемая, должно быть, какой-то могучей пружиной.

Разумеется, я сразу осмотрелся по сторонам. Освещение тут было слабое и в нем совершенно неуместно выглядела камера наблюдения в углу под потолком. Муляж камеры, разумеется. Такие вещи Виктор меня научил различать. Зато всю противоположную от входа стену занимала могучая совершенно хрестоматийная решетка крашеная в замогильный зеленый цвет. Мне подумалось, что даже краска на танке, наверное, выглядит веселее. А тут… Вообще весь ломбард был какой-то похоронно-зеленый. И стены и пол. И издевательское разделение посреди стены на отвратно зеленый посветлее и такой же потемнее. Декор, елки. И кому он понадобился? Потолок, правда, был все-таки белый, но грязный, почти неразличимый. Короче, в этом помещении у тебя возникало стойкое ощущение, что ты тонешь в болоте.

В решетке имело место окошко вполне приличных размеров в котором торчал здоровенный, толстый, давно не бритый тип. Щеки его нависали, лысина гротескно блестела в свете направленных вниз плафонов, во рту дымилась вонючая сигара. Он восседал в своей крепости и читал газету.

Когда звякнул колокольчик, этот приемщик, или как там его называть, равнодушно посмотрел в мою сторону, слегка удивился, судя по выражению лица – ну, той части выражения, которая смогла пробиться сквозь сигарный дым и жирные щеки, – потом задумался ровно на три секунды и проворчал:

– Брысь.

Я, на всякий случай, огляделся в поисках кошки, которая могла прошмыгнуть вслед за мной через дверь. Кошки не было.

– Добрый вечер, – сказал я, подходя к стойке.

– Вали отсюда, – проворчал толстяк. – Малолеток не обслуживаем.

Я сделал паузу, размышляя, а потом поинтересовался:

– А вам не плевать?

– Чего? – наконец, он оторвался от газеты, чтобы более отчетливо на меня отреагировать.

– Я говорю, вам не плевать, сколько мне лет?

Он задумался. Я не знаю над чем – над тем плевать ему или нет, или над чем-то еще.

– У меня есть кое-какие вещи, – сказал я. – Хотел узнать сколько можно за них получить.

– Какие еще вещи? – фыркнул толстяк. – Использованные памперсы?

Видимо, это ему показалось смешным. Но он не засмеялся – только самодовольно фыркнул и снова уставился в газету.

Я подошел к окошку и выложил на стойку перстень сутенера. Я не знал что за камень в перстне, но камень был изрядный. Я даже не знал настоящее это золото или нет. Я ничего не понимал в камнях и драгоценных металлах. Но я умел смотреть на людей. И я внимательно наблюдал за толстяком. Видел как сверкнули его глаза, каким нервным и стремительным движением он потянулся к перстню. Уж он-то во всем этом разбирался.

С профессиональной жадностью он изучил перстень, потом посмотрел на меня, а потом совершил ошибку. То есть, несколько ошибок. Во-первых, очень уж заметно заставил себя имитировать скуку и незаинтересованность. Во-вторых, когда делаешь вид, что некий предмет тебе не интересен, не стоит его так сжимать пальцами, словно боишься выпустить.

– Ну и где ты это взял? – с натужным фальшивым равнодушием поинтересовался толстяк.

Ну вот, теперь он даже забыл про сигару. Не затягивался.

– Какая разница?

– Разница? Ну, если, скажем, вызвать полицию…

Я счел за благо промолчать. Грозить он не умел – во всяком случае, правильно грозить. Я, на самом деле, часто с таким сталкивался. Люди, которые, в общем-то, наверное, умеют угрожать взрослым и даже пугать их становятся совершенными идиотами в этом вопросе имея дело с подростками. Все угрозы становятся какими-то глупыми, и звучат так, что всем сразу становится понятно, что угрозы эти пустые.

Не дождавшись от меня ответа и, видимо, правильно оценив мое молчание, толстяк сказал: