Пасынок Вселенной. История гаденыша

Итак, сутенер. Я его видел несколько раз – громадный мужик, тяжелый, из бывших опустившихся спортсменов. То ли боксер, то ли борец. Он вечно ходил в белоснежном спортивном костюме. Ездил на шикарном старом Мерседесе – черном с серебром. Не так чтобы хрестоматийная сутенерская машина (тут больше бы подошел какой-нибудь розовый «Эльдорадо»), но тоже подходит.

Спрашивать у девушек где он живет было бессмысленно и опасно. Я бы не добился ничего, кроме многоголосой отповеди в том смысле, что «И думать забудь, красавчик! Ты что, с ума сошел? Да он от тебя мокрого места не оставит!».

Выследить избивающего женщин придурка в белом спортивном костюме на черно-серебряном Мерседесе я мог и сам. То есть, если бы он разъезжал верхом на белом дромадере, было бы попроще, но и так сойдет. Кроме того, те, кто ездит на белых дромадерах, насколько я знаю, намного опаснее. Но они, как правило, не бьют женщин. Хотя, откуда мне знать о нравах погонщиков элитных верблюдов?

Итак, спустя пару дней я уже знал, где он живет. Знал, когда он бывает дома, когда уезжает, когда возвращается. Знал какие продукты покупает в супермаркете и что предпочитает на ужин. Знал, где он паркует свой Мерседес.

Честно сказать, этого было мало, но я чувствовал, что за это можно зацепиться. В конце концов, я должен был еще ухаживать за Дарой, лечить ее, по мере сил, и все это так, чтобы она ничего не заподозрила.

Наверное, именно в то время я впервые ощутил что чувствуют серийные убийцы. Скрываясь у всех на виду, вводя в заблуждение каждого. Вот он образцовый служащий, примерный муж и отец, прекрасный семьянин, ходит в церковь, жертвует на благотворительность, соблюдает правила дорожного движения… А вечером выслеживает своих жертв. Выслеживает, потому что не может без этого обойтись. Потому что желание убивать – единственное чувство, которое у него есть. Все остальное – маска, прикрытие, грим…

Во наколбасил! Бывает ли такое в реальности? Я думаю, нет. Вряд ли окружающие – родные, близкие, друзья – при всех стереотипах, которыми забиты их мозги, при всех технологиях, призванных отучить человека самостоятельно мыслить, при всем при этом все равно я не думаю, что они могут оказаться такими идиотами. Человек может верить политикам – это нормально. Люди сами создали политику и поэтому верить подлецам и лгунам – часть нашей природы. Как говорил Виктор, в борьбе подлецов с идиотами победила дружба. Вот что такое политика. Человек верит мошенникам, потому что мошенники – тоже люди, их желания и позывы только человеческие. Человек верит только тому что может понять и что может себе представить. Даже веря в Бога человек воображает себе нечто понятное и конкретное, связанное со знакомыми образами. Но серийный убийца… Человек – животное, как ни крути. А животные чувствуют опасного хищника. Так что я не верю в способность серийных убийц достаточно долго скрываться на виду.

Но зачем мне все-таки понадобилось становиться таким? Ведь во мне не живет та неодолимая жажда крови, которая толкает маньяков на их преступления. Что за чушь? В каждом человеке она живет. Просто мотивация у обычных людей другая. Разве не обычные люди управляют бомбардировщиками и сбрасывают бомбы на мирные города? Разве не обычные люди отдают им приказы? Разве не обычный человек смотрит на других таких же обычных в прицел пулемета и кладет обычных сотнями, покрывая пространство свинцовым огнем?

Жажда убийства – обычное дело. Просто у кого-то это включается по одним командам, у кого-то – по другим. И тогда одни становятся героями войн, а другие – маньяками. Психическая патология? Может быть. Патология – убивать без причины. Это, пожалуй, единственное точное определение. Но человек ведь причину найдет всегда – не найдет, так выдумает. Маньяки не выдумывают. В этом вся разница.

Я хотел добраться до сутенера, потому что хотел добраться именно до него. Маньяку все равно кого сцапать.

И вот наступила та самая ночь.

28

«Месть, правосудие и возмездие отличаются лишь статусом и возможностями того, кто их осуществляет».

Мемуары Эдмона Дантеса

Чем сутенеры хороши – поздно домой возвращаются (или, согласно теории относительности, рано). Обычные люди в такое время уже спят, так что шанс нарваться на случайного свидетеля минимален.

Моя потенциальная жертва обитала в дорогом многоквартирном доме в центре города. Подземный паркинг, квартиры по двести квадратных метров, бассейн на крыше и все такое. Ну и охрана, разумеется. Камер наблюдения тогда нигде почти не было – это позже на каждом перекрестке, на каждом столбе повесили недремлющее око. Но и на них нашлась управа. А уж на ночных охранников с их смешной зарплатой…

Разумеется, я не мог просто так ввалиться на подземную парковку пусть и не элитного, но достаточно дорогого кондоминиума. Это был бы идиотизм. Да и зачем? Эти парковки предназначены для защиты машин – чтобы не угнали. И для их охраны достаточно заткнуть все щели в которые может пролезть авто. Щели в которые протиснется человек – тем более такой юркий и подготовленный четырнадцатилетний пацан как я – никого не интересуют.

И я пролез. И притаился за колонной. И стал ждать. И разумеется, тут же в темноте недалеко от меня я заметил знакомую фигуру. Само-собой, такое призрак пропустить не мог.

Мне, если честно, не хотелось с ним разговаривать. Но если разобраться, что еще делать с призраками? Особенно если они сами начинают говорить? Что шизофренику делать с голосами в его шизофренической башке? Беседовать. Виктор как-то пошутил, что для него шизофрения, наверное, не была бы проблемой. Он бы не то что не стал выполнять приказы этих голосов – он сам бы заболтал их до полного смущения. И я в это верил – Виктор был способен заболтать и запутать кого угодно. А этот призрак… Он был Виктором и не был им одновременно. Вопрос был только в том насколько он является Виктором и в какой момент становится проекцией моих мыслей о нем. Не слишком сложно?

– Ты уверен, что тебе это нужно? – спросил призрак.

Я не отвечал. И опасался, что нашу беседу могут услышать посторонние – я все еще не мог определить насколько все происходящее в связи с призраком реально. И просто не желал вступать в философский диспут находясь в засаде. Настроение не то.

Некоторое время подождав моего ответа и осознав, видимо, что не дождется, призрак сказал:

– А тебе не кажется, что игнорировать меня еще более глупо чем со мной говорить?

– Кажется, – не выдержал и ответил я. – Но какая разница?

Он хмыкнул.

– Разница в том, что болтовня со мной – даже если при этом ты говоришь с самим собой – может помочь тебе что-то осмыслить и до чего-то додуматься. А игнорируя меня, ты выглядишь как надутый индюк. К тому же буквально на уровне крика признаешь в себе шизофренические наклонности. Как по-твоему, я больше галлюцинация, твое подсознание или некое явление природы, снизошедшее исключительно на твою персону?

– По-моему, ты зануда, – фыркнул я.

– Не без этого, – легко согласился он. – Ты знаешь хоть одного священника, чтобы не был занудой? А политика? А школьного преподавателя? А врача, который талдычит пациенту «Бросай пить, бросай курить…» Все, кто пытается что-то понять и заставить понять других в итоге оказываются занудами. Потому что на фиг им это вообще надо – непонятно.

– Слушай, а ты уверен, что сейчас подходящее время для подобных бесед? – спросил я.

Странно, я никогда не мог его толком разглядеть, но всегда отчетливо видел все его эмоциональные проявления и жесты – удивленно забранную бровь (это при совершенной невозможности толком разглядеть лицо), неопределенный взмах рукой. Вот и сейчас я отчетливо видел как он пожимает плечами.

– Это время ничем не лучше и не хуже другого.

– Тебе так приспичило поговорить именно сейчас? Когда я…

– Когда ты на деле? – подсказал призрак. – Ага. Мне приспичило узнать на кой ляд тебе это нужно. Я уже говорил. Ты ведь не морду ему набить хочешь, не ноги переломать, не отправить на больничную койку. Зачем?

– А зачем человек, способный на завтрак обойтись куском хлеба заказывает себе к этому куску еще яичницу с беконом, икру и фрукты?

Призрак снова пожал плечами

– Белки, жиры, углеводы. Плюс вкус.

– Вот и мне нужны белки, жиры, углеводы… И витамины… И микроэлементы. Моему…

– Духу? – снова подсказал призрак.

Настала моя очередь пожать плечами. Ну в самом деле, какая разница как это называется? Не он ли сам – то есть сам Виктор – сто раз говорил мне, чтобы я не стремился для всякого явления подыскать название и втиснуть все в некие непонятно кем придуманные рамки. С одной стороны, конечно, удобно, с другой – ограничивает ментально до уровня воспитанника детсада.

– Я такой, какой я есть. И я хочу это сделать.

– Почему?

Я молчал.

– Нет, правда, почему тебе это так необходимо?

– Не знаю, – с трудом признался я. И повторил: – Просто я такой, какой я есть. Даре кажется, что она меня понимает. Но я сам себя не понимаю.

– Не надо, – отмахнулся призрак. – Ты – такой, какой ты есть. Этого достаточно.

Я раздумывал стоит ли ему отвечать, а если и стоит, то что. Но тут вдали парковки послышалась приближающаяся машина.

– Не передумал? – спросил призрак.

Я не передумал. Наоборот.

– Тогда иди. Время взрослеть. И еще кое-что. Не думай о себе как о маньяке. Это не так.

Я уже отчетливо слышал уверенное урчание старого, но великолепно отлаженного двигателя. В Штутгарте тогда фуфла не делали. Мелькнул, высветив окрестности, свет фар, и шикарное ожидаемое мною авто встало на свое место.

Я оставался в тени. Водитель заглушил двигатель и выбрался на волю. Расслабленный, спокойный, уверенный в себе. Ну а, собственно, что, приезжая домой и выходя из машины он должен был осматривать окрестности взглядом волка, учуявшего другого хищника? Он же не шпион, не гангстер, не какой-то там… не знаю кто. Просто сутенер.

Когда-то давно я спросил у Виктора, что же, согласно его философии, человек должен всю жизнь красться, прятаться и ждать подвоха за каждым углом? Да нет, возразил тогда Виктор. Зачем любой человек? Только ты. Я обиделся и поинтересовался – что ж я, урод какой-то. Ну, это смотря с чьей точки зрения, усмехнулся он. С точки зрения какого-нибудь голубого или бойлавера – ты просто чудо. Сокровище из сокровищ. С точки зрения впервые увидевшей меня девчонки или женщины моя внешность включает в них такие глубокие инстинкты, что только держись. Но все это имеет значение только до того момента, пока они не узнают тебя поближе. Сколь красива твоя морда и насколько ты вообще хорош внешне, настолько же твои поступки – и те, что ты уже совершил, и те, что неизбежно совершишь, могут показаться им ужасными. Значит, я вынужден буду жить таким вот замаскированным уродом? – обиделся я. Не обязательно, успокоил меня Виктор. Можно работать над собой, стараться измениться и привить себе – путем мучительного насилия над личностью – и все те качества, которые в обычном человеке воспитываются естественно и легко. Но у всего есть цена. В твоем случае цена – стать таким как все. Обычным. Не факт, что у тебя это получится, но… Вопрос – захочешь ли ты потерять себя только чтобы интегрироваться в общество и обеспечить ложный покой окружающих? Одиночество – плата за свободу. Банальщина.

И вот я стоял тут, в тени и ждал, когда моя первая осознанная (потенциальная) жертва выползет из машины. И она – то есть, он – таки выполз.

Если надо, я умею передвигаться бесшумно. Замусоленное сравнение, но как тень. Правда, посреди безлюдной ночной парковки, где все вокруг бетонное и эхо гуляет такое – хоть в привидение играй – сделать это было достаточно сложно. Мне удалось наполовину. Нет, я не надеялся на удачу и беспечность моей жертвы. Виктор учил меня, что кладбища забиты теми, кто надеялся на удачу. Повезет – порадуешься. Но никогда на это не рассчитывай и не строй на этом планов. Ну, по мере возможности.

Итак, на полпути, когда я крадущимся шагом приближался к своей жертве, он все-таки услыхал (или почуял) мое приближение. И резко, можно сказать испуганно обернулся. В самом ли деле он испугался? Насколько я успел усвоить из уроков Виктора и своего личного опыта, наша душа намного ближе к пещере, чем наш разум. И она с легкостью туда возвращается при любой удобной возможности. Животные инстинкты – это не только жрать и совокупляться, это еще и убегать от опасности.

Однако же, увидав меня мой клиент очевидно расслабился. Ну, строго говоря, его можно было понять. Я никогда не выглядел грозным и опасным. В конце концов, мальчишка. А с учетом того, что он был головы на две выше меня и точно раза в два тяжелее…

– О, пацан, ты чего тут делаешь? – беззлобно, но чертовски пренебрежительно поинтересовался он.

Я не ответил и продолжил приближаться. Не стремительно – это могло бы его насторожить. И не крадучись – я бы выглядел как идиот. Но спокойно и уверенно. Как призрак. На мне была толстовка с капюшоном и очевидно, он не мог рассмотреть моего лица. Однако, разумеется, он не боялся. Только приблизившись, я скинул капюшон и посмотрел ему в глаза.

– О! – снова сказал он. – А я тебя знаю. Ты тот приблудыш, который живет у Дары. Или лучше сказать – с Дарой? – фыркнул он.

Я молчал, разглядывая его снизу-вверх.

– Ну, и чего ты сверлишь меня взглядом? – усмехнулся сутенер. – Смотри – зенки-то выну. Что, пришел заступиться за нее? Не поздновато?

Я молчал.

– Ну и что ты тут изображаешь? – поинтересовался он. – Если хочешь знать мое мнение (Бог ты мой, ну как кто-то во Вселенной может не захотеть узнать его мнение!), так это твоя вина. Если бы она тебя не подобрала, все было бы в порядке. А так – она мне задолжала, я привык свои деньги возвращать.

Я по-прежнему молчал. Кажется, это начинало его нервировать.

– Ну, и что ты собираешься делать? – нарочито пренебрежительно осведомился он. – Прочитать мне лекцию о том, что я поступил нехорошо? А может, не дай Бог, хочешь поговорить со мной по-мужски? То есть – как мужчина с мужчиной?

Эта мысль, кажется, его позабавила и он заржал. Впрочем, лучше бы он этого не делал – смех был нервный. Почему – трудно сказать. Вряд ли он меня всерьез боялся. Но мое молчание… Интересно, способен ли я вызывать у людей приступы совести или чего-то в этом роде? Я – призрак раскаяния. Немезида. Хотя, Немезида все-таки баба.

– Ты с ней трахаешься? – спросил вдруг сутенер. – Или у тебя еще и не стоит толком? Хотя, по виду уже должен бы.

Сейчас нападать нельзя было ни в коем случае. Он специально это сказал – явно провоцировал. И я отчетливо видел, ждал от меня стандартной реакции – что я слечу с катушек, начну орать и наброшусь на него с кулаками. Ага. Ща.

Так и не дождавшись никакой реакции, сутенер вздохнул и сказал:

– Ладно, пацан. Давай вали отсюда. Я устал и не в настроении. Не зли меня – надаю по…

Виктор учил, что наносить неожиданный удар лучше всего на середине фразы. Вообще все эти трусливо-агрессивные люди обожают поболтать. Они будут грозиться, хамить, издеваться – только бы не переходить к действиям по собственной инициативе.

И вот, почувствовав, что можно, я шагнул вперед – аккурат поместился под его руку, указующую мне чтобы я шел вон отсюда. Сделал я это настолько спокойно и плавно, что он даже не успел насторожиться. Рука была громадная, толстенная, я поместился под ней как под крылом самолета. Правда, достать до крыла я бы не смог, а тут в самый раз – выхватил свой нож и резким движением воткнул клинок ему под мышку. И сразу вырвал.

Виктор учил, что клинком не надо действовать с усилием, и если нож не вошел так, как тебе надо, надо его сразу отдергивать и бить в другое место. Тут нож вошел как надо. Клиент заорал благим матом. Но я был проворен – отскочил в сторону (но не назад) и полоснул его сзади по коленям. Почти как тогда преподавателя физкультуры.

Сутенер взвыл и повалился на асфальт. Вокруг него начало расползаться темное пятно. Кровь.

В отличие от большинства всевозможных как описанных, так и не описанных и не сыгранных в кино маньяков, кровь не вызывает у меня никаких особенных эмоций. Ну, кроме, разве что, потребности не испачкаться. Потому что кровь липкая, теплая, скорее неприятная, как и всякая густая липкая жидкость. Мазут, например. Ее трудно отчистить, почти невозможно отстирать. И она оставляет след. И своим цветом вызывает тревожную заинтересованность у окружающих.

Я успел отскочить так, чтобы не запачкаться. Мое поверженный враг валялся на земле и выл, ревел, матерился и грозил мне всем, что только мог вспомнить. Встать он не мог. Правая рука его не слушалась. Но инстинкт выживания… Короче, я ждал, что он постарается хотя бы уползти. И он, не прекращая ругаться и звать на помощь, именно это и сделал.

Мне нужно было чтобы он отполз от лужи собственной крови. Я не хотел оставлять следов, не хотел, чтобы, когда я уйду, за мной еще полкилометра тянулись кровавые отпечатки. Не хотел чтобы остались пятна на одежде.

Наконец, он отполз достаточно, чтобы я, не запачкавшись в крови, смог к нему приблизиться, схватить за волосы, задрать голову и ударить ножом по артерии. И снова отскочить, чтобы не запачкаться. Я очень быстрый, не забыли?

Расчетливо, спокойно. Наверное, у многих кровь бы застыла в жилах от всего этого. Четырнадцатилетний мальчишка выследивший и убивший человека. И при этом озабоченный тем, чтобы не испачкать одежду в крови жертвы. Кошмар. Может быть. Согласен. Сам я ничего подобного не чувствовал. Стандартные реакции для меня труднодоступны.

Через минуту все было кончено. Я осторожно приблизился к телу поверженного врага и вытер клинок о его одежду. Блин, при этом я размышлял в каком месте это сделать лучше всего, чтобы не предоставить грядущим полицейским излишнюю пищу для размышлений. Потом осторожно – опять-таки чтобы не запачкаться – обшарил его карманы. При нем были деньги. Тысяч пять. Хорошо. Тяжеленный безвкусный золотой перстень на мясистом пальце, золотая цепь на шее (вся в крови, но я ее смог забрать и почти не запачкаться).

В машине я не нашел ничего ценного. Разве что в бардачке покоился жутковатого вида «Пустынный орел». Хромированный, с белыми костяными накладками на рукояти. Ну а какое еще оружия могло быть у такого типа? Ствол я оставил.

Я был очень аккуратен, все трогал через платок, ни к чему не прикасался руками. Потом выбрался из машины и осмотрелся. Никого. Кроме призрака, разумеется.

– Ну, как тебе? – спросил я его и голос показался мне не совсем моим.

Он пожал плечами.

– Разве мое мнение имеет значение?

– Не знаю. Думаю, да.

– Иначе бы не спросил?

– Иначе бы не спросил.

– Тогда я могу сказать, что наблюдаю у тебя некоторые признаки шока. Тебе бы убраться отсюда побыстрее. Пока признаки не стали явными. Но ты повзрослел.

– Это плохо?

– И теперь ты спрашиваешь что хорошо, а что плохо? Не поздновато ли?

– В самый раз.

– Совершенный поступок потому и называется совершенным, что изменить уже ничего нельзя. Да ты и во второй раз поступил бы так же.

– Почему?

– Позже сам поймешь.

– А ты сказать не можешь?

– Могу. Но важно, чтобы ты сам сформулировал это. Только для себя. Мои слова могут не подойти.

– Забавно звучит, – сказал я. – Учитывая, что ты – плод моего воображения.

– Ты до сих пор так думаешь? – удивился призрак.

– А разве не так?

– Сейчас это не имеет значения. По-моему. А следуя твоей логике, и по-твоему, сейчас надо думать о другом. А точнее – валить тебе надо.

Но я напротив, опустился на асфальт подальше от сотворенного мной трупа.

– Почему я решил поступить именно так? – спросил я то ли у призрака, то ли у самого себя.

– А почему бы и нет? – поинтересовался он.

– Потому что были другие варианты.

– Да, множество вариантов, – согласился призрак. – Можно было попытаться поговорить с ним по-мужски и получить по роже. Можно было попробовать сдать его полиции. Можно было попробовать натравить на него конкурентов. И то и другое, и третье… Ну, ты сам понимаешь. Я же – твое воображение, – с издевкой добавил он.

– Можно было сделать все то же самое, но просто начистить ему рыло, – возразил я.

– Да. И что бы он потом сделал с Дарой? Да и с тобой, если бы нашел. Но с тобой-то вряд ли. И вообще, странно все это звучит.

– Почему?

– Потому что ты сделал именно то, что сделал только чтобы не просто защитить, а окончательно избавить Дару от этого типа. Забавно, что ты захотел позаботиться о ком-то.

– Почему – забавно?

– Не твой стиль.

– А какой стиль мой?

– Стиль волчонка в джунглях. Маленького зверя, который может стать большим. Если его до того момента не сожрет кто-то побольше. Ведь всегда есть кто-то побольше. Но даже если так, волчонок будет драться за свою жизнь до последнего. И уж точно не станет звать на помощь.

– Почему?

– Потому что для волчонка в джунглях помощи не бывает.

– Но мы же не в джунглях.

– Это как посмотреть. И как посмотрит на это Дара, когда узнает.

– А она узнает? – Странно, меня такая перспектива совсем не тревожила и не пугала.

– Конечно. А то ты не понимаешь. Тебе давно пора уходить. Засиделся. И все равно ты не сможешь ей объяснить что ты за зверь и почему поступил именно так. Хорошо хоть сам понял, наконец.

– А я понял?

– А ты еще не понял, что понял? – передразнил меня призрак.

Да, я понял.

В тот момент я понял почему я должен был это сделать. Почему мне надо было это сделать. И я вдруг почувствовал, что понимаю многих… Не убийц, нет, а многих людей с даром… Ну, хорошо, пусть не дар. Дар считается чем-то от Бога, а с чего бы это Ему даровать что-то пасынку вроде меня? Способность. Иного позже один великий писатель сформулировал это, сказав, что если у тебя есть талант, ты не можешь его спрятать от самого себя. Талант не может сидеть спокойно – он кричит «Используй меня». В книге того писателя талант заключался в том, чтобы разрушать мир. И они разрушали. Уничтожали11. Талант. Дар. Проклятье. Способность. Я не стал в тот момент жаждущим крови маньяком, но я так хорошо понимал их суть. Я был коварен, но мне так и не удалось стать безумным. Ни тогда, ни потом.

Странно. Впервые в жизни мне захотелось просто плакать. Даже в детстве такого не было. Тут было все – и осознание своего одиночества, непохожести, а в чем-то даже уродства. И осознание того, что ничего тут не изменить. Никогда. Как не воскресить этого человека. Я раскаивался? Не знаю. По-моему, раскаяние – самое бесполезное и дурацкое чувство. Оно как болеутоляющее при безответственности от которого только делается еще больнее.

Взросление – болезненный процесс сам по себе. А в моем случае – мучительный. Способный оборвать жизнь в любую секунду.

Я посмотрел в темноту парковки. Призрак уходил. Странно, сегодня он не исчез, не растворился – просто брел странной чуть кособокой походкой совсем не похожей на походку настоящего Виктора. Будто всю прошлую жизнь он летал и только теперь осваивал этот в высшей степени неудобный способ передвижения.

– Эй, – позвал я его.

Он остановился.

– Мы с тобой еще увидимся? – спросил я.

– Тебе это нужно?

– Думаю, да. В сущности, кроме тебя у меня никого нет.

Призрак помолчал, а потом проговорил:

– В сущности, у тебя даже меня нет.

– Да, я знаю. Ты не он. Я хотел, чтобы на твоем месте…

– Его не будет. Может, намного позже, не в этой жизни.

И призрак ушел. А через минуту убежал и я.

29

Формула: Правда всегда всплывает. У чего-то еще есть похожая характеристика.

Дара узнала через день. Все это время я исправно за ней ухаживал, покупал лекарства и продукты, прибирался в квартире. В общем, вел себя как хороший мальчик. Можно сказать – железная выдержка. А можно не говорить. Я не знаю, железная у меня выдержка или нет – просто я не знал что мне делать, как себя вести, как и что ей сказать и стоит ли что-то говорить вообще. Так что скорее это была позиция труса, чем супермена с железными яйцами. И я ждал. Потому что рано или поздно она должна была узнать. И узнала.

Видимо, когда меня не было дома, ей позвонил кто-то из девушек. Не знаю уж насколько она была красноречива в описании подробностей и знала ли вообще какие-то подробности, но я застал Дару сидящей на кровати в напряженной позе белую как мел, смотрящую в никуда пустым взглядом. Помню еще мне подумалось мельком – счастлив тот, кто может пережить все тяжкие моменты жизни на собственной кровати. Не каждому дано, между прочим.

Я сразу увидел в каком она состоянии, и конечно сразу все понял. Но не стал ничего говорить – прошел на кухню и принялся выгружать покупки в холодильник. Дара не издавала ни звука. Можно было подумать, что ее вообще нет дома. Но я умел чувствовать присутствие рядом живого существа… А может, просто легко себя в этом убедить, заведомо зная, что это существо есть.