Мюссера

*

В четвёртом классе городскую девочку случайно сбивает с ног ученик шестого класса, Старых. Оба бегут через школьный двор после прозвеневшего уже в третий раз звонка, городская девочка по диагонали налево, Старых по такой же диагонали направо. Крупный, на две головы выше городской девочки, Старых сносит её, как пушинку и, буркнув слова прощения, мчится дальше: страх опоздать на урок сильней порыва остановиться и помочь. Городская девочка тоже спешит, но когда она пытается встать, острая боль в плече приковывает её к асфальту сильней любых цепей.

В травмпункте, куда городскую девочку доставляет вызванная кем-то карета скорой помощи, её осматривает молодой врач с приятными манерами и обходительностью в голосе. Своим поведением врач вгоняет в ступор привыкшую к суровой торопливости врачей маму Эвелину, и она ещё долго вспоминает его и приводит в пример дочерям в качестве образца поведения. Обходительный врач ставит городской девочке диагноз «перелом ключицы» и её заковывают в гипс на долгих два месяца, затем заменяют гипс на защитные шины, отчего со стороны создаётся впечатление, что на спине городской девочки образовался горб. Городской девочке её новое состояние кажется почти героическим, к тому же, не надо носить школьную форму, а можно ходить на уроки в специальном халате на пуговицах. Халат этот байковый, с ярко-красным мелким рисунком, и щеголяя в нём по бесконечным школьным коридорам, городская девочка то и дело ловит на себе любопытные взгляды.

Не каждый день можно встретить школьницу в байковом халате и с внезапно отросшим горбом на спине.

Однажды, одноклассник городской девочки Тамаз Лакербая отзывает её в сторону и сначала просит не обижаться, а потом сообщает, что у мальчиков вышел спор насчёт её горба.

– Мы разделились. Тарик и Русик говорят, что твой горб навсегда, а другие, что временно. Скажи, как есть, только не обижайся, пожалуйста. Не обидишься?

Городская девочка с жаром принимается убеждать Тамаза, что горб этот – не горб вовсе, а резиновые шины вокруг плеч, и, чтобы он поверил её словам, расстёгивает верхние пуговицы халата и показывает ему шины и даже просит потрогать их. Но Тамаз наотрез отказывается щупать шины, он уже убедился в том, что горб временный и явно рад этому обстоятельству. В свою очередь, городская девочка не кажется себе ни героической, ни особенной и с той поры считает каждый день до того времени, когда шины можно будет наконец снять.

Ключица срастётся в итоге, но срастётся неровно, и так и останется слегка выпуклой навсегда.

*

– Лудмила, Лудмила, усё пропало, Лудмила!

Мамия Берикашвили, огромный человек, с вечной папиросой в зубах, композитор, и автор музыки к первой детской абхазской опере под названием «Верные друзья», нервничает накануне премьеры на генеральной репетиции в городской филармонии. Ещё бы. Оперу предстоит показать в Тбилиси на республиканском смотре детских коллективов. В основу сюжета взяты абхазские сказки, главные партии в опере тоже поют абхазы (в памяти сохранился очень выразительный Вилли Чакмач-Оглы (ипа) в партии Мазлоу). Роли цветов танцуют девочки из балетной студии при детской спортивной школе, почти все они ученицы десятой школы. Партии лесных чертей исполняют ученицы хореографа Людмилы Чихладзе, а на главную ведьму назначена её дочь, ученица второй русской школы, Ира Дементьева, оказавшаяся и отличной актрисой, и танцовщицей, и певицей. Хор, а также лесное зверьё – зайчики, лисички, и пара медвежат, тоже представлены учениками десятой школы, да и весь репетиционный процесс проходит в её стенах, в уже упомянутом актовом зале.

Городская девочка – ученица то ли пятого, то ли шестого класса. Она и другая ученица школы, Ира, дочь Ромы Агрба – колоритного сухумца, известного на весь город обаятельного человека – играют тех самых медвежат, оркестром дирижирует Олег Горгадзе, сын директора Сухумского музыкального училища, Шалвы Горгадзе, которому собственно и принадлежит идея создания первой абхазской детской оперы.

В чудесные дни репетиций, и в особенности, в дни выступлений, городская девочка прочувствует магию сцены и навсегда отравится ею. Увы, она так и не станет артисткой. И ей бесконечно жаль, что не станет. Память о волшебстве сцены, о запахе пыли от бархатных портьер, энергии кулис и энергии, исходящей от зрителя останется жить в ней волнующим воспоминанием навсегда.

*

Десятой школе исполняется сто десять лет. В честь юбилея, в стену, что со стороны улицы Лакоба, встраивают капсулу с посланием к потомкам. Городская девочка находится в толпе, окружившей плотным кольцом угол стены, куда уже встроили небольшую гранитную табличку с обещанием вскрыть её в далёком 2017-ом году. Она считает про себя, сколько ей будет в 2017-ом, и ужасается цифре. Воображение рисует картину, в которой неизвестные, но без сомнения счастливые потомки торжественно вскрывают капсулу, вынимают оттуда написанные далёкими предками письма и послания к ним, и рассматривают фотографии, среди которых есть и общий снимок с городской девочкой, бывшей во времена закладки капсулы председателем совета дружины школы. Потомки оборачиваются к приглашённой на торжества городской девочке и видят её: старую, с седыми завитушками на голове, в нарядном, но строгом костюме. Городская девочка силится представить себя старой, с седыми завитушками на голове, но, сколько не старается, не может. Юное воображение отказывается погружаться в удручающую картину старости, пусть даже торжественной и почётной, и городской девочке остаётся лишь сожалеть, что фотография с нею сохранится в вечности только здесь, в этой скромной капсуле, а не в послании к звёздам, к примеру.

Э-х-х, вот если бы к звёздам.

А капсулу вскрыли гораздо раньше, говорят. Но это другая история, в которой нет места городской девочке.

Память отказывается помнить плохое, отделяет его от бытийной радости, уводит в сторону от заскорузлостей жизни, открывает лишь край тяжёлой завесы тёмного. Мир детства и отрочества видится светлым, полным воздуха, перенасыщенным цветовой палитрой, брызжущим энергией народившейся жизни. Эпизоды плохого, а его тоже достаточно, обрывочны, фрагментарны, они отказываются складываться в целостную картину. Всплывают лишь подробности не всегда устроенного быта, медленное из-за отсутствия информации расширение мировоззренческих горизонтов, и, конечно же, имена тех, кто не смог распорядиться своей жизнью, расстроил её, разбил на части, отправил в вечность, не дождавшись естественного угасания.

Вспоминается своей необычностью в условиях тогдашнего тотального контроля эпизод бойкота. Десятые классы бойкотируют уроки из-за конфликта, случившегося у педагога (а может и не педагога, а завуча или директора, детали ускользнули уже из памяти) с учеником десятого класса Леваном Надарейшвили. Они сидят на лавочке на школьном дворе во время уроков, сменяя друг друга в демонстративной вахте протеста. Память зацепила некоторых: Наташу Красинскую, Гену Харазия, Адгура Инал-Ипа, Адгура Дзидзария, Лелу Хубутия, Гурама Гардапхадзе, Марину Какалия, Бесика Дзяпш-ипа. И блестящего по оценке мамы Эвелины ученика по фамилии Шапиро.

Как его звали?

… Ещё запомнились Лиана Жанава и Манона Бжания. Наверное, потому, что они подруги и всегда ходят вместе. И конечно множество других, старшеклассников, в основном, но и те, кто учился в младших классах, тоже мелькают периодически перед мысленным взором.

Вспоминая учеников, как пройти мимо учителей. Замечательных и не очень, ярких и просто тружеников, спокойных и взрывных, бескомпромиссных и… философов, физиков, химиков, математиков, филологов, географов, историков, учителей рисования и преподавателей труда – большой и, как помнится городской девочке, дружный коллектив, сплочённый высокой миссией служения лучшей школе республики.

Без сомнения, они были убеждены в этом!

Нелли Маргания, Аза Смирных, Алла Степаненко, Августа Николаевна, Людмила Чичельницкая, Борис Массальский, Галина Алания, Нина Щербакова, Нина Агрба, Валентина Тарба, Шалико Какалия, Фатима Ашхаруа,Вера Москалёва, Алла Бадия, Нина Бжания, Валентина Миканба, деловод Иза Хонелидзе…

Божественно красивая Ада Шлаттер, первая жена писателя Георгия Гулиа. Зелёные глаза, гордая шея, тонкий профиль, лёгкая походка. Жаль, она быстро уехала из Абхазии. Кажется в Тбилиси…

Память плывёт, переводит стрелки, скачет по годам. Вновь первый класс. Идёт торжественная линейка первого сентября. Выпускники одиннадцатого класса (в те годы было одиннадцатилетнее обучение, которое вскоре заменили на десятилетнее), дарят первоклассникам книги, те в ответ вручают им цветы. Память выхватывает из скачущего по годам прошлого лица старшеклассников разных лет. Люда и Аида Агрба,Вика Чалмаз, Виолетта Маан, Лиана Джалагония, Валера Дзидзигури, Гудиса Дзидзария, Сергей Багапш, Олег Миквабия, Саид Таркил,  Заур Миквабия, Света Квициния, Бесик Джонуа, братья Шларба, Гули Кичба, Аслан Ашхаруа, Дата Пилия. Всплывают образы сестёр Даты – Гули и Шорены. На Гули белоснежная нейлоновая кофта с пышным жабо – писк моды тех лет…

Какими взрослыми видятся все старшие выпуски городской девочке. Недосягаемо взрослыми. Кажется, что она никогда не станет такой, а если и станет, то через целую вечность.

Всплывают в памяти пешие походы за город, бывшие обязательной частью школьного воспитания. Нина Ефимовна, непривычно домашняя на природе, в косынке, которая очень идёт её красивому лицу. Пузырящиеся на коленках треники пацанов, запах сосновой хвои в Келасурском лесу, опьянение физически осязаемым воздухом, Сухумская гора и потрясающий вид на город, открывающийся с её вершины. Могучие опоры телевизионной вышки, сменившей старую, слабую. Кажется, что они вот-вот взлетят. Изумительной красоты дорога среди разросшегося ухоженного парка, нарванные в охапку цветы. Ещё не пришло понимание хрупкости мира природы, да оно и сегодня многим неведомо. Девчонки плетут венки, а кто-то из мальчишек шутливо напяливает цветочную диадему на коротко стриженую голову под общий хохот остальных.

Вспоминаются школьные «вечера», как называли в те годы мероприятия, не относящиеся к официальным. Например, как «вечер», могли обозначить празднование дня восьмого марта, назначенное на выходной день. Или чей-то день рождения, справляемый не дома.

То ли четвёртый, то ли пятый класс. Очередной «вечер» проходит в актовом зале на втором этаже центрального корпуса школы. На столах закуска, кто-то пытается наладить магнитофон, Нина Ефимовна и родители суетятся, тут же толпятся не совсем ещё понимающие, как себя вести – то ли сидеть за столами, то ли бегать друг за другом, дети. Нет только мамы Эвелины, она занята на таком же мероприятии, но в другом классе.

Тётя Софа Соколова обнаруживает отсутствие скатерти на одном из столов и громко сокрушается по этому поводу, а так как городской девочке отчаянно хочется обратить на себя внимание взрослых, она берётся сбегать к Соколовым домой, чтобы принести недостающую скатерть. Правда, городская девочка не учитывает, что бежать придётся одной, так как дочь тёти Софы, Ира, увлечена мероприятием, и вовсе не собирается куда-то там бежать даже в компании с городской девочкой. Бежать к Соколовым домой одной городской девочке ужасно не хочется, потому что скучно, но слово уже дано, и она спешит за скатертью, повторяя про себя напутствие:

– Детка, калитка не заперта, забежишь на кухню, скажешь Володе, что пришла за скатертью. Она там в комоде лежит, ну ты же знаешь наш комод. В верхнем ящике, сразу, как откроешь.

Городская девочка бежит выполнять задание не с центрального школьного выхода, а со стороны улицы Лакоба. Маршрут близкий и до боли знакомый: около трёх кварталов по прямой, пересечь две параллельные улицы – Энгельса и Церетели, и вот ты уже у цели. Она пересекает школьный двор, бежит к заднему выходу, что ведёт на улицу Лакоба через большие и обычно не запертые днём кованые ворота и успевает пробежать примерно метров семь или десять. И проваливается в открытый канализационный люк, оставленный до лучших времён нерадивыми коммунальщиками.

Люк полон почти горячей и вонючей воды, но поднаторевшая в лазании по деревьям в деревенской своей жизни городская девочка успевает схватиться за металлический край обода. Параллельно падению возникает сильная боль в правой ноге: она явно поранилась об пронизывающие узкий жёлоб канализационного

пространства трубы. Трубы служат не только источником ранения, но и фактически спасают городскую девочку от гибели, ведь благодаря им она не проваливается внутрь полностью, а опершись ногами, держится за край железного обода и во все глаза смотрит на трёх старушек, которые то ли проходят мимо неё, то ли сидят на лавочке в соседнем со школой дворе. Нет, скорее всего, проходят, ведь во дворе вроде нет лавочки…

Память отказывается фиксировать точность этого эпизода, но слова, которые городская девочка слышит от одной из старушек, помнятся очень чётко:

– Что за молодёжь пошла. Смотрите, куда эта девочка залезла!

Городской девочке стыдно за то, что она в очередной раз продемонстрировала свою извечную неловкость, поэтому она не осмеливается попросить старушек о помощи, а почему-то ждёт, что они сами догадаются предложить свои услуги. Но старушки то ли недогадливы, то ли, осуждая прыть современной молодёжи, не желают иметь с ней никаких дел. Вскоре их нет, они куда-то деваются, скорее всего, просто проходят мимо. Городская девочка подтягивается на руках и с трудом вылезает наружу. Она мокрая наполовину, на правой лодыжке сквозь белые гольфы проступают пятна крови: труба поранила ногу во время падения в двух местах. Но самое ужасное – не падение в мутную воду, и не ранение, и, тем более, не угроза недавней возможной гибели. Самое ужасное – это запах, который источает городская девочка после купания в мутной воде канализационного отверстия. Что делать? Вернуться в школу в таком виде, найти маму Эвелину и рассказать ей о случившемся она не хочет, чтобы не услышать справедливую отповедь про собственную рассеянность и неуклюжесть. Прийти обратно на «вечер», не выполнив задания и в таком виде – тоже. Городская девочка возвращается на широкий школьный двор и долго отмывает себя под краном прямо в одежде, что называется, «по верхам». Отмывая, внюхивается в воздух в надежде не слышать специфического запаха канализации, и когда запах вроде бы немного уменьшается, бежит исполнять задание. Она приносит скатерть, но вечер уже безнадёжно испорчен мыслями о возможном запахе, который продолжает, как кажется городской девочке, источать подол её красивого шерстяного платья. В конце концов, она решает не мучиться, и уходит домой. На следующий день, на вопрос кузины Заремы, чего она так быстро ушла, она рассказывает правду. И понуро слушает раскатистый смех, которым кузина подводит итоги происшедшего с городской девочкой курьёза.

И действительно. Кому такое не скажешь – все засмеют. Искупалась в канализации.

А шрам на ноге от падения в канализационное отверстие так и не зажил. Маленькая вмятина, символ поспешности, памятник пустому детскому тщеславию.

*

Послевоенный Сухум, самое начало девяностых. Днём на полностью опустевших улицах можно встретить лишь бродячих животных, или редких, спешащих побыстрей исчезнуть прохожих. Ночами наступает со всех сторон страшная темень оставленного без электричества города. Власть не сразу наводит порядок, поэтому рыскают по затаившимся домам бандиты, грабят, бывает, что и убивают людей. Подобная картина не исключение. Все послевоенные города одинаковы, и им нужно время, чтобы нарастить новую плоть, обрести мышечную силу, задышать обновлёнными лёгкими.

Городская девочка только что приехала навестить маму Эвелину. Папа Аслан не остаётся в Сухуме, он уезжает в село, не выдержав прессинга расколовшегося на мелкие обломки прежнего мира. Зато мама Эвелина, напротив, полна энтузиазма и занята возрождением новой реальности. Назначенная властью директором четвёртой школы, она поднимает её буквально с нуля, находит своих бывших по десятой школе коллег по учительскому цеху – и завуча Галину Владимировну, и деловода, тётю Свету, и классную руководительницу городской девочки, Нину Ефимовну, и её же бывшего преподавателя в начальных классах, Инессу Михайловну Родионову, в соавторстве с которой вскорости напишет учебник по преподаванию русского языка в национальных школах… и многих других. Очень быстро мама Эвелина поднимет четвёртую школу на самый высокий уровень – до большого учительского коллектива, тысячи учеников, первых мест на возродившихся олимпиадах и конкурса, чтобы попасть в её стены. Следом подтянутся и остальные школы. В их числе будет и десятая. Израненная и опустошённая потерями – многие из её выпускников не вернулись с фронта, среди них и лучшие из лучших, – обновлённая, полностью национальная в рамках новой послевоенной идеологии, она стряхнёт с себя пыль и грязь военного времени, заиграет новыми красками, заговорит множеством детских голосов.

– Понимаешь Эля, – со слезами на глазах делится с городской девочкой своими переживаниями мама Эвелина. – В Абхазию с войной в основном пришли бандиты и прочий сброд. А мы отдали лучших. Понимаешь, лучших! Мои ученики, ученики Иры, лучшие наши ребята отдали свои жизни! Это несправедливо! Так не должно было случиться!

– Война вообще несправедлива, – философствует умудрённая новым жизненным опытом городская девочка. – Она живёт по своим законам.

– Понимаю, но не могу смириться. Не могу.

– Давай, не будем больше об этом, мамуля. Ладно?!

В ту ночь у мамы Эвелины высокое давление и городская девочка не спит, беспокоясь за неё, поэтому, когда с улицы слышится характерный треск огня, она сразу же слышит его и, вскочив с постели и слыша громкое биение готового к возможным неприятностям сердца, подбегает к окну.

Дом Соколовых только-только охватило пламя пожара, но это тот случай, когда сразу становится понятно, что даже все пожарные расчёты мира, появись они здесь, не смогли бы спасти постройку столетней давности от гибели. Освещённые пламенем пожара, смотрят, как уходит в небытие их прежняя жизнь, едва успевшие выскочить на улицу дядя Володя и тётя Софа. Вокруг них в беспорядке свалено несколько предметов – всё, что они успели вынести, когда со смежного с ними дома, где когда-то давным-давно жила семья Семерня-Шамба, а потом купили его другие люди, пришла в виде короткого замыкания беда.

Кто-то из прежних, оставшихся ещё с довоенных времён соседей, выходит к погорельцам с сочувствием. И даже приезжает пожарный расчёт, что удивительно в дышащем на ладан городе и сквозь закрытое окно слышит городская девочка звук слабого насоса, едва-едва качающего воду из сохранившегося с довоенных времён уличного вентиля.

Она так и не сможет заставить себя выйти на улицу вслед за соседями. Просто простоит, замерев, до самого конца пожара у окна. Мелькнут было перед её мысленным взором картинки детства, но городская девочка тут же прогонит их от себя.

Когда пришло время разбрасывать камни, не стоит ворошить ушедшее.

*

Эпизоды прошлого мелькают, картинки сменяют друг друга, в ушах гудит от крика детских голосов и пронзительного звука школьного звонка. Вот выпал редкий в субтропиках снег и все бегут играть в снежки после уроков в парк Руставели. Ира Пахомова стала круглой отличницей, чем почему-то удивила остальных. Класс опять сорвал урок биологии, проводимый учительницей Софьей Александровной и провалил контрольную по математике. И в нём продолжает жить «круговая порука», термин, который часто использует Нина Ефимовна в попытках заставить одноклассников выдать зачинщиков различных шалостей и организаторов бегства с уроков. Нина Ефимовна отлично знает ответы и не очень хочет на самом деле услышать их, ведь в числе зачинщиков, как правило, присутствует городская девочка, а она – дочь коллеги. Неловкая получится ситуация.

– У меня два самых способных ученика в классе – Джикирба и Заславский, – жалуется Нина Ефимовна маме Эвелине. – Но и они же – самые безобразные по поведению. Это просто какой-то кошмар. Я прошу вас, Эвелина Левановна, каким-то образом воздействовать на дочь. Одних способностей недостаточно, нужна ещё и дисциплина. Сейчас буду звонить и родителям Владика. Невозможно проводить уроки. Они их попросту срывают. Вдвоём.

Впрочем, в классе происходят и более серьёзные происшествия. Одна из одноклассниц городской девочки – лидер среди девочек из зажиточной семьи, что придаёт ей дополнительную уверенность среди гораздо более скромных по доходам одноклассников. Как и положено лидеру, она обладает властным характером, а в период начавшегося взросления врождённая властность усиливает и лидерские качества. После уроков, в компании некоторой части девочек, она вводит привычку оставаться в классе, чтобы поболтать на различные школьные и около школьные темы. И однажды придумывает организовать покаянные сеансы. Суть сеансов в том, что девочки обсуждают своё поведение и поведение друг друга, а она, назначив себя судьёй, выносит по итогам рассказанного различные вердикты – милостивые и не очень. Сеансы самобичевания предсказуемо заканчиваются скандалом, поскольку вошедшие в экстаз разоблачения своих и чужих пороков девочки в итоге выбирают жертву – одну из одноклассниц, которая и сном и духом не ведает о нависшей над её головой опасности, поскольку не входит в число тех, кто остаётся посудачить после уроков. Одноклассницу решают бойкотировать – то есть, перестать с ней общаться. Причина бойкота в том, что, по мнению лидера, она слишком естественна. И смеётся громче, чем надо, и кудряшки завивает, и не стесняется крутиться за руки с другими девчонками на переменах, зная, что подол её школьной формы во время верчения может высоко задраться вверх. После жаркого обсуждения погрязшей в естественности одноклассницы лидер выносит вердикт: «Не разговаривать с ней всем девочкам класса, пока она не исправит своё поведение!».

Городская девочка единственная из присутствующих, кто отказывается поддержать бойкот, поскольку она не считает поведение назначенной на роль жертвы одноклассницы вызывающим, а кудряшки неправильными. Она заявляет, что будет разговаривать с одноклассницей, несмотря на решение судьи. Кто-то поддерживает её, ещё кто-то воздерживается, но решение уже принято, и остальные решаются на бойкот.

На следующий день ничего не подозревающая одноклассница обнаруживает, что часть девичьего коллектива демонстративно игнорирует её и, еле высидев до конца уроков, в слезах уходит домой.

Её нет в школе на следующий день, нет и через день. Выясняется, что она отказывается ходить в школу!

Память сохранила лица одноклассниц во время грандиозного разбора полётов, устроенного мамой одноклассницы при полной поддержке Нины Ефимовны, в присутствии завуча Галины Владимировны: пунцовые, с выражением сожаления о содеянном. Нина Ефимовна требует, чтобы одноклассницы извинились, причём не коллективно, а единолично, поэтому каждая из провинившихся просит прощения у мамы назначенной на роль жертвы одноклассницы. На всякий случай решает извиниться и городская девочка, но мама бойкотируемой проявляет поразительную осведомлённость о поведении каждой из тех, кто находился в классе в тот злополучный день. Она предлагает городской девочке сесть на место.

– А ты зачем встала? – спрашивает она. – Ты была против, я знаю. Тебе не за что извиняться.

Вспоминаются и другие картины, гораздо более приятные.

Городская девочка сидит в креслах и рассматривает семейный альбом. Она в гостях у Иры Николаиди. Ира живёт не так близко от неё, как Соколовы, но и недалеко – подле сухумского лодочного причала, что у Красного моста, в доме сухумской дореволюционной постройки. В соседней с городской девочкой комнате готовится к контрольной старшая сестра Иры, ученица десятого класса, прелестная Анечка Николаиди. Кто-то, скорее всего, сама Ира, несколько раз пробегая мимо, забывает закрыть за собой дверь в её комнату, чем мешает Анечке сосредоточиться. После нескольких просьб всё же закрывать за собой дверь, терпение Анечки лопается. Она прерывает занятия и громко поёт песню «Ехали на тройке с бубенцами».

Пение будит папу Иры и Анечки, прилёгшего отдохнуть после обеда. Заспанный, он выходит из своей комнаты, на нём майка и полосатые пижамные штаны по обычаю тех лет. Папа предлагает Анечке петь тише, она в ответ просит у него содействия.

– Дверь не закрывают за собой! – гневно кричит Анечка. – Я же занимаюсь! У меня же контрольная!

Помнится, откуда-то появляется Ира и говорит:

– Пойдём, погуляем?

И где она была до тех пор, и почему городская девочка ожидала её в глубоких креслах полутёмной комнаты – стёрлось из памяти. Запомнился лишь светившийся мягким золотистым цветом оклада лик иконы в правом от городской девочки углу.