Мюссера

– Сложный материал, – говорит Геннадий Львович, глядя на учеников сквозь очки с толстенными стёклами. – Вот, Джикирба его освоила, пусть и вам расскажет. Кто знает, может вдвоём с ней до вас достучимся? Вам голова вообще-то не только для того дана, чтобы шапку носить.

Такие же очки с толстыми стёклами носит и мама Геннадия Львовича, врач-педиатр. Городская девочка знает об этом, потому что Геннадий Львович и его мама живут с ней в одном дворе.

Однажды, на празднике Девятого мая, городская девочка видит Геннадия Львовича в его любимом пиджаке старинного кроя с квадратными плечами – а он носит только такой фасон – со множеством орденов и медалей. Она потрясена увиденным, и потом долго не может связать сурового и совершенно не героического внешне человека – среднего роста, с лысой головой и в круглых очках в чёрной оправе с толстыми линзами, с его же героическим прошлым. Городской девочке кажется, что ветеран – а что Геннадий Львович ветеран войны сомнений никаких быть не может – как минимум, должен ходить в форме и постоянно рассказывать истории про атаки и нападения. Городская девочка недоумевает. Почему Геннадий Львович ни разу не рассказал им про своё героическое прошлое? И почему никогда не надевает форму? И главное – почему лишил их возможности послушать себя, наверняка самого остроумного человека в их жизни?

«Ну что, Званбай, опять делал бай-бай?», – спрашивает Геннадий Львович у вечно опаздывающего на первые уроки Кости Званбая.

И класс ложится.

Иногда Геннадий Львович заболевает и не может посещать школу, и тогда уроки географии ведёт Виктор Евгеньевич Александров. С высоты прожитых лет городская девочка уже может точно сказать, что знает, как выглядел бы былинный богатырь Алёша Попович. Он бы выглядел как Виктор Евгеньевич: стройный, высокий, с благородным лицом защитника, белокурыми вьющимися волосами и чертами лица, вполне подходящими для сравнения не только с былинным богатырём, но и для описания какого-нибудь сказочного князя.

Князь Гвидон мог бы быть таким, к примеру.

Одним словом, красавец.

К тому же, Виктор Евгеньевич, как и положено богатырю, всегда одинаково спокоен, и кажется, что ничего и никто не могут вывести его из себя. Мягким обволакивающим голосом он завораживает обычно шумный и непослушный класс, околдовывает его и погружает в оцепенение, которое стряхивается лишь со звонком. Во время долгих сорока пяти минут урока никому даже в голову не приходит шалить или разговаривать, к тому же времени шалить или разговаривать у той же городской девочки – обычно основной возмутительницы спокойствия в классе – не остаётся вовсе. Надо любоваться Виктором Евгеньевичем, а совмещать два столь разных дела она и по сей день не научилась.

Английский язык в школе преподают два педагога – Берта Романовна Ламм и Гюли Абдуловна Искандер. В классе, где учится городская девочка преподаёт Гюли Абдуловна, что кажется большой удачей любящим отлынивать ученикам, ведь Берта Романовна славится на всю школу своей бескомпромиссностью. Городскую девочку поражает своей редкостью фамилия Гюли Абдуловны – Искандер. О том, что Гюли Абдуловна – родная сестра писателя Фазиля Искандера, городская девочка узнает, точнее, осознает, гораздо позже. А пока преподаватель английского интересна ей, как обладательница редкой красоты серёг. Великолепные каплевидные рубины цвета «голубиная кровь» обрамлены бриллиантами огранки «роза», и городская девочка не в силах оторвать от них глаз на уроках. Нет, она понятия не имеет о том, что такое «голубиная кровь» и огранка «роза», знания эти придут много позже, но падкая на красоту во всех её проявлениях с самого нежного возраста, она с ненасытностью исследователя не устаёт любоваться прекрасным изделием.

Гюли Абдуловна и сама невероятно красивая женщина – из тех, кого в восточной поэзии сравнивают с волшебницами-пери. Волоокая, с разлётом густых бровей, яркими губами, ямочками на припухлых от природы щеках и пышными волосами, приподнятыми впереди по моде тех лет. У Гюли Абдуловны потрясающий смех и низкий выразительный голос, и городская девочка и кузина Зарема спорят между собой, кто красивей – она или преподавательница немецкого языка Лейла Нектариозовна Чаргейшвили. Спор этот ни о чём, ведь Лейла Нектариозовна хороша собой совсем в другом стиле, не в восточном. Она высокая, белоснежная, с крупным «княжеским» телом, мелкими чертами лица и удлинёнными зелёными глазами. К тому же, у Лейлы Нектариозовны светлые волосы. А ещё она богата, что в те годы большая редкость.

*

– Хорошая женщина Лейла, очень хорошая. И любит нас с Ирой. И мы её любим. Но страшная националистка!

Мама Эвелина делится с папой Асланом трудностями совместного общения абхазов и грузин. Годы сталинского триумфа сослужили грузинам своеобразную службу, поэтому они верят в сказочный миф о том, что Абхазия – это Грузия, а абхазы либо случайно здесь оказались, либо вообще тоже грузины, но почему-то забыли об этом. И что надо-то всего ничего – просто обучить всех грузинскому языку, и уговорить поверить в подлинную, а не якобы придуманную абхазами историю Абхазии.

– Чвени Бичвинта (наша Пицунда), – страстно заявляет Лейла Нектариозовна во время учительских посиделок в просторном, полном света и воздуха помещении учительской.

«Умели строить!», – сказала бы повзрослевшая городская девочка о помещении учительской, имея в виду утраченный к сегодняшнему дню флёр дореволюционного архитектурного и строительного качества предков, но пока, лишённая по малолетству способностей к архитектурно-историческим обобщениям, она просто фиксирует огромные окна, из которых не доносится шум улицы, крепкие, сделанные из качественного дерева оконные рамы, высокие потолки – обязательный атрибут всех дореволюционных построек и большой объём пространства, в котором свободно умещаются два широких, крытых сукном деревянных стола со стульями с обеих сторон, и шкафы-стеллажи с книгами и прочей школьной атрибутикой.

– Чвени Бичвинта, чвени Сохуми, чвени Сотча! – продолжает топтать национальную гордость подруг Лейла Нектариозовна. – И не обижайтесь, девочки. Здесь всё наше, всё!

– А Сочи причём? – пытается защитить сопредельные территории от посягательств Лейлы Нектариозовны тётя Ира.

– А Сотча тоже был нашим! – гордо заявляет Лейла Нектариозовна. – До Туапсе было наше царство!

– Зато абхазцы владели Грузией со столицей в Кутаиси, – вынимает из запасников самый убойный в межнациональных спорах аргумент тётя Ира.

– И до Туапсе были наши земли, – дополняет историческую правду мама Эвелина.

– А потому что вы тоже были грузинами, – не моргнув глазом, отвечает Лейла Нектариозовна.

– Как это, грузинами? – поражаются сёстры.

– Да, были! – уверенно заявляет Лейла Нектариозовна. – Но потом забыли об этом. И знаете, почему?

Она понижает голос до шёпота, наклоняется к сёстрам поближе так, чтобы они слышали аромат дефицитных духов, которые в зажиточной семье Лейлы Нектариозовны являются нормой, и произносит заговорщическим тоном:

– Вас коммунисты заставили, а ваш Лакоба им потакал.

– Видимо потому вы его и отравили, – насмешливо дополняет вывод подруги тётя Ира. – Хотели, видимо, нас защитить.

Но Лейлу Нектариозовну подобные доводы не смущают. Она лишь машет рукой и говорит:

– Пошла я на урок.

Тем не менее, она настоящий друг. Когда придёт время искать для поступившей в консерваторию городской девочки жильё в Тбилиси, со всем, свойственным представителям её народа противоречием в сочетании националистической оголтелости с широтой души, Лейла Нектариозовна предлагает поселить городскую девочку в квартире своей единственной дочери, уехавшей на три года с мужем на заработки в Индию. И не берёт никаких денег за постой.

– Я разве возьму с тебя деньги, Эвелина? – с характерным акцентом спрашивает она своим низким голосом. – Даже не думай об этом. Поживёт там, пока Марина не вернётся, а потом найдёшь Эличке другое жильё.

И городская девочка живёт целых три года в квартире, расположившейся в добротном, сталинской постройки доме, в самом престижном районе грузинской столицы – Ваке, на улице имени композитора Палиашвили, в компании с ещё двумя сухумчанками – студентками медицинского института, Мариной и Нанули Шония.

Она и потом целый год проживёт в Ваке, но уже в другой квартире, на противоположной стороне которой, через небольшой двор, живёт артист театра и кино Эроси Манджгаладзе. Более всего на свете, по мнению городской девочки, сложившемуся в результате наблюдений, артист Эроси Манджгаладзе любит вечерние посиделки с обязательным многоголосным пением. Окна в его квартире обычно распахнуты настежь и городская девочка и её подруга Лика Шапковская часто сидят у окна и слушают доносящееся оттуда пение.

Артист Манджгаладзе всегда солирует и городская девочка, наверное, не слышала пения лучше. А может ей просто так казалось там, в тихом внутреннем дворе тихого, засаженного акациями и платанами тифлисского квартала?

*

Всё усложнявшиеся с каждым десятилетием грузино-абхазские отношения держит под неусыпным контролем советская власть. Первый секретарь обкома традиционно абхаз, его заместитель – грузин, причём, как правило, его присылают из Тбилиси, дабы подчеркнуть прямую зависимость автономии от промежуточного республиканского хозяина. Следующим по важности лицом в иерархии партийной власти выступает этнический русский. Он олицетворяет собой как основную, объединяющую все народы Советского Союза русскую нацию, так и национальные меньшинства пёстрого конгломерата населяющих республику этносов. Министерские должности в исполнительской власти, начиная от председателя совета министров, тоже принадлежат грузинам, кроме традиционно «абхазской» должности министра культуры. Правда, после случившихся в республике волнений, когда абхазы выходят на всеобщий сход в селе Лыхны и требуют уравнять их права с грузинским населением, мотивируя это тем, что у грузин помимо Абхазии есть целая своя Грузинская ССР, а у абхазов больше ничего нет и им грозит этническое угасание, в политбюро ЦК КПСС принимают решение по расширению прав национального абхазского меньшинства. Абхазы получают право на свои университет и телевидение, а папу Аслана даже назначают заместителем министра финансов республики.

Закрывается и преподавание грузинского языка в абхазских школах – остаточное явление тотальной грузинизации абхазских школ, происшедшее ещё во времена большого террора.

Мама Эвелина давно работает по своей непосредственной специальности – учителем русского языка и литературы. Она классный руководитель в классе, где учатся её средняя дочь Тамила, кузен городской девочки Бесик Агрба, сын Гюли Абдуловны Сандрик Аршба и многие другие… – Беслан Авидзба, Инна Аргун, Шазина Агрба, Темур Гобечия, братья-близнецы Аслан и Беслан Харазия, Рита Допуа, Гули Джения, Марина Авидзба, Фатима Камкия, Майя Гумба, Лика Кварчелия, Темур Папба, Ирина Ахуба…

Эх, была бы возможность перечислить всех по именам. Городская девочка, как это и свойственно в отрочестве, не особенно интересуется учениками младших классов, более того, даже параллельные с её классом потоки – классы «А» и «Б», не попадают в фокус её зрения практически совсем. Она и класс, где училась сестра Тамила, вряд ли знала бы так хорошо, чтобы помнить имена одноклассников сестры, если бы не мама Эвелина. Классная руководительница, она ежедневно рассказывает о своих подопечных дома и в посиделках с тётей Ирой, обсуждает их сильные и слабые стороны, советуется с более опытной старшей сестрой по методам общения с ними, зачастую они спорят, отстаивая каждая свою точку зрения. Городская девочка вольно или невольно вовлечена в этот процесс, и зная подопечных мамы Эвелины по именам, вместе с ней сопереживает их промахам и радуется их успехам.

Мама Эвелина очень строгий преподаватель и своей принципиальностью напоминает городской девочке Нину Антоновну, её собственного преподавателя по математике. Она постоянно проводит во вверенных ей классах контрольные различной сложности, а на лето выдаёт внушительный список внеклассного чтения и осенью требует подтверждений в его усвоении.

Городская девочка вспоминает долгие вечера, когда мама Эвелина проверяет контрольные работы. Рядом с ней стопка, а то и больше, тетрадей, лицо освещено настольной лампой. Периодически она подзывает сестёр и зачитывает им наиболее впечатлившие её отрывки из школьных сочинений, ведь у неё немало замечательных учеников: Арда Инал-Ипа, Инна Ахба, Вова Аргун, Асида Ломия…

*

Многие учащиеся десятой школы сосредоточены по месту жительства в одном с городской девочкой районе – в той части столицы, которая считается старой, поскольку на заре дореволюционного строительства Сухума наиболее активно застраивалась домами зажиточных горожан.

Учатся в десятой школе и дети из других районов города, иногда даже из весьма отдалённых от неё адресно.

Среди соседей городской девочки немало одноклассников. Это Ира Соколова и Лариса Чкадуа, Джоник Рштуни и Сусанна Аветисян, Люда Мистакопуло и Тарик Микеладзе, Ира Николаиди и Эдик Мовсесов.

В сторону сухумских кварталов Чанба, Турбазы и Келасури живут Костя Званбая, Марина Кортава, Элгуджа Сигуа и Оля Ладария, в сторону центра, в многочисленных сухумских дворах – Саша Мостовой, Миша Походенко, Таня Козак, Илюша Константиниди и Саша Зеркалов. На улице Фрунзе, рядом с центральной площадью имени Ленина живёт кузина Зарема, недалеко от неё Вася Строков, в районе сухумской набережной – недолго проучившаяся в классе красавица Эля Мдивани.

Далеко, аж за железной дорогой, что в сторону вокзала, живёт Тамаз Лакербая, там же, но ближе к сухумскому рынку, Русик Джонуа.

В различных местах города рассыпаны и другие адреса, по которым можно найти одноклассников городской девочки.

Гена Николаенко, Саша Калиниченко, Боря Пиастро, Владик Заславский, Ира Пахомова, Коля Прус, Саша Маршания, Асканаз Сетрикян, Лаврик Джелия, Гуля Ягунова, Кнаабей Салакая, Галя Воронова, Эвридика Килаберия…

В седьмом классе появится Игорь Дорохов. Их двое, второгодников, но память сохранила только его образ. Высокий, долговязый, с острыми чертами лица, он заходит в бушующий в ожидании запаздывающей учительницы класс со словами:

– Идёт…

Класс замирает, кто-то бежит к своей парте, городская девочка одёргивает перекосившийся в полу-игре-полупотасовке фартук…

Тут Игорь победно завершает фразу:

– …по крыше воробей!

И класс вновь срывается в штопор.

Верхом безобразия считается уйти с урока. Помнится, класс уходит с урока рисования, потому что ни в грош не ставит учительницу, юную и хрупкую, с неслышным голосом и миндалевидными глазами. Класс ходит ходуном на её уроках, потом и вовсе начинает сбегать. И маршрут побега один – в соседний парк.

– Почему вы сбежали и кто был зачинщиком? – вопрошает Нина Ефимовна на собрании, устраиваемом обычно на следующий день после побега. – Я догадываюсь, кто это мог бы быть, но вы должны сами признаться.

Нина Ефимовна оборачивает белокурую голову в сторону завуча Галины Владимировны.

– Понимаете, что происходит? У них круговая порука в классе! Они друг друга не выдают!

Но опьянённый упоительным чувством единения класс дружно молчит.

*

Ближе других одноклассников к городской девочке живёт Ира Соколова. Прямо напротив, в небольшом доме старинной постройки, с фронтоном в виде дорических колонн и вытянутым внутрь по сухумскому городскому обычаю приусадебным участком.

Подруги по детству целыми днями играют в классики и бегают наперегонки, что для не склонной к спортивности городской девочки как правило, завершается проигрышем, так как Ира и прыгает лучше, и бегает быстрей. Её мама, тётя Софа, изумительная мастерица на все руки: она и портниха, и вышивальщица, и кулинар, и к тому же, красавица, поэтому городская девочка по своей давней привычке исподтишка любуется ею. Красавица и старшая сестра Иры, тёзка городской девочки, Эля. Красота Эли не вызывает в её сестре Ире, тоже по мнению городской девочки, очень симпатичной девчонки с великолепными русыми косами, никакого ожидаемого чувства соперничества. Напротив, Ира восхищается сестрой, и однажды даже пытается нарисовать для городской девочки её фигуру, чтобы путём наглядности рисунка объяснить и ей, и себе самой, феномен красоты. И даже, может быть раскрыть тайну её притягательности.

Притягательность Элиной красоты доставляет немало хлопот всему семейству – и бабушке Любови Михайловне, сосланной когда-то в процессе раскулачивания с родных степных станиц в далёкую Абхазию, и отцу Иры – дяде Володе, бывшему саксофонисту, ушедшему в поисках заработков в дальнобойщики, и красавице тёте Софе. Но, в особенности, самой Эле.

По будням и выходным дням, по праздникам и на каникулах, возле калитки дома Соколовых дежурит группа Элиных воздыхателей. Периодически дядя Володя выходит на улицу и зычным, закалённым профессией дальнобойщика голосом, гоняет воздыхателей во все тяжкие. Воздыхатели рассасываются, но ненадолго, и вскоре объявляются вновь. Некоторые из них, наиболее активные, пристают к прохожим в поисках номера телефона похитившей их сердца красавицы, кто-то преследует Иру с просьбами посодействовать в трудном деле доступа к старшей сестре. Даже городской девочке, если она попадается на глаза воздыхателям выходящей из дома Соколовых, приходится отбиваться от назойливых расспросов…

Что… Где… Как бы увидеть… Помоги… Я в долгу не останусь…

На фотографиях – а в те времена рассматривание семейных альбомов считается одним из основных развлечений – красавица Эля выходит удивительным образом хуже, чем в жизни. Чёрно-белая фактура размывает бархатистость глаз с удлинённым разрезом, скрывает манящие очертания ярких губ, глушит дерзость вызывающе высокого лба. Даже вздёрнутый игриво нос кажется не таким вздёрнутым и не таким игривым. Снимки не в состоянии передать ни королевской осанки, ни стройности бесконечных ног, ни девичьей упругости груди, ни живости взгляда. Именно на примере Эли городская девочка впервые для себя открывает феномен, который фотографы и режиссёры определяют как «любовь камеры».

Элю камера не то чтобы не любит, а, скорее, любит не до конца.

Красота делает Элю Соколову городской знаменитостью и даже порождает моду на составление словесных рейтингов местных красавиц в среде досужих кумушек и подрастающих школьниц. Рейтинг, к удивлению многих, в том числе и городской девочки, даже втайне не мечтающей в него попасть, оказывается совсем не маленьким, но с Элей соперничества не выдерживает никто и она уверенно возглавляет в нём первое место ещё много, очень много лет.

Городская девочка и сегодня отдала бы ей первое место. Так сказать, по совокупности достоинств.

Периодически в ухоженный уютный сад Соколовых приходят и одноклассницы Эли – Мира Читанава, Ира Марр, и кто-то ещё, чей образ, к сожалению, стёрся из памяти. Все они красиво одеты, особенно Мира Читанава, и городская девочка мечтает вырасти и купить себе такой же костюм, как у неё – из крупного вельвета с золотыми пуговицами и короткой по моде тех лет трапециевидной юбкой.

*

Если среди девушек десятой школы, и не только школы первой много лет остаётся Эля Соколова, то среди парней, без сомнений, самый красивый – Адгур Инал-Ипа.

Мужская красота в те годы воспринимается скорее, как причина удивиться и даже испытать некоторую неловкость, будто ты явился свидетелем совершенной кем-то ошибки, которую было бы неплохо исправить. Например, сгладить будто нарисованные черты, приглушить яркость красок, исказить или искривить изящество линий. Во всяком случае, именно так мог высказаться о собственных внешних достоинствах сам Адгур, если бы его спросили об этом. Всеобщее внимание угнетает его, воспринимается чуть ли не как попытка принизить мужское начало. А словесное признание достоинств внешности и вовсе может вызвать резкую ответную реакцию, сколь неожиданную – а Адгур воспитанный сын интеллигентных родителей, – столь и шокирующую из-за несоответствия ожиданий. Городская девочка однажды становится свидетельницей ссоры между некой учительницей, имеющей неосторожность высказать Адгуру своё восхищение и его классной руководительницей, Ириной Левановной Тужба, тётей Ирой.

– Хочу пожаловаться, Ира, на твоего ученика, – с порога учительской громко заявляет взъерошенная только что происшедшим инцидентом учительница.

– Что случилось? – спрашивает тётя Ира, с одной стороны готовая тут же бежать в класс, чтобы урезонить обидевшего коллегу ученика, а с другой грудью встать на его защиту: это её класс, её дети, и она готова биться за них до конца.

– Нахамил мне, представляешь? – сообщает учительница.

– Кто? Кто нахамил? – пускается в расспросы тётя Ира.

– Адгур, представляешь? Не ожидала, что он способен так разговаривать, не ожидала!

– Какой Адгур? Дзидзария Адгур? Что он натворил? – волнуется тётя Ира, вспомнив о склонности названного ею ученика к самостоятельности суждений.

– Причём тут Дзидзария? Нет, не он. Другой. Его дружок, они всегда вместе ходят.

– Инал-Ипа?..

В учительской стало тихо, так как история про нахамившего учительнице Адгура выглядит настолько неправдоподобной, что кажется присутствующим выдуманной.

В голосе тёти Иры появляются ледяные ноты.

– Этого не может быть. Адгур очень воспитанный мальчик, он никогда бы себе ничего подобного не позволил.

– И, тем не менее, нахамил. Я только взяла его за щёки, потеребила их и сказала – «ах ты, красавчик!». А он, представляешь, нахамил в ответ.

– И как именно он нахамил?

– Он сказал мне "Бе-бе-бе!". Мне! Взрослому человеку! Учительнице!

– Адгур не мог так поступить! – окончательно определившись, на чьей она стороне, заявляет тётя Ира. – Это невозможно. Ты что-то путаешь.

– Я путаю? То есть, я, по-твоему, сумасшедшая?

– Я не говорю, что ты сумасшедшая, но ты что-то путаешь, – стоит на своём тётя Ира.

– Нет, ты именно это сейчас и говоришь, Ира, что я сумасшедшая!

– Адгур Инал-Ипа – сын интеллигентных родителей. И Адгур Дзидзария тоже, – будто не слыша учительницу, продолжает защищать подопечных тётя Ира. – Все мои ученики – дети интеллигентных родителей, у меня весь класс замечательный: и Бэллочка Тарба, и Людочка Отырба, и Ларочка Кация, и все остальные тоже. Поэтому я считаю, что ты что-то путаешь.

– Причём тут твои ученики? Я совсем о другом говорю! Ладно! Как знаешь! А мне здесь нечего больше делать! – восклицает учительница, и, демонстративно хлопнув дверью, покидает учительскую.

Они даже не общаются друг с другом какое-то время – тётя Ира и та учительница, настолько велика обида последней на встречное непонимание. И тётя Ира поговорит с Адгуром и попросит его сдерживать свои эмоции в обществе взрослых, но сделает это тихо, чтобы никто из окружающих не заподозрил, что она, конечно же, поверила словам учительницы, но просто не стала сообщать ей об этом. Лишь мама Эвелина и городская девочка, вечно вертевшаяся под ногами взрослых в стремлении как можно дольше слушать их беседы – а особенно интересно слушать тётю Иру, поскольку она великая рассказчица, – знают об их разговоре. И, возможно, родители Адгура тоже знают, но это городской девочке неведомо.

Надо сказать, инцидент не остановил ту учительницу в её стремлении поклоняться ангельской красоте Адгура. Сколько раз, как только звенел звонок на перемену, она вскакивала и бежала в коридоры, либо на школьный двор – полюбоваться.

Так и говорила под общие улыбки:

– Ой, звонок! Побежала-ка я на свою любовь смотреть!

И городская девочка очень хорошо понимала в этот момент ту учительницу. Падкая на красоту не меньше неё, она будет выходить в пространство школьных коридоров в поисках Адгура целых три года – с первого по четвёртый класс. А потом привыкнет к нему, привыкнет к его видимому равнодушию и к окружавшему его всеобщему восхищению. И к его вечной занятости чем-то своим, мальчишечьим, тоже привыкнет.

Только к глазам его, очень синим глазам, в которых ярким огнём горела какая-то неземная одухотворённость, так и не сможет привыкнуть. И никто из тех, кто его знал, по её стойкому убеждению, тоже не смог. Есть вещи, которые так и не становятся привычкой в силу своей исключительности. Они всегда фетиш, всегда культ, всегда сакральны.

Если бы пуля снайпера, уложившего Адгура на вечный покой в 93-ем году во время последней битвы, могла заглянуть ему в глаза. Если бы она могла…