Я запрещаю этому быть на Земле

– Ну, упрямства тебе всегда было не занимать, – согласно кивнула я.

– Он поёт удивительные песни, – после паузы произнесла Заноза.

– Кто?

– Васенька, – передразнивая мой насмешливый тон, пояснила она.

– О любви?

– О подвигах. О великом прошлом их народа. О космических полетах. О Великих битвах. О странных и опасных чужих мирах.

– Но это может быть… хорошо развитая фантазия, – машинально возразила я, уже договаривая фразу понимая, что этого не может быть.

Заноза права. Кому как не мне, журналисту, знать как и при каких условиях наше сознание расширяется новой идеей. В мире Васеньки того, о чём он поёт, просто не существовало. И нет аналогов, способных натолкнуть на эти идеи. Нет ничего, даже отдалённо похожего на межзвёздные перелёты и космические Битвы. Есть уличные драки в городах. А военных столкновений, битв нет вообще. Их слишком мало, что бы у них возникали конфликты и войны из-за территорий или ресурсов. И ни то, что дальних перелётов нет, они даже в соседние города не путешествуют, судя по отчётам.

– Ты о чём задумалась? – Вернула меня к реальности Саша.

– А естественные враги у них есть?

– Хищники? Нет. Это тебе Карина отчет по всей местной живности готовит.

– И при этом, они боятся выходить за стены города?

– Да, – кивнула Заноза. – По их законам это осуждается. И, не знаю, чем их запугивают, но они боятся выходить именно из-за этих убеждений в опасности внешнего мира. Стены города – фикция. Это Филипп ещё доказал. Они не несут оборонительной функции. Они ни от какого внешнего воздействия защитить не смогут. Так, хлипкие декорации.

– То есть, стены нужны для удержания умпалов внутри города? – подытожила я. – Как в тюрьме.

– Убеждение, что им опасно выходить, держит их в этой тюрьме надёжнее стен, – Заноза тяжело вздохнула. – Они настолько сильно верят в это, что сами же растерзают любого, кто усомниться в этом. И у нас полно таких случаев самосуда зарегистрировано. Это зомбирование. Это же явный признак зомбирования, но комиссия каждый раз игнорирует этот факт. Они умирают в городах от голода, от невыносимых условий, но не догадываются просто уйти! Они зомбированы! Да так, что даже чувство самосохранения отключено.

– От голода? – я скользнула взглядом по отчету, отыскивая за цифру погибших от голода, и по спине у меня невольно холодок пробежал. – Ты имеешь в виду, что это столько отверженных?

– Нет, – покачала головой Заноза. – Сюда же относятся старики, дети, больные, все, кто сам не может за пищей в столовую сходить и за кем ухаживать не кому. И те, кто перестал ходить на работу.

– А при чём здесь работа?

Плата трудом за право жить

– Они перестают ходить на работу, а значит, теряют доступ к столовым. Еда здесь только для служащих.

– В каком смысле? – не поняла я.

– Почти все в рое прикреплены к какому-нибудь месту работы и столовой. Еду они могут получать только там. Остальным еду брать просто негде. Все, кто не прикреплён к какому-то производству – обречены на голодную смерть.

– Они не допускают кого-то к еде? – эта мысль была ещё абсурднее, чем яд в пище. – Почему? Её недостаточно?

– Более чем достаточно, – покачала головой Заноза. – Она портится, и они её выбрасывают. Но всё равно к еде допускают не всех.

– Подожди, я ничего не понимаю! Это же естественные потребности в пище, в крыше над головой, – непонимающе тряхнула я головой. – Как это их не допускают к еде? Бред какой-то!

– Пищу, или вернее, то, что у них принято считать пищей, потому что ты уже знаешь, что она отравлена, – старательно объяснила Заноза, – получают только те, кто работает. Для того что бы получить доступ даже к такой пище, умпал должен работать. Он получает доступ к пище в обмен на труд. Это такая плата за возможность есть.

– Но это же естественная жизненная потребность! – возразила я. – Тогда получается, умпалы платят трудом за свою возможность жить?

– Верно. Можно и так это выразить, – Заноза задумалась над моей формулировкой. – Их вынуждают платить за их же право жить! Только потому, что они убеждены, что должны жить такой жизнью!

– Ты же говоришь, что за стенами города практически всё для них съедобно?

– Верно, – кивнула Заноза.

– А они травятся пищей в городах, да ещё и вынуждены что-то там делать ради этого на этих фабриках?

– Да, всё так и есть.

– Но где логика!?! – воскликнула я. – Право жить принадлежит им изначально! Едой их вдоволь обеспечивает планета! А они едят отравленную пищу и тратят жизнь на отрабатывание права получать этот яд!

– Они верят, что так и должны жить, – на глазах Занозы неожиданно сверкнули слёзы и я замолчала.

Вот уж не думала, что могу довести этот сухарь до слёз. Глаза её тревожно метались. Похоже, я натолкнула её на выводы, которые она сама не увидела.

– Так. Мне нужен перерыв, – попросила я, жалея и себя и её. – Я уже ничего не понимаю.

Заноза согласно кивнула.

Я прошлась по станции, пытаясь уложить у себя в голове эту нелепицу. С каждым новым фактом вся эта история всё больше переставала быть похожей на правду. Это какой-то бред воспалённого больного воображения! Кто поверит, когда я напишу об этом? Ограничивают доступ к еде! Заставляют работать за право доступа к еде!

Зачем ограничивать доступ других к еде? Это же твои собратья, которые окружают тебя и помогают тебе. И при недостатке еды, они будут отслаблены и больны. Или даже умрут. И тебе же придётся выхаживать их и заботится об их осиротевших близких. Кому в голову придёт лишать еды ближнего своего? Еда в обмен на работу! Замкнутый круг! Тратить жизнь на получение средства поддержания этой жизни! Что за нелепица!

Бесцельные блуждания по станции завели меня в ещё один коридор, состыкованный с чужеродной частью щашурской станции. Я остановилась. Здесь всё как какой-то сюрреалистичный кошмар! И факты и обстановка на станции. Край стыка не был ровно срезанным, он был срощен каким-то незнакомым мне способом. Из-за этого казалась, что щашурская часть станции, как опасная опухоль, дала метастазы на нашу территорию. Я резко развернулась и пошла прочь.

Мне срочно надо в спортзал скинуть напряжение. А потом побаловать себя чем-то сладеньким. Срочно! Иначе я с ума сойду от всего этого абсурда!

Я вошла в столовую и взяла себе стакан сока и пирожное. Вот так просто вошла и взяла. Так просто и привычно. Мне никогда даже в голову не могло прийти, что я могу быть лишена возможности прийти в столовую и взять всё, что захочу. И не имеет значения – где и кем я работаю. Я могу прилететь в любое населённое людьми место, на любую станцию. И просто войти в любую столовую и взять любую еду. Где есть люди, там и обеспечено снабжение их питанием. Это же естественно. Это же потребности первой необходимости. Как это меня могут не пустить? А если я голодна? Что мне тогда делать? Да и кто может не пустить? Это же для всех необходимо. И всем нужно, что бы люди были сыты, здоровы и обеспечены всем необходимым. Кому может быть польза от ограничения доступа к еде? Это открытая экосистема. На планете пищи более чем достаточно. Здесь же тоже есть особи, посвятившие свою жизнь любимому делу – выращиванию и приготовлению еды для других. И они производят всего в изобилии. Зачем ограничивать доступ к еде?

Так, мне нужно немного отдохнуть. Я совершенно не в состоянии понять логику построения этого общества. Как мне в этом абсурде разобраться? Мне через три дня надо Виктору Шеломину полный отчет о миссии предоставить. А здесь всё настолько нелепо, что в голове не укладывается! Я не понимаю этого! Не понимаю! Ещё и эти картинки с занавесочками! Почему здесь всё такое сюрреалистичное?

– Это весь ваш ужин? – подсел ко мне доктор Ройза.

– Это способ справиться со стрессом, – призналась я.

– Если не поможет, рекомендую вам сеанс частотного восстановления, – посоветовал доктор с печальной улыбкой. – Всего пятнадцать минут.

– Спасибо, доктор, я стараюсь не пользоваться стимуляторами.

– Это просто снимет излишний эмоциональный фон. На какое-то время. Вам станет легче, – спокойно ответил он. – В условиях, в которых нам приходится работать, и в информации, с которой вам приходится разбираться, нет ничего естественного. Организм и психика не могут быть подготовлены к этому. Это не стимуляция, Дара. Это – компенсация неестественного уровня нагрузки.

– Пожалуй, вы правы, Ройза, – призналась я. – Мне нужна ваша помощь. Мне нужно продержаться в полной работоспособности ещё как минимум три дня.

– Тогда, пойдёмте.

Как капитан это выдерживает

– Я хотел попросить вас, Дара, – смущаясь, начал доктор, освобождая меня из капсулы частотного восстановления. – Вы, пожалуйста, Флоренс не заставляйте во всё это углубляться. Она прекрасная женщина, и умная, поверьте. Но, это не её сфера.

– Я понимаю, Ройза, – уверила его я, наслаждаясь тем ощущением спокойствия и свежести, что, пусть и искусственно, но смог вернуть мне его аппарат. – Не переживайте. Люди не обязаны быть экспертами во всём. А Флоренс, судя по всему, эксперт в самом главном направлении, в защите миссии от постоянных обвинений. Глупо требовать от неё большего.

– Спасибо вам, – печально улыбнулся Ройза. – Александра несколько излишне категорична в этом. Ей кажется, что если она сама что-то понимает, то и всем остальным это должно быть ясно. Она и остальных в этом убедила.

– Не переживайте, Ройза. Они могут бурчать, но авторитет капитана под сомнения не поставят. Я это вижу, уверяю вас. Ведь все её распоряжения выполняются, даже если люди считают себя в чём-то умнее её. А у меня нет сомнения в её компетентности. Я сегодня видела её отчёт на очередной запрос этих бесконечных комиссий. Мне бы её выдержку и самообладание.

Он гордо улыбнулся. Я развернулась у самой двери его лаборатории, осенённая догадкой.

– Постойте, вы её что, часами в этой капсуле держите? Не может же такая эмоциональная женщина не терять самообладания из-за столь нелепых обвинений? – я постаралась вспомнить формулировки длинного списка пустых претензий. – «Из-за неучтённого резкого изменения направления ветра, допущено отклонение траектории движения зонда на четыре десятых метра». Или вот это: «катер вышел из шлюза с опозданием на минуту и сорок три секунды». Кто в здравом уме выдвигает такие обвинения? Такое без разгрузочной капсулы просто не вынести.

– Она выдерживает, – печально ответил доктор. – Говорит, когда совсем худо будет, тогда и придёт. Не могу убедить её.

Звонкий голос мамаши Флоренс гулким эхом разнёсся по коридорам станции. Разработчикам звукоизоляции следует поработать над этим феноменом.

– Лукас! Просила же геоскан включить точно по графику!

– Да как я могу его по графику включать? – возразил недовольный мужской голос. – Это же навести надо точно, и прибить точно до заданной глубины. Толщина пород разная. Плотность разная. Геологические помехи. Погодные условия. Живность нужно отогнать. Да не возможно точно по графику технику включать и выключать! Нам результат нужен или имитация работы по графику?

– Вот завтра будешь диктовать мне, что в отчёте писать.

Я вспомнила список нелепых формулировок из обвинительного списка. И сейчас меня это рассмешило. Как вообще они умудряются работать под таким прессингом? И кто в здравом уме эти обвинения от них принимает? После сеанса у доктора мысли словно соскальзывали по мне, не затрагивая чувств и эмоций. Странное ощущение. Надо перестать хихикать как дурочка.

Ладно, пока я не утратила моё прекрасное искусственно восстановленное расположение духа, пойду познакомлюсь с Лукасом. И если его жалобы не убьют старания аппаратуры по моему восстановлению, я смогу прекрасно выспаться. Впервые за время подготовки к этому заданию.

3 день на станции

Оставаться профессионалом

Аппарат доктора, конечно, шикарная вещь, но злоупотреблять этим не стоит. Я с трудом припоминаю, на что жаловался Лукас. С такой эмоциональной стерильностью невозможно людей понимать. Хотя, это может быть результат общей информационной перегрузки.

Я открыла отчет и проверила, что я записала вечером в этом искусственно изменённом состоянии. Идеальный стиль изложения для отчета. Всё эмоционально ровненько. Очень трудно будет сохранить этот стиль. Мне ведь импонирует стиль жизни, выбранный свободными умпалами. Да и не заразится эмоциями Занозы очень сложно. Особенно её восхищением к несравненному «Васеньке».

Итак, свобода выбора изъятых доказана. Невмешательство в жизнь этих выкинутых в дикую природу умирающих особей – доказана. Это же городские жители, оказавшиеся фактически как на необитаемом острове, вынужденные выживать в дикой природе. Тогда по идее, они должны откатиться на более примитивный уровень технологий и уровень жизни. А здесь всё наоборот. Получается, это в городах искусственно удерживается более низкий уровень жизни. Тогда это должна быть оккупация!

Стоп! Эмоции – это не правильно! Я обязана быть объективной! Никаких эмоциональных привязанностей! Мы ни имеем права вмешиваться в их жизнь! Мы наблюдатели. И надо сохранять профессиональный подход к работе. Хватит богов из себя изображать! Мы не должны вмешиваться. Надо с уважением относиться к их праву на выбор собственно пути развития. Даже, если он нам не нравиться или не понятен.

Даже если они выбрали рабство, это их право. Может, для выработки каких-то качеств им необходимо проходить эту стадию развития. Может, они тоже относятся к паразитарному типу цивилизаций, мы просто не хотим это признавать. Но у нас в любом случае нет права решать за них. Мы наблюдатели. Не наше дело вершить их судьбы.

Мы наблюдатели. Мы здесь за тем, что бы следить, что к ним никто не вмешивается. Не удивительно, что к нам столько обвинений предъявляют. Васенька! Ха! То же мне, профессионал.

Всё Сашино заявление о рабстве, по сути, и держится только на том, что изъятые Васеньки построили свою жизнь по приемлемому для нас типу. Так, как нам понравилось. Так, как мы, возомнившие себя богами способными судить их, одобряем. То есть, раз изъятые, я сознательно избегала слова «свободные», построили жизнь не как горожане, то горожане автоматически признаются в рабстве. Это даже звучит глупо. Сообщество в несколько десятков особей и сообщество в несколько сотен тысяч особей просто не могут быть абсолютно идентичными. Ясно, что второе должно иметь более сложную структуру взаимозависимости. Может, когда сообщество её Васенек достигнет такой же численности, оно придёт к такой же форме организации…

Я остановилась. Нет. Не придут. Их общество строиться на других принципах, что делает просто невозможным достижение того же результата. Они смогут построить такой же город, только если кто-то захватит власть, убедит или заставит остальных отказаться от принципов, по которым они живут сейчас, и заставит их беспрекословно подчиняться. То есть, это должно быть резкое вмешательство и смена курса. А ни в одном из поселений ещё никто не совершил попыток захвата власти. Они не испытывают в этом потребности. И они физиологически более крепкие, здоровые, развиваются в следующую стадию. А в городе нет.

Итак, то, что поселения свободных точно пошли по другому пути развития и не повторят судьбу городов – я докажу. Следующий вопрос – почему они не выходят из городов. Так что, завтракать и к Карине.

Страх смертельной свободы

– И хищников, опасных для умплов нет вообще? – ещё раз уточнила я у Карины.

– Таких, что бы охотились на столь крупную добычу – нет. По крайней мере, на этих двух материках.

– Почему на двух? – не поняла я.

– Умплы только на двух материках живут, – пояснила Карина. – Хотя, вот здесь для них условия были бы более подходящие. Но они не путешествуют и не знают об этом.

– А почему тогда такая высокая смертность среди тех, кто выходил за стены города? – я выделила на экране строчки отчета. – Саша говорит, что свободные прекрасно живут на природе и гибнуть им не от чего. Почему городские гибнут?

– Это не естественные причины, видишь? – Карина открыла текст пояснения. – Завалило на карьере. Не вернулись их шахты. Провалился в трясину. Заболел после работ в поле. Почти каждый двадцатый растерзан соплеменниками в драках, возможно за крамольные рассказы о том, что снаружи можно выжить. А остальные смерти тоже странные. Я подозреваю, что они отравлены или умышленно заражены чем-то скоротечным. Во всех биопробах, которые нам удалось получить, или превышение токсинов или один и тот же штамп паразитов. И ни этого токсина, но паразитов, во внешнем мире просто нет.

– Значит, от тех, кто был снаружи и может рассказать, что там можно жить, избавляются умышленно.

– Да. А часть их вообще не возвращается в города. И куда они деваются из шахт и карьеров – мы так и не смогли выяснить. Ушло в шахту тридцать шесть умпалов, вернулось пять. И так постоянно. Можешь посмотреть записи зондов, запущенных в шахты. В том случае даже обвала не было. Спрятаться им негде. Ни каких мертвых тел. Ни каких признаков насильственной смерти. Они просто исчезают!

– Исчезают!?! И вы это до сих пор не выяснили?

– У нас запрет на прямые контакты с местными, – обречённо – монотонно пояснила Карина. – Мы не можем позволить им обнаружить наши зонды. Поэтому, запускать зонды в места, из которых по нашим же данным, не все умпалы вышли, нам запрещено. Потому что теоретически, оставшиеся в шахте могут столкнуться с нашим зондом. Да, это тупое решение комиссии, но мы обязаны подчиниться.

– Куда же они деваются?

– Могу только сказать, что по нашим подсчетам, там исчезает ещё около 10% населения города.

– Жуть какая! – не выдержала я. – Десять процентов населения города уходят на работы в шахты и больше не возвращаются! Просто исчезают в никуда! И вы просто фиксируете это в отчетах!

– У нас такие условия работы, – спокойно и чуть надменно ответила Карина и тут стена её профессиональной отстраненности от проблем объекта исследования рухнула. Передо мной стояла юная, но уставшая от этой чужой неустранимой беды девушка. Она на миг спрятала лицо в ладони, прежде чем продолжить:

– Ты на нас так не смотри, – печально улыбнулась Карина. – Вся эта бравада – это так, декорации. Просто очень тяжело знать, что там внизу твориться и не иметь права помочь. Это ежедневный самоконтроль и трениг у Ройзы, что бы мы что-нибудь не выкинули.

– Какой тренинг?

– «Признавать их право выбора этого образа жизни, не ломать выбранную этими индивидами судьбу, не вносить разлад в их жизненные планы….» – монотонно стала перечислять Карина.

Я невольно отвела глаза. А сама-то я себе не далее как несколько минут назад что внушала?

– Думаешь, это просто? Знать, что там кто-то от голода умирает! И просто не предложить ему кусок хлеба? Видеть, как дети умирают, как слабых забивают, как отверженные умирают, а мы лимит на изъятие особей в этом месяце исчерпали! Думаешь, это просто? Не иметь права помочь в том, что так легко сделать! Это пытка!!!

Она пришлась по комнате, немного успокоилась и призналась:

– Я три раза уходить собиралась из миссии. И будь в этот момент на чём улететь – улетела бы. Но каждый раз я надеюсь, что мы сможем что-то изменить, что мы здесь не зря. И Сашка говорит, что их всех просто убьют, если мы уйдём. Она их охраняет, понимаешь? Пока мы здесь – у свободных умпалов есть шанс. Дара, мы не можем проиграть! Нельзя нам миссию закрывать!

– Я знаю, – кивнула я. – Только как защитить миссию, если никаких фактических доказательств нет? И проверить ничего нельзя!

Карина закрыла глаза.

– Подготовишь мне отчет про отсутствие внешних угроз, хищников и ни от чего не защищающие стены городов?

– Да. Он готов, – отозвалась она. – Только он не объясняет, почему они не выходят за стены города. Не путешествуют, не переселяются.

– Не переселяются, – повторила я. – А как тогда образуются новые города?

– Пошли к Саше.ю – поднялась Карина. – Она с Феликсом эту тему прорабатывала.

Контроль численности популяции

– Саша, занята?

– Подходи. Может, идею подкинешь. Мы с Ройзой и Ларисой опять в тупике.

Мы вошли, и лаборатория сразу стала казаться слишком маленькой и тесной. На работу здесь более двух человек одновременно проектировщики не рассчитывали.

– Я согласна с Ройзой, – произнесла Лариса, продолжая разговор, прерываемый нашим вторжением. – Показатели очень ровные. Если бы это было внешнее воздействие, оно не могло бы быть равномерным во всех городах.

– И вы про города, – кивнула Карина. – Что новенького?

– Доктор, вам слово, – сделала приглашающий жест Заноза.

– Я проанализировал патологии плода и отклонения в организмах матерей. Теоретически, вы с Дарой можете оказаться правы, – неожиданно обнадёжил доктор. – В каждом образце четко видно, что плод начинал развиваться с патологиями и буквально отравлял мать. И организм матери всегда воспринимал его как чужеродное тело и старался отгородиться, заблокировать его воздействие на организм. Это больше похоже на подсаженную в тело жертвы личинку, чем на беременность. Генетически плод достаточно сильно отличается от материнского организма. Если генетические пробы всех матерей попадают в амплитуду естественного разнообразия внутри одного вида, то с генетикой плодов что-то невообразимое происходит.

– Но мы не можем прямо соотнести образцы биоматериала погибших плодов со ущебрами, – задумчиво произнесла Заноза.– Потому что в ущебров они так и не развились.

– Верно, – согласился доктор. – И колебания здесь выходят далеко за нормы для мутаций внутри одного вида. Но с материнским организмом расхождения очень значительные. При том, мутация идёт на уровне строения белка. На уровне основного кирпичика построения организма. Я с таким ещё не сталкивался.

А значит, эти матери и дети просто не могут быть одном видом?

– Могут, но это маловероятно, – аккуратно сформулировал доктор. – А для естественного процесса, вызванного, например, резкой сменой окружающих условий, отравляющие вещества должны поступать в организм матери более концентрированно. В пище такая концентрация не достигается.

– Резкая смена условий окружающей среды? – ухватилась я за новую мысль.

– Не было здесь никаких резких смен, – уверила Лариса. – Никаких катаклизмов и планетарных катастроф. Лукас может подтвердить. Геоактивность планеты очень низкая.

– Так может, это влияние той планетарной катастрофы? Если они действительно потомки гарапцалов…

– Нет. Это не может длиться так долго, – возразила Карина. – Все остальные виды на планете уже давно адаптировались.

– А потом, не забывайте, что это касается исключительно случаев зачатия от ущебров, – напомнила Лариса.

– Ты права, – поддержала я. – Значит, есть шанс, что ущебры – другой биологический вид. И они как-то вклинились в сообщество умпалов и стали его частью. Что же, тактика соответствует паразитарному мышлению.

– Но я не могу сделать то, что вы просите, – покачал головой доктор. – По биоматрицам патологически развивающихся, да ещё и нежизнеспособных детей, определить ДНК отца невозможно.

– Как нам добыть биопробы ущебров? – в лоб спросила Заноза.

– Саш, – остановил её доктор, – завтра комиссия будет рассматривать вопрос о нарушении нами регламента исследований из-за этой аварии с Павлом. Ещё через три дня – нас на Совете Миров будут под микроскопом изучать. Если нас поймают на малейшем нарушении, миссию закроют, и все наши подопечные будут приговорены.

– Да, я помню, – кивнула Заноза. – И всё же, как нам получить образцы?

– А если преподнести это так, что они попали к нам случайно? – Влад повернулся к Ларисе. – Что мы, допустим, как и положено протоколам сворачивания работ, забирали наши зонды, и случайно на них обнаружили образец слюны или ещё чего?

– А как нам случайно макнуть зонд в слюну? – ухватилась за мысль Заноза.

– Вы чёкнутые! – доктор снова вытер выступивший от волнений пот.

– Надо придумать. Только быстро, – Влад сверился с графиком. – У меня всего семнадцать часов осталось для полной эвакуации всех следящих устройств. Или… – он вздохнул, – придётся имитировать сбой управления. Но к трансляции отчета комиссии они все должны быть на борту. Иначе нам ещё одно нарушение влепят.

– Флоренс это не одобрит, – вздохнул Ройза.

Все сочувственно посмотрели не него. Никто даже не подумал уговаривать его скрыть от жены их замысел. Кто бы втягивал доктора в такие совещания, если бы он докладывал всё капитану?

– Камера слежения не сможет стащить чешую ущебра, – вздохнула Саша. – Нужно хотя бы зонд туда завести.

– Зонды большие. Их, даже с полем невидимости могут заметить, – вздохнул Влад.

– Особенно, если что-то пойдёт не так, – добавила Лариса.

– Что может пойти не так? – спросил Влад.