Я запрещаю этому быть на Земле

Почему они принимают это? Почему нет фона признания насилия над собой? Я не понимаю! Не понимаю!!!

Я до сих пор видела перед глазами образ Саши, нежно поглаживающей своего Васеньку. И слышала её требование ко мне, как к специалисту по информационному воздействию, объяснить – как умпалам могли так головы задурить. Если бы я знала! Если бы я сама это знала!

Закон свободной воли. Для Совета Миров – это альфа и омега. Что бы мы сейчас не привели как доказательства порабощения гарапцалов, вмешательства в их свободу развития, всё могло разбиться о просто и неопровержимый факт – гарапцалы не считают это насилием, они с этим согласны. Они продолжают сами поддерживать эту систему взаимоотношений. Это их свободный выбор.

Ну что я могу сделать? Я даже привлечь для консультации специалистов теперь не могу! И времени совсем нет! Даже если я теперь успею передать свой отчет перед самым заседанием, они не успеют привлечь специалистов, что бы выстроить линию защиты нашей версии. А что могу я? Я специалист только по подростковой психологии! А Саша ещё требует от меня…

Я подскочила и застыла, боясь спугнуть мысль. Подростковая психология! Может, это и хорошо, что на это задание напросилась именно я. Может, только такой специалист как я и мог разгадать эту загадку! Специалист по подростковой психологии!

– Саша! Ты всё ещё на палубе? – я очень старалась, что бы мой голос прозвучал ровно.

– Я иду к Борису, – безжизненно отозвалась она. – Приходи.

Они как дети, которые не могут вырасти

Борис поднялся при нашем появлении и оправил форму. Совсем как Горга делал.

– Ты-то что подскакиваешь? – опустила глаза Саша.

– Я только сейчас понял, – сглотнул ком Борис, – паршивец был прав, так завышая планку восхищения вами. Это просто невозможно вынести. А вы выдерживаете. Посмотрите, никого не осталось. Лукас спасается тем, что отгородился от всего этого и прячется в своём ангаре. Я прячусь здесь. У меня, конечно, тоже работы хватает, но я сам нахожу чем занять себя, что бы не было времени думать о том, чем вы там занимаетесь. Что бы не рехнуться. Понимаете? Это же тоже трусость? Мы всё самое страшное свалили на вас. На девчонок.

– Каждый должен делать свою работу.

– Я никогда не считал себя трусом.

– И не с чего считать сейчас.

– Да я здесь просто с железками вожусь, пока вы там… И ничего сделать не могу. Я даже починить не могу!

Саша остановилась напротив иллюминатора и уставилась куда-то в черноту космоса. Я подошла к ней, кипя от нетерпения.

– Чего они ждут?

– Они прилетят, – вздохнула я. – Не могут же они вечно не замечать, что с нами нет связи.

– Я не об этом, – равнодушно ответила она. – Чего ОНИ ждут?

Я проследила за направлением её взгляда. Она смотрела на точки бортов наших наблюдателей.

– Дара, не делай вид, что ты одна понимаешь, что после таких наших открытий, они должны уничтожить свидетелей. Не в их интересах, что бы мы заговорили.

– Я, конечно, понимаю, что блок связи нам не случайным метеоритом срезало, – кивнула я, – но давай не будем доходить до крайностей.

– Мы послали их биоматрицу комиссии, – равнодушно произнесла Саша. – Они должны догадаться, что мы всё знаем. Что мы обнаружили, как они захватили эту планету.

– Это цеплагры, а не щашуры.

– Какая разница? Они родня, хоть и дышат разным составом воздуха.

– С минуты на минуту здесь появится борт ремонтников. Тогда им и его придётся уничтожить.

– Уверена, что их это остановит, после того, что они натворили на планете?

– Я уверена, что нашла объяснение послушности соплеменников Васеньки, – наконец, выдала я ей в лицо.

– К четырнадцати годам в нашем мире у ребенка формируется критическое мышление, – старательно объясняла я им свою мысль. – К этому времени, у него уже сложилось представление об окружающем мире, о себе самом и своём месте и роли в этом мире, о том, каким он может стать, чего достичь. Но всё это представление – сформировано в нём под влиянием родителей, системы образования, его окружением. Это изначально вложенные в него знания о мире глазами доминирующего в обществе мировоззрения. И ребёнок может довольствоваться этими представлениями и так и прожить с ними всю жизнь, если его всё устраивает. Но, если эти условия не дают ему реализовать то, с чем он родился в этот мир, подросток бунтует. Он отвергает не подходящую ему доктрину мировоззрения, начинает переосмысливать все эти критерии. И к двадцати четырём годам он полностью переосмысливает все предложенные ему готовые решения. Он именно тогда становится полноценной взрослой личностью. Когда создаёт свою собственную картину мира. Это и считается у нас признаком взросления, так?

– Так, – согласно кивнула Саша.

– Если возникают какие-то неблагоприятные условия, этот процесс может затянуться. Естественный ритм развития может сбиться. И этого уровня осмысленности, подросток, то есть, теперь уже взрослый индивид, может достичь не к двадцати четырём, а только к тридцати шести годам, или даже позже.

– Они ядами и этим давлением оттягивают их взросление? – догадалась Саша.

– В каком возрасте Васенька стал взрослым гарапцалом?

– В сорок два… – Саша мгновенно уловила мысль. – Другие в сорок четыре, сорок семь, сейчас я проверю…

Она развернулась к экрану, быстро выводя данные

– Может, объясните? – попытался прояснить ситуацию Борис.

– А до какого возраста доживают горожане?

– Они не доживают до возраста перехода! – неожиданно эмоционально воскликнула Саша. – Ты права! Они просто не доживают до осознанного возраста! Они подростки!

– Их развитие и так тормозится ядами, – кивнула я, – так ещё и живут они очень мало. Они просто не доживают до возраста, года у них появляется способность переосмыслить окружающую их действительность и сделать свой выбор.

– И у них на это просто времени нет, – добавила Саша. – Они большую часть времени своей жизни вынуждены тратить на работе, что бы обеспечить себя едой.

– Точно! – я сделала себе пометку добавить это в отчёт.

– Они остаются подростками! Несмышлёнышами с внушённой им неверной картиной мира.

– И стариков у них нет, – добавила я. – Нет тех, кто проанализировал свой опыт и готов передать его детям и внукам. Преемственность поколений нарушена, и каждый индивид вынужден начинать путь с нуля, заново проходя по той же неверной дороге, что и поколения его соплеменников до него. Некому сказать ему, что уже выяснено, что этот путь ошибочный. Им никакие кандалы не нужны. Ни физическое насилие, ни облучение подавителями воли. Их сознание порабощено неверным представлением о мироустройстве. И эта картина мира держит их в рабстве надёжнее любых кандалов.

– Они просто не знают, что можно жить иначе, – простонала Саша. – Они рабы веры в то, что это и есть их нормальная жизнь.

– Они не доживают до возраста, когда могут осознать это. Всё так просто. Так жестоко и просто. Щашуры просто не позволяют им доживать до возраста осмысленности.

Ждать, ждать, ждать

Отчет готов. Задача решена. Как же медленно тянется время! Три часа сорок три минуты с того момента, как я должна была выйти на связь и отправить этот отчёт. Не могли же этого просто не заметить? Конечно, я не единственный источник информации для посла Шеломина, но не может же он просто не обратить внимания, что я не вышла на связь? Где же этот ремонтник?

Над замученной блёклой планетой висели только несколько бортов наблюдателей. Два из них были вызывающе близко к станции.

– Вас здесь быть не должно! – высказала я им. – А для военных бортов это тем более закрытая зона!

Как медленно тянется время. Я бесцельно блуждала по станции. Опять этот жуткий коридор. Осознание того, что наши наблюдатели и партнёры могут в любой момент расстрелять станцию, заставляло прислушиваться к каждому звуку. А в этих чужих ячеистых стенах звук искажался и звучал ещё неестественнее и настораживающе. Я развернулась и вернулась на нашу половину станции. Где же эти ремонтники?

В столовой было пусто. Уже четыре часа двадцать восемь минут. Константин! Ну, хоть ты вспомни обо мне! Время на подготовку к комиссии тает на глазах!

– А ты молодец! – раздался за спиной натянуто бодрый голос Ларисы. – Борис рассказал мне, как ты про подростков всё доказала.

– Да. Жаль, если теперь всё это передать не успею. Где эти ремонтники?

Я встала из-за стола и сделала вид, что рассматриваю картину. У меня ни осталось ни моральных, ни физических сил сдержать слезы. Было до ужаса обидно. Невыносимо обидно, что Константин так и не вспомнил до сих пор обо мне. И всё это зря.

– Не могу уснуть, – призналась Лариса. – И занять себя нечем. Пойду опять жуку мешаться.

Я кивнула, не рискуя повернуться к ней и дать ей заметить следы слёз. Я спасала видимость моего самообладания тупым разглядыванием этой картины в тяжёлой музейной раме. Залитая солнцем лужайка, ручей, пара деревьев и сельский домик. Этакая прянично – сладкая сказка о гармоничной спокойной жизни вдали от суеты мира.

– Любуешься на изыски нашего интерьера? – подошла сзади Лариса.

Может она и хотела произнести это с сарказмом, но взгляд её, так же как и мой, утонул в этом стереотипно – уютном представлении о родном доме.

– Она ведь это специально сделала, что бы компенсировать давление той чужеродной части станции, – наконец, догадалась я. – Весь этот перебор с картиной галереей и занавесочками, с вручную перекрашенным залом управления.

– Наверно, – пожала плечами Лариса. – Я не задумывалась об этом.

– Флоренс старается защитить вас даже от того, от чего защитить не может. Мамаша Флоренс.

– Мы бы не называли её так, будь она другой.

– Вам очень повезло с капитаном.

– Я знаю. Мы знаем.

Я запрещаю этому быть на Земле!

Шесть часов тринадцать минут. Ждать. Ждать. Ждать. Ждать, когда каждую утекающую минуту ощущаешь как сотни потерянных жизней беззащитных, брошенных в беде существ. Ждать, когда нельзя терять ни минуты. Ждать. Тягостное обессиливающее бездействие. Ждать и надеяться. Как это немыслимо тяжело, когда от тебя лично ничего не зависит! Когда бессилен хоть что-то сделать. И нечем занять себя. Потому что мы все отравлены передозировкой этих немыслимо бесчеловечных фактов. И никто больше не может говорить об этом. Обсуждать это. Картина, в которую сложились разрозненные кусочки фактов, и так раздавила нас своей немыслимой жестокостью. Мы не можем больше работать. И спать не можем. Просто не можем уснуть.

Мы как тени слоняемся по станции, ежесекундно готовые или к чуду прилета ремонтников или к смерти от наших заботливых коллег-наблюдателей.

Надо бы поспать, попросить доктора Ройзу, но… принять снотворное – это как сдаться, как струсить. И пропустить единственно возможное чудо явления ремонтников.

Саша сидела прямо на полу перед обзорным окном смотровой палубы. Планету почти не было видно. Только тонкий серп подсвеченного края. Я уселась рядом. Несколько минут мы просто молчали.

– Что ты слушаешь?

– Песни Васеньки.

– Песни?

– Хочешь послушать?

– Я не понимаю на гарапцалском.

– Это Пашка их перевёл, – протянула мне микронаушник Саша. – Он тогда сказал, что они так согласуются с нашим восприятием, что мы могли бы считать их своими.

Это был голос Пашки. Солнечный, бодрый, и полный восхищения. За одно это уже следовало слушать эти песни. Даже, если не прислушиваться к словам.

Вспомни! Мы звёзды на нити низали.

Мы свету тех звёзд нас нести приказали.

Чужие миры как цветы раскрывались.

Мы были как дети. Мы в счастье купались.

Вспомни! Никто встать не смел рядом с нами.

Нам не было равных. Мы были Богами.

И не было силы, что б нас удержала.

Любая планета пред нами дрожала.

Вспомни! Мы были горды и беспечны.

И верили глупо, что так будет вечно.

Но тысячи солнц на дома наши пали.

И небо сгорело. И мы проиграли.

Вспомни! Как смело шагали мы с вами

По нитям, натянутым между мирами.

И звёзды всё ждут, когда мы отзовёмся.

Мы вспомнили кто мы. Мы скоро вернёмся.

– Знаешь, я четыре года дома не была, – прервала наступившую тишину Саша. – У меня за это время племянники родились. Двойняшки. Потешные такие девчонки.

Я улыбнулась. Как хорошо, что она способна думать о хорошем. А меня совсем заклинило на проблемах.

– Они на Земле родились! – гордо заявила она.

И столько достоинства, гордости, вызова было в её словах, что я невольно расправила плечи.

– Они живут на самой счастливой планете во вселенной! Я не понимала этого, – улыбнулась Саша, но в её глазах блеснула слеза. – На Земле нет всего этого!

Она внезапно вскочила на ноги и с вызовом крикнула в бездонную черноту космоса:

– На Земле нет и быть не может вмешательства в зачатие ребёнка! Потому что только мать и отец могут решать, когда и сколько детей они готовы зачать! На Земле нет и быть не может голода! Потому что Земля изобильна и Природа всегда даёт больше, чем необходимо! На Земле нет и не может быть вредной, отравленной пищи! Потому что это даже пищей называть нельзя! На Земле нет и не может быть платы за еду и крышу над головой! Потому что это простые естественные потребности! Потому что это просто необходимо для жизни! На Земле нет и не может быть принуждения к нелюбимой работе! Потому что это насилие! Это сбивает предназначение, калечит судьбу! На Земле нет и не может быть всего этого страха, агрессии, унижений! На Земле нет и не может быть рабства! Нет и не может быть! Потому что это – бесчеловечно! Это наш мир! И это нам решать каким он будет! Я запрещаю этому быть на Земле!!!

Я поднялась и встала рядом с ней.

– И я запрещаю этому быть на Земле! – крикнула я в бездонную тьму.

– И я запрещаю этому быть на Земле! – прозвенел справа голос Карины. Она, растирая по щекам слёзы, стояла в проёме двери.

– И я запрещаю этому быть на Земле! – раздался с противоположной стороны голос Бориса.

– И я запрещаю этому быть на Земле! – вышел из-за его спины Лукас.

– И я запрещаю этому быть на Земле! – встала рядом с ними Лариса.

Они все пришли, услышав её приказ вселенной. Я взглянула на Сашу. Она стояла прямая и спокойная. Всё так же с вызовом глядя в бездонную бездну космоса. По щекам её бежали слёзы. Но она улыбалась.

– И я запрещаю этому быть на Земле! – неожиданно твердо и уверенно прозвучал голос доктора Ройзы.

Прощание

– А как бы мы сообщили? – звонкий голос мамаши Флоренс заставил меня вздрогнуть и открыть глаза. – У нас же связи нет!

Я что уснула? Прямо в кресле на смотровой палубе? Даже не помню когда и как! Я уснула!

– А я что сделаю? – проворчал недовольный не знакомый голос в ответ. – Кто же знал, что у вас весь блок срезало? Вот если бы плата от вспышки на Солнце выгорела, так это бывает. Тогда бы я быстро починил.

Я вскочила на ноги. Прилетел! Ремонтник прилетел!!! Скорее! Скорее! Прилетел, миленький!

– И что? – допрашивала его мамаша Флоренс, когда я влетела в зал, – Мы опять без связи? Ничего сделать нельзя?

– Так что же я сделаю? Блок-то у меня откуда? Кто мог подумать, что вот так… не район боевых действий всё-таки.

Не смотря, на ворчливый голос, мужичок оказался живчиком с игривыми масляными глазками. Которыми в данный момент он с явным одобрением оценивал размах занимаемого солидной фигурой мамаши Флоренс пространства.

– И что я буду без связи делать?

– Так полечу сейчас за блоком для тебя, королевна. Куда деваться?

– Девчонку с собой забери, – кивнул на меня капитан.

– Которую? – масляные глазки оценивающе скользнули по мне.

Я кивнула Флоренс и побежала за своими вещами.

– Больная что ли? – услышала я вслед вопрос ремонтника.

– Хуже! – ответила Флоренс. – Журналист!

– Да никто её не менял! – возмущенный голос Бориса заставил меня притормозить у зала управления. – Мы приняли станцию в полной исправности.

– Говорю же, – проворчал ремонтник, делающий записи в своём журнале, – не родной этот блок. Что я не узнаю, какой меняли, какой нет? Этот точно меняли. Другого завода сборки.

– По журналу проверь. Никаких замен в рубке управления у нас не было, – возразил Борис. – Мы станцию с этим блоком уже приняли.

– Ну… главное работает. – Смирился ремонтник.

– Улетаешь? – Борис печально улыбнулся. – Рад буду следующей встрече.

– Я тоже, – улыбнулась я.

– Глазки они строят! – проворчал ремонтник. – Расписывайся давай и мне лететь пора.

Я побежала в зал к Флоренс. Саша, Лукас, Лариса, Карина и Ройза – все они были здесь.

– Саша! Полетели со мной! – бросилась я к Александре. – Ты специалист! Тебе надо выступить перед комиссией!

– Я не могу, – покачала головой Саша. – Я как член миссии должна оставаться на станции до официальной эвакуации команды.

– Они даже наши обещания используют против нас! – простонала я.

– Да. Но мы никогда, ни за что не станем такими как они, – с неоспоримой уверенностью ответила Саша. – Мы люди.

Лариса уткнулась в плечо Ройзе и расплакалась.

– Спеши, Дара, – кивнула мне Саша.

Я, напоследок обвела их взглядом. Какие же они все вымученные, осунувшиеся, похудевшие.

– Не знаю, что ты тут делала, – перехватила мой взгляд Флоренс, – не знаю, что вы там раскопали, но половина моей команды в лазарете! А остальные еле ноги ворочают!

– Флоренс, – попробовал остановить закипающую жену Ройза.

– Что ты сделала с моими людьми!?! – заорала она на меня. – Такой ущерб миссии даже взрыва планеты нанести не может! Вон с моей станции!

Она свирепо указала мне на дверь, но губы её предательски задрожали, руша образ грозного палача.

– Флоренс… – я бросилась к ней и обняла крепко-крепко.

– Только не начинай объяснять, что вы там задумали! – попыталась сохранить строгий тон капитан, но руки её уже поглаживали меня по плечу и спине. – Я всё равно не пойму. Ты уж постарайся успеть. Посмотри, что с моей станцией стало. Что с моей командой стало. Смотри, на что мои цветики пошли, что бы ты успела отстоять нашу миссию. Все как призраки ходят, еле живы. Иди, деточка, спеши. Спеши!

Я обняла их всех и побежала к шлюзу.

Часть третья. Успеть передать отчёт

Плата за оккупированную связь

Пилот уже заметно нервничал, когда я буквально вбежала в его колымагу. И начал отстыковку как только за мной закрылась дверь шлюза. Это наши непрошенные наблюдатели позволяли себе фокусы с двойной нумерацией бортов дублёров. А мы обязаны строго соблюдать график прилёта и отлёта.

Пилот сразу предложил мне проспать время перелёта в резервной капсуле, пригрозив перспективой всю дорогу выслушивать нытьё Клама младшего, обладателя масленых глаз. Но терять время было сейчас непозволительной роскошью. Я так рассчитывала, что смогу переслать отчет прямо с борта ремонтника! Почему они не прилетели на судёнышке побольше? У этой посудины такие ограниченные возможности для связи с Большим Космосом! Я разослала по всем адресам связи сообщения о том, что вышлю отчёт, как только доберусь до первой станции. Пытаться дозвониться до кого-то с борта этой колымаги, было невозможно.

Надо продумать, как ещё я могу связаться с послом, если я не застану его по тому самому резервному адресу, который я бережно хранила с момента нашей встречи. Я опоздала на эту встречу с ним. Уже опоздала. Пока мы долетим, я уже опоздаю. Но надо успеть переслать ему отчёт.

Уже через пару часов я пожалела, что не приняла предложение неразговорчивого пилота. Теперь я, в благодарность за право пользоваться каналом связи ремонтника с большим миром, вынуждена была выслушивать жалобы Клама младшего, как он и представился, на не сложившуюся личную жизнь, на то, что эта работа не даёт ему шанса встретить ту самую женщину всей его жизни. Что женщины избегают его и не считают его намерения серьёзными, а он ведь готов жениться практически на каждой из них. Тактично поддакивая его откровениям и занятая своими мыслями, я не сразу поняла, что это его попытка завязать отношения со мной. Меня аж холодный пот прошиб, когда я, наконец, осознала цель этих мелодраматичных историй о неблагодарных возлюбленных.

Вот чего я никак не могу понять, так это схемы ухаживания, когда мужчина выставляет себя жалким и несчастным. Что он от меня при этом ожидает? Что я усыновлю его или отправлю в центр милосердия для оказания психологической помощи?

Видя, что я игнорирую его намёки, и все попытки разжалобить меня не достигли цели, Клам за два часа до прилёта буквально выставил меня из кабины управления, заявив, что я, оккупировав канал связи, мешаю ему отчитываться о неполадках на станции. Ему, видите ли, не хватило тех двух часов, которые он всем по порядку хвастался, как обнаружил какую-то не родную плату в блоке управления станцией. Отсутствие ретранслятора как-то отошло на второй план рядом с этой сенсацией. Наверно потому, эту проблему он обнаружил сам. А теперь я оккупировала связь!

Ладно, с этим было трудно не согласиться. Потому что я за это время действительно разослала сообщения куче народа, пытаясь разыскать посла, и выяснила как мне быстрее добраться до зала Совета с небольшой пересадочной станции, к которой мы сейчас летели.

Я полечу туда сама. Если мне не удастся связаться с послом дистанционно, то я сама полечу туда. Времени в обрез. До заседания Совета считанные часы. И от этих часов зависит судьба целой цивилизации.

Нет подтверждения

Проклятье! Константин! Ты почему не отвечаешь?

У меня три минуты до вылета, а подтверждения о получении отчета нет ни с одного из адресов! И моя команда сейчас спит. Они увидят мою просьбу переслать отчет, когда я уже буду на Вессаве. Посол не отвечает ни по одному из номеров. Это понятно. Он может уже находится в иномирье. Но Константин почему не отвечает?

Ладно, я сделала всё, что могла. Мне нечего делать на этой ремонтной станции, надо лететь дальше. Я попробую связаться с Послом на следующей пересадочной станции.

На этой станции хоть связь лучше. Но что толку? Я не могу ни до кого дозвониться! Автосекретать уверил меня, что получил все трижды продублированных файла моего отчета и обязательно перешлёт его Константину, как только он выйдет на связь. Так же, он подтвердил, что Константин постоянно поддерживает связь, но сейчас летит на Вессаву, поэтому, вне доступа.

Посол, скорее всего уже в иномирье. В этом искажённом пространстве, защищающем членов Совета от любых воздействий извне. Поэтому, ему дозвониться я тоже не могу. Ни по одному из известных мне номеров. А что, если они так и не получили мой отчет? Если они ничего ЭТОГО не знают? И всё, через что я заставила пройти команду миссии – напрасно?

Обезумевшие от боли глаза Горги вновь встали перед моим взором. И бледное лицо Карины. И вымученная, с покрасневшими глазами Флоренс. И скорчившийся от боли Влад с переломанными рёбрами. И покрытый бинтами как мумия Пашка. И бледная, осунувшаяся Саша, выкрикивающая приказы чёрной бездне космоса. Неужели это всё было зря? И щашуры безнаказанно успеют спрятать все следы своего преступления?

Четыре минуты до вылета. Что ещё я могу сделать?

Я последний раз набрала номер Посла. Гудки. Гудки…

– Алло?

Голос был не Виктора. Это был какой-то ребёнок.

– Алло! Мне очень надо поговорить с Виктором! – почти закричала я в трубку. – Вы можете соединить меня с ним? Это очень срочно!

– Его сейчас нет. Он не на связи, – ответил детский голос.

– Да, я знаю. Но мне очень надо успеть передать ему информацию! Это очень важно! От этого зависит судьба целой цивилизации!

– Цивилизации? – удивлённо переспросил детский голос.

– Да, – заплакала я, – их просто убьют. Убьют всех, кто может научить умпалов жить как свободные гарапцалы! Понимаете?

Отчаяние взяло вверх. Я рыдала. Я сбивчиво, задыхаясь от обуревавших меня эмоций, рассказывала про все те ужасы, что мы обнаружили на планете, и эти картины вставали перед моими глазами во всей их беспощадной неизбежности. Я жаловалась моей случайной собеседнице на всё, что пришлось пережить команде станции, не все эти бесчеловечные открытия. Мне просто надо было выговориться.

И только выплеснув всё это из себя и выплакавшись, я сообразила, что наделала.

– Прости меня, – прошептала я в трубку. – Пожалуйста, прости меня.

– Вы не плачьте, – ответил мне детский голос, – всё будет хорошо. Я передам папе.

Великий Космос! Что я наделала!?! Я выплеснула всю эту грязь на психику маленького беззащитного ребёнка! Мало я людей этим искалечила? Теперь ещё и этот малыш на моей совести! Да ещё и дочь Посла. Что я наделала?