Гроза

–Так какие это места, Олесь? – как можно мягче спросил он. –Ниже пояса?

–Да,– тихо пробормотала девочка. – Про то, что деда Юра делал со мной, я рассказала маме после нового года, так как боялась, что может произойти что – то страшное.

–Он тоже раздевался при этом?

–Нет, и всегда молчал. В первый раз, когда Юра делал это со мной, я говорила ему: «Зачем ты это делаешь?», он молчал и ни чего не говорил мне. Он переставал делать это, когда я его начинала отталкивать. Я понимаю, что он делал что-то плохое,– замялась девочка,– но отпустите его, пожалуйста. Бабушка сильно злится, я боюсь к ней ездить, она часто плачет. А меня в школе дразнят подстилкой, я дерусь, а толку нет.

–Пока не можем отпустить, Олеся,– пробормотал следователь.– нельзя. А на одноклассников не обращай внимания, они просто глупые и не понимают, что говорят. – Бланк протокола допроса вылез из чихающего принтера, на последнем вздохе картриджа. – Елена Александровна, посмотрите, все ли верно написано.

–Да, все нормально,– женщина подписалась в бланке, потом ручкой зачиркала девочка. Почерк круглый, неровный, буквы выводит старательно.

–Ну все, считай это тем же, что посещение стоматолога,– Соколовский натянуто улыбнулся.– больной зуб вырвали, плохую информацию рассказали, теперь будет легче. – Пока девочка торопливо одевалась, он отвел мать в сторону.

–Скажите, вы ей давали какие-то основы полового воспитания?

–Нет, – вздохнула женщина,– они там сейчас продвинутее нас, я так думала. Она по нему скучает, хочет еще поиграть.

–Лучше будет, если она и дальше воспримет это как игру. Я выпишу постановление о назначении экспертизы, ее расспросит еще психолог, и мы от вас отстанем.

–Поскорей бы. Надоела уже эта канитель,– на миг сквозь слой пудры на лице женщины проступила боль, но она сдержалась. –До свидания.

После таких допросов кабинет начинал казаться ему зачумленным. Возясь по локоть в грязи и мерзости, сложно остаться незапятнанным или как там это называется. Как там говорят, можно вытащить человека из грязи, но не вытащишь грязь из человека. Резкость, грубость, пошлость, черствость въедаются в мозги, как ржавчина.

Девочка думает, что это была игра, и только смутно подозревает, так нельзя. Отец пропадает в рейсах, дальнобойщик, мать на работе, бабушка адепт какой-то секты, Свидетелей Иеговы, тетка на работе. И единственным, кто хоть как-то обращал на девчонку внимание, оказался этот Болдырев, тоже ее использовавший для удовлетворения собственных прихотей. Поманил ее ласковым обращением, она ведь всецело ему доверяет до сих пор! И деда Юра для нее лучший, пусть и снимал с нее трусы, зато давал лакомиться конфетами и защищал от бабушки! Даже в голове плохо укладывается. И мать, которая не рассказала дочери, что означают такие игры, выставила себя ограниченной клушей. Она квохчет над малышом, сплавляя старшую к бабке, которая пропадает в молельне, пока ребенок нашел себе подобное развлечение. Откуда пошли слухи в школе, наверно, девчонка сама похвасталась, что за ней ухаживает взрослый мужчина, а уже потом испугалась. А теперь ее дразнят. В итоге ее кругом использовали, даже он, для подшивки к материалам дела.

Интересно, какой она вырастет, если уже сейчас готова отдаться за конфету? Как бы цинично это не звучало. Нельзя говорить о таком, нельзя писать, но ведь это то, настоящее, та грязь, с которой мы сталкиваемся, и боязливо проходим мимо, лишь бы не попасться под горячую руку. Он не верил девочке, что она ничего не понимала, нет, понимала, еще как. И радовалась, что хоть кто-то обратил на нее внимание, потакает ее прихотям, может быть, делает ей приятно. Он ее насиловал, по сути, и он же был ее другом и защитником. И зачем в книгах рисуют театр абсурда, если он нас окружает? Что может быть нереальней и абсурдней?! Девчонка здорово заигралась, ее, естественно, жаль. Если совсем ударяться в философию, то теперь она не познает настоящей дружбы и любви, будет искать в них либо подвох, либо только самое низменное. Она еще краснеет и смущается, ее еще пока тошнит от этого, но ненадолго. Немного подрастет и, скорее всего, банально пойдет по рукам, а ее семье будет плевать на это. Может быть, он излишне сгущает краски, и мать возьмется за ребенка, но как слабо ему в это верилось!

Следующие три часа он опрашивал друзей и собутыльников Колосова, выпытывая, где тот мог раздобыть пресловутый пистолет. Троица состояла на учете в наркологии, еще и наркоманы-любители, но употребляли, как божились, чисто для себя. Лихоткина тесно общалась с ними, постоянно ругалась, что ей засоряют квартиру. Колосов тоже употреблял, это Соколовский и так знал, утром из наркодиспансера пришел положительный ответ на запрос. Показания все давали, как под копирку, не знаю, и не видел.

–А наркотик какой употребляли?– нажимал на Кульниченко, одного из собутыльников, следователь.

–Коноплю из деревни Ванек привез, он туда недели три назад ездил.

–А Лихоткина?

–Нет,– тут Кульниченко, типичный гопник-переросток, глумливо усмехнулся,– она пыталась Ванька вытащить, скандалила, что он ломает жизнь себе и ей. Не хотел он ее убивать, наверно, просто достала Она стерва была, кого хочешь доведет до ручки

–Ага, а потом нашел в мусорном баке пистолет и пристрелил свою стерву со злости,– саркастично констатировал следователь.

–Я тебе, начальник, так скажу,– фамильярно и задушевно начал Кульниченко, почесывая бритую голову. Выглядел он заправским уголовником, хотя приводы на нем висели чисто за хулиганку, много из себя строил. Перегаром от него несло на весь отдел. Девять классов, училище, алкоголь, обычное явление. Постепенно так привыкаешь работать с подобным контингентом, что забываешь о существовании нормальных, адекватных людей. – Ванька ее если и убил, то за дело. Она хотела на нас заявить, что мы траву курим, и в наркушку нас упрятать.

Несмотря на тупость полупьяных собутыльников, картина вырисовывалась уже неплохо. Колосов приезжал в город на заработки, устроился по блату охранником. Там работал Кульниченко, он его и порекомендовал начальству. Друзей Иван снабжал коноплей, наверняка выращенной в собственном огороде, а не сорванной на мнимом пустыре за селом. Лихоткина, училка русского языка в гимназии, познакомилась со своим Ромео по переписке, после пары свиданий стареющая девушка втюрилась в него по уши. Побоялась остаться одна и обслуживать дряхлеющую мать, вечно намекающую на пустую жизнь дочери, от которой не спасала даже работа, которую врагу не пожелаешь. Колосов ее понимал, хотя бы вначале, и не учил жить. Узнав его поближе, она выяснила, что он наркоман, попыталась вытащить бедолагу из жизненной ямы путем сдачи его в наркушку и всех приятелей заодно. Алкоголь тоже помог. Взбесившийся на этой почве Колосов заманил ее в лес и там расправился. Пистолет раздобыл через кого-то, скорее всего на рынке из-под полы. В итоге, Лихоткина, по сути, оказалась в том же положении, что и девчонка Черниченко, обеих игнорировали в семье, и они нашли себе утешителей. Колосов наверняка казался училке сильным и способным ее защитить, во всяком случае увезти от матери и однообразной рутины. А что он наркоман, так это добавляло ей святости в собственных глазах. Немногие станут добровольно терпеть наркомана и алкоголика, и пытаться его спасти, строя из себя мученика. Показуха, столь возвышающая тебя в глазах общества. Все четко и ясно, вот только на стадии домыслов. К делу размышления не подошьешь. Дело простое, вот только бы найти орудие убийства и можно брать отпуск и уезжать отсюда к черту! Хотя, куда он уедет, уж лучше вдоволь поваляться дома. Ко всему прочему, он еще и был классической совой, и в редкие свободные дни не вылезал из постели до полудня. Это бывало в отпуске, когда можно было вовсе не вставать, и читать, и наигрывать на гитаре музыку, пытаясь подобрать ноты к Сашкиным стихам.

Неужели будет глухарь, ведь пистолет не найден. По следам на гильзе его идентифицировали, как обычный ПМ, пистолет Макарова, но гильза, естественно, не может дать номер оружия, и, тем более, указать, где оно куплено и где находится теперь. Коргин и Михеев полдня уже мотались по городу, выясняя, где за последний месяц продавали оружие такой модели. Все выходные Соколовский эту карту точек продажи и составлял, спасаясь от постоянной головной боли только сигаретами. Квартирная хозяйка едва его не выгнала за задымленность комнаты, он снова с ней сцепился, в который раз мечтая о собственном отдельном угле. С девяти утра он обивал порог Центрального суда, чтобы ему выписали постановления на обыски в квартирах Колосова, Лихоткиной, Кульниченко, Ивлева и Васкова, был небольшой шанс, что оружие прячет кто-то из них. Но они, естественно, наверняка давно его укрыли в более надежном тайнике. Колосов на допросе молчал, твердил только, что нашел пистолет на помойке кафе, и выкинул его в реку. Сейчас постановления были у него на руках, уже хорошая новость.

СОГ полчаса ждала на лестничной клетке, пока им откроют дверь. Мать Лихоткиной, дородная пожилая женщина в розовом махровом халате, почти сразу же ушла в гостиную, взгромоздившись там на диван. Оперативники принялись методично перетряхивать содержимое квартиры, практически не общаясь между собой. Компьютер, куча бумаг на столе, фотография Надежды Лихоткиной, цветы, ничего примечательного. Сероватые занавески стыдливо прикрывали серое низкое небо, стучавшее в окно моросящим дождем. Половина четвертого вечера, город утонул в слякоти, полицейская «Газель» перекрасилась в серо-коричневый цвет, утратив первоначальный белый. Квартира была на третьем этаже, какая-то ободранная береза билась веткой в стеклопакет, без звука, напоминая попытки глухонемого напомнить о себе в шумной переполненной комнате.

Шкафы оказались забиты бельем. Мать и дочь жили вместе. Вещи перекладывали по нескольку раз, была вероятность, что оружие спрятано здесь Колосовым, и этот шанс таял с каждой минутой. С кухни вернулся Леха Коргин, доложив, что в шкафчиках и крупах ничего нет, кроме тараканов. В ванной хозяйничали они же, как будто хозяйкам квартиры было на нее наплевать. Типовая однушка в хрущевке кишела живностью, в углу то ли спала, то ли разлагалась тощая серо-полосатая кошка. Все здесь было серое, ярким пятном торчал только розовый махровый халат. Перерыли каждый шкаф. Поверьте, это очень мерзко, когда открывают ящики и копошатся в личных вещах. Это противно. Чувствуешь себя стоя в одежде – голым. В квартире обыскивали всё. Вообще всё. Каждую коробку с обувью смотрели. Кастрюли перекладывали из стопки в стопку. Ковры поднимали. Вещи перебирали, блокноты листали, горшки цветочные рассматривали. Михеев просматривал каждый ящик объемистого комода и шкафов, составляя опись вещей.

Квартиру перетряхивали два часа, за окном практически совсем стемнело, когда Соколовский, наконец, сел за бывший стол Лихоткиной, составлять протокол. По итогу изъяли ноутбук и два телефона, один нерабочий, с разбитым экраном. Можно было ухватиться за соломинку, что с этих номеров Колосов мог звонить, договариваться о покупке оружия. Абсурд, но иногда срабатывает. Мать, скрестив руки на груди, отрешенно наблюдала за тем, как разоряют ее дом, в воздухе висело почти осязаемое напряжение.

–Александра Валерьевна,– хриплым от усталости голосом проговорил наконец Соколовский,– я прошу извинить нас за вторжение, но, поверьте, это необходимо. Посмотрите, пожалуйста, все ли верно указано в описи и протоколе и распишитесь. Понятые, я прошу вас тоже подойти и расписаться. – Вызванные для этой цели студенты. Боязливо переминаясь с ноги на ногу, приблизились, уронив глаза в протокол.

–Он не мог бы спрятать оружие здесь, я вообще не хотела, чтобы он сюда приходил,– зазвенел голос Лихоткиной. – но у меня не было против него ничего, кроме голословных обвинений. Пока он не застрелил мою дочь.

–Нам необходимо отработать каждую версию,– как попугай по указке повторил следователь.

Обратно в отдел ехали молча, тупо уставившись в темнеющие проемы окон.

–Лизка сегодня до восьми вечера на парах,– пробубнил Михеев, не отрываясь от телефона.– Дерет студентов контрольной по договору аренды, им нужно пять задач решить за семинар письменно. Прикинь, я вчера до двух ночи пытался их решить, еле одну осилил. – Сашка на выходных, похоже, все-таки напился, его выдавали опухшие красные глаза и одутловатость. Крепился он долго, теперь, наверно, корил себя, что сорвался.

–Ну, – протянул Соколовский, – помнится, ты вместо гражданки сидел в качалке, забив на пары, так что это карма.

–Ты себя вспомни, примерный ботаник,– фыркнул Сашка, тряхнув головой,– как бегал по универу, выспрашивая, кто может написать тебе курсовую, а потом сам ее переписывал, не желая получить трояк?

–Ладно, не надо про мое темное прошлое,– туманно заявил следователь. Леха Коргин, предпочитавший появляться в универе на аттестации, отработках и сессии, но никак не на семинарах, только ухмыльнулся.

9.

Саша продолжал копаться в телефоне, что-то печатая. В машине было холодно, сенсорный экран на холодные пальцы реагировал плохо, приходилось с силой тыкать в него, и временами встряхивать.

–Юр, я ночью дежурю, а Лизка тут заболела немного, поедешь домой, заскочишь в аптеку? Никак не успею, – виновато добавил он.

–Без проблем, что купить?

–Там по мелочи, Лизка пишет, хочет сбить простуду и утром ей уже выходить, больничку брать не будет. Ты ее только сам не зарази, ок?

–Да я все выходные отлеживался, сейчас уже порядок. – следователь по привычке закусил губу. Это у него служило признаком задумчивости.

Рабочий день закончился, улица погрузилась в темноту. С Красноармейского, по которому Соколовский теперь ехал, промозглым ветром сдуло даже пешеходов, немногие уцелевшие торопились побыстрее прошмыгнуть к себе в теплые норы. Небо привычно заволокли тучи, хоть дождь не накрапывал, уже хорошо. Многоэтажки зажигались электрическими огнями окон, в просветах сновали людские силуэты, откуда-то доносилась музыка. На переезде образовалась небольшая пробка. Светофор немилосердно долго щурил ярко-красный глаз, слепя машины и их водителей. Оранжево-желтые трамваи с резким неприятным дребезжанием ползли по рельсам, распихивая ждущую на остановке реденькую толпу. Сзади соколовской «тойоты» тащилась забрызганная маршрутка, «двойка», ехавшая сюда с Южного, впитавшая грязь проселочных дорог начала пригорода. Пробка рассосалась, Соколовский, живший на Северо-Западной, сюда заглядывал нечасто и теперь выискивал аптеку, невольно щурясь из-за ярких магазинных огней.

Аптеку он нашел, закупился, и через десять минут уже нетерпеливо барабанил в михеевскую дверь. Открывшая Лиза только усмехнулась.

–Заразил все-таки,– проворчала она, раздраженно и часто мигая красными глазами.

–Саня вернется часам к четырем, просил лекарства передать. – невозмутимо отозвался следователь, прислонившись к дверному косяку. Лиза нетерпеливо махнула рукой, это переводилось, как приглашение войти

–Да уж, солнца я почти не вижу, чтобы войти в дом, жду приглашения, похоже, начинаю превращаться в вампира,– неуклюже пошутил Соколовский, втайне мечтая поскорее сбежать отсюда. Даже больная, Лиза возилась у плиты, ставя чайник, призывно вспыхнувший синим механическим светом. У него был такой же, впрочем это их стандартная подсветка. В гостиной мерно шумел телевизор, показывали неизменный «След». Майор Майский, штампованный любимец женщин, гонялся за очередным убийцей, сверкая белозубой улыбкой. В свое время Юра сам пошел в органы, прельстившись такими сериалами, теперь от Майского его тошнило. Вечно он успешнее и удачливее их всех.

–Тебе ментов мало в реальности, ты их по телику ищешь? – подколол ее Юра, Лиза раздраженно дернула плечом. Разговор не складывался, девушка была вся на нервах, злясь на мужа, как обычно уехавшего к черту на рога. Ходила от плиты к столу, звеня ложками, полы халата развевались вслед за ней. На щеках играл красный лихорадочный румянец, зеленые глаза откровенно полыхали. Походка у нее была тяжеловатая, особенно когда она злилась.

–Они хотя бы рядом со мной,– едко проговорила она. Чайник вскипел, она подала кружку гостю. Кипяток сильно обжигал язык, но продрогшему Юре было все равно, он торопливо втягивал в себя чай, давясь приготовленными на скорую руку пельменями. Хозяйка явно переложила майонеза, выдавила в тарелку половину упаковки. В помещении стояла парилка, из-за насморка девушка опасалась проветривать квартиру, как обычно переносила простуду на ногах. Сашка говорил, в прошлом году она ходила на работу с температурой под сорок. Ну и кто, спрашивается, трудоголик в последней стадии? Еще его обзывает. Ну да, пусть он брюзга, как она его подкалывает, зато готовит лучше нее. Во всяком случае, сейчас.

Лиза пока разбиралась с пакетом лекарств. Целлофан поддавался плохо, психанув, она его порвала и спустила в мусорное ведро.

–Не бесись, Лиз, он же не может не поехать на дежурство, это его обязанность. Долг, так сказать. Извини, можешь пряники подать.

Лиза впервые за все время улыбнулась.

–А, – протянула она,– я и забыла, что ты дикий сладкоежка, что раньше-то молчал? Я вчера пирожные купила, думала романтический ужин устроить,– ее голос ощутимо зазвенел,– ешь, если хочешь. – Второй раз упрашивать Соколовского не пришлось, сладости он на самом деле обожал, и теперь облизывал пальцы, на которых остался крем от заварных пирожных. Жалко, что Лизка не купила эклеры, шоколад с них можно было бы объедать полчаса, не меньше. Это он так растягивал удовольствие.

–Ну вот, хоть оттаяла, а то я уже думал делать ноги, когда мне открыла такая растрепанная краснолицая злюка! – она невольно вспыхнула. Даже уши запылали, как ни старалась она спрятать их под волосами.

–На вас бесполезно злиться,– пробурчала она,– вас все равно никогда нет. И этот долг дурацкий, я только о нем от Саньки и слышу. Работа, работа, и сама до вечера на работе, как белка в колесе, пусть и банально сравнение. Сегодня сидела на паре, голова болит, нос не дышит, думаю, только бы до дома дотащиться, а тут еще Санька со своим дежурством! Мы же договорились сегодня хоть маленько вместе побыть, кино посмотреть хотели, а он опять! – Она не заплакала, слишком уже успела посуроветь для этого, только пухлая нижняя губа задрожала, Лиза бешено ее прикусила. На воспаленной тонкой коже выступила струйка крови.

Соколовский молча притянул ее к себе, рассеянно гладя пальцами по волосам. Плечи девушки чуть заметно вздрагивали. Такое он позволил себе впервые, почти сразу же отстранился, сел рядом.

–Лиз, ну не надо, ничего же не изменишь,– как мог заботливо пробормотал он,– только голова еще больше заболит. Ты же всегда такая бойкая, что сейчас-то расклеилась? Сама же знала, на что шла. Он приедет скоро, впереди еще выходные, устроишь ты ему свой ужин, куда он денется! Правда, пирожные придется заново покупать, – тут она сквозь слезы засмеялась, пихнув его в бок. – ну а что, я вообще всегда есть хочу.

–Юрка, вот вечно ты его выгораживаешь! – укоризненно заметила она. Глаза сверкнули уже притворной злобой, она явно смягчилась. Сашка был спасен от своей маленькой ведьмы.

–Мужская солидарность,– отпарировал Соколовский. –тем более, он мой лучший друг. И я не позволю, чтобы его жена кисла как капуста, хлюпая соплями! И это подающий надежды преподаватель, умора!

–Иди ты к черту,– криво усмехнулась она,– мне одни сопли и остались. Я устала. Устала бороться за внимание собственного мужа, не соперник я его работе. При ссоре всё упирается в то, что по его мнению я хочу, чтобы он безвылазно сидел дома. А я хочу тепла и семейного уюта, а не одиноких дней, выходных и одиноких ночей. Понимаешь? Хотя откуда тебе понимать,– она отсела от него, вцепившись пальцами в распущенные растрепанные волосы, искрившиеся в свете энергосберегающей лампы медным огнем. – И ведь люблю я его, ничего не могу поделать. Или нет, я уже не знаю. Вы там мотаетесь, а я здесь жду. Ты вообще знаешь, что это такое – ждать? И каждый раз бояться, а вдруг с ним что случится, и куда я тогда? А он даже не звонит, некогда ему, видите ли! Я ментов из «Следа» вижу чаще, чем мужа, он приходит, когда я сплю, и уходит, когда я уже ухожу. Через час. И от этого никуда. У меня душа уже износилась это терпеть!

–Дура ты, Михеева,– спокойно отозвался Соколовский.– не превращайся в клушу, ты же так этого боялась раньше! Тебе хотя бы есть кого ждать, так что заткнись. Не набивайся, чтобы я тебя жалел, меня и так тошнит от того, что я у вас как жилетка, в которую можно поплакаться. Душа у тебя износилась, кто бы о моей душе подумал, раз мне на нее плевать! Сашка бесится, хочет тебе угодить, а ты его пилишь постоянно. Мне пора, спасибо за чай.

Она вскочила, видя, что он уже одевается, и метнулась к нему. На длинных пушистых ресницах появились слезы.

–Юр, ну прости, – Лиза растерялась и покраснела.– я не хотела. Само все как-то сорвалось, и на тебя, правда, извини. – она робко посмотрела на него снизу вверх, проклиная про себя высокий рост старого друга. Он молча обжег ее холодным взглядом и нагнулся, зашнуровывая как всегда грязные ботинки.

–Мне правда пора, пока, Лиза. – Соколовский выпрямился и вышел из квартиры, закрыв за собой дверь. Лиза вернулась на диван, тупо уставившись в телевизор. И плакала, сама того не замечая. Ей было тошно от самой себя, а в окно стучалась очередная холодная и пустая ночь.

Утром на обыске в квартире Кульниченко, Сашка без конца тер опухшие от бессонницы глаза. Ночью было шесть вызовов, патруль загоняли вконец, а еще предстояло писать кучу рапортов. Сонливость он глушил крепким кофе и сигаретами, меланхолично наблюдая за тем, как напарники слоняются по лестничной площадке в половине восьмого утра. Хозяин квартиры дверь не открывал, Коргин поехал в отдел за отмычкой. Хотя доподлинно знали, что люди в квартире есть. Сашка, выругавшись себе под нос, рухнул на стоящий в углу драный маленький продавленный диван, вытянув вперед длинные ноги в грязных ботинках. И погрузился в Контакт, на автомате листая ленту новостей. Соколовский, устав пронзать железную дверь взглядом, встал у окна напротив него, разглядывая утренний город, освещенный яркими лучами еще холодного солнца. На площадке они остались одни, ждали Леху. По полу бегали пятна света, застревая в трещинах и выбоинах.

–Что, как там Лизка, а то я еще дома не был,– просипел Михеев, обдирая ногти на правой руке. Когда он волновался, то начинал их грызть, досадная, еще школьная привычка. Он был словно придавлен, до смерти устал.

–Рвет и мечет, – раздраженно отозвался следователь, закуривая. Пожарная сигнализация все равно в подъезде не работала. Сигарета была как нельзя кстати.– Не хочет, чтобы ты полностью отдавал себя работе.

–Обычная песня,– мотнул головой Михеев. – ночью на пьяную драку ездили, еле разняли. Теперь бок ноет, по ребрам съездили, прикинь?

Следователь сжал виски пальцами, чтобы голова меньше болела. Косплей под зомби становился уже привычным состоянием. От долгого стояния в одной позе, у него левая нога затекла, теперь он, морщась, дергал ей, пытаясь размять. Ноге и так досталось, после коряги на дне Барнаулки, он до сих пор ее волочил. Сходить в больницу было лень, да и вообще, врачей он боялся. Сашка частенько ему припоминал, как на медкомиссии в военкомате он едва в обморок не падал, со страхом глядя, как медсестра тычет ему в палец иголкой. Между прочим, это реально больно, если что!

–Зато Лизка будет над тобой хлопотать, залечивать твои боевые раны,– усмехнулся он. – вчера она здорово взбесилась, достанется сегодня студентам.

–А ты ее любишь,– без перехода проговорил Саша, словно констатируя. Соколовский резко вскинул голову.

–Саня, ты устал, как собака, вот и несешь чушь.

–Нет, я говорю факты,– отрезал тот, ковыряя налипшую на ботинки грязь, не глядя на друга. Это их объединяло, оба жуткие неряхи, правда, следователь еще пытался изредка корчить из себя педанта – а меня, наверно, на дух не переносишь.

–Если даже и так, это ничего не значит,– апатично ответил Юра, ломая в пальцах тлеющую сигарету, и обжигаясь от неожиданности.– черт! Можешь не брать в голову. Она твоя жена, все, закрыли тему!

–А я даже не знаю, хочу ли домой возвращаться,– пробормотал Саша, глядя в пол. В коридоре гулял сквозняк, он начинал мерзнуть. И почему везде вечно гуляет ветер? – После работы забегу в магазин, куплю ей цветы. Она обожает темно-красные розы, ты же знаешь.

Тут вернулся Леха с отмычкой и двумя оперативниками, Ивановым и Симоновым. которые стояли наготове на случай сопротивления хозяина. Саня, стыдясь минутной слабости, искоса поглядывал на Соколовского, упрямо смотревшего прямо перед собой.

10.

Железная дверь с трудом открылась, обнажив закуток, в котором помещалась вторая дверь, уже в квартиру. Деревянная, тускло отсвечивавшая утреннему солнцу. Свет в коридоре опять погас, Леха принялся хлопать в ладоши, как в театре, свет реагировать и включаться не собирался. Выругавшись, Коргин сунул отмычку Соколовскому и ушел в коридор налаживать освещение. Сашка за спиной приятеля потихоньку зевал, предвкушая обед, на который Лизка обещала оставить в холодильнике пирог с вишней, а он ее обожал. Вроде б она не злилась больше, сразу дышать легче стало. После обыска можно будет вдоволь курить на лестнице, в горле сладко защипало.