Гроза

Согласно заключения эксперта причиной смерти Курцевой Е.А. явилась тупая сочетанная травма грудной клетки, живота таза, левой верхней и нижних конечностей, полученная вследствие падения с большой высоты. Кроме того, обнаружены поверхностные резаные раны на левом предплечье (4), которые образовались от действия предмета с острой режущей кромкой и вреда здоровью не причинили.

Установлено, что 30.03.2017 Курцева Е.А. с целью самоубийства выпрыгнула из окна общей лоджии подъезда №1, расположенной на 12 этаже дома №78 «б» по ул.Чкалова г. Барнаула.

При осмотре сотового телефона и планшетного компьютера погибшей были обнаружены многочисленные фотографии самопорезов на руках, сделанных в различное время, в частности ряд фотоизображений датированы в феврале 2017 г. На них видны множественные самопорезы предплечий, вырезанная на руке пентаграмма.

Согласно заключению посмертной психолого – психиатрической экспертизы, девушка совершила самоубийство вследствие имеющегося у нее болезненного состояния психики наложенного на личные переживания.»

Только он распечатал постановление, вошла Курцева. Потрясение плохо сказалось на ней, мешковатая одежда, отсутствие макияжа, нервные движения. Конечно, ему было очень ее жаль, он ощущал свою вину перед ней. Женщина тихо присела на подготовленный стул, он молча подал ей бланк. Пробежав лист глазами, мать вздохнула.

–Значит все так и закончится? – безразличным тоном спросила она.

–В смерти Жени никто не виноват, Татьяна Алексеевна,– пожал плечами Бернс, стараясь скрыть покрасневшие от напряжения или от слез глаза. – стыдно признаваться, но мы бессильны.

–Да понятно, конечно. Просто я так и не пойму, зачем она так со мной поступила. Что хотела доказать? – вопросы были потухшие, без выражения и особых эмоций.– Вы верите, что там что-то есть? После смерти?

–Я не знаю,– нервно дернулся Бернс, его водянистые серо-голубые глаза невольно забегали от смущения. – но думаю, если и есть что-то, то ей там неплохо.

–Хоть бы,– прежде чем он успел открыть рот, она встала и вышла. Бернс подождал, пока стихнут ее шаги на лестнице, потом вышел на крыльцо старинного столетнего здания, в подвале которого они размещались и закурил. Он не верил в жизнь после смерти, не верил, что размазанный в кашу на асфальте труп на том свете встанет и будет хоть как-то функционировать, но его мнение не значило ничего для раздавленный горем женщины. Она не просила ответа, она просила поддержки, она умоляла помочь ей. А все, что он мог – в очередной раз солгать. Если бы это могло ее утешить, он поверил бы хоть в зубную фею, но ей было наплевать. Оставалось надеяться, что она не сойдет с ума. Впрочем, он знал, что забудет о ней через пару недель, с головой погрузившись в новое дело. Нельзя принимать чужое горе слишком близко. Атрофия души рано или поздно станет расплатой за чувствительность. Лучше погрязнуть в цинизме и рассматривать людей как потенциальные трупы, тем более, что именно в таком состоянии он их обычно и видит.

Почти обыденностью, обязанностью стали для Эдика звонки в больницу. Там практически безвылазно дежурила Лиза, больше просто некому. Соколовский неделю лежал в отключке, ему становилось то лучше, то хуже. Кажется, одна из трех пуль пробила ему легкое, и ничего определенного врачи сказать не могли до сих пор. Какой-то невыносимо нудный бесконечный кошмар. Звонить было все страшнее, жутко было слушать в динамике сухой безжизненный голос Лизы, которую он помнил смеющейся и покрасневшей, впервые пришедшей тогда к ним в отдел. Саша с Юркой решили устроить ей маленькую экскурсию, с псевдосерьезным видом показывая ей их крохотный грязный кабинет, и разглагольствуя о его тепле и уюте. А она боялась ненароком лишний раз шелохнуться, чтобы не задеть что-нибудь и не сломать. Она сама была не очень высокая, ниже их, но явно ощущала себя слоном в посудной лавке среди их столов, насаженных друг на друга, шкафа и манекена. У него тогда еще было лицо, потом его снесли на стрельбах. Бернс набрал было ее номер, но резко сбросил. Не было сил снова туда звонить, он чувствовал реальный цепкий, липкий как пот страх, обвивающий сердце, как змея.

13.

Пакет с тополя, наконец, сорвало и швырнуло в грязный сугроб. Лиза заметила это сегодня утром, только приехав в больницу. Синие обрывки терзала теперь какая-то опаршивевшая бродячая дворняжка, вяло огрызаясь на спешащих мимо прохожих.

Зачем она сюда приезжала? Если Лиза и задавалась этим вопросом, вряд ли могла найти внятный ответ. Но стоять на похоронах было еще страшнее. Здесь ощущалась жизнь, хоть какое-то движение, там она оставалась наедине со смертью. Она не забудет, как медленно опускали в землю гроб, не забудет дикий страх, сдавивший ей желудок. Она всю эту неделю жила в страхе, настороженными глазами сверля снующих мимо врачей, медсестер, посетителей, еще черт знает кого. Возвращаться домой оказалось еще хуже, там ее встречала тишина. Гнилая, холодная тишина и фотография Сашки. Повешенная слишком высоко, почти под потолком, потому что нормальный гвоздь оказался только там, оставшись еще с ремонта. Он неотрывно смотрел на нее, вчера она не выдержала и сняла его с гвоздя, спрятав подальше в шкаф. Но он следил за ней сквозь тщательно запертую дверцу, как всегда, слегка улыбаясь. Они сильно отличались с Юркой, как небо и земля. Саша улыбался постоянно, своей особой, еле заметной, но очень теплой улыбкой. У него при этом только глаза искрились, как расплавленное серебро, как будто чуть-чуть усмехаясь. А что он скрывал за этой своей полуулыбкой, не знала даже она, он умел быть скрытным. Никак не хотел рассказывать ей свои проблемы, считал, что должен ее оберегать. Даже, когда они ссорились, и она убегала в угол, он подкрадывался к ней сзади, хватал на руки и тащил на диван. Чтобы видеть ее, и не волноваться, что она там делает, вечно приговаривал при этом. Думал, что застигает ее врасплох, а она ждала этой его выходки, слышала, как он крадется. Уж очень он громко топал при этом, настолько увлекался. И обожал дарить ей цветы, темно-алые розы. Как запекшаяся кровь. Она не знала, откуда он их брал, ей было все равно, она привыкла ждать эти цветы, как праздника. А он стоял напротив и совсем по-мальчишески смотрел на нее, пока она кружилась по тесной комнатке с букетом в руках. Розы кололись шипами, но их красота заставляла простить все.

А Соколовский улыбался нечасто, хоть и не сказать, что никогда. Она хорошо его помнила в ту, самую первую встречу. До жути банальную. В университете, на какой-то лекции, кажется по теории права. Она тогда сидела с подругами на второй парте, над чем-то смеялась, и какое-то зудящее ощущение заставило ее обернуться. Она увидела, как сидящий четырьмя рядами выше парень буквально прожигает ее холодным взглядом. Даже поняв, что обнаружен, он явно не намеревался отвести от нее вспыхивающие как уголья черные глаза. Горящие и одновременно холодные, как пустые ночные тоннели. А рядом с ним сидел его приятель, толкая его в бок и ухмыляясь. Хорошо, тогда вошел преподаватель, и лекция началась. После пары оба приятеля подошли к ней.

–Девушка, а можно с вами познакомиться? – с показательной вежливостью заявил один из них, – меня Саша зовут, и я заметил, что вам на лекции было дико скучно. Перейдем на ты?

–Мне не было скучно,– улыбнулась она,– я боялась, что ваш сосед меня испепелит. – укол пришелся в цель, молчащий второй парень явно стушевался.

–Извините, задумался,– невнятно пробормотал он. Разговор явно был ему неприятен.

–Да давайте на ты,– смягчилась она,– я Лиза.

–Юра,– наконец соизволил представиться тот, тряхнув головой. Пряди черных волос постоянно падали ему на лоб, поэтому сидя, он вечно подпирал висок левой рукой. И, в отличие от Сашки, весь универ проходил в костюме, но только не в футболках и джинсах. Обожал строить из себя педанта, и держал жуткий беспорядок у себя на столе. Не поймешь, сплошной клубок противоречий! Водил ее в кафе после пар, и терпеть не мог музыку, которую она слушала. И не выносил притворяться в чем бы то ни было. Хотя делать ему это приходилось постоянно. На старших курсах он здорово повздорил с одним из преподов, из-за пустяка, просто желал лишний раз доказать свою принципиальность. И препод вынужден был признать его правоту, хоть и попытался зарезать Соколовского на экзамене, впрочем, безуспешно.

Он тоже дарил ей цветы, почти каждый день. Любые, в сортах он не разбирался, еще и подчеркивая это, но почти всегда белые. Если даже Соколовский и улыбался, глаза у него не смеялись никогда, обычно оставаясь отстраненными. Нет, она была неправа, они не были особо холодными, скорее колючими, а иногда застенчивыми. Сашка любил его подкалывать по этому поводу, в ответ тот говорил, что Михеев свихнувшийся романтик, а он, видите ли, мнит себя реалистом. Говорил он это зря, как позже оказалось, с точностью до наоборот.

И она с самого начала знала, что он ее любит. Хотя упорно не желал это признавать. Если, гуляя по городу, она начинала восхищаться летящим с вечернего неба снегом, он обязательно ворчал, что завтра будет ужасная слякоть, и искренне недоумевал, почему она закатывается от смеха.

После того, как на выпускном она сказала ему, что выйдет замуж за Сашу, ей впервые стало страшно по-настоящему. Застывшие черные глаза Соколовского прокололи ее насквозь, насилу ему удалось их отвести, и взять себя в руки. А потом он был другом жениха на свадьбе и через силу улыбался ей. Натянутой улыбкой. А в глазах тускло сверкали тщательно скрываемые слезы. Он был тогда почти мальчишкой, ни разу потом она не видела у него таких вспышек. Не вылезая с работы, он отлично научился владеть собой. Но она никогда не знала точно, как ей вести себя с ним, и что он думает. Она по-своему любила их обоих, они были ей опорой, а теперь она в любой момент могла потерять все. Так просто и так жутко.

–Лиза? – она вздрогнула и обернулась от окна. Сзади стоял Андрей, врач. Странное дело, без халата, видимо, где-то забыл. В джинсах и сиреневом свитере крупной вязки. Наверно, врачи тоже могут быть людьми.

–Что? – напряженно проговорила она. Андрей неожиданно по-доброму улыбнулся. Может, он делал так и раньше, она впервые вообще смотрела на него, по-настоящему, не как на ходячий предмет больничного инвентаря.

–Очнулся ваш Соколовский, вечером сможете ненадолго зайти к нему. Ненадолго,– повторил он, довольно глядя на остолбеневшую в первый момент Лизу.

–Скажите,– ее голос заметно дрогнул,– с ним точно все будет в порядке?

–Да, теперь уже точно,– железно ответил Андрей. Наверно, он потом куда-то ушел, она этого почти не помнила.

Вечером ей наконец-то разрешили зайти в палату. Она шла, чувствуя, как подкашиваются ноги и бешено стучит сердце. Соколовский ее ждал, еще очень бледный, почти одного цвета со своей подушкой, обросший небритой щетиной. Ждал и смотрел на нее точно так же, как тогда в универе, прожигая навылет. На худом лице они четко выделялись, большие черные глаза, немного запавшие, обведенные темными кругами. Кажется, там был кто-то еще, она не видела. Осторожно приблизившись, Лиза присела на край койки, слегка скрипнувшей в ответ. Ей было страшно на него смотреть, почему-то очень страшно и стыдно.

–Сашки нет, да? – хрипло спросил он, облизывая потрескавшиеся губы. Она сдавленно кивнула. – Я помню, он упал рядом со мной. Мне не удалось предотвратить засаду. Прости меня.

–Тебе нельзя еще волноваться,– пробормотала она, с опаской вслушиваясь, как тяжело он дышит. – никто не виноват.

Он в ответ слабо улыбнулся.

–Ты могла обмануть Сашку, но не меня. Спорим, обвиняешь всех подряд и злишься на себя?

Лиза невольно расслабилась: перед ней был прежний Юрка Соколовский, со своим вечным сарказмом. И раскисать сейчас было нельзя, нельзя, чтобы он это заметил. Хотя бы здесь она обязана выдержать. А он явно бодрился, не желая слишком ее пугать. Дурак, все строит из себя!

–Юр, не надо, я сама не знаю, что во мне сейчас творится. Сначала, наверно да, злилась на всех вас, а теперь. Похоже, перегорела, на время или нет, не хочу думать. Тем более на тебя злиться бесполезно, еще угроблю тебя окончательно. – она усмехнулась, надеясь ехидством немного его взбодрить.

–А что же ты, как мне сказали, неделю сидела здесь? – похоже, только этот вопрос его и интересовал. Ну и, как обычно, он ее подкалывал.

–А ты почему постоянно меня звал, как сказали мне? – колкость удалась, Соколовский покраснел, как школьница, в глазах зажегся прежний обидчивый огонь. Напряжение начало разряжаться. – И вообще, давай, заказывай мне, что тебе завтра принести, а то на меня уже полбольницы косится, надо домой ехать.

В конце концов, если Юрка может сейчас хотя бы пытаться язвить, то и она на это способна.

–Груши привези, тогда.

–И как ты можешь их любить, они же кислые? – притворно скривилась Лиза,– И сок этот из них льется, отовсюду. Может по традиции, апельсины таскать?

–Ну да, а они сладкие, блин,– проворчал он в ответ. Лиза засмеялась и вышла из палаты. У нее с плеч словно гора свалилась. На секунду горечь в сердце немного притупилась, жизнь все же вступала в свои права. На крыльце больницы она остановилась, всматриваясь в усеянное звездами сиренево-фиолетовое небо. Дул ветер, снова подмораживало. Снег возле больницы сошел почти полностью, из-под слоя грязи робко проглядывали буро-зеленые стебли прошлогодней травы, мокрые и холодные. Она невольно спохватилась, поняв, что за последнее время впервые толком вгляделась в то, что ее окружает, вон, хоть траву под снегом заметила, уже неплохо. Прямо перед ней лежала большая широкая трасса, на переходе мигал зеленый огонь светофора, сообразив, что надо торопиться, она побежала вперед, по заученному за неделю маршруту. Долго стояла на остановке, пока ждала автобус, замерзла и радовалась этому. Не потому, что сошла с ума, нет. Просто позволила себе побыть живой, не той машиной, что была до этого.

Остановка утонула в луже после дождя, а она не могла вспомнить, когда он был. Судя по всему, вчера, а где пропадала она? Подошел забрызганный серо-белый автобус, жалобно всхлипывающий на ухабах всеми рессорами, она влетела в него, устало упав на сиденье. Да, раньше она обожала ездить вот так, никуда не приезжая. Как бы ей хотелось вернуться в те времена, когда она была почти девчонкой, смелой и свободной, когда на ней не висело столько тонн обязательств, когда толком не нужно было ничего решать самой. А сейчас словно какая-то часть ее прежней вернулась из-под присыпавшего душу пепла.

14.

Лиза разрывалась между больницей и университетом, крутилась последнюю неделю, как белка в колесе, забегая домой только, чтобы рухнуть на кровать и захлебнуться сном. Еще и эти клопы с тараканами доставали, она сквозь дремоту ощущала, как ее кусают. Кажется, это перерастало в манию. Дихлофос не справлялся, уходя, она распыляла половину флакона, тараканов меньше не становилось, а она здорово задыхалась в сладковатой вони. Иногда ей казалось, что у нее начинается астма. Находиться дома подолгу сил не было, она сбегала в больницу. Как и сейчас, вернувшись из универа пораньше, она быстро накинула на себя куртку линялого голубоватого цвета, который совершенно ей не шел, и помчалась ловить автобус.

Снег почернел и осел, весна бесновалась на городских улицах, поливая теплым дождем растрепанный город. Барнаул походил на мокрого пса, отогревающегося у решетки радиатора, присмиревшего и распушившего свалявшуюся с зимы шерсть. Даже автобус, подползший к ней, едва не окатив потоком грязной воды, в кои-то веки вымыли. А может, он просто часа три мок под дождем на конечной станции, что было вероятнее всего. Перед больницей она заскочила в супермаркет за грушами и печеньем. Ненормальный все же этот Соколовский, только оклемался, сразу пирожные ему подавай с пряниками. Видите ли, загнуться можно от пресной и невкусной больничной еды.

Естественно, он ее ждал, что еще ему было тут делать, в душной палате, наедине с уховертками, заполонившими больницу по случаю сырости. Насекомые Юру не смущали, он рвался обратно в свой отдел, как кролик перед удавом.

–На меня уже кассирша смотрит, как на свою подругу, груши со скидкой свешала,– она усмехнулась, наблюдая, как бледный старый ее друг уплетает свое лакомство. Врач разрешил ему сидеть, чем тот активно и пользовался. Да, он точно шел на поправку, она уже не боялась смотреть ему в глаза.

–Прикинь, сегодня моя Маргарита Игоревна заходила, спрашивала, когда я к ней вернусь! Вот упрямая тетка, ей же никто не говорил, где я и что со мной, нашла ведь. Сыночек ее вернулся. Так она только о нем и говорит, зовет меня отмечать сие великое событие!

–Бедной бабуле не на кого орать за поздние возвращения, только и всего.– съязвила Лиза,– Дай мне хоть одно печенье, я же их покупаю, даже не пробую.

–Нет, себе ты дома купишь, а это мое,– немедленно отозвался тот.– Наверно, все-таки Эдик ей проболтался, ну не могла она сама сюда приковылять, у нее же ноги вечно болят.

–Ага, значит, ты врал, что терпеть ее не можешь!

–Ну,– замялся тот,– она противная настырная тетка, которая постоянно трещит про разваливших страну американцев. Зато не мешает мне работать, и денег берет немного.

–Ты же кругом ей должен, сам жаловался? – вспомнила Лиза, ехидно посмеиваясь.

–Точно, совсем забыл. Лишь бы она не вспомнила!

Дверь отворилась, и в палату вошла целая делегация. Ну как вошла, ввалилась, отчаянно топая и хихикая. Парни ежились в непривычной обстановке, как гимназистки, умора! Возглавлял пришедших Эдик, довольный и раскрасневшийся с уличного холода, за ним шли Леха с Володей, да еще и Полозков, впервые на памяти Соколовского оторвавшийся от своего стула в дежурке. Кстати, рыжие патлы он расчесал, вероятно только на сегодня.

–Ну что, Юр, ты и в аду всех достал, да? – Эдиковская туша бесцеремонно прошествовала к соколовской койке, взгромоздившись на нее. – А нам шеф головы поотрывал, мол, что мы будем без тебя делать.

–Вообще,– пробасил Полозков,– без тебя мы будем спокойно и хорошо жить, без твоих придирок и подколов.

Коргин шутливо ткнул приятеля в бок.

–Нам Лизка не сказала, что принести,– тут взгляды устремились на пунцовую Лизу. Сдал он ее с потрохами.– мы тут маленько посовещались. – На тумбочку водрузили здоровенный пакет с фруктами, соками и черт еще знает с чем. У Соколовского глаза на лоб вылезли.

–Мать моя, и как я это все съем по-вашему?

–Тебе хватит до выписки,– хохотнул Бернс,– да мы и сейчас уже начнем. Кстати, чуть не забыл, можешь готовить поляну в честь своих новых звезд.

–Да ну?

–Серьезно, уверяю тебя. Комаров погрызся с начальством, написал на тебя длиннющее представление, всем отделом собирали компромат. В следующем месяце гарантированно ждет тебя повышение до капитана!

–Ну ребят, вы даете! – обычно расторгать невозмутимого Соколовского было довольно сложно, сейчас был не тот случай. Потом Бернс клялся, что видел в глазах друга слезы, а тот, как обычно, все отрицал.

–Соскучились по тебе, Юр, -отозвался Полозков,– сами не ожидали.

–Да и дел накопилось, – жалобно ввернул Бернс, – я один не справляюсь.

–О, вот в это я поверю! – компания принялась за угощение. В конце концов, жизнь продолжалась и властно рвалась на волю из темницы воспоминаний.

Долго посидеть не удалось, в палату заглянула медсестра и сказала, что вызовет охрану если они не уберутся, и не прекратят шуметь. Бернс разрулил ситуацию, широко улыбнувшись сорокалетней медсестре, та ожгла его мрачным взглядом и скрылась. Стараясь не палиться, смотались и остальные. В затянутой сумерками палате осталась только Лиза.

–Сейчас тоже побегу, еще завотделения придет, нагорит. Так, значит, твердо решил вернуться? – вдруг посерьезнела она.

–Выходит так,– отозвался Соколовский, невольно отведя глаза.

–Тебе смертей мало, Юр? – начала она давно планируемый тяжелый разговор. – Сашка погиб, тебя еле откачали, а опять туда же? Неужели другой работы нет, без всей этой грязи, этой крови?! – ее голос захлебнулся и сорвался на шепот.– Неужели снова придется ждать? Я не смогу потерять снова! – выпалив последние слова, Лиза вспыхнула, боясь взглянуть на собеседника. Потом все же посмотрела, снизу вверх, как тогда, в их последнюю встречу перед перестрелкой. Соколовский улыбался, тепло и открыто, впервые за долгое время. Он отлично ее понял, все, что девушка хотела сказать. Как боится она, думая, что предает Сашку, но стремясь вырваться из-под груза горечи. Как мечется, до сих пор не понимая, куда бежать, заблудившись в сомкнувшемся вокруг сером тумане. Она только думала, что способна все спланировать, отдаваясь под конец минутному порыву. А теперь растерялась, хоть и не желала сознаться в этом. И, решившись, он притянул ее к себе, ероша ее волосы пальцами.

–Бедная моя напуганная девочка,– пробормотал он,– и как странно пробовать называть тебя своей. И открыто говорить, как ты мне дорога. Непривычно, даже неудобно. Я не могу, Лиз,– он взял ее за плечи, чуть отстранив, чтобы видеть ее лицо. – не могу и не хочу ввергать тебя в то же болото. Ты права, конечно, есть другая работа. Другая жизнь, пусть так. И она у тебя будет, не сомневайся, и я обещаю, честно обещаю, всегда быть рядом с тобой и поддерживать тебя. Но делать тебя своей не стану, и ждать меня, и терять тебе не придется. Я знаю, как ты убиваешься по Саше даже и теперь, хоть внешне немножко и оттаяла. С моей помощью.– он добился своего, у нее в глазах появились озорные смешинки, за которые он ее обожал. – И не позволю вот так же убиваться по мне, нет. С тебя хватит, Лиз. Сашка тогда еще мне сказал, что хотел купить тебе розы после дежурства, прости, что раньше не говорил.

–Вот ты всегда так,– обиженно ответила она, подавляя в себе предательское дрожание голоса,– сам все хочешь решить за других. Вы оба так похожи, мне даже страшно. Только я устала искать Сашку. – она говорила уже скороговоркой, боясь, что опять расплачется.– А ты, тебя же убьют там, в конце концов!

–Это ты загнула, Лиз,– усмехнулся он,– с чего ты взяла, что меня обязательно убьют? Вон, даже капитана давать хотят, ценят, оказывается. Прорвемся, вот увидишь.

–Ты вечно притворяешься, как всегда,– зло сказала она, загораясь.– я в эти недели все поняла! Думаешь, сможешь без меня? Думаешь, я смогу забыть, как здесь сидела, прислушиваясь к каждому чертовому шороху?! Не строй из себя фаталиста, ты никуда от меня не денешься!

Не в силах дольше себя сдерживать, он, наконец, позволил себе поцеловать ее по-настоящему, как столько раз представлял. Думал ли он, что предает старую дружбу, занимая чужое место? Может быть, да. Но уж точно не сейчас.

За окнами больницы темнело и набухало небо. Собиралась первая в этом году весенняя гроза, слишком ранняя и оттого непредсказуемая. Вдали тихо грохотал гром, недоумевая, почему его не слышат и не обращают внимания. Накрапывал дождь, оставляя маленькие кратеры в пыли, похожей на лунную поверхность. Дождь придет совсем скоро и смоет накопившуюся грязь с очнувшихся от мороза и снега улиц, пробудит их к чему-то новому, столь же неизбежному, как восход солнца через несколько часов.