Гибель экспедиции «Жаннетты»

Постепенно я открыл тайну восточносибирского обычая выпивки. Закон этой страны требует: рюмочку водки перед обедом, одну перед каждым блюдом, одну после каждого блюда, одну после обеда. Для новичка – задача непосильная! Но человек привыкает ко всему…

Печальные вести о «Жаннетте»

Можно себе представить с каким нетерпением я ждал Верхоянска, чтобы там узнать подробности о «Жаннетте». Но Сибирь лежит вне всяких расписаний путей сообщения и мало-мальски возможных расчетов времени. Страна и люди воздвигали перед нами бесконечные преграды, пока мы пробирались к Верхоянску.

Мне пришлось провести не одну жестокую зиму на крайнем севере Америки, приходилось видеть там и таяние снегов, и ледоход, но все это – ничто в сравнении с тем, что наблюдаешь здесь. Кто хочет видеть весеннюю революцию природы во всем её величии и значении, тот должен отправиться в область одной из великих сибирских рек, текущих на север. Здесь он увидит громадные части суши, покрытые водой и плавучими льдинами. На много километров вокруг не видно земли, только кое-где среди водяной пустыни выступает лес. Путешественник должен быть готов проехать сотни метров на санях по лужам. Приходится стоят на сидении или судорожно цепляться за спинку саней, при чем сплошь и рядом экипаж вдруг опрокидывается и седок погружается в яму с водой.

Большую часть пути можно вообще проделать только верхом и нужно сказать, что маленькия, грязные лошаденки очень соответствуют стилю этих дорог!

Я скоро понял, каким счастьем для меня являлась возможность проехать до Верхоянска в сопровождении бывшего исправника. Якуты, занимающие на почтовых станциях – поварнях – места начальников или почтмейстеров, не отличаются особенной толковостью и поворотливостью. Добиться у них смены упряжки для следующего перегона не легко – для этого нужен некоторый опыт в обращении с этими жалкими, по природе своей рабски-трусливыми людьми. Только руганью и угрозами можно от них чего-нибудь добиться. Кто с ними любезен, тот будет обманут и обойден; тот же, кто обращается с ними грубо, высокомерно, презрительно, пользуется наибольшим уважением. К моему великому утешению, мой спутник был такой мастер на ругань и проклятия, что редко где на станциях нам приходилось испытывать затруднения.

Во время этого путешествия по бесконечной сибирской тайге мы должны были отказаться от ночлегов. Мы ехали круглые сутки, и все расстояние в 1500 километров проделали в восемнадцать дней. Только тот, кто ездит на собаках, останавливается на станциях для ночлега, мы же ехали на лошадях или на оленях, причем предпочитали последних – они бегут быстрее и лучше слушаются ямщика, чем якутские лошади, которых никакой кнут не может вывести из неторопливого аллюра; но зато, если, на несчастье, сани опрокидываются – лошади пускаются вскачь, как бешенные, и тогда почти немыслимо их остановить. Лошади здесь так же ненадежны, как и их хозяева.

На пятый день после отъезда из Средне-Колымска, мы подъехали к водоразделу Колымы и Индигирки. Это был момент, полный торжественности. У самой дороги, на вершине холма, возвышается большой деревянный крест, отмечающий границу Колымского и Верхоянского уездов. Мы должны были здесь остановиться на несколько минут, так как мой спутник хотел помолиться перед тем, как покинуть подчиненный ему уезд.

Он стал, обернувшись к востоку, у подножия креста и с непокрытой головой, несмотря на бурю и снег, произносил молитвы, крестился, а мы все смотрели на него в почтительном молчании.

Лошади воспользовались короткой передышкой, чтобы откопать из-под снега мерзлую траву и обглодать ее. Крест был увешан разными маленькими тряпками, лентами и пучками лошадиных волос. В многочисленные щели старого, разъеденного непогодою дерева была натыкана масса медных монет. Все это были жертвоприношения проезжающих. Эти даяния должны были побудить богов предотвратить несчастие, подстерегавшее, может быть, по ту сторону границы.

И мы все внесли свою лепту в эту своеобразную коллекцию. Мой спутник дал лист табаку, одна молодая девушка – ленту из темных кудрей. Я взял из хвоста каждой лошади по несколько волос, связал их в пучок и прикрепил к кресту среди других жертв старым якутским и сибирским идолам. Для меня это зрелище было интересно и оригинально. Старый крест с развевающимися по ветру чудодейственными украшениями из лент и лошадиных хвостов; маленькая группа культурных людей, закутанных в меха, среди толпы полудиких ямщиков; голодные лошади, откапывающие из-под снега корм, подобно оленям; набожные вознесения молитв и языческие обычаи;, противоречие между искренней молитвой и суеверным украшением христианского креста символами языческого богослужения – все это произвело на меня глубокое, неизгладимое впечатление.

Наконец мы прибыли в Верхоянск! Здесь я получил первые подробные сведения об офицерах и команде «Жаннетты». Прошлой осенью в дельту Лены добрались старший инженер Мельвиль, лейтенант Данненгауэр, профессор Ньюкомб и восемь матросов. Я передам вкратце, что мне сообщили об участи пропавшего корабля на основании рассказов спасшихся.

Почти два года «Жаннетта» была затерта подвижным льдом и носилась по произволу ветра и льда по Полярному морю, отыскивая проход на юг. Двенадцатого июня 1881 года она была раздавлена сильным напором льда и утром 13 июня затонула на 77° северной широты и 155° восточной долготы. Экипаж спасся с лодками, санями и запасами продовольствия. Людям пришлось с невероятными усилиями пробираться по льду назад к югу. До двенадцатого сентября горсточка спасенных оставалась вместе. В этот день несчастные покинули самый западный из Ново-Сибирских островов, достигнутых ими после страшных мытарств и блужданий по льду, чтобы отправиться дальше, к дельте Лены. Придерживаясь принципа – двигаться отрядами отдельно друг от друга, Де Лонг разместил всех на трех лодках. На первой находились кроме Де Лонга еще один офицер, корреспондент газеты и одиннадцать человек команды. Командование над второй лодкой принял лейтенант Шипп; в ней было шесть матросов и лоцман Дэнбар. Третьей лодкой управлял инженер Мельвиль, так как лейтенант Данненгауэр, командовавший этим отрядом, страдал снежной слепотой. На лодке было 11 человек.

Сначала все шло благополучно. Но вечером двенадцатого сентября поднялась сильнейшая буря, разъединившая лодки и отогнавшая их далеко друг от друга. До сих пор радости и горести были общие; теперь экипаж каждой лодки отвечал сам за свою судьбу.

Счастье сопутствовало только Мельвилю и его отряду. Четырнадцатого сентября они достигли восточной части дельты Лены, шестнадцатого же сентября въехали в рукав при устьи и водворились, измученные до смерти, в покинутой хижине. Большинство из них были тяжело больны, с отмороженными членами; один матрос сошел с ума.

Несколько дней спустя счастливая случайность столкнула эту кучку людей с туземцами, которые им охотно помогли. Медленно, с невероятными затруднениями и лишениями, двигались они вверх по Лене. Только второго ноября Мельвиль, поспешивший вперед за помощью, прибыл в Булун – поселение на расстоянии 250 километров от дельты Лены.

Здесь в Булуне Мельвиль встретил двух матросов с лодки Де Лонга, Ниндерманна и Нороса, в состоянии полного истощения. Оба, как наиболее бодрые, были высланы Де Лонгом 9 октября вперед за помощью для остальных, которым грозила голодная смерть.

Они рассказали Мельвилю о тех ужасах, которые пришлось испытать отряду их лодки после того, как 16 сентября они достигли одного из рукавов Лены. Их рассказ, их слабый голос, прерывающийся рыданиями, так глубоко взволновали Мельвиля, что он немедленно отказался от своей дальнейшей поездки в Иркутск.

Обеспечив, насколько это оказалось возможным, приют и пропитание обоим матросам, Мельвиль наскоро собрал продовольствие и отправился с несколькими туземцами и санями на собаках опять на север, вниз по Лене, чтобы отыскать Де Лонга и его спутников.

Оба матроса, как Ниндерманн, так и Норос, говорили, что 9 октября Де Лонг находился на северном берегу одного из больших западных рукавов Лены.

Энергичные расследования западной дельты привели Мельвиля к многочисленным следам отряда. Он нашел места стоянок, разные бумаги, но людей нигде не мог отыскать.

К его большому горю, наступившие зимния бури скоро помешали дальнейшему его продвижению. Запасы продовольствия иссякли, да и туземцы отказывались, по всевозможным, нам уже знакомым причинам, сопровождать его. 27 ноября он вернулся в Булун и оттуда отправился с тремя спасшимися товарищами в Иркутск.

Все это, как мне рассказали в Верхоянске, произошло последней осенью.

За истекшую зиму Данненгауэр и еще девять человек уехали в Европу, Мельвиль же остался с двумя наиболее сильными людьми экипажа. Уже в последних числах января хорошо снаряженная экспедиция под его руководством отбыла на дельту Лены для новых розысков Де Лонга и его несчастных товарищей. Об отряде лейтенанта Шиппа до сих пор не поступило никаких известий. Несмотря на уверенность в гибели маленького, довольно неуклюжого катера, в котором Шипп и семь человек команды бурной ночью направились к берегу, Мельвиль не хотел упустить ничего, что дало бы возможность узнать достоверно о постигшей их участи.

Русские власти проявили живейший интерес к делу розыска пропавших. Они шли охотно навстречу всем желаниям Мельвиля в смысле снаряжения экспедиции и доставки сопровождающих команд. Кроме того, они призывали и туземцев к новым разведкам. Надо было предположить, что эти планомерные, дружные усилия приведут к осязательным результатам, и в Верхоянске напряженно ждали известий. Для меня лично стало ясно, что я не могу уехать, пока не узнаю подробностей о ходе розысков инженера Мельвиля. Местность, где он находился, была, по уверениям сведущих людей, в семидесяти днях пути от Верхоянска. Не долго думая, я решил сделать еще и этот маленький крюк, чтобы разузнать обо всем на месте.

«На курьерских» в дельту Лены

Я попрощался со своими старыми спутниками и в полночь пустился в путь, на далекую Лену, находившуюся в 1200 километрах от меня. Верхоянский исправник дал мне казака – частью в качестве слуги, частью в виде охраны. Он скоро сделался моим доверенным лицом и делопроизводителем. На нем лежал надзор за багажом, но главной его обязанностью было добывание лошадей на каждой станции. Кроме того он должен был заботиться о моем продовольствии.

К сожалению, я все еще не владел русским языком; несмотря на мое многонедельное пребывание среди русских, до сих пор не было крайней необходимости в изучении их языка: в Нижне-Колымске большинство русских говорило по-чукотски, в Средне-Колымске исправник великолепно владел французским языком и освободил меня от всех забот и хлопот по путешествию. Теперь-же положение стало более критическим: мой казак говорил только по-русски, с примесью якутского. Виды на плодотворную совместную работу были очень неблагоприятны.

Но я не терял мужества. Если я мог совершать большие путешествия в странах диких, абсолютно не понимая языка, то удастся-же мне объясниться с культурными людьми. Кроме того я имел при себе довольно солидную опору в виде словаря французского, немецкого, русского и английского языков. Должен сознаться, впрочем, что пользоваться им было не очень удобно: основным языком словаря был французский и я, будучи американцем, должен был находить раньше по-французски то, что хотел выразить по-русски. К счастью, мой казак, хотя и не ученый, но очень интеллигентный для своего сословия человек, умел читать и писать. С помощью словаря и универсального языка жестов мы недурно объяснялись. Правда, наша беседа не бывала особенно продолжительной и не блистала остроумием: нам важно было сговариваться о повседневных нуждах. Мой словарь был всегда при мне; в санях его место было под подушкой, а на остановках он неизменно лежал рядом с моим прибором, и мы оба усердно рылись в книге, пока варилась наша еда. Я находил нужное мне выражение и показывал Михаилу русское слово, которого я не мог прочесть. Иногда вежливый якут становился рядом, чтобы посветить нам лучиной. Конечно, это был довольно сложный способ для сношений друг с другом, но уже через несколько недель я сделал такие успехи, что мог разговаривать с Михаилом обо всем, происходившем вокруг нас.

Мне рекомендовали Михаила, как особенно энергичного парня, способного подгонять якутов, и эта рекомендация не была преувеличена. Часто мне бывало неприятно смотреть, как, хлопоча о быстроте нашего путешествия, он держал себя с якутами как деспот: ругался, разбрасывал утварь, инструменты и отдавал свои распоряжения и приказания тоном хозяина дома. Если кто-нибудь пытался ко мне приблизиться, он просто гнал его прочь. Люди могли стараться во всю, Михаил никогда не бывал доволен! Следствием этого было всеобщее обожание – якуты были готовы целовать место, на котором он стоял. Очевидно, у него были правильные приемы для покорения сердец якутов, этих рабских душ, не умеющих ценить приветливости и сердечности.

С таким конвоиром, как Михаил, я двигался настолько быстро, насколько позволяло состояние дорог. О задержках на почтовых станциях не могло быть и речи. Я с ужасом вспоминал время моей зависимости от Ванкера и Константина, у которых был интерес только к моему карману, но не ко мне лично и не к моим задачам.

Второго апреля мы отъехали от Верхоянска больше чем на 300 километров. Около девяти часов вечера мы очутились на станции, куда только что перед нами прибыл курьер. Он вез письма и депеши с устья Лены в Иркутск. Я удостоверил свою личность паспортом и другими оффициальными документами, после чего курьер-казак разрешил мне вскрыть сумку, в которой он хранил почту.

На одном из конвертов я немедленно узнал почерк Мельвиля. Я знал, что буду действовать вполне согласно желаниям этого храброго человека, так глубоко проникнутого интересами своих товарищей, если вскрою письмо и, в случае важных сообщений, протелеграфирую о них в Нью-Иорк.

И действительно, едва ли когда либо письмо, отправленное из этих дебрей в цивилизованный мир, заключало в себе такие важные известия, как это, вскрытое мной.

Письмо гласило:

Устье Лены, 24 марта 1882.

Его Превосходительству Секретарю Флота,

Вашингтон.

Милостивый Государь! Имею честь доложить Вам о результатах моих розысков лейтенанта Де Лонга и его отряда.

После многократных, бесплодных усилий подойти к следам Де Лонга с севера, я попробовал продолжать путь Ниндерманна в обратном направлении, то есть с юга. Я исколесил все пространство суши, лежащее среди громадной сети водяных артерий, которую образуют разветвления Лены. Затем я проник дальше в направлении с запада на восток. Проходя по одной косе, я увидел недалеко от берега остатки лагерного костра. Ниндерманн немедленно признал эти воды той рекою, вдоль которой он шел с Норосом.

Я обошел косу, чтобы пройти противоположным берегом дальше на север, и в каких-нибудь ста метрах оттуда увидел четыре связанных столба, возвышавшихся приблизительно на 60 сантиметров над снежными сугробами. Я соскочил с саней, побежал туда и увидел дуло ружья, торчавшее из-под снега. Ремень ружья был обмотан вокруг столбов. Я велел туземцам немедленно отгрести снег, а сам пошел с Ниндерманном обыскивать берег и лежащую выше местность. Не успели мы отойти и 500 метров в этом направлении, как увидели походный котел, блестевший в снегу. Здесь-же лежали, наполовину занесенные снегом, три трупа. Это были Де Лонг, доктор Амблер и А-Сам, китаец-повар.

Рядом с телом Де Лонга лежал его дневник, копию с которого я прилагаю. Запись начинается первого октября 1881 года и кончается днем, когда смерть вырвала перо из рук командира «Жаннетты». Под столбами мы нашли книги, записки, донесения и еще два тела. Остальные покоились вечным сном между тем местом, где мы нашли Де Лонга и отдаленным местом на берегу, где лежали остатки лодки. Сугроб, который я распорядился разрыть, имеет 10 метров ширины и 7 метров высоты.

Место последнего успокоения наших дорогих усопших представляет собой косу, несколько возвышенную, но покрытую плавучим лесом. Из этого можно заключить, что в определенное время года вода заливает здесь сушу. Поэтому я перенесу тела на более подходящее место высокого берега Лены и там их похороню. Пока-же, если погода позволит, я буду усердно и тщательно продолжать розыски второго катера, о судьбе которого ничего еще не известно. До сих пор нам пришлось очень много страдать из за неблагоприятной погоды. В среднем мы могли продвигаться вперед только каждый четвертый день. Все-же я надеюсь, что наступающее время года принесет нам и лучшую погоду.

С выражением глубокого уважения

Вашего Превосходительства покорный слуга

Г. В. Мельвиль.Инженер Флота Соедин. Штатов.

Ознакомившись с содержанием этого письма, я приступил к чтению другого документа: это был дневник Де Лонга, который он вел с 1 по 30 октября 1881 г. Этот дневник с его душу раздирающим описанием мучительно-медленного умирания, представляет собой один из самых потрясающих документов человеческого страдания, который мне когда-либо пришлось видеть.

Потрясающее повествование

Я прочел следующее:

Суббота 1 октября. 111-й день со дня гибели «Жаннетты». Перекличка всех людей, когда повар доложил, что чай готов. В 6 часов завтракали: пол фунта оленины и чай. Послал Ниндерманна и Алексиа, чтобы исследовали главный рукав реки, остальные пошли собирать дрова. Доктор вынужден был сегодня опять отрезать бедному Эриксену несколько пальцев на ногах. Если не наступит конец или мы не доберемся скоро до поселения, ампутации придется продолжать, пока не отрежут обеих ног. У него остался только один палец, – Погода ясная; легкие северо-восточные ветры.

Здесь я оставляю следующее донесение:

Четырнадцать офицеров и команда северо-американского полярного судна «Жаннетта» пришли к этой хижине в среду 28 сентября 1881; вынуждены были остаться здесь до сегодняшнего дня, выжидая замерзания реки. Перейдут теперь на западный берег, чтобы продолжать свой путь к какому-нибудь поселению на Лене. Нашей провизии хватит на два дня. До сих пор нам удавалось в моменты крайней нужды находить дичь, так что этим мы не озабочены. Все члены отряда здоровы, за исключением одного человека, Эриксена: ему пришлось ампутировать пальцы ног. Во многих хижинах на восточном берегу этой реки, вдоль которой мы шли с севера, я оставил еще другие донесения.

Георгий В. Де ЛонгЛейтенант Флота Соединенных Штатов.Начальник экспедиции.

К этому документу я присоединил список членов нашей экспедиции.

В 8 часов мы перешли реку и благополучно доставили нашего больного на берег. Три часа мы тащили его сани. Сделали привал для обеда – пол фунта мяса и чай. Пошли дальше в час дня. В 8 часов вечера залезли под свои одеяла.

Воскресенье, 2 октября. Мне кажется, что мы все хорошо спали до полуночи. Потом сделалось так холодно и неуютно, что о сне не могло быть и речи. В 4 часа мы все были уже на ногах; начинало только светать. Эриксен всю ночь бредил и этим разбудил и тех, кто еще не проснулся от холода.

Завтрак в 5 часов – пол фунта мяса и чай. Ясное, безоблачное утро. В 7 часов опять двинулись, следуя вдоль замерзшей реки в тех местах где мы ее находили. Наш утренний переход я оцениваю не меньше, чем в 10 километров.

Но где мы? Я полагаю, что мы добрались до устьев Лены. В некотором отдалении мы видели две старые хижины, но это было все. Они стояли довольно далеко от нашей дороги и мы не могли ближе к ним подойти, да и рано еще было, чтобы устраивать привал. Весь день мы шли по льду и предполагаем поэтому присутствие воды. Река так узка и извилиста, что, во всяком случае не судоходна. Моя карта просто неприменима. Я должен продолжать, не взирая ни на что, наш путь на юг и предоставить Господу Богу привести нас к жилью. Одно не подлежит сомнению: мы здесь в руках Божиих и бессильны помочь себе сами.

Ясный, тихий, чудный день принес нам благотворное солнце. Дорога по льду. Остановились на высоком, крутом берегу, чтобы провести холодную, неуютную ночь. Развели большой костер и устроили постель из бревен и плавучего леса. Поставил караул с двухчасовой сменой, чтобы поддерживать огонь. Еще вчера был такой сильный ветер, что мы поставили навесы палаток вместо ширм и сидели за ними, закутавшись в одеяла, дрожа от холода.

Понедельник, 3 октября. Было так ужасно холодно и жутко, что я дал всем чаю. Затем мы с трудом тащились до 5 часов пополудни. Съели наши последние порции мяса и пили опять чай. Наша провизия состоит теперь только из очень небольшего количества пеммикана и полуголодной собаки. Помоги нам Господи!

Как долго придется нам еще плутать, пока мы найдем кров или поселение, один Бог знает. С Эриксеном дело идет, очевидно, к концу. Он слаб и как только закрывает глаза, начинает громко говорить сам с собой по-датски, по-немецки и по-английски. Кто-же способен при этом спать!

По неизвестной причине мои часы вчера остановились; они были у одного из караульных. Я их поставил сегодня, приблизительно определив время. К счастью, сегодня идут Божьи часы – солнце.

Наш дневной переход равнялся 8 километрам. На другом берегу реки мы заметили капканы для лисиц; это заставило нас переправиться туда и потерять немного времени. Там же на снегу виднелись и человеческие следы; они вели на юг. Мы двинулись по следам пока они не приблизились к берегу, очевидно продолжаясь на западном берегу реки. Здесь мы вынуждены были повернуть, так как река была местами открыта. и следы пропадали. Одна из многочисленных мелей, которыми река изобилует, дала нам возможность после далекого обхода, перейти на другой берег уже к вечеру.

Вторник, 4 октября. Наша последняя порция пеммикана была съедена и в 2 часа мы храбро пошли вперед.

Когда мы были еще на другом берегу, Алексиа показалось, что он видит хижину. Теперь, во время обеденного отдыха, он и уверял, что видит еще одну. У меня было сильнейшее желание как можно скорей достичь этой хижины. По указанию Алексиа, она находилась на левом берегу, а мы были на правом берегу реки.

Нам пришлось пройти два, три километра по отмели, пока, повернув влево, мы могли вкось пересечь реку… Смертельно усталые, мы опять остановились, и Алексиа влез на высокий берег, чтобы еще раз выяснить положение хижины. Он вернулся с донесением, что видит и вторую хижину, лежащую приблизительно в двух километрах от берега. Та же, которую он заметил раньше, лежит приблизительно на таком-же расстоянии по направлению к югу, у края крутого берега. В виду трудности санного транспорта для нашего больного, я остановился на хижине, лежащей южнее, куда мы могли добраться в один или два часа. Ниндерманн тоже влез на холм и с уверенностью признал в видневшемся на горизонте предмете хижину, но во втором случае не был так уверен. Однако, Алексиа оставался при своем, а так как я сам вижу не вполне хорошо, то, к сожалению, положился на его зрение и отдал приказ итти вдоль реки, на юг.

Ниндерманн и Алексиа указывали путь. Мы прошли каких-нибудь 2 километра, как вдруг лед подо мной провалился. Я погрузился по плечи в воду. Не успел я выкарабкаться, как в пятидесяти метрах позади провалился Герц, по самую шею, а за ним Коллинс – до пояса. Едва мы вылезли из воды, как немедленно покрылись ледяной корой. Возникла опасность замерзнуть. Но мы, все-таки, ковыляли дальше, пока в четыре часа не дошли до поворота реки, где должна была находится хижина.

Ниндерманн первый влез на высокий берег, за ним доктор.

Спасшиеся участники экспедиции «Жаннетты»

Место гибели последних членов экспедиции

«Все верно, идите наверх!» крикнул Ниндерманн. Но когда и мы добрались доверху, он вдруг спросил с сомнением: «А может быть, это все-таки не хижина?»

К моему величайшему ужасу, я увидел перед собой только большой земляной холм! Судя по правильной форме и расположению, он должен был, вероятно, служить указателем дороги. Уверенность Ниндерманна в существовании хижины была так велика, что он все-таки стал искать входа. Он обошел холм кругом и, наконец, поднялся наверх, думая найти дыру в крыше, но не нашел ничего. Это было и оставалось земляной насыпью. С тяжелым сердцем я дал приказ разбить лагерь в пещере у берега. Скоро мы сидели вокруг пылающего огня и сушили одежду, а резкий, холодный ветер дул нам в спину.

На ужин нам оставалась только собака. Я велел Иверсону заколоть ее. Части мяса, неудобные для сохранения, тут же сварили и все ели с жадностью это блюдо, кроме доктора и меня. Я дал взвесить остатки мяса: мы получили в общем около двенадцати кило. Животное было жирное и, вероятно, чистое, так как его кормили только пеммиканом.