Гибель экспедиции «Жаннетты»

У третьей станции за Верхоянском мы неожиданно наткнулись на песок и должны были, поэтому, решиться продолжать путь верхом. Здесь я имел возможность познакомиться со всеми неприятностями и злоключениями, связанными с поездкой верхом по якутским землям.

Якутские лошади едва ли заслуживают названия лошадей. Это – полудикие животные, маленькие, неуклюжие и некрасивые, с твердой, как щетина, шерстью, длинной, тяжелой гривой и густым хвостом и челкой, часто почти совсем закрывающей глаза и всю переднюю часть головы.

Лошади эти обладают своеобразной особенностью: они спотыкаются и падают в самый неподходящий момент и, раз упав, не дают себе труда опять подняться на ноги. Вытянув голову настолько, чтобы достать до сухой, промерзшей травы или до мелких веток, они преспокойно начинают глодать их и занимаются этим делом до тех пор, пока пинки, удары и понукания возницы не заставят их, наконец, встать.

Обыкновенно они идут длинной цепью, одна за другою, и так к этому привыкли, что почти невозможно запрячь якутских лошадей парой: каждая из них непременно захочет бежать или впереди или позади другой лошади. Причина этой особенности кроется в том, что лошади там чаще всего употребляются в качестве вьючных животных и тогда им приходится передвигаться гуськом, при чем задняя лошадь крепко привязана к хвосту передней.

Якутское седло сделано из куска выдолбленного дерева. На луке часто бывают серебряные и золотые украшения тонкой работы, делающей честь вкусу и искусству местных художников. Седло всегда лежит на высокой подушке из соломы, что придает якутской лошади некоторое сходство с верблюдом. Кроме того туземцы кладут на седло один или два кафтана и сидят таким образом на головокружительной высоте.

Якутские лошади лишены всякого темперамента и огня; они до тупости покорны, и править ими очень легко. Их любимый ход – медленная, спокойная трусца, с которой нелегко примириться хорошему ездоку. Понятно, что при такой верховой езде нет и речи о чувстве гордости и радостного удовольствия. И якуты и родственные им буряты, населяющие южную часть Иркутской губернии – плохие наездники. Это тем более удивительно, что они растут среди лошадей и их детской является, по настоящему, конюшня.

На моем дальнейшем пути я встречался с татарами, как известно, тоже занимающимися коневодством. Это – прекрасные наездники, на которых любо смотреть, когда они сидят в седле. Правда, мне рассказывали, что они особенно искусны в езде на чужих лошадях… Действительно, встретившиеся мне здесь татары были сосланы сюда главным образом за конокрадство.

Если я говорю об обилии лошадей в этом крае, то не надо, однако, думать, что путешественник легко находит на почтовой станции нужную ему для дальнейшей езды смену лошадей. На вопрос о лошадях неизменно получаешь краткий ответ:

«Нет здесь лошадей», и часто приходится часами ждать, пока явится возможность продолжать путь.

На станциях между Верхоянском и Якутском дело обстоит особенно скверно. Когда мне пришлось ехать по этим местам, нередко случалось, что на станциях не оказывалось ни лошадей, ни почтмейстера и, вообще, ни живой души – ничего, кроме пустых домов. Не один раз приходилось мне на этих перегонах самому ловить по дороге пасшихся в степи лошадей и гнать их перед собою до следующей станции, чтобы там иметь смену.

Сибирские горе-дороги

Преодолев множество трудностей и неприятностей, я приехал, наконец, к подножию горного хребта, к югу от которого простиралась долина реки Алдана. Здесь мы не нашли ни лошадей, ни оленей!

Впрочем, в последующей части дороги лошади оказались бы совершенно непригодными, так как в долинах лежал глубокий, рыхлый снег, уже растаявший с поверхности под лучами майского солнца. Существовало, правда, какое-то подобие дороги, протоптанной оленями до самого Алдана; но беда в том, что олени запрягаются парою, а лошади – в одиночку, а потому не могут пользоваться колеей, протоптанной оленями.

Когда мне стало ясно, что на этой станции нам не дождаться упряжки, я послал одного из моих ямщиков к туземцам, чтобы сговориться с ними о переправе на другой берег Алдана, что составляло конец в 230 километров. После нескольких безуспешных попыток, я заручился, наконец, обещанием якутов из ближайшего поселка привезти в 9 часов вечера на станцию нужное количество оленей.

И они сдержали слово!

Всю ночь напролет ямщики шагали впереди своих саней, нащупывая длинными палками дорогу в глубоком снегу, и, тем не менее, довольно часто то тот, то другой сбивался с пути и немедленно проваливался по горло в мягкий снег.

Когда мы подошли к горной цепи, через которую собирались перевалить без предварительной остановки, то увидали несколько спускающихся нам навстречу саней, запряженных оленями. Дорога была так крута, что издалека упряжные казались большими жуками, ползущими вниз по стене. Тунгусы, ехавшие с Алдана, сообщили нам, что состояние дороги ужасное. Мы вскоре имели возможность убедиться в том, что они не преувеличивали.

Мы приступили немедленно к подъему на перевал.

Задача была нелегкая. Понятно, что никто не мог оставаться в санях, все должны были ползти, в полном смысле этого слова, на «собственных руках».

Снег был так глубок, что я не мог сделать, не отдыхая, больше шести-восьми шагов и, вероятно, не в силах был бы сделать и этого, если бы снег не был сравнительно тверд. Наконец, мы добрались до вершины; через несколько шагов начинался спуск. Когда я посмотрел вниз, спуск показался мне не только опасным, но просто безумно-рискованным. Тем не менее, я послушно последовал примеру и указаниям моего проводника: сел на землю и, откинувшись назад, стал скользить вниз, так что не прошло и часу, как две трети пути были позади.

Я оглянулся. Казалось, что олени и люди скользят вниз по отвесной стене. Ямщики связали наши сани вместе, привязали оленей сзади и, опираясь изо всех сил ногами в снег, осторожно и медленно спускались вниз, при чем олени тоже сдерживали ход саней; только благодаря этим соединенным усилиям удалось благополучно довезти сани до подножия горы.

Не думаю, чтобы еще где-нибудь в мире существовал такой ужасный перевал. А, между тем, я его узнал далеко не в худший момент! Весной, в период гололедицы, склон горы представляет собой сплошной каток, переход через который невозможен. В это время года люди спускаются сверху только одним способом: садятся верхом на палку, которая одновременно служит санями и тормозом. Правда, для такого способа передвижения нужна большая ловкость и – крепкие кожаные штаны!

Дорога по долине оказалась также убийственно-трудной – о чем нас и предупреждали тунгусы. В конце концов, нам пришлось остановиться и выждать, пока вечерний холод настолько подморозил поверхность снега, что можно было двинуться дальше, хотя и черепашьим шагом.

Среди плутов и мошенников

Договариваясь со мной, ямщики наотрез отказались везти меня дальше станции Бирдакуль, лежащей в 90 километрах к югу, но по дороге они сообщили мне то, что раньше от меня скрывали: селение Бирдакуль покинуто жителями и совершенно пусто. Впрочем, они тут-же предложили доставить меня – за огромную сумму – еще верст на 60 дальше, до постоялого двора, который, правда, тоже покинут, но по близости которого живут ламуты, могущие доставить меня до Алдана за общепринятую поверстную плату в 9 копеек. Ямщики предложили даже пойти в ламутское селение и привести оттуда ко мне людей для переговоров о дальнейшей поездке.

Волей-неволей я должен был согласиться на предложенные условия. Ведь, отказавшись от этого, я рисковал быть брошенным на произвол судьбы в этих дебрях, в такое время года, когда благодаря ледоходу прекращается всякое сообщение между отдельными областями.

Чтобы как-нибудь оправдать свою подлость и обосновать свои бессовестные требования, ямщики сказали мне, что сейчас за Бирдакулем переправа через реку невозможна, так как на льду стоит вода, так что немудрено и утонуть. Сообщая эту приятную новость, плуты усиленно крестились и молились. В довершение всех прелестей, полил первый весенний дождь. Я слишком хорошо знал, какие последствия будет иметь такой теплый дождь в этой местности, и с большой тревогой думал об Алдане, до которого во что бы то ни стало нужно было добраться до вскрытия льда.

Когда опасная река, столь живо описанная ямщиками, была приблизительно в 10 километрах, неисправимые негодяи вдруг потребовали новой остановки здесь, в лесу, для чаепития, хотя не прошло и двух часов после нашей последней продолжительной остановки с той-же целью. Я всячески старался уговорить их доехать не останавливаясь хотя бы до реки, но напрасно! Ни мои просьбы, ни уговоры не действовали и я, наконец, обратился к более действительному средству: вынул из кармана револьвер. Это помогло. Они сразу поняли мой намек, крикнули свое обычное «Педжет!» (вперед!) и стали подгонять животных.

Группа членов экспедиции Гильдера в Якутске.

1. Капитен Берн. 2. Прапорщик Гунт. 3. Генерал Черняев. 4. Старший инженер Мельвиль. 5. Гильдер. 6. Ниндерманн. 7. Бартлетт

Байкал

Деревья на берегу реки были обвешаны такими же украшениями, какие я видел на пограничном кресте между Колымским и Верхоянским уездами. Мои возницы прибавили к ним и свои даяния и, крестясь, стали спускаться к реке. Их горячая молитва была, очевидно, услышана – во всяком случае, мы нашли здесь на льду гораздо меньше воды, чем во многих ямах по дороге и перешли реку без особенных трудностей.

Перейдя на южный берег, мы сделали привал и стали пить чай. Чтобы не терять времени, я послал отсюда одного из ямщиков вперед, к ламутам. За эту экстренную услугу он получил значительное вознаграждение и обещал ждать меня с ламутами на почтовой станции.

Во второй половине дня мы добрались, наконец, до постоялого двора; это был убогий сарай, крыша которого оказалась в таком состоянии, что нигде нельзя было укрыться от дождя… Впрочем, если бы дело шло только о дожде, мы, быть может, и не стали бы жаловаться. Но крыша на доме была дерновая и вода, просачиваясь через нее, стекала вниз в виде жидкой, отвратительной кашицы. Весь пол был залит водой, и вдоль стен были положены доски, чтобы можно было посуху добраться хотя бы к огню. Дымовой трубы не было, вместо неё в крыше над очагом сделана была дыра: сюда должен был выходить дым – если ему заблагорассудится это сделать. К сожалению, его большей частью туда не тянуло.

В этой шикарной гостинице я встретил знакомого помощника Средне-Колымского исправника, с женой и маленькой двенадцатилетней дочерью. Уже четыре дня они сидели в этой несчастной избе в ожидании дальнейшей переправы и все не могли получить упряжки. Здесь же, к своему огорчению, я нашел и моего гонца якута. Мошенник и не думал быть у ламутов! По его словам, он дошел до глубокой реки, через которую, при всем желании, не мог перебраться. Он обещал, однако, в этот-же вечер сделать еще одну попытку и отправиться туда в сопровождении ямщика. Но можно ли было верить его басням и рассчитывать на его обещания?

Вдруг наши ямщики заявили, что собираются отправить оленей на ближайшее пастбище под наблюдением мальчика-ламута. Мы не имели права отказать им в этом, но я был глубоко уверен, что они и не думают ехать к ламутам, а только ждут, когда мы заснем, чтобы захватить оленей с пастбища, повернуть оглобли и отправиться домой.

Я поделился своими опасениями с помощником исправника, но он и мой казак уверяли меня, что все мои страхи напрасны, и, предполагая, что они лучше меня знают характер туземцев, я отказался от своего намерения оставить одного ямщика заложником для того, чтобы, в случае если бы ламуты на другое утро не явились, я мог заставить ямщиков довести меня до Алдана. Им это сделать было не трудно, т. к. их олени были достаточно сильны, да и оставалось всего 50 километров до места, где я мог найти лошадей для переправы. Если бы я настоял на своем плане, я бы наверное переправился через Алдан до вскрытия льда. Сколько страха и мучений я избежал бы тогда! Но, к сожалению, я положился на суждения других, вместо того, чтобы следовать завету известного исследователя полярных стран, лейтенанта Шватке, который сказал: «Каждый, путешествующий по северу или вообще по незнакомым странам, если он хочет достичь успеха, должен полагаться только на собственное мнение, а не на советы других.»

Мои предчувствия насчет намерений этих плутов и мошенников вполне оправдались: в ту же ночь мои якутские ямщики бесследно исчезли, оставив меня в этом ужасном сарае без провизии, без какой бы то ни было возможности двинуться дальше. Здесь я должен был ждать, пока дороги станут опять проходимыми.

Во власти водяной стихии

На следующее утро мой казак, взяв с собой проводника – ламутского мальчика, отправился к ламутскому поселению, находившемуся в 20 киломстрах. Из предосторожности он захватил с собой топор: если бы река оказалась действительно непроходимой, он мог бы срубить дерево и воспользоваться им, как лодкой.

Вечером казак вернулся с радостной вестью: ламуты явятся еще этой ночью, чтобы привести меня в один дом, где я смогу сговориться насчет дальнейшей поездки. Они хотели только дождаться возвращения оленей и саней, отправленных в лес за тремя лосями, убитыми охотниками из их становища.

В эту ночь ламуты не приехали, но на следующую, незадолго до полуночи, явились.

К этому времени с Алдана успели прислать восемь лошадей для помощника исправника. Мы все уселись в сани, багаж же наш должны были доставить на лошадях. За последнюю неделю дороги еще больше испортились. Вследствие выпавших во многих местах дождей, вода на дорогах стояла так высоко, что заливала сани, седоков и багаж.

До-смерти уставшие, промокшие до костей, мы подъехали, наконец, к убогой избе.

Виды на дальнейшую поездку были, по словам обитателей избы, очень неблагоприятны. Хотя мы были всего в тридцати верстах от Алдана, и лед на нем еще стоял, но на Лене был уже полный ледоход и надо было ждать с минуты на минуту, что вскроется и Алдан.

Нельзя было терять ни минуты. На следующий день, чуть свет, мы оседлали шесть усталых лошадей, привезших накануне наш багаж. Мы могли захватить с собой только наши одеяла, чайник и небольшой запас провизии, выпрошенной у ламутов. Однако это обстоятельство нас мало беспокоило: мы, ведь, твердо рассчитывали еще до вечера переправиться через Алдан и остановиться на станции на другом берегу, где несомненно могли бы прожить и прокормиться до прибытия нашего багажа. Но состояние дорог оказалось хуже, чем я ожидал! То, что я еще вчера считал невозможным, стало возможно: переживания этого дня оказались гораздо более страшными, чем все предыдущие. Почти все время дорога шла полузамерзшим болотом, куда собиралась стекавшая с возвышенностей вода. Лошади шли по брюхо в воде и, неподкованные, с трудом держались на скользкой, обледенелой почве. Маленькая дочь исправника сидела с казаком на одной лошади. Вдруг животное упало, и в воде забарахталось восемь ног. Я уже думал, что девочка утонет, когда подоспел следующий верховой и во-время вытащил ее из воды. В этот день почти все лошади неоднократно падали. Вызванные этим обстоятельством задержки были крайне неприятны; но гораздо большие затруднения причиняли переправы через многочисленные, уже очень полноводные ручьи. Пользоваться обычным бродом уже нельзя было, и нам часто приходилось подолгу искать нового брода и затем, соскочив с седла, помогать лошадям выбраться из потока на берег.

В 10 часов вечера мы, наконец, были на берегу Алдана – увы, слишком поздно! Река уже вскрылась и громадные льдины неслись вниз по течению со скоростью 14 километров в час. Наши худшие опасения оправдались! Нечего было и думать темной ночью найти дорогу назад к дому, из которого мы уехали утром и где моглибы переждать половодье. Мы прошли еще около трех километров вдоль реки, затем развели костер из плавучего леса, сварили немного мяса и легли спать с тем, чтобы утром попробовать пробраться назад среди целой сети маленьких потоков. и ручейков, бежавших теперь со всех сторон и по всем направлениям. Мои люди говорили, что ледоход продолжится не меньше восьми, а может быть и до двадцати дней и уговаривали нас добраться до находившейся в 20 километрах избушки, где можно было приютиться на это время. Итак, утром мы пустились в путь на поиски этого крова.

Хотя проснувшись я и заметил, что вода в реке за ночь сильно поднялась, но не очень тревожился на этот счет. Каков же был мой испуг, когда, пройдя не больше километра, мы наткнулись на большую водную поверхность. Ямщик успокаивал меня, уверяя, что знает другую дорогу, мимо озера, находившегося позади нашей ночной стоянки. Мы повернули назад; увы, дорога и здесь была отрезана.

Нам оставалось только выбрать самое высокое место на этом острове, окруженном со всех сторон водой, и устроиться там кое-как в ожидании того, что вода спадет. Виды на ближайшее время нельзя было назвать благоприятными. От нашего багажа мы были отделены широкими водными пространствами; провизию мы уничтожили – оставалось только немного чаю. При этом самая высокая точка, которую я мог выбрать для стоянки, очень мало возвышалась над равниной, а когда я заметил на окружающих деревьях, на высоте не менее метра, следы прежних наводнений, то наше положение стало казаться мне довольно опасным.

К счастью, у нас было так много работы, что не оставалось времени для размышлений над серьезностью положения. Мы нарезали сучьев и веток и кое-как устроили шалаш для защиты от ветра, покрыв его несколькими меховыми одеялами и войлоками, так что часть этого небольшого помещения оказалась защищенною от дождя. Между тем, я установил футшток и обнаружил, что вода все еще поднимается со скоростью 30 сантиметров в час. Если наводнение не остановится, наш шалаш через четыре часа должен стать добычей волн! Можно себе представить, как неутешительна была такая перспектива. Однако, пока я, из предосторожности, подготовлял место, куда в случае нужды можно было бы поместить женщину и девочку, положение вдруг изменилось к лучшему. Футшток показал, что вода в течение 12 минут оставалась на одном уровне и, вслед за тем, начала спадать. Велика была наша радость! Вода спадала с такой же быстротой, как прежде прибывала. К вечеру я мог установить падение на 1,80 метра. Громадные льдины неслись по воде, гнали массу плавучего леса и выбросили несколько вырванных с корнями деревьев вблизи нашего шалаша.

У нас было шесть лошадей, так что нечего было опасаться голодной смерти. Казалось, что наши неудачи приходят к концу, и мы могли бы, наконец, спокойно выспаться, если бы нас не пугала свирепая, дико воющая буря со снегом и дождем, врывавшаяся в открытую дверь шалаша.

О постоянной смене надежд и опасений этих дней нагляднее всего рассказывают те страницы моего дневника, которые относятся к моему пребыванию в этом шалаше.

17 мая. Второй день моего пребывания в шалаше. Сегодня весь день была гроза. В промежутках выглядывало солнышко ровно на столько времени, что мы успевали развесить для просушки наши мокрые одеяла и одежду. Но через несколько минут нам приходилось спешно снимать все это, успевшее промокнуть еще основательнее, чем раньше.

После неудачной попытки вернуться назад, мы держали сегодня утром военный совет и пришли к следующему решению:

Так как нам все равно придется заколоть одну лошадь, то лучше сделать это немедленно, не дожидаясь, пока нас принудит к этому голод. Ямщик получил приказание убить лошадь и сейчас же принялся за дело. Лошадь раньше всего привязали за задние ноги к дереву, потом к передним ногам привязали веревку и соединенными силами так долго тянули за конец её, пока сопротивляющееся животное не упало на землю. Тогда связали лошади и передние ноги; ямщик оглушил ее, а потом убил ловким ударом ножа по горлу. Свежевание продолжалось недолго, и так как все были очень голодны, то немедленно сварили большой кусок задней части в котле для чая. Вернувшись с прогулки на берег реки, я с большим удовольствием съел кусок мяса, в полной уверенности, что оно воловье: у нас был еще остаток прежнего жаркого, и я думал, что мои спутники оставили его для меня, предполагая, что я не стану есть свежей конины.

18 мая. Мое желание, чтобы ветер изменил направление, кажется исполняется. Сегодня он дует преимущественно с юго-запада и гонит дым очага обратно в шалаш. Если ветер не изменит опять направления, можно надеяться, что наступит лучшая погода. Я охотно использовал бы это время для записей, но боюсь открыть мой сундук в такую ненадежную, переменчивую погоду. Приходится терпеливо ждать, пока река совсем очистится ото льда и можно будет переехать на другой берег на лодке. Будь при нас багаж, мы утешались бы чистым бельем и табаком.

19 мая. Вода продолжает подниматься и залила наш очаг. Мы перебрались на более высокое место, где немедленно развели костер и сварили кусок конины. Около восьми часов наш шалаш был снесен волнами. Еще два раза нам пришлось менять место; теперь, в восемь часов, мы находимся на самом высоком месте, которое могли найти. Здесь приходится выжидать, как пойдет дело дальше. Вода все еще прибывает.

Мой казак только что перекрестился, помолился и теперь спит сладким сном, растянувшись на большом бревне. Мы сидим рядом на другом бревне, поджав ноги, чтобы не касаться воды. Я рад, что мой казак спит, а то он не перестает ругать ямщика, который, по его мнению, всецело виноват в нашем несчастии.

Я больше беспокоюсь за женщину и ребенка, чем за нас. Будь у нас топор, мы могли бы построить плот. Я прихожу в ярость, когда вспоминаю, что мои люди по лености оставили топор на последней станции.

Сегодня вечером погода относительно хорошая; нет ни снега, ни дождя и настолько тихо, что мы общими усилиями попробовали докричаться до другого берега. Нас услыхали и ответили. Уверенность, что там, на станции, знают о нашей судьбе, подействовала на нас очень ободряюще. Несомненно, что, как только будет возможно, они пришлют за нами лодку.

К шести часам дня вода упала уже на 60 сантиметров. Можно опять приняться за постройку шалаша. Мне уже начинает казаться, что ледоход не грозит нам гибелью.

20 мая. Сегодня мы опять перекликались через реку и, после целого часа безуспешных стараний, получили, наконец, радостное известие, что завтра пришлют к нам лодку.

21 мая. Днем пришла маленькая, кривая лодочка с двумя якутами, привезшими нам чаю, муки и того ужасного, смешанного с салом, масла, которое якутские хозяйки считают лучшим лакомством. Мы устроили себе настоящее пиршество: сделали тесто из муки и воды и, нанизав маленькие кусочки его на ветки, жарили эти своеобразные пирожки на огне; затем пили чай, заваренный в мясном котле и потому слегка отдававший кониной.

После чая мой казак поехал с обоими якутами на тот берег, чтобы привезти нам молока, сахару и диких гусей и, главное, табаку! Мы терпели уже несколько дней острую нужду в табаке и занимались приготовлением суррогата: мелко нарубленную сосновую кору мы смешивали с измолотым деревом от хорошо прокуренной трубки. Результат оказался хорошим, так как пропитанное никотином дерево придавало смеси табачный аромат.

22 мая. Только что к нашему «острову Ужаса» причалила лодка с двенадцатью гребцами – мы спасены!

По дороге на родину

Получив 26 мая свой багаж, я продолжал путь – на этот раз не один, а в сопровождении русского чиновника, который вез в Якутск кррабельные книги и бумаги с «Жаннетты», а также много мелких вещей, найденных у Де Лонга и его товарищей. Их решили передать, как последнюю память о погибших, их близким.

Нагруженная тяжелым ящиком, лошадь не раз падала во время перехода через многочисленные потоки. Дорога здесь была в ужасном состоянии… Нам постоянно приходилось чинить мосты, раньше чем осторожно переводить через них животных. Туземцы плели из тонких веток гибкие канаты, на которых и вели лошадей через мосты и реки. Багаж приходилось неоднократно перегружать с седел на лодки. Все время царила беспорядочная суматоха и безбожный сумбур. По вполне понятным причинам, я, как цербер, охранял ящик с драгоценными реликвиями несчастных героев «Жаннетты». Жилища якутов очень странного вида: чтобы сделать стены домов непроницаемыми, якуты обмазывают их снаружи коровьим навозом. Как богатые, так и бедные живут в подобных домах, причем только небольшая часть помещения отводится для людей, остальная же служит хлевом для коров и телят. Много месяцев в году молоко является единственной пищей как богатых, так и бедных; моя поездка по якутской области пришлась как раз на такое время. Молоко обыкновенно смешивается с мелко-истолченной корой сосен и лиственниц, часто заменяющей здесь муку. Из этой смеси варят густой суп и в него опускают мелких рыбок – вид гольянов – которые в изобилии ловятся в местных озерах и реках. Во время моего путешествия мне не раз приходилось есть это любимое блюдо якутов. Всякий мужчина, участвующий в трапезе, получает большую деревянную ложку, с помощью которой он хозяйничает в общем горшке. Женщины пользуются при еде почти исключительно пальцами. На голодный желудок суп этот кажется совсем недурным, но мне всегда было непонятно, как могут сильные, рослые мужчины довольствоваться такой пищей, имея огромные стада и, следовательно, возможность пользоваться прекрасным мясом. Возможно, что недостаточное питание отчасти способствовало выработке трусливого, приниженного характера якутов.