Дочь Великого Петра

Не скрыла она туманных намеков матери от своей «милой Тани», наперсницы всех ее дум. Сердце последней тоже забило тревогу.

Княжна, строившая планы своего будущего, один другого привлекательнее, рисовавшая своим пылким воображением своего будущего жениха самыми радужными красками, окончательно воспламенила воображение и своей служанки-подруги. Та, со своей стороны, тоже заочно влюбилась в воображаемого красавца князя и к немым злобствованиям ее против княжны Людмилы прибавилось и ревнивое чувство.

– Меня-то, чай, за кого ни на есть дворового выдадут… Михайло, выездной, стал что-то уж очень масляно на меня поглядывать… Княгинин любимец… Поклонится ведьме, как раз велят под венец идти, а дочке князя-красавца, богача приспосабливает… У, кровопийцы… – злобно шептала она во время бессонных ночей, сидя на своей убогой кровати.

По последним собранным обеими молодыми девушками сведениям в Луговом, князя там ждали со дня на день.

III. В Луговом

В Луговом действительно шли деятельные приготовления к прибытию останков покойной княгини Луговой и молодого владельца, князя Сергея Сергеевича.

Не только уборкой комнат княжеского дома были заняты все дворовые люди, но для этой же цели были, выражаясь помещичьим языком того времени, сбиты множество деревенских баб. Мыли окна, полы, двери, и вскоре под руками этих многочисленных работников и работниц, за которыми зорко следили управляющие, дом стал неузнаваем. Он окончательно потерял свой таинственный вид, и яркое июньское солнце весело играло в стеклах его окон и на заново выкрашенной зеленой краской крыше. Побеленная штукатурка дома делала впечатление выстроенного вновь здания, и, кстати сказать, эта печать свежести далеко не шла к окружающему вековому парку и в особенности в видневшемуся в глубине его шпицу беседки-тюрьмы с роковым пронзенным стрелою сердцем.

Таковое именно впечатление вынесли обе молодые девушки, княжна Людмила и Таня, когда увидели княжеский дом реставрированным. Несмотря на то что, как мы знаем, он потерял для них прежнее обаяние таинственности, из их груди вырвался невольный вздох. Они пожалели старый дом с замазанными мелом стеклами.

Впрочем, отделанный заново дом, как вернейший признак скорого прибытия «его», вскоре рассеял их грусть, заняв их ум другими мыслями.

Княжна Людмила предалась мечтам о будущем, мечтам, полным светло-розовых оттенков, подобным лучезарной летней заре. В будущем Тани проносились перед ее духовным взором темные тучи предстоящего, оскорбляя ее за последнее время до болезненности чуткое самолюбие. Полный мир и какое-то неопределенное чувство сладкой истомы царили в душе княжны Людмилы. Завистливой злобой и жаждой отмщения было переполнено сердце Татьяны Берестовой.

– Мама, мама, там уже все готово… – Быстро вошла в кабинет матери княжна Людмила Васильевна.

– Где там, что готово? – сразу не сообразила княгиня, занятая над толстой приходо-расходной книгой.

– В Луговом…

– А… вы там были?

– Там, мама, там, только что оттуда.

И княжна Люда пустилась подробно объяснять матери, как красиво и нарядно выглядит теперь старый княжеский дом. Княгиня Васса Семеновна рассеянно слушала дочь и более любовалась ее разгоревшимся лицом и глазками, нежели содержанием ее сообщения, из которого главное для нее было то, что «он» скоро приедет.

«Не может быть, – неслось в голове любящей матери, – чтобы такая красавица, такая молоденькая, княжна, с богатым приданым, не поразила приезжего петербуржца. Разве там, в Петербурге или Москве, есть такие, как моя Люда? Голову закладываю, что нет… Бледные, худые, изможденные, с зеленоватым отливом лица, золотушные, еле волочащие отбитые на балах ноги – вот их петербургские и московские красавицы, – куда же им до моей Люды?»

Васса Семеновна, создав себе, по слухам о петербургских и московских нравах, портрет тамошних девушек, глубоко верила, что она рисует их как бы с натуры.

– Значит, приедет скоро? – спросила она дочь, когда та окончила свое повествование.

– На днях, не нынче завтра…

– Что же, это хорошо… Никто как Бог… – вздохнула княгиня.

– А если он к нам не приедет?

– Как можно, Людочка, светский, вежливый молодой человек… должен приехать… Конечно, не сейчас после погребения матери, выждет время, делами займется по имению, а там и визиты сделает, нас с тобой не обойдет… Мы ведь даже родственники.

– Родственники… – упавшим голосом произнесла княжна Людмила.

– Дальние, очень дальние, моя душечка, такое родство и не считается… – успокоила с улыбкой княгиня свою дочь.

– А-а… – покраснела молодая девушка.

– Ах, господи, кабы все так устроилось, как я думаю, – вслух выразила свою мысль княгиня Васса Семеновна.

Княжна Людмила не отвечала ничего. Она сидела на кресле, стоявшем сбоку письменного стола, у которого над раскрытой приходо-расходной книгой помещалась ее мать, и, быть может, даже не слыхала этой мысли вслух, так как молодая девушка была далеко от той комнаты, в которой она сидела. Ее думы, одинаково с думами ее матери, витали по дороге к Луговому, по той дороге, где, быть может, идет за гробом своей матери молодой князь Луговой.

Ни Вассу Семеновну, а тем более княжну Людмилу не смущало то соображение, что они строили свои матримониальные планы относительно князя у не погребенного еще тела его матери.

Княгиня Луговая, как это всем было известно, была больна уже несколько лет, и смерть ее не была неожиданностью для сына. Он ожидал ее уже давно, а это ожидание порой не только ослабляет удар, но даже делает его почти совершенно нечувствительным. Притом, молодость всегда сказывается, и смерть родителей редко заставляет умолкать требования сердца, особенно у светских людей, легко относящихся не только к чужой, но и к своей собственной жизни. Так соображала по этому вопросу княгиня Васса Семеновна. Княжна же Людмила совершенно упустила его из виду. Вопрос этот даже не возникал в ее уме. Да и немудрено – она не знала, что такое смерть близкого человека. Ее отец умер тогда, когда она была грудным младенцем, ее мать и дядя, единственные близкие ей люди, были живы и здоровы.

Прошло несколько дней, и до Зиновьева действительно донеслась весть, что князь Сергей Сергеевич Луговой прибыл в свое имение. Прогулки в Луговое были прекращены.

Зиновьевский дом находился в состоянии ожидания. Это состояние не только было состоянием княгини Вассы Семеновны, княжны Людмилы и Татьяны, каждой по-своему заинтересованной в полученном известии о приезде молодого владельца Лугового, но именно состоянием всего княжеского дома и многочисленной княжеской дворни. Что бы ни говорили наши либералы, но в отмененном крепостном праве, среди его темных сторон, были стороны и очень светлые. К последним относились, главным образом, та подчас общая жизнь, которою жили крестьяне со своими помещиками, вообще, и в частности отношение к этим помещикам их дворовых людей.

Конечно, мы говорим о помещиках добрых и справедливых, хорошо понимавших ту истину, что их положение в хорошую или дурную сторону зависит всецело от положения подвластных им лиц в ту или другую сторону. Постепенно вымирающие на наших глазах типы крепостных людей до сих пор являются светлыми точками на затуманенном водкой, нерадением, ленью да дерзостью, граничащей с наглостью, фоне нашего современного крестьянства вообще и нашей прислугой в частности. Как далеки от последней эти светлые типы! Они жили со своими господами общей жизнью и не иначе говорили, как «мы с барином».

Это служит теперь предметом насмешки, но если глубоко вдуматься в смысл этих простых, бесхитростных слов, то какая в них открывается глубина единения, как очерчивается тогдашний строй социальной жизни, в настоящее переживаемое нами время совершенно недостижимый. Семейное начало, положенное в основу отношения крепостных людей к помещикам, и было той светлой стороной этого института, которого не могли затемнить одиночные, печальные, даже подчас отвратительные, возмущающие душу явления помещичьего произвола, доходящего до зверской жестокости. Такого рода добрые, чисто родственные отношения соединяли дворню княгини Полторацкой с барыней и барышней. Дворовые жили действительно одной жизнью с «их сиятельствами», радовались их радостями, печалились их печалями и разделяли их надежды.

Несмотря на то что княгиня Васса Семеновна только, как мы знаем, туманным намеком открыла дочери свои надежды на князя Лугового, вся дворня каким-то образом основывала на нем такие же надежды и искренно желала счастья найти в нем суженого молодой княгине.

– Дай-то Бог нашей красавице княжне счастья…

В таком роде слышались восклицания дворовых людей княгини Полторацкой, надежды которых тоже, повторяем, вместе с надеждами княжны и княгини, направились в сторону Лугового.

В последнем между тем шли спешные приготовления к церемонии погребения старой княгини. Гроб был поставлен в церкви, где должен был простоять три дня, в которые определено было, чтобы крестьяне и дворовые люди прощались с прахом своей покойной помещицы земными поклонами пред ее гробом. Молодой князь Сергей Сергеевич, несмотря на естественную усталость с дороги, тотчас по прибытии отдал управителю соответствующие распоряжения. На управителя и остальных дворовых людей, которым всем он оказал барскую ласку, он произвел прекрасное впечатление.

– Князь-то наш, недаром что молод, деловит, степенен… Весь в покойного своего батюшку, царство ему небесное, настоящий был князь.

– Да и лицом и станом весь в покойного, две капли воды…

Так толковали старые княжеские дворовые.

– И раскрасавец же писаный… – добавляли женщины.

Согласно распоряжениям князя Сергея Сергеевича, нарочные, снабженные собственноручно написанными им письмами, запечатанными большой черной княжеской печатью, были разосланы по соседям. Письма были все одного и того же содержания. В них молодой князь с душевным прискорбием уведомлял соседей о смерти его матери и просил почтить присутствием заупокойную литургию в церкви села Лугового, после которой должно было последовать погребение тела покойной в фамильном склепе князей Луговых.

Одной из первых получила это приглашение княгиня Васса Семеновна Полторацкая. На адресованном ей конверте была приписка: «с дочерью». Эта приписка появилась на конверте вследствие доклада, сделанного управителем, о том, что у княгини Полторацкой, ближайшей соседки Луговой, есть красавица дочь. Княгиню Вассу Семеновну она не только сильно польстила, но и укрепила питаемые ее сердцем надежды.

Значит, князь знает, что у меня есть дочь. Значит, ему об этом доложено, и, конечно, доложено с похвалой. Иначе бы не появилась эта приписка.

«Эти петербуржцы – тонкие люди! – самодовольно думала княгиня Васса Семеновна. – Даром слова не проронят, а не только что напишут».

С этими мыслями она читала полученное приглашение и с ними же села в карету, запряженную в шесть лошадей цугом, вместе со своей дочерью. Васса Семеновна и княжна Людмила были одеты в черные платья.

В церкви села Лугового к назначенному часу уже собрались все приглашенные. Никто из ближайших и даже дальних соседей не пренебрег приглашением молодого владельца села Лугового – отдать последний долг его покойной матери. Были несколько семейств, приехавших, быть может, с теми же самыми надеждами, какие питала княгиня Васса Семеновна. Это было заметно по тому, с каким беспокойством и тщательностью осматривали матери костюм своих привезенных вместе с собою взрослых дочерей. Это хорошо поняла княгиня Полторацкая, но тщательный осмотр других претенденток на княжеский титул и богатство успокоил Вассу Семеновну.

Действительно, ни одна из девушек не могла выдержать ни малейшего сравнения с ее дочерью, даже не с точки зрения матери. Это были заурядные молодые лица, с наивными и в большинстве даже испуганными выражениями, нежные блондинки, бесцветные шатенки, каких много встречается в провинциальных гостиных, да и там они остаются незамеченными. Может ли на них обратить внимание избалованный князь-петербуржец? Этот вопрос княгиня Васса Семеновна разрешила отрицательно, с любовью и материнскою гордостью смотря на свою красавицу дочь, дивный цвет лица которой особенно оттенялся черным платьем.

Княжна Людмила Васильевна действительно была очень эффектна. Об этом можно было более судить не по восхищению ее матери, а по завистливым взглядам, бросаемым на молодую девушку остальными матерями, взглядам, с грустью переводимым на своих собственных детей. Видимо, они делали сравнение и при всем желании не могли прийти к утешительному выводу.

Возле церкви стояло множество разнокалиберных экипажей, начиная с богатых карет и кончая скромными линейками и дрожками. Церковь была переполнена. Молодой князь прибыл в нее за час до назначенного времени и все время, как толковали в народе, молился у гроба своей матери. Затем он стал в дверях церкви принимать приглашенных.

Князь был высокий, статный молодой человек с выразительным породистым лицом, с теми изысканно-изящными манерами, которые приобретаются исключительно в придворной сфере, где люди каждую минуту думают о сохранении элегантной внешности. На лице его лежала печать грусти, деланной или искренней – это, конечно, было тайной его сердца, но это выражение вполне гармонировало с обстановкой, местом и причиной приема. Все заметили, что князь с особой почтительностью поцеловал руку княгини Вассы Семеновны Полторацкой.

IV. Первая встреча

По окончании заупокойной литургии и погребения тела в фамильном склепе князь Сергей Сергеевич пригласил всех прибывших в свой дом помянуть, по русскому обычаю, покойную княгиню. В громадной столовой княжеского дома был великолепно сервирован стол для приглашенных. Не забыты были князем его дворовые люди и даже крестьяне. Для первых были накрыты столы в людской, а для последних поставлены на огромном дворе княжеского дома, под открытым небом.

Князь Сергей Сергеевич и в доме своем принимал своих гостей с тою же печальною сдержанностью, как и в церкви, но это ему не помешало быть с ними предупредительно-любезным и очаровать всех своим истинно русским гостеприимством. Княгиня Васса Семеновна и княжна Людмила заняли почетные места у стола, и князь, имея по правую руку священника сельской церкви, а по левую княгиню, весь обед проговорил с ней о хозяйственных делах, о своих намерениях изменить некоторые порядки в имении, почтительно выслушивал ее ответы и советы. О покойной своей матери он сказал лишь несколько слов по поводу ее продолжительной и тяжкой болезни, не поддавшейся лечению лейб-медиков, присылавшихся императрицей. Более он о покойной не распространялся, так как княгиня Полторацкая совершенно не знала ее.

Между прочим, он счелся родством.

– Ну, что касается родства, то оно у нас очень отдаленно… – заметила княгиня.

– Да, если я не ошибаюсь, сто лет тому назад одна из княгинь Полторацких была замужем за князем Луговым…

– Может быть, может быть… – ответила княгиня.

При этом известии княжна Людмила навострила уши.

«Что, если через сто лет это повторится…» – мелькнуло в ее уме.

Она густо покраснела. Это было кстати, так как молодой князь в этот самый момент обратился к ней с вопросом.

– Я слышал, что вы часто гуляли в здешнем парке… Мне очень приятно, что он вам нравится…

– У нас в Зиновьеве есть тоже хорошие места, но они не могут сравниться с вашим парком, – ответила за дочь княгиня, – моя девочка летом чуть не каждый день ходила сюда.

– Тем дороже для меня будет этот парк… – любезно произнес князь Сергей Сергеевич и, как заметили завистливые маменьки бесцветных дочек, метнул на княжну Людмилу довольно выразительный взгляд.

– Постыдился бы так явно ферлакурить… – злобствовали они между собой по окончании поминального обеда, когда были приглашены в гостиную и разбились на группы. – Мать только что опустил в могилу.

– Известно, петербуржец, – они безбожники.

– Ишь увивается, смотреть противно.

Действительно, князь Сергей Сергеевич после поминального обеда почти не отходил от княгини и княжны Полторацких. Они первые поднялись после десерта и стали собираться домой. Князь Луговой проводил их до кареты.

– Надеюсь, увидимся… – сказала княгиня Васса Семеновна.

– Я не премину, княгиня, очень скоро лично у вас поблагодарить вас за сочувствие, которое вы выказали мне в память моей покойной матери, и за честь, которую вы оказали мне своим посещением.

После отъезда княгини и княжны стали разъезжаться и остальные гости. Князь всем сумел сказать на прощанье что-нибудь приятное. Все, кроме огорченных маменек взрослых дочерей, уехали от него обвороженные.

Княгиня Васса Семеновна и княжна Людмила некоторое время молчали. Обе были под впечатлением давно ожидаемого ими свидания. На обеих князь произвел сильное впечатление.

Надежда, что ее дочь найдет в Луговом свою судьбу, превратилась в сердце княгини Вассы Семеновны в уверенность. Она видела, но, конечно, не показала виду, что заметила, какие восторженные взгляды бросал молодой князь на ее Люду, видела озлобленные лица других маменек и заключила основательно, что ее дочь одержала победу. Дальнейшие визиты князя, конечно, быстро решат интересующее ее дело.

Княжна Людмила встретила в молодом князе Луговом олицетворение созданного ее воображением «жениха». Она мысленно таким воображала себе мужчину, который поведет ее к алтарю. Она чутьем девушки, которое никогда не обманывает, догадалась, что произвела на князя впечатление.

– Я ему понравилась, – неслось в ее уме, – а он, он… я в него влюблена.

Она вспыхнула при этом самопризнании. Наконец, княгиня Васса Семеновна нарушила молчание.

– Какой милый молодой человек этот князь… – сказала она.

Дочь молчала.

– Я даже этого не ожидала.

– А я напротив… – вырвалось у княжны Людмилы.

– Что напротив? – спросила удивленная мать.

– Я именно его таким себе и представляла.

– Представляла?..

– Да, мама, представляла… Ведь когда ты мне сказала, что было бы хорошо, если бы князь мне сделал предложение…

– Что ты, что ты? Когда я это говорила… – замахала руками княгиня.

– Если ты не так говорила, мама, то все что-то вроде того… Я теперь позабыла.

– Ну, положим… Что же дальше?

– Вот с тех пор, как ты мне сказала об этом князе, я начала думать…

Княжна остановилась.

– О чем же ты начала думать, моя крошечка?

– Я стала себе представлять его, какой он может быть на самом деле…

Девушка склонилась к плечу своей матери и опустила головку.

– И каким же ты его себе представила?

Княжна Людмила ответила не сразу.

– Говори же, деточка…

– Да, таким почти, как он есть… – уже совершенно склонившись на грудь матери, прошептала молодая девушка.

– Глупенькая моя, – потрепала княгиня по щеке свою дочь, но вдруг заметила, что эта щека мокрая.

Княжна плакала.

– О чем же ты плачешь, Людочка?

– Это так, мама, это пройдет.

– Но все же, о чем?

– Все это так странно…

– Что странно?

– Да то, что он именно такой, каким я себе его представляла.

– Значит, он тебе нравится?

Княжна молчала.

– Скажи же, родная?

– Да… – снова чуть слышно произнесла молодая девушка.

– Вот и хорошо… Кажется, и на него ты произвела впечатление.

– Ты заметила?..

– Да…

– Теперь, когда он приедет, надо быть с ним любезной, но сдержанной… Надо помнить, что ты взрослая девушка, невеста. До сих пор мне не было необходимости говорить тебе об этом, так как не было человека, который бы мог претендовать на твою руку, а теперь, не скрою от тебя, я с удовольствием увидала бы тебя княгиней Луговой.

– Он скоро к нам приедет? – вместо ответа задала вопрос княжна Людмила.

– Вероятно, на днях… Не станет медлить.

Они в это время подъехали к дому, и карета остановилась. Княжна Людмила прошла в свою комнату раздеваться. К ней, конечно, явилась Таня.

– Милая, хорошая, какой он красавец! – восторженно воскликнула молодая девушка, бросаясь на шею своей служанки-подруги.

– Да неужели же, ваше сиятельство?

– Что с тобой, ты опять на меня сердишься… – отшатнулась от Тани княжна Людмила.

– Смею ли я…

– Что это за тон…

Таня с некоторых только пор, а именно со времени начавшихся в Зиновьеве надежд на молодого князя Лугового, стала титуловать свою молодую госпожу, особенно как-то подчеркивая этот титул. Княжна Людмила Васильевна запрещала ей это, и Таня подчинялась в обыкновенные дни и звала ее просто Людмила Васильевна, но когда бывали гости и несколько дней после их визитов Татьяна, будучи в дурном расположении духа, умышленно не исполняла просьбу своей госпожи и каждую минуту звала ее «ваше сиятельство».

– Таня, милая, что я тебе сделала? – плаксиво заговорила княжна, не дождавшись ответа от Тани.

– Да ничего, что вы можете сделать мне, своей холопке, чтобы я смела рассердиться?

– Вот опять «холопки». Что это такое? Ты знаешь, что ты мой лучший и единственный друг.

– Какой же друг, крепостная.

– Что же из того? Я и мама любим тебя, как родную.

– Знаю, знаю и благодарна, – сквозь зубы проговорила Таня. – Но не об этом речь. Вы говорили, что князь красавец.

– Ах, Таня, такой красавец, такой красавец, что я и не видывала.

– Лучше Оси?

Княжна задумалась. Будучи еще совсем маленькими девочками, они обе были влюблены в Осипа Лысенко, и чувство это с летами, несмотря на продолжительное отсутствие предмета детского чувства, а быть может, именно вследствие этого отсутствия, не изгладилось в их сердцах.

– Совсем в другом роде, – после некоторого молчания произнесла княжна.

– А…

Обе девушки снова замолчали. Таня занялась расстегиванием платья княжны, а последняя устремила куда-то вдаль мечтательный взор. О чем думала она? О прошлом или настоящем?

– Какой же он из себя? – первая нарушила молчание Татьяна.

Княжна Людмила вздрогнула, как бы очнувшись от сна, но это не помешало ей через минуту яркими красками описывать своей подруге-служанке церемонию погребения, обед и в особенности внешность князя и сказанные им слова.

– Да вот ты увидишь его на днях. Он приедет, – закончила княжна свой рассказ. – Ты тогда скажешь мне, права я или нет?..

– Коли удастся посмотреть в щелочку, скажу, – со злобною иронией сказала Таня.

Княжна Людмила не заметила этого. Вскоре они расстались. Княжна пошла к матери, сидевшей на террасе в радужных думах о будущем ее дочери, а Таня пошла чистить снятое с княжны платье. С особенною злобою выколачивала она пыль из подола платья княжны. В этом самом платье он видел ее, говорил с ней и, по ее словам, увлекся ею. Ревность, страшная, беспредметная ревность клокотала в груди молодой девушки.

«Сама увидишь, – дрожа от внутреннего волнения, думала она, – прикажут подать носовой платок или стакан воды, так увижу. На дворе, когда из экипажа будет выходить, тоже могу увидеть. В щелку, ваше сиятельство, и взаправду глядеть не прикажете ли на вашего будущего жениха».

И рука Татьяны, вооруженная платяной щеткой, нервно ходила по платью княжны.

В то время, когда все это происходило в Зиновьеве, князь Сергей Сергеевич Луговой медленно ходил по отцовскому кабинету, убранному с тою роскошной, массивной деловитостью, которой отличалась наша седая старина. Все гости разъехались. Слуги были заняты уборкой столовой и других комнат, а князь, повторяем, удалился в свой кабинет и присел на широкий дедовский диван с трубкой в руке.

Долго усидегь он не мог и стал медленно шагать из угла в угол обширной комнаты, пол которой был покрыт мягким ковром. Трубка, которую он держал в руках, давно потухла, а князь все продолжал свою однообразную прогулку. Он переживал впечатления дня, сделанные им знакомства, и мысли его, несмотря на разнообразие лиц, промелькнувших перед ним, против его воли сосредоточились на княжне Людмиле Васильевне Полторацкой. Ее образ носился неотвязно перед ним. Это его начинало даже бесить.

«Неужели я влюбился, как мальчишка, с первого взгляда?»

Для очень молодых людей, недалеко ушедших от возраста мальчиков, прозвище «мальчишка» является очень оскорбительным. Князь Сергей Сергеевич был именно таким молодым человеком.

«Впрочем, ведь она, несомненно, очень хороша».

И князь стал припоминать петербургских дам и девиц, у первых из которых он имел весьма реальные, а у последних платонические успехи. Некоторые из них хотя и не уступали красотой княжне Людмиле Васильевне, но все же были в другом роде, менее привлекательными для молодого, но уже избалованного женщинами князя. Здесь красота, красота, несомненно, выдающаяся, соединялась с обворожительной наивностью и чистым деревенским здоровьем. Женская мощь, казалось, клокотала во всем теле княжны Людмилы, проявлялась во всех ее движениях, не лишая их грации. Эта сила, сила здоровой красоты, совершенно отсутствовавшая у столичных женщин и девушек, казалось, и порабощала князя.