Дочь Великого Петра

Таня, повторяем, успокоилась и даже почти забыла о существовании на деревне отца, тем более что к этому именно времени относится появление в Зиновьеве первых слухов о близком приезде в Луговое молодого его владельца, князя Сергея Сергеевича. Порой, впрочем, в уме молодой девушки возникала мысль о таинственном «беглом Никите», жившем в Соломонидиной избушке, но эта мысль уже не сопровождалась страхом, а, скорее, порождалась любопытством.

Приезд князя, восторженное состояние княжны Людмилы Васильевны после первого свиданья с Сергеем Сергеевичем подействовали, как мы видели, на нервную систему Татьяны Берестовой: она озлобилась на княжну и на княгиню и, естественно, старалась придать своим мыслям другое направление. Ожидаемый со дня на день приезд князя особенно раздражал ее. Она старалась не думать ни о княгине Людмиле, ни о старой княгине, а главное, о князе-соседе. Для этого, однако, ей необходимо было думать о чем-нибудь другом. Вследствие этого-то она задумалась о беглом Никите.

«Отец он мне или не отец? – неслось в ее голове. – Может, сбрехнули девки. Если бы был отец, так ужли на дочь родную даже взглянуть не хочет… Чудно что-то…»

Раз появившаяся мысль начала развиваться и, подгоняемая женским любопытством, привела молодую девушку к решению повидаться с «таинственным» обитателем избушки Соломониды. Суеверный страх, внушенный с детства этой избушкой, стал понемногу пропадать под наплывом упорного желания разрешить поставленный в уме Тани вопрос.

– Отец он мне или нет?

Свободного времени у Тани было в это время больше, нежели прежде, так как княжна Людмила была чаще с матерью, обсуждая на все лады предстоящий визит князя Сергея Сергеевича и форму приема желанного гостя. Таня, не любившая сидеть в девичьей, уходила в сад, из него в поле и как-то невольно, незаметно для себя оказывалась близ Соломонидиной избушки. Постоянно приглядываясь к ней, она уже перестала находить в ней что-нибудь страшное.

– Живет в ней человек и ничего с ним не делается… – соображала она.

Избушка во время прогулок Тани всегда была заперта.

Никита в это время бродил с ружьем далеко от своего жилища. Он обыкновенно возвращался только поздним вечером.

Однажды, уложив княжну, Таня как-то совершенно машинально не отправилась в свою комнату, прошла девичью и вышла на двор. Ночь была теплая, почти жаркая, темно-синее небо было усеяно мириадами звезд. Луна ярко освещала расстилавшиеся перед Таней поля, около которых вела тропинка за задами деревни. Молодая девушка пошла по тропинке и вскоре очутилась у таинственной избушки. В одном из окон ее светился огонек. «Он» был дома. Этот мерцающий свет лучины в затускневшем окне блеснул в глаза молодой девушки ярким заревом. Она остановилась, ошеломленная.

Первое чувство ее было чувство страха, она хотела бежать, но казалось, именно этот обуявший ее страх сковал ее члены. Она не могла двинуть ни рукой, ни ногой и стояла перед избушкой как завороженная, освещенная мягким светом луны. Через несколько мгновений дверь избушки скрипнула, отворилась, и на крыльце появился Никита. Стоявшая невдалеке Таня невольно бросилась ему в глаза.

– Чего тебе надобно здесь, девушка? – окликнул ее он.

Таня молчала. Никита стал спускаться с крыльца. Молодая девушка не тронулась с места. Страх у нее пропал. Никита был теперь далеко не так страшен, как в первый день появления в Зиновьеве. Он даже несколько пополнел и стал похож на обыкновенного крестьянина, каких было много в Зиновьеве.

А между тем минута, которую она так томительно ожидала, приближалась по мере того, как Никита спускался со ступенек крыльца.

– Ты кто же такая будешь? – приблизился к ней Никита.

– Татьяна Берестова… – несколько дрогнувшим голосом отвечала Таня.

– А, вот ты кто… – воскликнул Никита.

В голосе его послышались радостные ноты.

– Ты зачем же сюда попала? – спросил он после некоторой паузы.

– Так, гуляла…

– Вот что значит отцовское сердце дочке весть подает… – со смехом произнес Никита, как-то особенно подчеркнув слова «отцовское» и «дочке».

– Так ты на самом деле отец мне? – смело глядя ему в глаза, спросила Таня.

– Отец, девушка, отец… – ответил Никита Берестов.

Молодая девушка молча глядела на него.

– Да что мы тут-то гуторим, хоть и поздно, а неровно чужой человек увидит… княгине доложит.

– А пусть докладывают… Мне што…

– Тебе, может, и ничего… А мне ведь княжеский запрет положен с тобой видеться.

– Вот как…

– Схоронимся-ка лучше в избу, верней будет, я тебе порасскажу… Недаром я сказал, что сердце сердцу весть подает. Я все эти дни мерекал, как бы с тобой, девушка, повидаться…

Он пошел снова по направлению к избушке. Таня последовала за ним. Когда она переступила порог Соломонидиной избушки, сердце у нее болезненно сжалось. Ей сделалось страшно, но только на мгновенье.

– Садись, гостья будешь… – сказал Никита, указывая вошедшей за ним девушке на лавку.

Татьяна села и с любопытством оглядела внутренность избы. Внутренность эта уже потеряла свой загадочный характер. Никита выбросил все травы и шкурки, и изба приняла совершенно обыкновенный вид. Никита между тем поправил светец и подвинул его на столе поближе к сидевшей Татьяне.

– Дай поглядеть на тебя, девушка… Ишь какою уродилась, вылитая княжна… намедни я ее на деревне встретил.

– Да, мы очень схожи с княжной… – отвечала Таня.

– Да оно так и должно быть…

Молодая девушка воззрилась на него и вся превратилась в слух.

– Это как то есть?..

– Да так, с чего же вам похожими не быть, одного корня деревца…

Татьяна молчала, вопросительно глядя на Никиту Берестова.

– Одного отца детки, как же тут сходству не быть?

– Одного отца?.. – удивленным голосом произнесла Татьяна. – Княжна, значит?..

– Моя дочь, што ли?.. Ну и дура же ты, девка…

Никита захохотал. Молодая девушка не сводила с него глаз.

– Ты, краля, дочь княжеская, князя Василия дитя родное…

– Я?

– Да, ты… От князя да от жены моей непутевой, Ульянки, вот что…

Никита пришел в ярость и даже руками ударил себя по бедрам. Воспитанная вместе с княжной, удаленная из атмосферы девичьей, обитательницы которой, как мы знаем, остерегались при ней говорить лишнее слово, Таня не сразу сообразила то, о чем говорил ей Никита. Сначала она совершенно не поняла его и продолжала смотреть на него вопросительно-недоумевающим взглядом.

– Я-то, как ты родилась, уже около двух лет в бегах состоял, какая же ты мне дочь. Ты это сообрази… Известно, дворовая, да замужняя родила, по мужу, по мне, тебя так и записали.

Татьяна продолжала молчать, но вопросительно-недоумевающее выражение ее взгляда исчезло. Она начала кое-что соображать.

– Значит, мать… – начала она.

– Что мать… Оно, конечно, назвал я ее сейчас непутевой… А только ежели по душе судить, ее дело тоже было подневольное… Князь, барин… Замуж-то он за меня ее выдал для отвода глаз только… Перед женитьбой его дело-то это было… Я Ульянку любил, видит Бог, любил, была она девка статная, красивая, кровь с молоком, повенчали нас с ней, и только я ее и видел, меня-то дворецким сделали, а ее к князю… Не стерпел я, сердце загорелось, и уж этого князя стал я честить, что ни на есть хуже… Известно, он, князь, барин властный… На конюшню меня отправил да спину всю узорами исполосовали… Отлежался я и задумал в бега уйти… Парень я был рослый, красивый, думал, что Ульяна за меня тоже не за знамо для князя шла, что люб я ей… Грех ее, думаю, подневольный, грех прощу… Вместе убежим… Старушка у нас на дворне в те поры жила, Матреной кликали, душевная старушка… Ей наказал жене передать, что за околицей ждать ее буду… Всю ночь прождал… Не сменила на меня князя, подлая…

Никита остановился, видимо не будучи в состоянии продолжать от охватившего его волнения при воспоминании о прошлом. Молодая девушка, вся превратившаяся в слух, молчала.

– Оно, конечно, теперь дело прошлое, нелегко и ей было, сердечной, судьбу свою переменить, – продолжал Никита, – из холи, из сласти княжеской с голышом, беглецом мужем в бега пуститься… Баба, известно, труслива, куда пойдет… Все бояться будет, вот-вот накроют… А в бегах труса праздновать не годится, надо с прямым лицом идти, никто и не заподозрит… На первых-то порах проклял я ее, бабу-то непутевую, а потом, как сердце спало, жалость меня по ней есть начала, до сей поры люблю я ее, а эту княгиню с отродьем ее, княжной, ненавижу…

– За что же?

– Оно, конечно, князь надо мной надругался, ну да князь и любил все же Ульяну, по-своему, по-барски любил, а эта змея извела ее, как только князь глаза закрыл…

– Извела? Мою мать! – воскликнула Татьяна.

Глаза ее загорелись огнем бешенства. Уже тогда, когда Никита заявил, что ненавидит княгиню и княжну, в сердце молодой девушки эта ненависть мужа ее матери нашла быстрый и полный отклик. В ее уме разом возникли картины ее теперешней жизни в княжеском доме в качестве «дворовой барышни» – она знала это насмешливое прозвище, данное ей в девичьей – в сравнении с тем положением, которое она занимала в этом же доме, когда была девочкой.

«У, кровопийцы!» – мелькнуло в ее голове, ее за последнее время обыкновенное мысленное восклицание по адресу княгини и княжны во время бессонных ночей.

Теперь же, когда она узнала, что княгиня, по словам Никиты, она верила – человек охотно верит тому, чему хочет – извела ее мать, чувство ненависти к ней и ее отродью, как назвал тот же Никита княжну Людмилу, получило для нее еще более реальное основание. Оно как бы узаконилось совершенным преступлением Вассы Семеновны.

– Известно, извела… Я тоже, хоть и в бегах был, однако из своих мест весточки получал исправно… Стала ее гнуть княгиня, овдовев, так гнуть да работой неволить, что Ульяна-то быстрей тонкой лучины сгорела… Вот она какова, ваша княгинюшка.

– У, кровопийцы!.. – уже вслух произнесла Таня.

– Прямое дело, кровопийцы, это ты, девушка, правильно сказала… Кровопийцы… Она, конечно, как уложила в гроб Ульяну, то зачала душу свою черную перед Господом оправлять, за тебя взялась, за своего же мужа, отродье, барышней тебя сделала… Да на радость ли…

– Уж какая радость… Сослали теперь опять в девичью…

– Знаю, и не то еще знаю…

– А что?

– Замуж тебя выдать норовят.

– Что-о-о! – громко взвизгнула Татьяна и как ужаленная вскочила с лавки.

Никита, казалось, не обратил на это внимания и спокойно продолжал, пристально, однако, смотря на дочь своей жены:

– В дальнюю вотчину… Вот оно что…

– Ну, этому не бывать… – заскрежетала зубами Татьяна.

– И я говорю, девушка, не бывать… Положись только на меня, вызволю…

– Родимый, что делать надо, все сделаю…

– Садись, – указал он ей на лавку, а сам сел рядом.

Наклонившись к самому лицу Татьяны, он стал что-то тихо говорить ей. На ее лице то выражался ужас, то злорадная улыбка. Они проговорили далеко за полночь.

VIII. Первый визит

Татьяна Берестова благополучно пробралась назад в девичью. На ее счастье, дверь позабыли запереть, и когда она осторожно проскользнула в нее, то в смежной с ее каморкой большой комнате, отведенной для ночлега дворовых девушек, все уже спали. Никто, видимо, не заметил ее отсутствия. Она тихо разделась и легла.

Заснуть, впрочем, она, конечно, не могла. После всего, только что услышанного ею от Никиты, можно ли было даже думать о сне. Голова ее горела. Кровь била в висках, и она то и дело должна была хвататься за грудь – так билось в этой груди сердце.

«А что, если все действительно сделается так, как он говорит, – неслось в голове Тани, – и тогда она успокоится, она жестоко будет отомщена. И чем она хуже княжны Людмилы? Только тем, что родилась от дворовой женщины, но в ней, видимо, нет ни капли материнской крови, как в Людмиле нет крови княгини Вассы Семеновны. Недаром они так разительно похожи друг на друга. Они дочери одного отца – князя Полторацкого, они сестры».

«Почему же, – продолжала работать ее мысль, направленная ловким Никитою, – она должна терпеть такую разницу их положения? Ей все – мне ничего. У ней общество, титул, красавец будущий жених, счастье. У меня – подневольная жизнь дворовой девушки и в будущем замужество с мужиком и отправка в дальнюю вотчину».

При одной мысли о возможности подобной отправки холодный пот покрывал все тело молодой девушки. Нервная дрожь пробегала по всем членам, и голова наливалась как бы раскаленным свинцом.

«Нет, не будет этого, не будет… – внутренне убеждала она себя, – я возьму то, что принадлежит мне по праву. Я возьму все, раз они не хотят делиться со мной добровольно. Прав мой названый отец, тысячу раз прав».

Она всю ночь не сомкнула глаз и лишь под утро забылась тревожным сном.

Шум, поднявшийся в девичьей, вывел ее из этого полузабытья или полусна. Она вскочила, наскоро оделась и умылась холодной водой из колодца. Это освежило ее. Сделав окончательно свой незатейливый туалет, она вошла в комнату княжны как ни в чем не бывало и даже приветливо поздоровалась с нею.

«Потешу ее сиятельство напоследок», – злорадно думала она.

Княжна с помощью ее оделась и вышла пить с матерью утренний чай. Татьяна Берестова удалилась к себе. Волнение ночи постепенно улеглось в ее душе. Присев к себе на кровать, она задумалась.

Ей вдруг представилось все, что говорил ей вчера Никита, до того страшным, до того невозможным, что она уже решила в своем уме, что он просто сбрехнул по злобе.

«А если это возможно? Если адский план, придуманный Никитой, действительно осуществим? Что тогда?»

В сердце молодой девушки, независимо от ее воли, закралась жалость к своей подруге.

«Она ведь не виновата! Все княгиня. Но что же делать, тут нельзя разбирать большую или меньшую вину. Пусть она без вины виновата, а все же виновата. Не пропадать же мне так, не дожидаться же, когда отправят в дальнюю вотчину».

И снова мысль о возможности подобной отправки подняла целую бурю в дуще и сердце молодой девушки.

«А может, княгиня обеспечит ее, даст приданое, и она выйдет замуж за кого-нибудь из городских, из тамбовских, за чиновника».

Мечта выйти за чиновника уже давно жила в уме Тани. С этим исходом она бы примирилась. Она не может только примириться с отправкой в дальнюю вотчину. Думы в этом роде, одна другой противоречащие, неслись в ее голове. Она сидела неподвижно, с устремленными в одну точку глазами. Она очнулась от этой задумчивости, когда ее позвали к княжне. Последняя встретила ее радостным восклицанием:

– Он приедет сегодня! Он приедет сегодня!

– Кто приедет? – не сразу поняла Татьяна.

– Князь, князь приедет… Мама ведь устроила так, чтобы нам дали знать из Лугового, когда князь сделает нам визит, сейчас нарочный оттуда был… Сказал, что сегодня… Мама приказала мне одеться получше, но вместе с тем и попроще, как будто я в домашнем платье… За этим я и позвала тебя.

– Ага… – протянула Таня.

– Что же мне надеть?

Княжна и ее подруга-служанка занялись сперва обсуждением туалета, а затем и самым туалетом, который вскоре и был окончен. Княжна осталась довольна и пошла показаться матери.

«Посмотрим, что за чудище такое заморское», – думала Татьяна Берестова, возвращаясь в девичью.

Там ожидал ее новый удар. Горничной княгини Вассы Семеновны Федосьей было вынесено приказание об отправке десяти дворовых девушек в дальний лес по ягоды. В число этих десяти была назначена и Татьяна Берестова.

Это был первый случай, чтобы Таню отправляли вместе с дворовыми девушками на общую работу. Молодая девушка до крови закусила губу. Слезы готовы были брызнуть из ее глаз, но она употребила все усилие воли, чтобы сдержаться. Она поняла: «Удалить хотят, от княжеских глаз схоронить».

Она не показала и виду, что это распоряжение княгини ее удивило, а, напротив, с неподдельной, казалось, радостью пошла вместе с остальными дворовыми девушками в дальний лес. Под этой наружной веселостью скрывался целый вулкан злобы, бушевавшей в ее груди.

«Поплатитесь вы мне, поплатитесь, – мысленно грозила она. – А я, дура, только что жалела их. У, кровопийцы!..»

Князь Сергей Сергеевич Луговой между тем действительно приехал. Он был встречен княгиней Вассой Семеновной в гостиной, с видом приема неожиданного гостя.

– Моя девочка в саду, – сказала княгиня. – Она, вероятно, сейчас прибежит. Такая егоза, не посидит на месте.

– Молодость! – глубокомысленно умозаключил князь.

Минут через десять появилась и княжна Людмила. Она тоже как бы вспыхнула от неожиданности, вбежав в гостиную, но это не помешало ей грациозно присесть князю. Княжна пригласила князя Сергея Сергеевича на террасу, куда были поданы прохладительные напитки.

День был действительно жаркий, и терраса, вся увитая вьющимися растениями и уставленная цветами, представляла из себя в доме самый прохладный уголок, тем более что построена была в северной части дома. Разговор завязался. Князь, впрочем, говорил больше один.

Он рассказывал о петербургском житье-бытье и, видимо, старался увлечь своих слушательниц и поселить в них желание самим видеть невскую столицу. В особенности он живо описывал как придворные праздники, так и праздники, даваемые обоими братьями Разумовскими.

– Празднества гетмана Кирилла Григорьевича в особенности бывают оживленны, так как на них являются и званые и незваные…

– Как, все, кто хочет? – удивилась княгиня.

– То есть, конечно, не подлый народ, а из благородных…

– Все-таки… Это должно стоить громадных денег…

– Разве есть для Разумовских громадные деньги, – усмехнулся Сергей Сергеевич.

– Да, говорят, они страшные богачи…

– Еще бы…

– И делают много добра, как слышно…

– Кирилл Григорьевич в особенности добр… Когда я уезжал из Петербурга, то весь город только и говорил о двух случаях, бывших с гетманом. У Кирилла Григорьевича, как я вам говорил, всегда и для всех был открыт стол, куда могли являться и званые и незваные. Правом этим воспользовался прошлую зиму бедный офицер, живший по тяжебным делам в Петербурге. Каждый день обедывал он у гетмана и, привыкнув наконец к дому, взошел однажды после обеда в одну из внутренних комнат, где граф играл, по обыкновению, в шахматы. Разумовский сделал ошибку в игре, офицер не мог удержаться от восклицания. Гетман остановился и спросил у бедняка, в чем состоит ошибка. Сконфуженный офицер указал на промах графа. С тех пор Разумовский, садясь играть, всегда спрашивал: «Где мой учитель?» Но недавно учитель не пришел к обеду, гетман велел навести справки, почему его не было. С трудом дознались, кто был незваный гость графа. Несчастный был болен и в крайности. Кирилл Григорьевич отправил к нему своего доктора, снабжая его лекарствами и кушаньями, и после выздоровления помог ему выиграть тяжбу и наградил деньгами.

– Ах, какой он хороший!.. – наивно воскликнула княжна Людмила.

– А ведь из простых… – заметила княгиня.

– Простой казак… – отвечал князь Сергей Сергеевич. – Другой случай еще интереснее… Прошлую зиму у Кирилла Григорьевича обедал однажды австрийский посол граф Эстергази и показывал за столом богатую табакерку, подаренную ему государыней. Все ею любовались, и табакерка обошла вокруг стола. Под конец обеда посол захотел понюхать табаку; он стал искать табакерку, но не находил ее. Все присутствующие, из которых многие были вовсе неизвестны хозяину, поставлены были этим в самое неприятное положение. Посол стал намекать на то, что табакерка украдена. Гетман тогда встал, вывернул свои карманы и громко сказал: «Господа, я подаю добрый пример, надеюсь, что все ему последуют и таким образом успокоят господина посла». Все бросились подражать графу, один только бедно одетый старичок, сидевший на отдаленном конце стола, отказался от этого и со слезами на глазах объявил, что желает наедине объясниться с гетманом. Разумовский вышел в соседнюю комнату, за ним последовал его гость, на которого со всех сторон устремились косые взгляды. Когда хозяин и старик очутились наедине, последний сказал: «Ваше сиятельство, я в крайней бедности и единственно прокармливаю себя и свое семейство вашими обедами, мне стыдно было в этом признаться перед вашими гостями, не взыщите с меня; я честный человек и живу праведным трудом». При этом он стал вынимать разную провизию из карманов. В эту минуту пришли сказать, что табакерка нашлась у посла: она провалилась между кафтаном и подкладкой. Бедняку гетман назначил пожизненный пенсион.

– Бедняжка… – протянула княжна.

– Как это благородно и великодушно… – заметила княгиня.

В разговорах время летело незаметно. Князь просидел на террасе около двух часов и, наконец, поднялся с места и начал прощаться. Княгиня пригласила его бывать запросто. Князь Сергей Сергеевич обещал воспользоваться этим любезным приглашением и уехал.

Княгиня Васса Семеновна была очень довольна его визитом. Она заметила, что молодой человек во время разговора не спускал глаз с княжны.

Победа была одержана. Оставалось только ловко повести дело, и цель будет достигнута. Ее Люда станет княгиней Луговой.

Княжна Людмила, ничего не знавшая об отправке Тани княгиней «по ягоды», тотчас побежала разыскивать свою любимицу, чтобы, во-первых, передать ей впечатление визита князя, а во-вторых, узнать, понравился ли он Тане.

«Она, наверное, подсмотрела и видела его…» – думала княжна.

Каково же было ее удивление, когда она узнала, что Таня, по распоряжению княгини, послана с остальными девушками в дальний лес.

– Мама! – вбежала она снова на террасу. – Зачем ты услала Таню в лес?.. Ведь она никогда не ходила ни по грибы, ни по ягоды с остальными девушками.

– Так просто, душечка… Я думала, что это доставит ей удовольствие… Пусть погуляет, погода такая хорошая, – сконфуженно стала оправдываться княгиня Васса Семеновна.

Княжна Людмила заметила, что поставила этим вопросом свою мать в неловкое положение, пристально поглядела на нее и замолчала. Она сообразила.

– Таня на меня так похожа… Мама не хотела, чтобы князь видел ее… Но почему же она на меня так похожа?..

Этот вопрос несколько раз уже возникал в уме княжны, но оставался без ответа и забывался. Она хотела не раз задать его матери, но какое-то странное чувство робости, не бывшее в натуре княжны, останавливало ее. И теперь вопрос этот лишь на мгновенье возник в уме молодой девушки.

Мысли о князе, о том, скоро ли он приедет, опять отодвинули на задний план все остальные вопросы, а в том числе и вопрос о причине сходства ее, княжны, с Таней. Она вышла в сад и углубилась в аллею из акаций, под сводом которых было так прохладно и так располагало к мечтам. Княжна и начала мечтать.

IX. Холопская кровь

Прошло три недели.

Князь Сергей Сергеевич зачастил своими визитами в Зиновьево. Он приезжал иногда на целые дни и в конце концов сделался своим человеком в доме княгини Полторацкой. Княгиня Васса Семеновна, сделав должное наставление своей дочери, стала оставлять ее по временам одну с князем Сергеем Сергеевичем. Княжна Людмила и князь часто гуляли по целым часам по тенистому зиновьевскому саду. При таких частых и, главное, неожиданных приездах князя, конечно, нельзя было скрыть от его глаз Татьяну Берестову.

Княгиня Васса Семеновна после первого же раза сама осудила эту свою политику, тем более что из разговора с дочерью поняла, что последней не по сердцу была эта отправка ее любимой дворовой девушки, подруги ее детства, на общую работу с другими дворовыми девушками. Княгиня решила не принимать больше мер.

«Будь что будет! Не влюбится же он в холопку».

Таню оставили в покое. Она видела князя уже несколько раз, но незаметно для него. Он произвел на нее впечатление, впечатление сильное, которое еще более увеличило ее злобу против княжны Людмилы, за которой князь явно ухаживал.

Все в доме называли уже его женихом, хотя предложения он еще не делал. Таня, однако, скрыла от княжны Людмилы свое восхищение молодым соседом и на вопрос, заданный ее госпожой после второго посещения князя, ответила деланно-холодным тоном:

– Ничего, красивый…

– Как ничего, он прелесть как хорош! – обиженно воскликнула княгиня.

– Ваш муж будет, вам и судить… Холопка я, холопий у меня вкус… – отвечала Таня.

– Ты опять!

– Что опять, ваше сиятельство?.. Я правду говорю… Вот ваш князь в вас по уши влюбился, а на меня, хоть и похожа я на вас, и посмотреть, может, не захочет…

– Ты думаешь, что он в меня влюблен?

– Конечно же… Да и в кого же ему здесь влюбиться, в окружности, кроме вас…

– Значит, и ты ему также понравишься?..

– Навряд, потому я холопка, а ему красавицу, да и княжну надо… – иронично отвечала Татьяна.

– А вот я спрошу его.

– Спросите…

– В следующий раз я позабуду носовой платок, ты мне принесешь, когда мы будем в саду. Его поближе увидишь и он тебя.

– Зачем это?