Два голоса, или поминовение

Сядешь в «девятку», и до конечной —на гору Скопус.Там ты под солнцем палящим и вечнымвстанешь, как над потопом,радугой скоротечной.Над мертвыми берегамистоит керубим меднолицый.Над Иорданом кругами —орел, белая птица.По белым холмам пророкидревними бродят путями.Ангел простер свои рукиЛоту с дочерями.Смотришь умиротвореннона белого камня до́мы.Помни огни Содома,трубы Иерихона.Ведет сынов вереницейИаков лугом зеленым.Вот Старый Город: по склонамдревних царей гробницы.Гонится за тобою,за счастьем твоим могила:в небе варшавском «юнкерсов» вояне позабыла?Глянь: «Семь сестер» у берега моря —кто обратил их в плачущий камень?Так предстают изваянием горялюди со сжатыми ртами.Дальше на север – лазурная мгла,мир нереальный, весь из стекла,и видно, какой кровавый.Там – дорога тебе легладо Варшавы.Как Висла, сотнями брызгмой взор тебя снова омоет.Радуга – вдрызг.В сумерках на Катамон вернёмся с тобою.

Средиземное море

Шумит Средиземное мореу Левантийской земли,плывут и плывут на просторевоенные корабли.Солдаты плывут, солдаты,нацелившись на людей,плывут от зари до закатастальные тела кораблей.Синь моря и неба лучитсято в золоте, то в серебре...Ужель наше счастье таитсяна Кармельгоре?Над раковиной покоянеба свод голубой,плывут корабли чередою,спешат в Европу на бой.Вовеки не будут забытывсе горести нашей земли,тяжелые волны сердитона север несут корабли.Плывут корабли на просторе,они нашу радость везут...Скажи, Средиземное море,где бе́рега тихий приют?

Мазурка Шопена

В иерусалимском переулкегрусти чуть заметные следы...Незаметно день смолкает гулкий,вечер опустился на сады,и сменяются легенды снами,полными библейской тишины,и лаванды дышат перед нами,вдосталь ароматами полны.Будто ниткой серебристой поднятмесяц к полуночным небесам,Орион с Медведицей сегоднядальний север указуют нам.И на север улетают мысли,суетливой мечутся толпой,устремляются к родимой Вислеи к моей Варшаве дорогой.Мы сидим с тобою, друг любимый,тишиной захваченные в плен...И внезапно в тишь Иерусалимаворвался с мазуркою Шопен.Хорошо играет незнакомый,сердцу очень близкий пианист,и звучит напев родного дома,серебрист и, словно детство, чист.Он мазурский, он куявский, что ли,из родимых прилетел сторон,нам о нашей неизбывной болии о радости напомнил он.Он поет о молодой невесте,он поет о конюхе больном,о глухом отчаянье предместийи о сердце страждущем моем.Бабушка не раз мазурку этув темной комнате играла мне,где казненных братьев два портретас давних лет висели на стене.Спят два брата, в кунтуши одеты,похоронены в саду родном...Неожиданно в скитаньях где-тобабушка заснула вечным сном...Тяжко-тяжело басы нависли,неуемна трель высоких нот,скоро сердце по родимой Вислевдоль лесов сосновых поплывет.Сердце, ты скитаешься по свету,ты – бродяга па пути большом,ты взволновано мазуркой этой,как скрипичным заперто ключом.Ночь полна блаженного досуга,пианист играет в поздний час...Но не слишком ли, моя подруга,эти клавиши терзают нас?

К поэзии

Весь я зеркалу уподобляюсь,злые судьбы глядят в меня,где б я ни был, я опаляюсьжаром жертвенного огня.Ты, поэзия, не ослепла,и, на крыльях своих паря,птицей фениксом встань из пепла,гневной песнею бунтаря.Пригвожденный к аду и раю,слышу – голос твой не затих,никого я не проклинаю,а бросаю вперед свой стих.Пусть судьба моя – вечная лгунья,я тебя лишь одну зову,и во мраке и в полнолуньев океане людей плыву.Был солдатом своей отчизны,жил, Икара завет храня...О, поэзия! В гущу жизнисамолетом ты сбрось меня!Боевое мое заданье —чтобы стих мой не отступал,умирающим – обещанье,для живых – боевой сигнал!

Два голоса

Антонию Слонимскому

Когда тебе приставят к горлу ножи заглянуть велят во чрево ямы,что нужно гордому, чего ещё ты ждёшь?– Отваги. Я упрямый.А если ты падёшь без страха и сомненьяи твоё сердце вырвет враг самовлюблённый,что нужно воину, чтоб умереть без стона?– Презренье.Распались кости, политые кровью,но дело живо в миллионах душ безвестных.Чем хочешь ты в их памяти воскреснуть?– Любовью.

Польским евреям

Памяти Шмуля Зигельбойма

Из городов и местечек не слышно криков страданий,повстанцы варшавского гетто смертью героев пали...Слова свои в кровь погружаю, а сердце – в безднурыданийдля вас, о евреи Польши, я, польский поэт-скиталец.Не люди, а дикие звери, бандиты в солдатских погонахвторглись, чтоб приняли муки вы, ваши дети и жены:чтобы душить вас газом, известью жечь в вагонахи надругаться над прахом расстрелянныхи сожженных.Но вы замахнулись камнем, чтоб кинуть его в злодея,который целился в дом ваш, чтобы на воздухвзлетел он...И вы умереть сумели, о сыновья Маккавеев,сражаясь без тени надежды за общее наше дело.Надо в памяти польской высечь, как на граните:общий дом наш разрушен, кровоточат наши раны,роднит нас стена расстрелов, Дахау, Освенцимроднит нас,каждый прут на решетке, каждый труп безымянный.Общим нам будет небо над разбомбленной Варшавой,после того как победу в битве кровавой добудем:каждый получит свободу, хлеба кусок и право,будет единая раса, высшая: честные люди.

Сын Польши

Сын Польши скованной и сын свободной песни,О чем я буду петь, когда сожжен мой дом!Как черный танк, прошел сентябрь, кровавый вестник.Оружья нет в руке и нет в краю родном!..Но мы освободим край вольного народа!Пылай, о сердце! Стих, ты возродись в огне,Чтоб в Польше расцвела желанная свобода,Чтоб «Варшавянка» вновь звучала по стране.Варшава, встань! Хвала твоим святым руинам!Родные камни я хотел бы целовать.О Белоруссия! Дай руку! Украина!Твой серп и молот дай, моя отчизна-мать!Свободу мы вернем, и ты, мой край, воскреснешь,И равенство взойдет сияющей звездой.Сын Польши скованной и сын свободной песни...Оружья нет в руке. С пером иду я в бой!

Древо отчаяния

I

Печально сквозь кровавый мир брести по кладбищу идей.

Древо отчаяния

И вот – зима Иерусалима:и дождь идет, и злится ветер,и редко солнца луч засветитиз туч, безжалостно гонимых,и город стародавний дивныйпредстанет в белизне строений;купаясь в зелени лучистой,купаясь в мудрости пречистой,святыни вознесут моленьяза благодатность этих ливней.Кедрона мертвая долина,оливковой горы вершина,святые, древние могилы,немым объятые молчаньем, —какою пригвожден к вам силой,каким прикован ожиданьем?Настанет час, мой прах бессильныйпоглотит вечное забвенье.Но вижу – эвкалипт могильныйздесь учит не сдаваться тленью.Его разят и дождь, и ветер,он весь дрожит в предсмертной муке,но простирает в даль столетийзеленые худые руки.Шумя ветвями, он рыдаети издает глухие стоны,убор зеленый раздираети пеплом посыпает крону,и все ж пощады он не просит —он ветви расправляет сноваи святотатственно поноситего презревшего Иегову...О дерево, познавшее страданье,мятежное в отчаянье глубоком!С тобою у меня одно дыханье —я в этом мире самый одинокий:как ты, я часто под грозой стою,и вихрь меня к земле нещадно клонит,порою сердце от ударов стонет,но выпрямляюсь снова – и пою.Не знаю, где конец наступит мой,у ног твоих я буду гнить, быть может,но ты мне пой, про боль и бунт мне пой,о эвкалипт, с родной березой схожий!

В горах Ливана

Люди! Люди! Душа больна,сердце вылечиться не может,пусть ливанская тишинамне поможет.Море. Гор голубая рать.Кедры встали семьей огромной...Мне бы с сердца шкуру содрать,что давно уже так бездомно.Тишина мне нужна, тишина,вся увенчанная небесами,чтобы стала она полна дальнейродины голосами.Пусть она потрясет меня,глубо́ка, нема, бездонна,чтоб услышал, как пала, звеня,наземь Зигмунтова колонна.

Рисунок

Край родной! что на свете мне ближе?Не уснуть, снова детство я вижу,лист беру, и в штрихах неумелыхдом растёт, палисадник и сени,утро майское в дымке сирени,травы мокрые в ландышах белых —я дарил их в день ангела маме —вот скамейка за чащей зелёной,тот же дуб – не старел он с годами —осеняет простёртою кроной.Что я слышу? Над ширью окрестнойснова благовест льётся воскресный?Солнце тонет в пылающей Висле...Ну о чём мои детские мысли?О нарциссах? Об иволге в чаще?..Семь пробило, и солнце садится,с груши сыплется цвет шелестящий,старый домик растёт на странице...Что ж так больно душе, так щемяще?

Ради чего живем

Что толку от жизни бреннойбез Моцарта и Шопена?Была бы она без Мицкевича тожегроша ломаного не дороже.Не ратую за «сонеты»или, скажем, «баллады»,сердцу поэтаприслушаться надо...К чему?.. Ну конечно, к Висле,где над водой нависливесенних березок ветки,их листья так робки и редки,но опадать им вскоревместе с листвой осокорей.На зелень взгляну, сострадая, —такая она молодая! —и слёзы блеснут во взоре.Ну а сосны, к примеру!Друзья! Ну а клёны! Клёны!Я счастлив без меры,ведь клён – зеленый.Жизнь ни черта не стоит,когда ее дух не стоек.Мы родине необходимы,вернуться, друзья, должны мы,чтоб над Вислою сосны шумели и ели,чтобы лучи горелина стали орудий, на нивах,в пролитой крови, в глазах счастливых,в мазовецких открытых просторах —и чтоб мир был нам дорог.

На Среднем Востоке

Мне не нужны Палестины,ираны, ираки, египты —кипарисов милей мне калины,березы милей эвкалиптов.Сосен, как наши, здесь нету,не те здесь тюльпаны, гвоздики, —другого пришлите поэта,чтоб вам про ливаны чирикал.Давно отшумела здесь слава,здесь клейма на всём – «Made in Britain»[9], —твое ныне слово, Варшава,ты славой бессмертной покрыта!Там ныне текут иорданы,там фермопилы и трои,там бессчетно и безымяннобезвестные гибнут герои.Там бой не смолкает жестокий,враг жжет города без пощады, —а я здесь брожу одинокийи ногти грызу от досады.Мне хоть на миг бы в Аллеи,хоть каплю из чаши их горя —не то я с тоски околеюу Средиземного моря.

War pictorial news[10]

Заботы меня связали,но я не сдаюсь покамест.Привык я уже к печали,отчаянья не пугаюсь.О, если б мне быть на фронте —а здесь одиноко, грустно...Сижу себе в «Орионе»,смотрю pictorial news’ы.Фугасы на Хамм и Эссен,на Кёльн, на Берлин, на Штутгарт!За бомбами следом – сердцемспускаюсь на парашюте,благословляю раны,благословляю руины —пусть ангелы-великаныпроносятся невредимы.Но дальше пускают метрыкаких-то глупых историй.Уйду. Надоело смертно.И буду думать о горе,оно мне скрутило нервы,нигде не дает покоя,и сердце, взяв из резерва,бросает в горнило боя!Заботы меня связали,и боль все острее, острее,привык я давно к печали...Ах, только б скорей, скорее!

Вечером

Тоска, черт возьми, кручина,как липкая паутина,так душу порой оплетает, —ни тяжкий вздох, ни проклятья,ни дружеское рукопожатье,ни вид этих нив зеленых,ни взгляд, в себя устремленный, —ничто уж не помогает.Ни то, что там, над дорогой,увижу жестокие звезды...И звезды мне не помогут!Грустные, ночью поздней,беззвучно вспыхнув сначала,на дно упадут бокалаи выпьют бокал до дна...И будет ночь холодна,и кто-то окликнет тихо,мне Родину голос напомнит!Тихий в безмолвии комнат,я в тишину скачусьи в камень вдруг превращусь...Молчание мне поможет,и камень, что сверху положат,могильный, и холод, которым дышутак долго...О чем я пишу?!

Палестинские пейзажи

I В горах Иудеи

Белые горы Иудеисловно немые курганы,тучи над ними сереют —овцы Ливана.Бродят верблюды, как овцы,мирно по мертвым руинам,к мертвым шагают колодцамза бедуином.Мрачный, бездомный блуждаю,горечь разлита в эфире.Я и лазурь неживая —лишние в мире.Прошлое глухо и немо,и кипарисов сверканье —словно в печальной поэмезнак восклицанья.

II Нагария

Вблизи Нагарии, чуть вправос дороги иерусалимской,незыблем, как римское право,стоит акведук римский,воздвигнутый цезаря волей,что делает люд рабами,когда средь пожаров и воплейрухнули стены Храма.Укором иль похвалою,он встал и стоит, дряхлея...А Рим пребудет – водоюдля Галилеи.Скрываются в дальней далии пальмы, и арки, тая...– Куда же ты, путник? – Развалинвеличие я спасаю.

III Закат на Мёртвом море

Над Мертвым морем закатыгибель пророчат тучам —замкам воздушным, крылатым,сказочным кручам.Сожжет огнем их, расплавит —пламень заката неистов.Сжег он Содом кровавый,город убийства.Истории злым ураганомстерты Содом и Гоморра,и обрастают бурьяноммертвые горы.О, странник, не мешкай в прохладе,во мраке небес и истории:суд совершить тебе надо,шаг свой ускорить!

Монте-Кассино

Край наш растоптан армадою адской,в щепки разбиты столбы на границе...Маршем Кресовой, маршем Карпатской —так наступление наше вершится.Наши границы? – ищи под ногами,в грохоте танков, среди канонады.Так нас учили сражаться с врагамипредки-изгнанники, предки-солдаты.Маршем Карпатской, маршем Кресовой;скачкою конной, движением пешим...Враг не уйдёт от расплаты суровой —пусть он силён и оружьем увешан.Маршем Кресовой, маршем Карпатской,с грохотом движутся наши машины...Поговорим мы с врагом посолдатскив Монте-Кассино! В Монте-Кассино!Те, кто погибнет в прекрасной Италии,лягут в могилы. Судьбина такая.А остальные – двинутся далее,наши границы передвигая.Наши границы? – «покуда мы живы»,с нами, на этих нагорьях чужбины.Гневно, кроваво идём под разрывы.Наши границы – в Монте-Кассино.

«63»

Уяздовская аллея, где ж ты?Есть Голгофа, аллеи – нету.Я черчу аллею Надеждыи мост Победы.Урбанистом я не был сроду,с кирпичом не имел я дела,но домчаться бы вещему словук тебе, Неподлегла!Пусть вернутся улицам лица,пусть посмотрят с прежним величьемКраковское и Валицув,Круча, Вильча,пусть разбитый лоб Жолибожаотдохнет на груди Средьместья,и вампиры шепчут: «О боже!Наконец-то?!»И, зарубленный, встанет Мокотув,Прага встанет – в пепле лежала...Воля встанет, встанет Охота,и орлиные крылья к полетурасправит Варшава!

Могилы

Поле – густой ячмень да овес,полоска с жиденьким ржи покровом...Это было от города в паре верст,близ тихого бора соснового.Там невысокий холм был —кучка сосен в дебрях малины.Щенки, как мы пели хором:«Стрелковая – в бой, дружина!»Конспираторы (уж в карцере сижено!),семиклассники, шелапуты,о повстанцах мы пели возвышенно:о сразивших их пулях,о сдавивших их путах.Это было перед прошлой войной...В пятнадцать лет что малец успел?Хоть петь и было запрещено,повстанцы в могилах – но «Стрелок» наш пел.Мы крали у немцев винтовки,шел девятьсот пятнадцатый год.Это было под сеньюОльшины Гроховской —хмурый в дни те над городомнависал небосвод.А после, снова и снова —сколько лет, сколько крови и смерти!Вповалку лежит под Ястковомполовина полка четвертогос пулей в сердце.А позже – Волынь, Кошищи,кресты берёзовые, могилы новые.пожарища и пепелища,леса сосновые…Знаю: ширь варшавских бульваровмогилы покрыли.О весне посреди заваловлюди забыли.В прекрасной Варшаве, кровью залитой,если мне хватит силы,я склонюсь к мостовой, к кровавым плитам,и поцелую могилы.Знаю – здесь могилы все те же,что под Слупном, под Боровицами...Но как ни ломай нас,не можем сломиться мы,навсегда останемся прежними!Могилы, могилы, могилы —Мехов, и Ястков, и Нарвик…Много надобно кровии много надобно силы,чтоб вернуться на Вислу и Нарев.

Сентябрьское солнце

Снова в Польшу вернусь я – там груши и сливыв сентябре будут падать с тяжелых ветвей,но под солнцем сентябрьским не буду счастливым,никогда не расстанусь я с болью моей.Это солнце, висевшее над горизонтоми дававшее благословенье врагам, —это солнце нас било грохочущим фронтом,посылало снаряды фашистские нам.Не застряли их танки в иссохших болотах,самолетов их гул не смолкал никогда.Моточасти – быстрее нашей польской пехоты,и пылали оставленные города...Солнце!Остановил его кто-то когда-то?Почему ж над Варшавой не меркло оно?Солнце жгло и слепило героясолдатана пути боевом, где от дыма черно.Помню: огненным шаром оно над Варшавой,и над Кутно, и над Вестерплятте стоит,и восходит кроваво, и заходит кроваво,словно бедствий земных его радует вид.И с тех пор вижу солнце всегда не иначекак набухшее гневом, и сверкает онов дымном пламени мужества, в горестном плаче,темной кровью отчаяния обагрено.О сентябрь! Ты минуешь кровавою датой,наш закон и свобода растопчут змею.Может быть, во враге вновь откроем мы братаи победа в одну приведет нас семью, —но сентябрьское солнце тех дней, тех страданий,нашей крови и славы, повитой огнем,будет проклято в песнях, легендах, сказаньях,поколения не позабудут о нем.

Торжище

Плачь, моя муза-красавица,утешительница печальных!Сердце мое разрываетсяв странах чужих и дальних.Шторм качает моё жилищевздохом яростным, сердца грохотом,разум шепчет: «Держись, дружище!»,ну а сердце: «А что, что потом?»Словно рабыня нагая,на рынке мы все безусловно.Истории бич стегает,в устах замирает слово.«Сколько?» – цедят воротилы,история-сводня – проворна,а все же мы – Фермопилы,рев пушек и рокот моторный!Мы, Винкельриды Европы,первыми призваны к бою,мы острия вражьих копийостановили собою.Воют вокруг гиены,торг исторгает рёв, иникто не узнает ценынаших имен и крови.Наденут на нас вериги —что те владыки, что эти,а мы всё взыскуем Книги,что учит жизни и смерти,и замки, и рыцари в латахиз Свитязи встанут к свету,и Колокол грянет набатом,на всю планету,И землю промерят шагамиполки, из мёртвых восставши...Солдаты отчизны! Пребудет с вамиодна поэзия наша.

Homo Sapiens

Вдоль мрачных стен по мрачным норам,как будто стаи крыс гонимых,волна к волне людское мореот страха жмётся на руинах.Встают незрячие бродяги,пригнутся долу, снова лягут,грозя, хрипят в небесный купол,мол, всё равно – что смерть, что голод,и, проклиная бедность голойземли, опять бредут по трупами тают в горизонте тусклом...Я, мстительный пилот, лечу к ним,буравит ночь прожектор сердца,слова-фугасы, бомбы-строкишвыряю в светомаскировку,как тот Четвёртый всадник смерти.Вначале бомбу в мрак Берлиназа тяжесть преступлений кину,за танковый удар по сёлам,за хищный шабаш над Варшавой,за пепелища и кровавыйпоток. Я отвращенья полонк высокомерью супостатов,поправших имя человека, —лети же, бомба, в их blackout’ы[11],пусть сна не ведают вовеки.Вторая бомба – в прах Катыни!Пусть наши рыцари восстанут,свидетельствуя каждой раной,что кровь невинных не остынет,она пролита палачамив чужие, чёрствые, без всходовполя забвенья и молчаньяза братство, равенство, свободу.А третья бомба – в тех кто верит,что можно армии без мерывооружать, стравлять народы,сгребая золотые всходы,чтоб новые замыслить войны,чтоб заковать в броню солдата.Я бью в них, гневный и спокойный.Не надо золота. Кровь свята.Ещё один фугас в запаседо времени, когда угаснетпожар войны и близок станетДень Гнева, светомаскировкойукроют совесть...Сгинут страныв напёрстках олигархов ловких.Когда в толпе уже не будетпо-польски слышно ни полслова,пусть бомба боли все основывзорвёт, как Иерихона трубы,пучину совести вздымая,чтоб на земного шара скальпеподнялся против негодяевспокойный, добрый – Ноmо Sapiens.

II

Mais si. Parlez d 'amour car tout le reste est crime.

Louis Aragon[12]

Прилив

Падали звёзды в пропасть прибоя,в пене морской догорая.Сердце тебе я нынче открою —это прилив, дорогая!Месяц по морю – помнишь тот вечер? —двинулся вброд, напрямую;волны, как будто тщетные речи,попусту гибли, тоскуя,волны катились и пропадали —вроде любви нелепой,и равнодушно звёзды слеталис равнодушного неба.Чувство твоё угасало до срока —сгублено, словно чахоткой;и горевал я о доле жестокой,жизни любви короткой.Чувство во мне возрастало упрямо,сердце терзая и раня, —стало подобно чудному храму,где уже шло отпеванье.Сгинули ночью глухонемою,стихли признаний звуки.Ты – не со мною. Ты – не со мною.И не сплетутся руки.Волны о берег яростно били,злился вечерний ветер.честными были мы, грустными были,были одни на свете.Рядом стояли. Вместе молчали.Нежность касаний – чудо...Я о разлуке забыл и печали —и вспоминать не буду!Помню любовь я. С нею в сравненьеморе и звёзды – малость!Мне она светит. Это свеченье —всё, что со мной осталось.С этой любовью всё мне подвластно —вышнее и земное,грозные волны пламенных, страстныхстрок, не написанных мною.Звёздный напиток – горький, дурманный —пью я сегодня, рыдая.Волны всё шепчут «люблю» неустанно.Это прилив, дорогая!

Сон

Выключил лампу. Снова зажег.Ночи бессонные ветром полны.Нервы сгустились в безумный комок.Сердце колотится, бьется в тревоге,Ночью бессонной вижу я сны.Это невроз, коньяк иль хамсин,Иль от всего я, как факел, горю?Сон, полный ярких, тревожных картин,Сон мой слепящий тебе я дарю.Иерусалим. Тихий дворик. Стена.Голые камни. Как много здесь дня!Ветви листвой одела весна.Тонкая вишня цветами полна.Ты в изумленье! То деревце – я!Ты лишь взглянула – и через мигВетер безумный ворвался во двор,Хрупкое деревце тут же настиг,Вырвал его, в камни жесткие вбил,Листья, цветы превратив в грязный сор.Листика нет, ни цветка. Только ствол,Знаю, что были недавно они.Будто бы вихрь по саду прошёл,Весь он трухою осыпан и гол.Где же листва? Хоть слезу оброни.Фрейд! Для чего мне теперь твой совет?Что мне до истин, что знал много лет?!Сердце болит. Ведь тебя уже нет.Есть только ветер, хамсин, алкоголь.Слово, явись! Вновь пылаю в огне.Волны поэзии, хлыньте ко мне!Вот и опять превратилось во прахТо, что когда-то было в мечтахМаем цветущим в сияющем сне.

Warum?[13]

Нет больше слов. Ни одного...А было их – не сосчитать.Откуда ж радость? Отчеготак страшно за нее опять?Опять, как много дней назад,трепещет сердце ночь и день,и слёзы блещут и кипят,как наша польская сирень!И нежность вновь. И моря шум.И молчаливый лунный свет.На шумановское «Warum?»«Люблю...» – чуть слышный твой ответ.И нужно ль было столько муки столько вспышек грозовых,когда прикосновенье руктак много значит для двоих?

Малярия

Петухи распевают, часы отбивают,малярия хинином ноет.Снится мне, что ты мертвая, неживая,но идешь со счастливым, со мною.«Неужели мертва ты? Спаси меня, милая!Расскажи мне, достанет ли мочицеловать меня с тою же чудною силою,что и в тысяча и одной ночи?Душу я потеряю, два созвездия с неюи цветок джакаранды дивный...»(Болен я, это знаю и брежу во сне я,а во сне я такой наивный.)Обращает ко мне свое личико ангельское,словно не умирала, родная,и тихонько «My darling...»[14] мне шепчет по-а́нглийски,почему не попольски – не знаю.Петухи распевают, часы отбивают.Никому их ударов не нужно.Ах, нужны были сны в забытьи от хининас маляриею ноющей, нудной.

Аитиосеинее стихотворение

Хамсин налетел, засыпав глаза, раньше,чем листья акаций увяли.«Es kommt der Herbst»[15], – герр доктор сказал,но спорить мы с ним не стали.Не сразу становится сочным плод,а дерево – толще и выше.Любимая, я уже пятый годшум тополей не слышу.В душе моей вечный весенний шум,поет он, гудит, нарастает.Так чувствовал Шуман, помнишь «Warum?»,так и любовь созревает.Осень? Листва желтизною горит?Жизнь? И она уходит до срока...Позволь мне выпить, черт побери,и, выпив, вздохнуть глубоко.И пусть моя песня средь бурь и гроззвучит, печали не зная!Букет душистых весенних розтебе принесу я, родная.Ты глянешь в лицо мне, улыбкой лучась,полна чарующей силы,и даже твои морщинки у глазмне дороги будут и милы.

Происшествие с музыкой

Хоть и была очарована чудом —Моцарта розовым скерцо,шутку душа поняла – и откудаболь эта колкая в сердце.Через минуту-другую из мракаплыло адажио жалоб,звёздной гармонией, магией largo[16]струны души дрожали.Тут же смычки демонически остроосвободились от груза.Гофман из Гданьска и граф Калиостровышли во фраках кургузых,черной повязкой глаза завязали,взяли под белые руки,чтобы вести посреди истязанийк новой неведомой муке.Хочет душа убежать от потокамузыки – тщетны потуги,режут и режут смычки con fuoco[17],Куклу заводят по кругу...Время из темы Кукле исчезнуть —слушатель ждет напрасно,в сердце – фермата тоски, порезысочатся красным.

Скорпион

Астрономию я изучалпо звездам Иерусалима,я их подсчитывал и получалв сумме тебя, любимая.По вечерам в голубой вышине,украшен звездной короной,астроном лунноокий показывал мнесозвездие Скорпиона.И поклонялся я звездным мирам,лирик и оккультист:твоя улыбка мне чудилась там,где свет их особенно чист.Но как-то так получилось у нас,что месяц тебя я не видел.Звезды зажглись – шар лунный погас.словно на звезды в обиде.Я шел куда-то. Был пьян слегка.И ни одно из созвездийне нравилось мне. Ты была далека,я думать не смел о твоем приезде.Впервые очнувшись от смутных снов,душа содрогнулась от стона:больше не было в сердце стихов,а в небесах Скорпиона.Враждебным созвездием ранен я был,оно меня отравило,и сколько б ни требовал я, ни просил —все бесполезно было.

Письмо без адреса

Ожидание... Небо Иерусалима...Ничего не осталось мне от любимой.Не знаю даже (а старость все ближе!),увижу ли Лондон, тебя увижу ль?С утра коньяк, тоска, малярия,все реже звучит это имя – Мария.Твоя фотография – спутник мой,жить по-другому теперь нет мочи:я каждый день говорю с тобой —с добрым утром, спокойной ночи.Открываю коробку – копилку минут,канувших в вечность. Все пусто и немо.Цветы сухие и стеклышки тут —поэма!Ты стеклышки эти бросала в окно,чтоб канули в бездну они... А нынедождь за окном, на душе темно —пустыня.А эти цветы и засохший листиз писем, сожженных перед отъездом...Смотрю, лирический оккультист,в звездную бездну:где ж Скорпион,и где же ты?Окончена поэма,оборвались мечты...Каждый день по авиапочтеписал бы утром: «День добрый, родная»,писал бы вечером: «Спокойной ночи»...Но почта пропадает, и я пропадаю.