Полное собрание стихотворений

LXIV

Что избавление должно прийти,Я чувствую, не ведая, откуда.Целуя образ, я молил: «Прости!Не верю я и знаю – это худо,Но ведь Тебе легко меня спасти:О, дай мне знак, о, только сделай чудо,Теперь, сейчас, до наступленья дня, —Хоть маленькое чудо для меня!»

LXV

Миссионер для обращенья Кости,Ученый поп, был приглашен отцом:Он приходил к нам по субботам в гости;В лиловой рясе с золотым крестом.Пить чай умел, в беседах, чуждых злости,Лоб вытирая шелковым платком,С баранками и сливками так вкусноИ Дарвина опровергал искусно.

LXVI

И спорам их о Боге без концаЯ с жадностью внимал, дохнуть не смея:Доказывал он Промысел Творца,И, объясняя книги Моисея,С приятной тихой важностью лицаЦитатами из книг ученых сея,По поводу Адама говорилОн о строеньи черепа горилл.

LXVII

Но дерзкого неверья злое семяВ душе моей росло: я помню, разНаш батюшка в гимназии, в то времяК принятью Тайн Святых готовя класс,Моих сомнений увеличил бремя:Смутил меня о грешнике рассказ,Вкусившем недостойно от Причастья:Я слушал, полон жадного участья.

LXVIII

Как Тайнами Христовыми сожжен,Язык его лукавый был раздвоенИ в трепетное жало превращен...Я был, как этот грешник, недостоин;В кощунственные мысли погружен,Я ждал беды, угрюм и беспокоен,И, веря, что меня накажет Бoг,Раскаяться хотел я и не мог.

LXIX

С непобедимым трепетом боязниОб исповеди думал, и тоскаМне грызла сердце, холод неприязниВнушал один лишь вид духовника:Я представлял весь ужас этой казниИ чувствовал, как вместо языкаВо рту моем шипело и дрожалоЗмеиное раздвоенное жало.

LXX

Но вышло все так просто, без чудес,Что я почти жалел о том, и с шумомВесенних вод напев «Христос воскрес»Теперь в молчанье слушал я угрюмом:Веселый праздник для меня исчез, —Уже ни Пасха белая с изюмом,Ни с розаном, нежны и горячи,Не радовали сердце куличи.

LXXI

Я с нянею пошел на балаганы:Здесь ныла флейта, и пищал фагот,И с бубнами гудели барабаны.До тошноты мне гадок был народ:Фабричные с гармониками, пьяныйИх смех, яйцом пасхальным полный рот,Самодовольство праздничного вида, —Все для меня – уродство и обида.

LXXII

А в тучках – нежен золотой апрель.Царицын Луг уж пылен был и жарок;Скрипя колеса вертят карусель,И к облакам ликующих кухарокВозносит в небо пестрая качель:В лазури цвет платков их желтых ярок...И безобразье вечное людейРождает скорбь и злость в душе моей.

LXXIII

И благовест колоколов победный,Как приговор таинственный, гудел...Я в эти дни, к прискорбью мамы бедной,Как будто в злой болезни, похудел:По комнатам, как тень, слонялся, бледныйИ нелюдимый, плохо спал и ел,И спрашивала мать меня пороюВ отчаянье: «Мой мальчик, что с тобою?..»

LXXIV

Но я молчал, стыдился дум моих,Лишь изредка, не говоря ни слова,К ней подходил, беспомощен и тих,И маленьким, не думающим сноваЯ делался от ласк ее простых,Когда она, жалея, как больного,И мудрое безмолвие храня,С улыбкою баюкала меня.

LXXV

Спасителем моим Елагин милыйБыл, как всегда: экзамены прошли,И, как покойник, вставший из могилы,Я свежестью дышал сырой земли,От солнца щурился, больной и хилый,Но радовали в море корабли,Знакомый пруд, и ледник, и дорожкаМеж грядками душистого горошка.

LXXVI

Все трогало меня почти до слез —С полупрозрачной зеленью опушкаИ первый шелест молодых берез,И вещая унылая кукушка,И дряхлая подруга детских грез —Родная ива, милая старушка,И дачный вкус парного молока,И теплые живые облака.

LXXVII

Катались мы на лодке с братом Сашей:Покинув весла, зонтик дождевойМы ставили, как парус, в лодке нашей;Казался купол неба над водойЛазурной опрокинутою чашей,И на пустынной отмели поройС гниющим остовом ладьи рыбачьейКартофель мы пекли в золе горячей.

LXXVIII

Закусывая парой огурцовИ слушая великое молчаньеЗеркальных вод и медленных коровПротяжное унылое мычанье,И в стеблях желтых водяных цветовЛенивых струек слабое журчанье, —Я все мои грамматики забыл,Не думал, есть ли Бог, и счастлив был.

LXXIX

Скучать в домашней церкви за обеднейПо праздникам в Елагинский дворецВодили нас; я помню, в арке среднейМеж ангелами реял Бог Отец.Но суетных мой ум был полон бредней,Я думал: службе скоро ли конец?Смотрел, как небо в перистых волокнахВысоких туч блестит в открытых окнах.

LXXX

Крик ласточек сквозь пение псалмов,Шумящие под свежим ветром клены,Дыхание сиреневых кустов, —Все манит прочь из церкви в сад зеленый,И кажется мне страшным лик ХристовСквозь зарево свечей во мгле иконы:Любовью, чуждой Богу, мир любя,Язычником я чувствовал себя.

LXXXI

И в этой церкви раз в толпе воскресной,Среди девиц уродливых и дам,Увидел профиль девушки прелестной,Смотрел я жадно, волю дав очам:Мне было все в ней тайною чудесной,Подобной райским непонятным снам,И я в благоговенье не заметил,Цвет глаз ее был темен или светел.

LXXXII

Лишь смутно помню, что она былаВся в белом кружеве; глубокой теньюРесниц и томной бледностью челаЯ изумлен и предан был смятенью:Казалась мне, воздушна и бела,Она принцессой Белою Сиренью,Окутанною в сказочный туман.Тайком невинный начался роман.

LXXXIII

И образ твой, елагинская фея,Доныне сердцу памятен и мил;Там, где к пруду спускается аллея,За белым платьем иногда следилИ прятался я, подойти не смея;Ни разу в жизни с ней не говорил,Любви неопытную душу предал,Хоть имени возлюбленной не ведал.

LXXXIV

Когда в затишье знойных вечеровГармоника кухарок собиралаВ конюшню – царство важных кучеров,И в облаках был нежный цвет коралла,С толпою неуклюжих юнкеровВ крокет моя владычица игралаИ бегала, смеялась громче всех:Доныне в сердце – этот милый смех.

LXXXV

И, крадучись, как вор, к решетке садаЗа дачей, где она жила, тайкомЯ подходил, и было мне отрадаСмотреть на ветхий деревянный дом,Хотя мешала пыльная оградаКустов колючих; к тем, кто с ней знаком,Я завистью был жгучей пожираем,И садик бедный мне казался раем.

LXXXVI

Но холод жизни ранний цвет убил,И все, что было мне еще неясно,Что я в душе лелеял и хранил,Едва родившись, умерло безгласно, —И никогда я больше не любилТак пламенно, так нежно и напрасно,Как в тех мечтах, погибших навсегдаБез имени, без звука, без следа...

LXXXVII

Мы в сердце вечную таим измену:Уж привлекал внимание моеИной предмет: однажды прачку ЛенуЯ увидал, стиравшую белье:Я помню мыла тающую пену,Когда сквозь пар смотрел я на нее,Румяную, с веснушками, с глазамиПочти без мысли, с голыми руками.

LXXXVIII

А в прачешной и в кухне был пожарСияния вечернего: блеснулиВедро, кофейник, яркий самовар,Зрачки кота, дремавшего на стуле,И полымем объятые, как жар,Кругом на полках медные кастрюли;И Лена, вся здоровием дыша,Была в огне заката хороша.

LXXXIX

И весело мне было рядом с нею:Под нежным солнцем в тонких завиткахКоротеньких волос я видел шеюИ ямочки на розовых локтях.Хотя любил я сказочную фею,Но эта баба с утюгом в руках,Богиня синьки, мыла и крахмала,Мое воображенье занимала.

ХС

Зачем ты дал нам две души, Господь?Друг друга ненавидя и страдая,Напрасно в людях спорят дух и плоть,Любовь небесная, любовь земная:Одна другой не может побороть.С Владыкой Тьмы враждует Ангел рая:Кому из них я первенство отдам,Кто победит меня, – не знаю сам.

XCI

Не смейся же, читатель благосклонный,Что мы с тобой нежданно перешлиОт прачки Лены с барышней-МадоннойК противоречьям неба и земли:Один закон владеет непреклонныйСозвездьями, горящими вдали,С их правильным восходом и закатомИ силой, движущей незримый атом.

XCII

Так сразу я в двух женщин был влюблен:Мне самому казалось это диким...Уже тогда, с младенческих времен,Лукавым духом, Янусом двуликим,Неопытный мой ум был соблазнен,И с этих пор я с ужасом великимВсю жизнь внимал, как с Богом спорит бес,Дух грешной плоти с ангелом небес.

XCIII

Тот узел Гордиев чей меч разрубит?О, если бы решить я только мог.Кого душа моя сильнее любит,Кто сердцу ближе: Демон или Бог!Их двойственный соблазн меня погубит:Я все еще стою меж двух дорог,И с прачкой Леной борется богиня —С кощунством вечным – вечная святыня.

ХСIV

Я осенью в тот год увидел Крым:Казался край далекий сном волшебным.Я не из тех, кому приятен дымОтечества, и был всегда целебнымМне путь далекий к небесам иным.Отец мой ехал по делам служебным;Его давно уже молила матьМеня с собой на южный берег взять.

XCV

Из царства моха, кочек и рябиныПерелетел я в дремлющий аулВ уютной неге солнечной долины;Мне яркий месяц в очи заглянул;В тиши ночной таинственной пучиныЯ полюбил многоголосый гул,Смотрел, как в небе серебрится топольИ при луне белеет Севастополь.

XCVI

Там, где шумят немолчные валы,Где вознеслись над морем великаны —Из черного базальта две скалы,И стелются над пропастью туманы,Где реют с хищным клекотом орлы,Был некогда великий храм Дианы, —Там ныне мрачный и глухой пустырь,А рядом – крест и бедный монастырь.

XCVII

В обители Георгия СвятогоЗдесь иноки нашли себе приют,Но по ночам на мысе диком сноваКолонны храма белого встают —Языческие призраки былого,И волны гимн торжественный поют...Там я бродил, и сердце грустью ныло,А колокол вдали звучал уныло.

XCVIII

О, боги древности, я чуял вас,Когда в безмолвной и печальной тризнеСюда ваш рой слетал в предзвездный час:Казалось мне, – в иной далекой жизниЯ с вами здесь бывал уже не разИ ныне вновь пришел к моей отчизне;С виденьями богов наединеИ сладостно, и страшно было мне...

XCIХ

Обвеян прелестью твоей, Эллада,В какие был я думы погружен,Чему душа была безумно рада,Когда горел полдневный небосклонИ волн дышала вечная прохладаНа высоте меж греческих колоннТой полукруглой маленькой верандыНад рощами тенистой Ореанды.

С

Там я любил по целым дням мечтать:В благоуханье мяты и шафранаИ в яркости твоей, морская гладь,И в бледной дымке знойного тумана, —Во всей природе южной – благодатьВеликого языческого Пана.О, древний бог, под сенью рощ твоихСложил я первый неумелый стих.

CI

Но долго я скрывал подруги тайной,Стыдливой Музы, нежные грехи:Хромой сонет о бледной розе чайнойВосторженной был полон чепухи.Но, музыкою рифм необычайнойЯ упивался: глупые стихиКазались мне пределом совершенства,И я над ними плакал от блаженства.

CII

Я Пушкину бесстыдно подражал,Но, ослеплен туманом романтизма,В «Онегине» я только рифм искал:Нужна была мне сказочная призма —Луна и пурпур зорь, и груды скал;Мятежный Пушкин, полный байронизмаИ пышных грез, мне нравился тогда,Каким он был в двадцатые года.

CIII

Я пел коварных дев, красы ЭдемаИ соловья над розой при луне,И лучшую из тайных роз гарема,Тебя, которой бредил я во снеИ наяву, о, милая Зарема.Стихи журчали, и казалось мне,Что мой напев был полон неги райской,Как лепет твой, фонтан Бахчисарайский!

CIV

Я не люблю родных моих, друзьяМне чужды, брак – тяжелая обуза.В томительной пустыне бытияГонимая отверженная Муза —Единственная спутница моя.И более надежного союзаНет на земле: с младенчества храня,Она, как мать, лелеяла меня.

CV

Не ведали мы с нею шумной славы,Но в дни унынья ты была со мной,Богиня кроткая, в тени дубравыИли у вод, объятых тишиной,Где сонные благоухают травы,Ждала меня с улыбкой неземной,Таинственною прелестью дышалаИ ласкою невинной утешала.

CVI

И был в чертах прекрасного лицаГлубокий след божественной печали.Лавровой тенью гордого венцаТвоей главы друзья не увенчали.Ты слышала и брань и суд глупца,Сообщников немногих мы встречали.Но, совершая долг своим путем,Всегда мы шли и до конца пойдем.

СVII

С тобой не страшен ночи мрак беззвездный:Направь мои неверные стопы.Над пропастью цветы тебе любезны,Растущие не на путях толпы,И ты ведешь меня по краю бездныНа узкие необщие тропы,Откуда виден отблеск на вершинахЗари, еще неведомой в долинах.

CVIII

Пусть годы память обо мне сотрут,Слезой умильной юноши и девыНе осветят мой незаметный труд,Пусть не дано взошедшие посевыОчам моим увидеть и замрутБез отклика негромкие напевы:Я сердцем чист, я делал все, что мог, —Тебя, о, Муза, оправдает Бог.

CIX

Мы не нашли в сердцах людей ответа,Но только бы он до конца горел,Огонь, которым жизнь моя согрета, —Недаром я любил, страдал и пел.Благословен святой удел поэта,Благословен изгнанников удел,Мой угол бедный, тихая лампада —Моих ночей и тайных слез отрада.

СХ

Когда я с Музой начинал мой путьИ ждал победы, дерзостен и молод,Как страшно было в Лете потонуть,Как мучил славы ненасытный голод!Но в тридцать лет ровнее дышит грудь,Сулит покой нам Леты вечный холод:Отрада есть в ее ночной волне, —В молчании, в забвенье, в тишине...

CXI

А может быть и то: под слоем пылиМеж тех, чьи книги только мышь грызет,Кого давно на чердаке забыли,Историк важный и меня найдетИ песнь мою о стародавней былиС улыбкою внимательной прочтет,И гордую в изгнании суровомПомянет Музу нашу добрым словом.

CXII

Теперь с тобой прощаясь, мы почтим,Богиня, ту, что тихо спит во гробе,Кто ангелом-хранителем твоимБыла во мраке, холоде и злобе.Возлюбленную тень благословим:Вы были мне заступницами обе,И верую, что в час последний вновьМеня спасет великая любовь.

CXIII

Ты в горестный и страшный час, родная,Придешь ко мне не с горестным лицом,Не слабая, не жалкая, больная,Такой, как ты была перед концом,Но с девственной улыбкой, молодая,С торжественно сияющим венцом,Меня в преддверье новой жизни встретишьИ радостно на мой призыв ответишь.

СХIV

Сотрешь с чела в предсмертной тишинеХолодный пот моей последней муки.Чтоб слаще мне спалось в могильном сне,Баюкая, на любящие рукиВозьмешь меня и тихо скажешь мне:«Не бойся же, – нет смерти, нет разлуки.Тебе я песню прежнюю спою, —Усни, мой мальчик, баюшки-баю».

CXV

Великого обета не нарушу:О, мама, скоро я к тебе приду!Как погибающий пловец – на сушу,Стремлюсь к тебе и радуюсь, и жду:Душа обнимет родственную душу,В твоих чертах любимых я найду, —Как разрешишь ты все земные узы, —Черты моей богини, вечной Музы.

Середина – конец 1890-х годов

Стихотворения разных лет

Лирика

Царство божие

Сам Христос молитвой благодатнойНас учил: в ней голос сердцу внятный,Дышит в ней святой любовью все,И звучит, победу возвещая,Как призыв, надежда дорогая:Да приидет царствие Твое!Будет все, во что мы верим, други,И мечи перекуют на плуги,И земля, тонущая в крови,Позабудет яростные битвы,И в одну сольются все молитвы:Да приидет царствие любви!Пусть природа нам отдаст покорно,Повинуясь мысли чудотворной,Все богатства тайные свои,Пусть сольется с творчеством познаньяС красотою – истины сиянье,Чтоб прославить царствие любви.И тогда стекутся все народыПод священным знаменем свободыВспомнить братство древнее свое,И насилье будет им ненужно,И семья людей воскликнет дружно:Да приидет царствие Твое!Но пока... ужели беззащитнойЖертвой зла и смерти ненасытной,Старой лжи не в силах побороть,Ляжем мы, как мертвые ступени,Под шаги грядущих поколенийВ царство вечное Твое, Господь?..Разум полон вечного сомненья.Но безумно жаждет обновленьяСердце, сердце бедное мое.И пока не перестанет биться,Будет страстно верить и молиться:«Да приидет царствие Твое!»

1 марта 1882, <1894>

Мудрецу

Речью уверенной, чуждой сомнения,В смерти, мудрец, ты сулишь мне покойИ нескончаемый отдых забвения,Сладостный отдых во тьме гробовой.«Смерть, – говоришь ты, – глаза утомленныеНам благотворной рукою смежит,Смерть убаюкает думы бессонные,Смерть наше горе навек усыпит».Знай же, мудрец, той мечте обольстительнойВсю мою веру я в жертву принес;Но подымается с болью мучительной,С прежнею болью упрямый вопрос:Что, если, там, за безмолвной могилою,Нам ни на миг не давая уснуть,Те же мученья, но с новою силоюБудут впиваться в усталую грудь?Что, если, вырвав из мрака ничтожногоДушу, бессмертную душу мою,Не потушу я сознанья тревожного,Жгучей тоски я ничем не убью?Буду о смерти мольбой бесполезноюЯ к безучастной природе взывать, —Но отовсюду холодною бездноюБудет упрямая вечность зиять,Вечность унылая, вечность бесцельная,Вечность томленья и мук без конца,Где не уснет моя скорбь беспредельнаяИ не изменится воля Творца;А надо мной в красоте оскорбительнойБудет злорадное небо сиять,Звездные очи улыбкой презрительнойБудут на стоны мои отвечать...Нет, перед страхом немой бесконечностиРазум твой гордый бессилен, мудрец...О, беспощадные призраки вечности,Кто же вас вырвет из наших сердец?

<1883>

Мрамор

Сонет

Ваятель видел сон: дыханье затаив,Казалося, глядит он, жаждой истомленный,Как весь из мрамора, пустынно молчалив,Возносится хребет в лазури распаленной.На нем – ни ручейка, ни муравы зеленой;Но млеет и горит искрящийся отлив...Он им любуется, художник упоенный,Про жажду он забыл, и в муках он счастлив...Тоскующий певец, ни мира, ни свободыСебе ты вымолить не можешь у природы;Ее краса и блеск души не утолят.Но, стройных образов ваятель вдохновенный,И в муках перед ней восторгом ты объят:Она – бездушная, твой мрамор – драгоценный!

<1884>

«Уж дышит оттепель, и воздух полон лени…»

Уж дышит оттепель, и воздух полон лени,Порой на улице саней неровный бегКасается камней, и вечером на снегЛожатся от домов синеющие тени.В груди – расслабленность и кроткая печаль;Голубка сизая воркует на балконе,Меж колоколен, труб и крыш на небосклонеЯнтарные пары куда-то манят вдаль,И капли падают с карнизов освещенных,Щебечут воробьи на ветках обнаженных,Из городских садов, обвеянных весной,Уж пахнет сыростью и рыхлою землей;И черная кора дубов уж разогрета.Желанье смутное – в проснувшейся крови;Как семя под землей, так зреет стих любвиВ растроганной душе поэта.

1888

«Летние, душные ночи…»

Летние, душные ночиМучат тоскою, веют безумною страстью,Бледные звездные очиДышат восторгом и непонятною властью.С колосом колос в тревогеШепчет о чем-то, шепчет и вдруг умолкает,Белую пыль на дорогеВетер спросонок в мертвом затишье вздымает.Ярче, все ярче зарница,На горизонте тучи пожаром объяты,Сердце горит и томится.Дальнего грома ближе, все ближе раскаты...

1888

Смерть Всеволода Гаршина

Погиб и он – когда тот слух к нам долетел,Не верилось, и в страхе мы внимали,Мысль отрывалась вдруг от мелких, пошлых дел,От будничной заботы и печали;«И он, и он погиб», – бледнея, мы шептали.Нас ужас леденил нежданного конца;И что-то пронеслось, и душу нам смутило,И содрогнулися беспечные сердцаПред этой новою открывшейся могилой...Как будто все почувствовали вдруг,Что слишком близки нам его мученьяИ что недуг его – для всех родной недуг;Как будто поняли мы сердцем на мгновеньеПоследний вопль его предсмертных мук...Зачем так много сил дала ему природа?Ведь с чуткой совестью и страстною душойНельзя привыкнуть жить меж нас во тьме глухой…И он страдал всю жизнь, не находя исхода,Истерзан внутренней, незримою борьбой.О, горе тем, кто в наше времяПроснулся хоть на миг от рокового сна, —Каким отчаяньем душа его полна,И как он чувствует тоски гнетущей бремя!О, горе тем, кто смел доныне сохранитьЖивую душу человека,Кто не успел в себе сознанья задушитьИ кто во прах не пал пред идолами века!В нем скорбь за всех людей была так велика,Что, нежным ландышем главу к земле склоняя,На ниве жизненной он пал, изнемогая,Как будто ядом «Красного цветка»Была отравлена душа его больная...Друзья, вот бесконечный ряд могил, —Редеет круг бойцов... Не стало лучших сил.Все честное хороним мы послушно,Но долго ли еще нам, братья, хоронить?..Ведь жизнь теперь, как склеп, где так от труповдушно,Что скоро нам самим нельзя в нем будет жить...О, если правда в нас заглохла не совсем,И голос совести еще не вовсе нем, —Сюда, друзья, сюда на раннюю могилу!Оплачем юные надежды и мечты...Подавленную творческую силу,Оплачем нежные, убитые цветы,Мир отстрадавшему!.. Здесь, братья, мы сойдемсяНад гробом тесной, дружеской толпойИ в общей горести хотя на миг сольемся,И прах его почтим горячею слезой.

1888

«Кой-где листы склонила вниз…»

Кой-где листы склонила внизГрозою сломанная ветка,А дождь сияющий повис,Как бриллиантовая сетка.И он был светел и певуч,И в нем стрижи купались смело,И там, где падал солнца луч,Они сверкали грудью белойНа фоне синих грозных туч.

«В темных росистых ветвях встрепенулись веселые птицы…»

В темных росистых ветвях встрепенулись веселые птицы;Ласточки в небо летят с щебетаньем приветным,В небо, что тихо наполнилось светом денницы,Словно глубокая чаша – вином искрометным.И вот в победной багряницеБлеснуло солнце в облаках,Как триумфатор в колесницеНа огнедышащих конях.Все, что живет, в это утро – светло и беспечно,Ропщет один лишь поток, от мятежного горя усталый,И, как титан Прометей, безответные скалыОн оглашает рыданьем и жалобой вечной.

Май 1888, Боржом

Два сонета

1. Лилия

С тех пор, как расцвела ты, бледная, немая,Доступная зари лишь розовым огням, —Никто не прижимал, о лилия святая,Горячих уст к твоим холодным лепесткам.Не зримая никем, без жалоб увядая,Последний вздох любви, последний фимиамОтдав безропотно пустынным небесам,Ты, одинокая, умрешь, благоухая.Но расцветешь опять, как там, в лесной глуши,Ты в сумерках моей тоскующей души,Цветок поэзии, цветок уединенный.И, набожный певец, в полуночной тишиСклонюсь я пред тобой с молитвой, умиленный,Как перед образом коленопреклоненный.

2. Тайна

Январь кристаллами наполнил воздух льдистый.От ярких фонарей на улице огромной,От белых глобусов волною серебристойОбильно льется свет, чарующий и томный.В нем кружатся, летят и падают снежинки;Чуть радугой блеснут – и в сумрак бесконечныйУносятся навек алмазные пылинки,Очей не утолив красой недолговечной.Смотрю, но нет в душе старинного вопроса, —Пускай уносятся созвездий хороводы,Как этот снежный вихрь в немую даль хаоса,Пускай вся наша жизнь ничтожна и случайна,Но в призме радужной изменчивой природы —Я верю, верю – есть божественная тайна!

<1888>

Свободная любовь

О, если хочешь ты, чтоб робко и смиренноЯ голову склонил к твоим ногам,Как побежденный —Напрасно!..Оставь меня, уйди! – еще ни перед кем,Ни пред одним земным кумиром, —Ни пред людьми, ни перед Богом, —Я не склонял свободного чела.Моей любви я не унижу,Я не паду во прах перед тобой, —Пусть лучше сердце разорветсяОт муки!Но если ты мне просто,Как брату брат,Как равный равному, протянешь рукуИ скажешь: «Вместе легчеИ веселей работать!»Как радостно схвачу я эту руку,Товарищ милый!Не дам тебе я неги и покоя,Не дам тебе я счастья и забвенья,Я не зову тебяНа пир веселый,На праздник жизни молодой, —Зову тебя на гордые страданья,На темную суровую работу,Зову тебя под ношей крестнойИзнемогатьИ, может быть, погибнуть, но затоСмотри, смотри, – какая ширь пред нами,Какая слава в муках и позоре!..И если сердце не трепещетНад этой бездной,Дай руку мне, свободная подруга,Порвем все цепи,Откроем крыльяНавстречу буре,Как два товарища-орла,Летим, летим под тучу грозовую.

1888?

«Дома и призраки людей…»

Дома и призраки людей —Все в дымку ровную сливалось,И даже пламя фонарейВ тумане мертвом задыхалось.И мимо каменных громадКуда-то люди торопливо,Как тени бледные, скользят,И сам иду я молчаливоКуда – не знаю, как во сне,Иду, иду, и мнится мне,Что вот сейчас я, утомленный,Умру, как пламя фонарей,Как бледный призрак, порожденныйТуманом северных ночей.

Зима – весна 1889

«Трепетные зори…»

Трепетные зориПотухают в море,В сумрачном просторе.И поднялся туман,И заснул океан.Мертвой зыби волны,Тяжки и безмолвны,Подымают челны.Мягко стелется мгла,И заря умерла.Звезды ночи радыИ, полны отрады,Тихо, как лампады,В небе блещут – и вновьВ сердце мир и любовь.

2 апреля 1889