Полное собрание стихотворений

ХСV

Вдруг голос мамы, шорох платья милый,Ее шагов знакомый легкий звук...Я побледнел и алгебры постылойУчебник на пол выронил из рук.Не от любви с неудержимой силойЗабилось сердце, – это был испуг:Я в классицизме, в мертвом книжном хламеТак одичал, что позабыл о маме

XCVI

За год разлуки: как угрюмый зверь,Со злобою смотрел на злые лицаУчителей; казалася теперьМне падежей неправильных таблицаВажней любви... От матери за дверьЯ спрятался; как пойманная птица,Дрожал в углу, безмолвие храня, —И вдруг она увидела меня...

ХСVII

Но я уж сам к ней бросился в объятья,Про все забыв, – сестер не слышал крикИ не видал, как прибежали братья,Закрыв глаза, к ее груди приник,Вдыхая тонкий, нежный запах платья...То был блаженства незабвенный миг.Она меня ласкала: «Мальчик бедный,Какой ты худенький, какой ты бледный!»

XCVIII

Под взорами возлюбленных очейЯ воскресал от холода и скуки,От этих долгих безнадежных дней;Пугливый, все еще боясь разлуки,Не веря счастью, прижимался к ней:Она глаза мне целовала, рукиИ волосы, и согревала вновьМеня, как солнце, вечная любовь.

XCIX

И, улыбаясь, плакали мы оба,И все, в чем сердце бедное моглоОкаменеть – ожесточенье, злобаИ мертвенная скука – все прошло:Так не боится зимнего сугроба,Почуяв жизни первое тепло,Когда ручей поет и блещет звонкий, —На трепетном стебле подснежник тонкий.

С

Не мог расторгнуть наших вольных узДух строгости, порядок жизни чинный,И тайно креп наш дружеский союз:Ловил я звук шагов ее в гостиной;Бывало, рода женского на usОна со мной твердила список длинный,И находил поэзию при нейЯ в правилах кубических корней.

CI

Под сладостной защитой и покровом,Когда ласкался к маме при отце,Я видел ревность на его суровомЗавистливо нахмуренном лице.Я был пленен улыбкой, каждым словом,И бриллиантом на ее кольце,И шелестом одежды, и духами,И девственными, юными руками.

CII

На завтрак белый рябчика кусок,Обсахаренный вкусный померанец,Любимую конфету, пирожокОна тихонько прятала мне в ранец;Когда я в классе вынимал платокС ее духами, вспыхивал румянецЛюбви стыдливой на моих щеках,Сияла гордость детская в очах.

CIII

Я чувствовал ее очарованьеСреди учебных книг и словарей,Как робкое весны благоуханьеВ холодной мгле осенних мрачных дней, —И по ночам любимых уст дыханьеНад детскою кроваткою моей:Так ласк ее недремлющая силаМеня теплом и светом окружила.

CIV

Коль в сердце, полном горечи и зла,Доныне есть поэзия живая, —Твоя любовь во мне ее зажгла.Ты слышишь ли меня, о, тень родная?Пусть не нужна тебе моя хвала,Но счастлив я, о прошлом вспоминая, —И вот неведомую песнь моюТебе, как эти слезы, отдаю.

CV

Когда стремлюсь я к неземной отчизне,Слабея, грешный, на земном пути,Я внемлю тихой нежной укоризне...Не отвергай меня, молю, прости, —Как ты дитя свое хранила в жизни,Так пред Судом Верховным защити,Отчаяньем и долгою разлукойИзмученное сердце убаюкай.

СVI

Слетаешь ты, незримая, ко мне,Как сладкого покоя дуновенье,Как дальний звук в полночной тишине...Я чувствую твое благословеньеИ к моему лицу, как бы во сне,Твоих бесплотных рук прикосновенье...О, милая, над бездною храня,Любовью вечною спаси меня!

CVII

У волка есть нора, у птиц жилища, —Лишь у тебя, служитель красоты, —Нет на земле родного пепелища:Один среди холодной пустоты,Я собираю с тихого кладбищаВоспоминаний бледные цветы,И в душу веет запахом могилыСквозь аромат их девственный и милый...

СVIII

Давно привык я будущих скорбейУгадывать нелживые приметы;Жизнь с каждым днем становится мрачней...Ни славою, ни дружбой не согреты,Лишь памятью невозвратимых днейПитаемся мы, жалкие поэты,Как собственною лапою медведь,Чтоб с голода зимой не умереть.

CIX

Пою, свирель на тихий лад настроя:До подвигов нам с Музой дела нет.Я говорю, увидев тень героя:«Не заслоняй мне солнца вечный свет!»От мировых скорбей ищу покояИ ухожу я в прозу давних лет.Как Диоген – в циническую бочку...Но здесь для рифмы я поставлю точку.

СХ

Кто б ни был ты, о мой случайный друг, —Студент ли в келье сумрачной и дымной,Чиновник ли с бумагами вокруг,Курсистка, барин ли гостеприимный,Питомец ли классических наук, —Не требую любви твоей взаимной, —Но мне близка теперь душа твоя,Но ты мне друг, ты человек, как я.

CXI

Ты так же горьким опытом наказан...Минутной благосклонности твоейЯ самой чистой радостью обязан:Ты дальше всех, ты ближе всех друзей,И я с тобой свободной дружбой связан.Теперь, прощаясь с Музою моей,Забудь вражду, прости, читатель, скуку:Мы – люди, мы несчастны – дай мне руку!

CXII

Тебе на суд я отдаю себя:Один ли ты иль в многолюдном свете,Хлопочешь ли для славы жизнь губяИли для денег, – вспомни о заветеТого, Кто, детство милое любя,Учил нас: «Будьте просты вы, как дети»[40].Как ни был бы ты зол и мудр, и стар, —Подумай, жизнь – прекрасный Божий дар;

CXIII

Смягчись на миг в борьбе ожесточенной,На прошлое с улыбкою взгляни:Не правда ли, там, солнцем озаренный,Есть уголок родимый, есть они,Мой брат, как я, познаньем отягченный,Неведенья безоблачные дни!От суеты и злобы на минутуВернись душою к тихому приюту, —

CXIV

И пусть морщины скуки и трудаРазгладятся!.. Как сон недолговечный,Те дни прошли... Ты лучше был тогда,Доверчивый, свободный и беспечный.Ужели больше нет от них следа,От этих дум, от простоты сердечной?..О, только бы ты пожалел о них, —И дела нет мне до врагов моих.

СХV

Пусть хмурит брови Аристарх[41] журнальный:В печальном сердце – тихо и светло;Въезжаю в гавань, – кончен путь мой дальний...О, друг, утешься, подыми челоС улыбкою спокойной и печальной,Прощая Богу смерть и людям зло:В сияньи солнца есть еще отрада...Ты улыбнулся, – вот моя награда!

Песнь вторая

I

Уже никто не вденет ногу в стремя, —Ты одряхлел, классический Пегас,Тебе подсекло крылья злое Время:Влачишься ты по улицам у нас,Где давит сердце вечной скуки бремя,Где в мутной снежной тьме чуть брезжит газ,Где нет ни воли, ни любви, ни солнца, —Хромою клячей бедного чухонца...

II

От рифмы я отвык, и мне начатьВторую песнь трудней, чем сдвинуть гору.Но если час пришел – нельзя молчать:Слетающих видений внемля хору,Их голосам я должен отвечать;И как цветник в полуденную пору —Жужжаньем пчел, как берег – шумом волн,Созвучьями недаром слух мой полн.

III

Их музыка подобна поцелую:И рифма с рифмой – нежная чета —Сливаются в гармонию живую;Так ищут уст влюбленные уста.Я близость бога сладостного чую:Когда душа уныла и пуста, —Поэзия – от всех скорбей лекарство.Уйдем же к ней мы в призрачное царство!

IV

Там нет ни зла людского, ни добра,Там даже смерти не страшна угроза.Луна порой в немые вечераНа стеклах бледные цветы морозаВдруг оживит: что значит их играБесцельная?.. Холодной жизни проза,Гори, гори и ты в стихе моем,Как этот лед, таинственным огнем!

V

О, юность бедная моя, как малоТы вольных игр и счастья мне дала:Классической премудрости начало,Словарь латинский, холод, скука, мгла...Как часто я бранил тебя, бывало;Но все прошло, – теперь не помню зла:Не до конца сумели в пыльной грудеНелепых книг тебя испортить люди.

VI

За сладостный, невинный жар в крови,За первые неопытные грезы,За детское предчувствие любвиСреди унынья, холода и прозы,За маленькие радости твои,За одинокие, немые слезы,О, молодость, за красоту твоюТебя люблю, тебе я гимн пою!

VII

Врата несуществующего рая,Ненаступивших радостей залог,Благословлю обман твой, умирая.Я никогда проклясть тебя не мог,О горькая, о жалкая, святая,Тебя непобедимой создал Бог:В тебе есть холод, девственная негаИ чистота нетронутого снега...

VIII

Однажды мы весною в первый разОткрыли окна слишком рано, в марте;Пахнул к нам свежий воздух в душный класс;На стенах с пятнами чернил, на парте,Изрезанной ножами в скучный часЗакона Божьего, на пестрой картеАмерики луч солнечный блестел,В листах грамматик ветер шелестел.

IX

Я думаю, Армидин[42] сад, и ты быНам более счастливых не дал грез,Чем грязный двор, где льда седого глыбыКололи дворники; не запах роз,А москательных лавок, мяса, рыбы —Зефир весенний с рынка нам принес...А воробьи на крышах стаей шумнойЧирикали от радости безумной.

Х

Смотрели жадно мы на красный дом,Влюбившись сразу в барышню-соседку.К окну подходит – видно за стеклом, —Чтобы крупы насыпать птице в клетку.Тетради, книги наши под столом:Как мотылек, попавший детям в сетку,Трепещет сердце, и волнует кровьМне глупая и милая любовь.

XI

Пусть наглухо опять окно закрыли:Проснувшись вдруг от мертвенного сна,Сквозь мутное стекло под слоем пыли,Глядим, – душа надеждою полна,Мгновенно всю грамматику забыли.Ты победила, вечная весна!Так молодость в тюрьме находит радостьИ горечь жизни превращает в сладость...

XII

Мне эта улица мила с тех пор:В галантерейной маленькой лавчонкеДоныне все еще пленяют взорИ те же чувства будят, как в ребенке, —Знакомых ситцев пестренький узор,Духи, помада, зеркальца, гребенкиИ волны подвенечной кисеи —Соблазны юной прачки и швеи.

XIII

Душа волненьем сладким вновь объята,Когда по тем местам я прохожу;Как тихий свет унылого заката,Я в улице безмолвной нахожуСледы тех дней, которым нет возврата...И сам не знаю, чем в них дорожу;Но жизнь кругом – холодная пустыня,Лишь в прошлом все – отрада и святыня.

XIV

Люблю я запах елки в Рождество,Когда она таинственно и жаркоГорит, и все мы ждем Бог весть чего...Пускай беду пророчит злая Парка, —Я верю в елку, верю в торжество,По-прежнему от Бога жду подарка.Как елка, ты – в огнях, ночная твердь.Ужель подарок Бога – только смерть?

ХV

Все мимолетно – радости и мука,Но вечное проклятие богов —Не смерть, не старость, не болезнь, а скука,Немая скука долгих вечеров,Скучать с приличным видом есть наукаВажнейшая для умных и глупцов:Подруги наши – страсть, любовь иль злоба,А скука – вечная жена до гроба.

XVI

О, темная владычица людей,Как рано я узнал твои морщины,Недвижный взор твоих слепых очей,Лицо мертвее серой паутиныИ тихий лепет злых твоих речей!..Но оживлять унылые картиныНе буду вновь: уж я сказал о том,Чем был наш мрачный и холодный дом.

XVII

Все важно в нем и сонно, и прилично.Отец любил детей, но издали:Он каждую субботу педантично,Просматривая баллы, за нулиНотации читать умел отлично.Без дружбы, вечно ссорясь, мы рослиВсе вместе, кучей, как в тени древеснойСемья грибов: нам было слишком тесно...

XVIII

С Сергеем мы ходили в тот же класс.Напоминая бойкую лисичку,Зрачки зеленоватых быстрых глазЛукаво щурить он имел привычку;Лицо в веснушках помню как сейчас,Пронырливый и острый носик; кличкуВсему давал он метко; был актерИ дипломат, насмешлив и хитер.

XIX

А неуклюжий Саша, молчаливый,С лицом румяным и тупым, в очках, —Как медвежонок, дикий и ленивый;В монахи собирался он, в делахЗемных не видя толку; горделивыйТот замысел погиб и стал монах —Немало в жизни всяких превращений —Чиновником особых поручений.

ХХ

Благоразумен, важен, как старик,Был Коля гимназистом идеальным;Премудрость всех учебников постиг.С лицом худым, бескровным и печальным,Питая страсть, как первый ученик,К пятеркам с плюсом и листам похвальным,Смиряться он умел, терпеть и ждатьИ всякому начальству угождать.

XXI

Но иногда, романтик добродушный,Про все забыв, каких-то ведьм и фей,И рыцарей, и замок их воздушныйЧертил пером в тиши воскресных дней,Воображенью странному послушный,Он на полях латинских словарей,Влюбленный в этот мир необычайный:Он верил в сны, пророчества и тайны...

XXII

У нас в крови – неугасимый жарМистического бреда; это – сходствоСемейное, опасный людям дар,Наследственный недуг иль превосходство,Под пеплом жизни тлеющий пожар, —Не ведаю – талант или уродство...Вольнолюбивый, непокорный дух,Доныне в нас огонь твой не потух.

XXIII

Обычный в жизни путь ему неведом,Противен будничный и тесный круг.Был Костя, старший брат мой, правоведом;Но поступил он, возмутившись вдруг,И полный нигилизма модным бредом,На факультет естественных наук:Не следуя отцовскому примеру,Он погубил блестящую карьеру.

XXIV

Самонадеян и умен, и горд,Наш мертвый дом, чиновничий и серый,Он презирал: настойчив, волей тверд,В добре и зле без удержу, без меры,От микроскопов ждал он и ретортНеведомых чудес и новой веры.Любила мать его; с отцом всегдаБыла у Кости тайная вражда.

XXV

Мне помнится под колбою стекляннойСпиртовой лампочки дрожащий блескИ жидкости опаловой, туманнойВ прозрачных стенках легкий звон и плеск,Волшебной искры голубой и страннойНа гальванической машине треск...В густой тени большого кабинетаЖелтели кости пыльного скелета.

XXVI

Мне объяснял фанатик молодойОткрытья, чудеса лабораторий,Неясные мелькали предо мнойОтрывки дерзновеннейших теорий;Показывал он в капле водянойДруг друга пожиравших инфузорий,И слушал я, потупив робкий взор,Про Дарвинов естественный подбор.

XXVII

Я чувствовал, что он не прав во многом:Краснея, запинался я, дрожал,Ребяческим и неумелым слогомНа доводы науки возражал,Когда, смеясь над чертом и над Богом,Он все, во что я верил, разрушал...Хотя и страшно было мне и больно, —Запретный плод прельщал меня невольно.

XXVIII

И любопытство жадное влеклоК опасности на крайние ступени,И в первый раз на детское челоУже недетских дум ложились тени:Пленяет душу человека зло.Как некогда Адаму в райской сени —«Вкуси и будешь богом», – мудрый Змей,Коварный дал совет душе моей.

XXIX

В столовой раз за чаем мы сидели;Здесь маятник медлительных часов,Влачившихся без отдыха, без цели,Вкус тех же булок, звуки тех же словИ тусклые обои надоелиЗнакомым видом желтеньких цветов.На ужин экономно разогретыУнылые вчерашние котлеты.

ХХХ

Из всех углов ползет ночная тень,Цедится струйка жиденького чаяСквозь ситечко; смотреть и думать – лень,Царит безмолвье, мысли удручая…У матери – всегдашняя мигрень.И лампа бледная горит, скучая,И силы нет дремоты превозмочь, —Скорей бы сон бесчувственный и ночь.

XXXI

Вдруг настежь дверь, – и дрогнул воздух сонный,И старший брат с улыбкой на устахВошел и, нашей скукой изумленный,Тотчас притих; румянец на щекахЕще горит, морозом оживленный,Пылинки снега тают в волосах:Он с улицы принес душистый холод,Глаза блестят, – он радостен и молод.

XXXII

Отец спросил: «Откуда?» – «Из суда, —Присяжные Засулич оправдали!»«Как? ту, что в Трепова стреляла?» – «Да». —«Не может быть!..» – «Такой восторг был в зале,Какого не бывало никогда:Мы полную победу одержали!»Отец сердито молвил: «Что за вздор!»И вспыхнул вдруг ожесточенный спор.

XXXIII

И шепотом беспомощных моленийНапрасно мама хочет их унять:То спор был вечный, распря поколений, —Не уступают оба ни на пядь,Не слушают друг друга: «УбежденийВы права не имеете стеснять!» —Кричит студент; они вскочили оба, —В очах старинная слепая злоба.

XXXIV

«Наука доказала...» – «Чушь и гниль —Твоя наука... Вечные основыРелигии...» – «Основы ваши – гниль!Пред истиною все они готовыРассыпаться, как мертвый прах и пыль...Нам Спенсер дал для жизни принцип новый!» —«А Бог?..» – «Нет Бога!» – «Спенсер твой —дурак!»Дошли до Бога, – это скверный знак.

ХХХV

Теперь конец уж ясен бедной маме, —Ей скажет муж: «Во всем – твоя вина.Детей избаловала!» В этой драмеНемою жертвой быть обречена,Печальными и кроткими глазами,Беспомощного ужаса полна,Глядит на них и вся мольбою дышит:Никто ее не видит и не слышит.

XXXVI

«Прочь, негодяй, из дома моего!..» —Кричит отец, бледнея. «Ради Бога,Не будь к нему жесток, прости его,Ну, хоть меня ты пожалей немного!» —«Нет, не просите, мама, – ничего —Не надо! – Костя ей кричит с порога, —Я рад уйти: мне воля дорога,Не будет больше здесь моя нога!

XXXVII

Вам оскорблять себя я не позволю...»И он дверями хлопнул. Мать жалел,Но думал я, что Костя выбрал долюЗавидную: как был он горд и смел!И за героем я рвался на волю,Я сам дрожал от злобы и горел:Душа была смятением объята;Я разделить хотел бы участь брата.

ХХХVIII

И долго я в ту ночь не мог уснуть:Все чудились мне тихие рыданья;Предчувствием беды сжималась грудь.Я встал; лишь уличных огней мерцаньеПо комнате мне озаряло путь,Когда среди глубокого молчанья,Как вор, прокравшись в темный длинный зал,Я разговор из спальни услыхал:

XXXIX

«Он может повредить моей карьере...Каков щенок, мальчишка, нигилист!» —«Ну, денег дай ему по крайней мере:Он вспыльчив, сердцем же он добр и чист...»Я ухо приложил к закрытой двериИ в темноте внимал, дрожа, как лист,И страшно было мне, стучали зубы:Слова отца безжалостны и грубы.

XL

С тех пор прошли года, но помню то,Что слышал там: осталось в сердце жало.«Он – сын твой, не губи его, – за что?..» —«Ведь я сказал: дам сорок в месяц». – «Мало». —«А сколько ж?» – «Сто». – «Ну, пятьдесят...» —«Нет, сто...»Мольбою долгой, долгой и усталой,Упрямой силою любви своейОна боролась с ним из-за грошей.

XLI

Я слов уже не слышал – только звукиВсе тех же просьб: так падает водаИ точит твердый камень; лишь от скукиОн делал ей уступку иногда.Она ему в слезах целует руки,Терпеньем побеждает, как всегда,Смирением глубоким и притворством,И жертв незримых медленным упорством.

XLII

Мы грешны все: я не сужу отца.Но ужаса я полн и отвращеньяК семейной пытке, к битве без конца,Без отдыха, где нет врагу прощенья,Где только бледность кроткого лицаИль вздох невольный выдает мученья:Внутри – убийство, а извне хранитЗаконный брак благопристойный вид.

XLIII

Когда же утром мы при лампе всталиИ за окном, сквозь мокрый снег и тень,С предчувствием заботы и печалиРождался вновь ненужный серый день,За кофием от няни мы узнали,Что мать больна, что у нее мигрень:И вещая тоска мне сердце сжала.Три дня она в постели пролежала.

ХLIV

И может быть, то первый приступ былБолезни тяжкой, длившейся годами,Неисцелимой; все же гневный пылОтца смягчен был долгими мольбами.Хотя он ссоры с Костей не забыл,Но поневоле, уступая маме,Не одобряя баловства детей, —Не сорок дал ему, а сто рублей.

XLV

И жизнь пошла, чредой однообразной:Зазубрины и пятнышки чернилВсе те же на моей скамейке грязной,Родной язык коверкая, долбилЯ тот же вздор латыни безобразной,И года три под мышками теснилВсе в том же месте мне мундирчик узкий,На завтрак тот же сыр и хлеб французский.

XLVI

Лимониус, директор, глух и стар,Софокла нам читал и Одиссею,Нас усыплять имея редкий дар;Но до сих пор пред ним благоговею,Лишь вспомню, с крепким запахом сигар,Я вицмундир перед скамьей моеюИ тонкий пух седых его волосИ в голубых очках багровый нос.

XLVII

Урок по спрятанной в рукав бумажке,Бывало, всякий бойко отвечал.При нем играли в карты мы и в шашки:Нам добродушный немец все прощал;Но вдруг за белый воротник рубашкиНеформенной, за галстук он кричалС нежданным пылом ярости безмернойИ тем внушал нам трепет суеверный.

XLVIII

Честнейший немец Кесслер – латинист,Заросший волосами, бородатый,На вид угрюм, но сердцем добр и чист, —Как древние Катоны[43], Цинциннаты[44]И Сцеволы[45]; большой идеалист,Из года в год, отчаяньем объятый,Всем существом грамматику любя,Он нас терзал и не жалел себя.

XLIX

Ответов ждал со страхом и томленьем,Краснея сам, смущаясь и дрожа:Ему казалась личным оскорбленьемНеправильная форма падежа,Ему глагол с неверным удареньемИз наших уст был как удар ножа.Земному чуждый, пламенный фанатик,Писал он ряд ученейших грамматик.

L

Читал Платона Бюрик – не педант,Напротив, весельчак, но злейший в мире,Весь белый, бритый, выхоленный франт,В обрызганном духами вицмундире;К жестоким шуткам он имел талант:Того, кто знал урок, оставив в мире,Он робкого лентяя выбиралИ долго с ним, как с мышью кот, играл.

LI

Несчастный мальчик, с мнимою отвагой,К доске уже бледнея подходил;Тот одобрял его, шутил с беднягойИ понемногу в дебри заводил,Не торопясь; но покрывались влагойГлаза его, он медленно цедилСлова сквозь зубы и в дремоте сладкойЛаскал тихонько подбородок гладкий.

LII

Как выступал на лбу ученикаХолодный пот, с улыбкой сладострастнойСледил, и мухой в лапах паукаТот бился все еще в борьбе напрасной:Томила жертву смертная тоска;«Скорей бы нуль!» – мечтал уже несчастный,В схоластике блуждая без руля,А смерти нет, и нет ему нуля!

LIII

Но в старших классах алгебры учительБыл хуже немцев – русский буквоед,Попов, родной казенщины блюститель;Храня военной выправки завет,Незлобивый старательный мучитель,Он страшен был душе моей, как бред...В лице – подобье бледной мертвой маски —Мерцали хитрые свиные глазки.

LIV

В нем было все противно: глупый носИ на челе торжественном и плоскомНачальственная важность, цвет волосПрилизанных и редких с желтым лоском;Он – неуклюж, горбат, и хром, и кос, —Казался жалким странным недоноском.Всегда покорен и застенчив, разЯ дерзким бунтом удивил наш класс.

LV

Мне от Попова слушать надоело —«Ровней держитесь, выпрямите грудь!»Я на скамью – неслыханное дело —Сел, опершись локтем, чтоб отдохнуть,И пуговиц, ему ответив смело,На сюртуке дерзнул не застегнуть;Он закричал, но я решил упрямо:Умру, не застегну, не сяду прямо!

LVI

Лимониус с инспектором пришли,И сторожа меня на новосельеВ сырой, холодный карцер повелиИ заперли на ключ в позорной келье, —Жилище крыс, но там, во тьме, в пыли,Я чувствовал нежданное веселье:Подвижником себя воображалИ в лихорадке сладостной дрожал.

LVII

Как жаждал сердцем правды я и мщенья!Не все ль равно, за что восстать – за мирИ все его обиды и мученьяИли за право расстегнуть мундир?Тебя познал я, демон возмущенья:Утратив сердца прежний детский мир,Я чувствовал, – хотя был бунт напрасен, —Что ты, Злой Дух, мой темный Бог – прекрасен!

LVIII

Тебе остался верен я с тех порИ, соблазненный ангелом суровым,Не покорясь, всю жизнь веду я спорИз-за несчастных пуговиц с Поповым:Душа безумно рвется на простор.За то, что я к мирам стремился новым,За то, что рабства я терпеть не мог, —Меня казнил Лимониус и Бог.

LIX

В те дни уж я томился у преддверьяСомнений горьких, и когда наш поп,Находчивый и полный лицемерья,Доказывал, наморщив умный лоб,Чтоб истребить в нас плевелы неверья,Научною теорией потопИль логикой – существованье Бога, —Рождалась в сердце вещая тревога.

LX

И бес меня смущал: нас каждый деньВодили в церковь на Страстной неделе;Напев дьячка внушал мне сон и лень:Мы по казенным правилам говели;И неуютною казалась тень,Не дружески огни лампад блестели;Рука творила знаменье креста,Но мертвая душа была пуста.

LXI

Кощунственная мысль была упряма;И чистая святая белизнаПросвирки нежной, запах фимиама,Вкус теплого церковного вина,И голубь, Дух Святой, на своде храма,За царскими вратами глубинаНе веют в душу прежней сладкой тайной:Рождает все лишь страх необычайный.

LXII

Но по привычке давней перед сномЯ начинал молитву, умиленный:С подарком няни – сахарным яйцомНа алой ленте, с вербой запыленной,Был образок так родствен и знаком...Когда же вновь опомнюсь, пробужденный, —Как будто вдруг в душе потухнет свет,И ужасает мысль, что Бога нет.

LXIII

Скребется мышь, страшат ночные звуки,На улице умолк последний шум.А я сижу во тьме, ломая руки,И отогнать не в силах грешных дум:С мятежным духом, дьяволом науки,Изнемогая борется мой ум,И ангела-хранителя напрасноНа помощь я зову с надеждой страстной.