Полное собрание стихотворений

XIII

Однажды шел по улице Сергей.Сквозь талый снег быт слышен визг санейНа мостовой, и скользкие панелиСияли в мутном свете фонарей;Из водосточных труб ручьи шумели,И пьяный пел у двери кабака,И тихо падал мокрый снег... Тоска!

XIV

Сереже снилась комнатка; он весел,Работает. Уютно и тепло.И кроткое, любимое челоНа темном бархате глубоких креселПод лампой так нежно и светло...И шьет она, – чуть слышен безмятежный,Приятный звук иглы ее прилежной...

XV

Он все отверг. От счастья сам ушел.Простая жизнь казалась пошлой долей.Он гордую свободу предпочел,И, одинок, самолюбив и зол,Остался он с своей постылой волей.Но что в ней? В сердце – холод смерти. СветЛюбви погас, и в жизни смысла нет.

XVI

Был вечер. Полон грустными мечтами,За книгой у камина он сидел,Вдруг дверь открылась: Климов! Он влетел,Обняв его, холодными усамиК щеке прижался, хохотал, шумел.«Ну, как живется, милый мой философ?»И предлагал он тысячи вопросов.

ХVII

«Да ты не знаешь горя моего:Из школы выгнали. За что, – спроси-ка!За вредные идеи!.. Каково?Уж кажется старался никогоНе обижать... Все это глупо, дико...………………………………………………………………………………

XVIII, XIX

Голубчик, жаль, до слез мне жаль ребят:Ведь дело-то пошло у нас на лад!..Работа славная! Но нет нам ходу,Пока в деревне кулаки царят.Со всей любовью искренней к народу,С образованьем, с жаждою трудаКому теперь я нужен? Ну, куда,

ХХ

Скажи, куда прикажешь деться?..» Много,Он в этом духе говорил. ПотомРасспрашивал Сережу обо всемС участьем, с нежной, дружеской тревогой.Тот рассказал, как ездил он в Боржом.Он, впрочем, говорил довольно мало,С улыбкою небрежной и усталой.

XX

«Признайся-ка, Сережа, ты влюблен?..» —«Помилуй, что за вздор!..» – и с лицемернойБеспечностью он отрицал. – «Смущен...Ага, краснеешь, – значит, это верно!..Уж вижу по глазам...» – Был удивленСергей. Один оставшись: «Неужели, —Он думал, – Климов прав?.. Так, – в самом деле! —

XXII

И сердце в нем забилось. – Боже мой,Зачем, зачем, все эти муки, бремяТоски и лжи?.. Что сделал я с собой?...Ах, Вера!..» – Слезы хлынули волной,Душа смягчилась. «Да, люблю, все времяЛюбил родную, бедную мою,И как я думать мог, что не люблю!..»

ХХIII

Увы! любовь сомнение затмило.Так в комнате луна царить в ночи;Внесут огонь, и месяц от свечиПомеркнет вдруг; уносят – с прежней силойСияют вновь стыдливые лучи:В нас ложный свет рассудка чувство губит;Любовь, как месяц, тихий сумрак любит.

XXIV

Он Вере написал. Теперь тоскаЕму почти отрадна и легка, —Надеждой робкою она согрета.И пишет вновь дрожащая рукаСлова любви; он молит, ждет ответа,Двух строк, хотя б упрека, и не леньЕму на почту бегать каждый день.

XXV

Закрыв глаза, он шорох платья слышитИ милый, нежный голос. Чуть звонок,В прихожую летит он на порог:«Не почтальон ли?» Пятый раз ей пишет, —Ответа нет. Он больше ждать не мог...В душе росло безумное волненье —То детский страх, то радость, то мученье.

XXVI

Он старое письмо хранил. В тоске —То был последний луч его надежды.В записке Веры, в желтом лоскутке,Как в бедном увядающем цветке,Был слабый аромат ее одежды,Ее духов; и весь он трепетал,Когда тот запах с жадностью вдыхал.

ХХVII

Ответа нет как нет. Ужель не будет?Ужель захочет Вера отомститьИ оттолкнет его? Ужель забудет?Забыть нельзя... А он... ведь мог забыть!..О, только бы позволила любитьБезмолвно, трепетно. Во мраке ночиОн видит чьи-то горестные очи,

XXVIII

И все над ним летают в тишинеКакие-то мучительные звуки:«Сережа, я больна... скорей ко мне!..»Она зовет, протягивает руки, —Он это знает, чувствует во сне...В слезах проснется, смотрит: тьма ночная.И он один, и мучит мысль иная:

XXIX

«Что, если Вера вовсе не больна,И даже весела, и все забыла?Приеду я некстати, и онаПромолвит мне, досадою полна:«Ведь я писала вам, что разлюбила!..»«От этих дум сошел бы он с ума,Когда б, бедняга, наконец письма

ХХХ

Не получил. Писала мать из Крыма:Опасно Верочка больна. ВрачейПугает грусть ее. НеобъяснимаБолезнь; и мать просила, чтоб СергейПриехал к ним, хоть на немного дней.Он понял все: от горя умирая,Она рвала все письма, не читая —

XXXI

Из гордости!.. И вот три дня подрядСергей на поезде курьерском скачет.И по ночам, когда в вагон спять,Он, на диване прикорнув, объятБезвыходной тоской, тихонько плачет.Очнувшись вдруг в возке на лошадях,В унылых севастопольских степях,

ХХХII

Он видит: мечется седая вьюга.Но только что чрез горный перевалБайдарские ворота миновал, —Пахнуло теплое дыханье юга;В воротах снежный прах еще летал,А там, у моря, солнце уж пригрелоПодснежник трепетный с головкой белой.

XXXIII

Весна! И он взглянул с обрыва вниз:Там лавр, олива, стройный кипарис,И тихо плещет море голубое,И под январским солнцем вознеслисьДворцы Алупки в сладостном покое,Внимая вечно ропщущим волнам,И наш герой подумал: «Вера там!»

XXXIV

Над морем, в темной роще – домик белый...Он – на крыльцо. Еще в последний разПомедлил: «Неужель теперь, тотчас?..»И сердце сжалось. В дверь рукой несмелойСтучит; вошел, не поднимая глаз...В прихожей – мать. Пред ней, как виноватый,Сергей стоял, смущением объятый...

XXXV

Потом он только помнит чей-то ликВ подушке... свет сквозь спущенные шторы,Лекарства душный запах... слабый крик:«Сережа!..» – счастьем вспыхнувшие взоры...«Она!..» – узнал он, бросился, приник...«Голубчик!..» – голову ему рукамиОбняв, как мать, прижавшись к ней губами,

XXXVI

Шептала Вера: «О, побудь со мноюВот так, еще минутку, бедный мой,Хороший мальчик!..» – и его жалела, —Простила все и волосы рукойТихонько гладила... но ослабела,Сомкнулись очи, замерли слова,Упала на подушки голова.

ХХХVII

В ее чертах искал он Веры прежней...Все, все, что было с ней, он понял вдруг,Прочел всю повесть гордых, тайных мук...Чем дольше смотрит он, тем безнадежнейЕго тоска. Из жалких, слабых рукОна его руки не выпускала:«Теперь мне так легко, легко!.. Я знала,

XXXVIII

Что ты придешь когда-нибудь ко мне...Все время я томилась одиноко,Как будто в темной, страшной глубине,Где холодно и душно, как на днеПруда... а ты был там, где солнце... так далеко;Но первый луч мне в сердце горячоПроник, и хочется еще, еще...

XXXIX

О, разве мог покинуть ты родную?!Ты – мой. Одна я в жизни у тебя,Не выдумаешь деточку другую,Как ни старайся!.. Прежде для себяЛюбило сердце, мучилось, любя;Теперь ты мне, как я сама, – и силаЛюбви навеки гордость победила...»

ХL

Они твердят: «Люблю», душой, умомВсе глубже, глубже входят в это слово,Уж больше, кажется, нельзя, – потомНежданный смысл в нем открывают снова,Опять «люблю», хотят исчезнуть в нем,И чувству нет границ, и манят безднойСлова любви, как тайны ночи звездной.

XLI

А дни проходят. Миндали в садахПокрылись цветом розовым. В горахРастаял снег. Больная солнцу рада.Надежда робко светится в очах:Так вспыхивает бледная лампадаПред тем, чтобы потухнут в вечной мгле.Зазеленели травы на Яйле,

XLII

Дымились тучи на скалах Ай-Петри.В сыром овраге желтый анемонУж распустился, воздух напоенВесной, и запах моря – в теплом ветре.Перенесли больную на балкон.Она за белым парусом следилаВдали... Потом, вздохнув, чело склонила:

ХLIII

«Как хочется мне жить!..» Сергей цветовПринес, и Вера с жадностью дышалаБлагоуханьем свежих лепестковИ прятала лицо в них, и шептала:«Как хорошо!..» Он плакать был готов:Бескровный лик ее так худ и жалокСреди росой обрызганных фиалок.

XLIV

Однажды у окна они вдвоемСидели в тихий вечер. ОгонькомДрожал маяк на темном Ай-Тодоре,И в лунном свете, мягком, золотом,Едва дышало трепетное море,И лишь одна горела над землейЗвезда, непобежденная луной.

XLV

Он ей шептал: «Нам больше слов не надо.То вечное, что светится в лучахДалеких звезд – и у тебя в очахГорит и веет в душу мне отрадой,Блаженства нет вне нас, оно – в сердцах,Нельзя достичь его, понять лишь можно, —Все остальное призрачно и ложно.

XLVI

Бывало, в детстве молишься порой,И вдруг, о чем молился, позабудешь,Лишь чувствуешь младенческой душой,Что близко Бог, что Боженька с тобой,Вот тут, сейчас, и если добрым будешь,Он не уйдет: так и теперь – в моейДуше покой и счастье детских дней»...

XLVII

Они умолкли. Тишина царила.И только сердце билось; и за них,О чем они молчали, говорилаПрирода вечным шумом волн морских,Мерцаньем звезд... И Божий мир затих,Чтобы внимать, как там в ночном просторе,Про их любовь немолчно пело море.XLVIII«Прошу тебя, Сережа, об одном, —Однажды, подозвав его с улыбкой,Она сказала, – помни, я во всемСама виновна. Не считай ошибкойТого, что было, и себя ни в чемНе обвиняй: я писем не читала, —Из гордости любовь я заглушала.

XLIX

Во мне самой – причина мук и зла,Твоя любовь лишь счастье мне дала;Я снова бы как прежде полюбила,И если б прошлое вернуть могла,Я ничего бы в нем не изменила.О, что бы ни случилось, знай, Сергей,Что нет раскаянья в душе моей!..

L

Я испытала радостей так много,И каждый взор твой в прошлом сердцу мил;Я не хотела б, чтоб меня любилТы по-другому, – нет!.. Прошу у Бога,Чтоб Он тебя за все вознаградил, —За все, что ты мне дал, – и вечно, всюдуТвою любовь благословлять я буду!»

LI

Увы! то был последний разговор,И ей все хуже делалось с тех пор.Предчувствуя, что уж близка могила,Вперив на друга долгий, долгий взор,Больная ничего не говорила,Как будто с ним прощалась, и поройКачал в тревоге доктор головой.

LII

Меж тем вставало в памяти СергеяВсе прошлое; он позабыть не мог,Как был тщеславен, мелочен, жесток,Как сам разрушил счастье, не жалея.Припоминал он звонкий голосокИ смех ее, и блещущие глазки,И нежность первой, трогательной ласки,

LIII

Боржомский парк, любимую скамью,В сосновой роще милую тропинку...Давно, давно... то было, как в раю!..Чтоб искупить одну ее слезинку,Чтоб видеть Веру прежнюю свою,Он отдал бы всю жизнь. Но нет возврата!..И вечной тьмой душа его объята.

LIV

Он раз проснулся ночью. Отчего —И сам не знал; как будто до негоКоснулось что-то. В комнате соседнейВсе замерло... Не слышно ничего...Но сердцем понял он, что час последнийБыл близок... К Bеpе бросился: онаЛежала неподвижна и бледна.

LV

Он увидал, что больше нет надежды.Чуть слышался дыханья слабый звук,И тихо, тихо приподнялись вежды;В очах – не смутный бред, не ужас мук, —В них мысль, почти сознательный испуг...Тихонько мать заплакала... сиделкаПерекрестилась... Часовая стрелка

LVI

Показывала три... и за стенойСверчок был слышен в тишине ночной.Вдруг Вера прошептала: «Там... смотрите!Вот там... все ближе, ближе... Боже мой!..Ко мне, Сережа, мама... защитите!..»И, задыхаясь, думает СергейИ просит Бога: «Только б поскорей!»

LVII

Он на колени стал, изнемогая.Мать подошла, и, полная тоской,Вся бледная, но тихая, простая,Она его жалеет: «Бедный мойСережа!» – гладит волосы рукойИ плачет с ним, и он, внимая звукуПростых речей, целует эту руку.

LVIII

К рассвету Вере стало легче. СтрахСовсем исчез. Но не было в чертахУж ничего земного: в них другое —Великое, спокойное, чужое.Он отблеска любви искал в очах;Она смотрела пристально, глубоко,Но как-то странно, словно издалёка.

LIX

С восходом солнца Вера умерла,Все так же безмятежна и светла;Когда прильнул дрожащими губамиСережа к бледной ручке со слезами,Уж холодна, как лед, она была...Ее в уста целуя на прощанье,Тихонько мать сказала: «До свиданья».

LX

Он выбежал из комнаты... Меж скалВолна, не находя себе приюта,Шумела и металась. Он не знал,Что с ним и где он... Разум потухал...Порой хотелось отомстить кому-тоИ громко, громко закричать, проклястьКакую-то бессмысленную власть,

LXI

Людей гнетущую... Он думал: «Боже,Ведь я люблю, люблю еще сильней!..О, где она?.. Люблю кого?.. Кого же?..»Что нет ее, не мог понять Сергей, —Так чувствовал он связь живую с ней.Он углублялся в скорбь, ее измеритьХотел умом, но в смерть не мог поверить,

LХII

Не мог... и даже мысль, что Веры нет,В сознанье не входила... Мягкий светУпал из туч разорванных на море,И море небу ясному в ответЗатрепетало, засмеялось... ГореЗатихло в нем. Он вдруг отдался весьНахлынувшему чувству: «Bера здесь!»

LXIII

Не в душной, темной комнате, а в лонеПрироды вечной, в шорохе листа,В лучах, в дыханье ветра, в небосклонеДуша ее незримо разлита,Как мысль, как свет, как жизнь и красота!Его любовь росла, росла без меры,И все ясней, понятней близость Веры.

LXIV

И каждый луч, и каждая струя,И каждый вздох волны, былинки трепет, —Все, все слилось в один любовный лепет,В одну живую ласку: «Это – я,Всегда с тобою деточка твоя!..»Он отвечал, от счастия рыдая:«Я слышу, слышу, милая, родная!»

LХV

Что было с ним, он сам понять не мог.Перед лицом пустыни молчаливой,Меж скал, у волн шумящих, одинок,Колена преклонил он на песок,Подняв сквозь слезы к небу взор счастливый.«Отец небесный мой…» – шептал СергейЗабытую молитву детских дней.

LXVI

Она – в гробу. Вокруг цветы живые.Открыты окна: падают лучиВесенние на ризы золотые,На дым кадил, на серебро парчи...И тускло пламя восковой свечи.А голубое море ярко блещет,Смеется, дышит, пеной волн трепещет.

LXVII

Среди подснежников, фиалок, роз,Как будто спит она... и прядь волосКолеблет ветерок... и слышно пенье:«Рабу усопшую прими в селеньяБлаженные, Господь, где нет ни слез,Ни воздыханья, ни земной печали…»Слова святые радостью звучали

LXVIII

И прямо к небу уносился дымКадил звенящих, легкий и прозрачный.Сергей взглянул, – она была пред ним,Как будто пред избранником своимНевеста юная в одежде брачной.И с ней тогда он заключил союзНенарушимых клятв и вечных уз...

LXIX

И сделалась любовь великой силой,Всю жизнь согрела теплотой своей, —Он чувствовал, что не изменит ей.И многому страданье научило:Он стал сердечней, проще и добрей.Урок судьбы прошел ему недаром, —Сергей под первым жизненным ударом

LХХ

Окреп душой. И Вера с ним была —Всегда, везде, ревниво берегла,Как будто бы следила нежным взором.И с милой тенью связан договором,Сергей не смел, не мог бы сделать зла,Мучительно боясь ее обидеть,Немой укор в очах ее увидеть.

LXXI

В большой аудитории шумитТолпа студентов... Сквозь морозный инейДерев развесистых в окно глядитС далекою звездою вечер синий.Уж с легким шумом в лампах газ горит...Вошел профессор молодой – и волныТолпы затихли... Все вниманья полны.

LХХII

Он говорил, – и речь его лиласьС волнующей сердца свободной силой,Как будто бы меж ними родиласьГлубокая, невидимая связь, —Он знал, что слово каждое входилоВ их душу молодую глубоко.Ему немного страшно, но легко.

LXXIII

И бесконечно радостно, и ново...Ты в нем героя повести моейУзнал, читатель. Обаяньем словаЛишь потому в толпе царит Сергей,Что сам был молод, сердцем близок ей.Он чувствовал с улыбкой гордой, смелой,Что делал доброе, святое дело.

LXXIV

Но не видал он, радостью объят,Как там в окно из синевы глубокойУпал сквозь иней луч звезды далекой:Он был похож на благодарный взгляд,Когда в нем слезы нежности дрожат, —Мерцающий из бесконечной далиИ полный тихой, сладостной печали.

LXXV

Рогожей крытый, маленький возокТащился в снежных тундрах под метелью...Сидел в нем Климов. В дальний уголокСибири едет он все с той же целью —Узнать народ; как прежде, одинок,Он странствовал в деревню из деревни,Ночуя в юрте у якут, в харчевне

LXXVI

Или в избе, – при свете ночникаОн слушает рассказы ямщика,Мотивы заунывных русских песенИль разговор о Боге старика...И если матерьял был интересен,Торжествовал исследователь наш,И в книжке быстро бегал карандаш.

LХХVII

Он счастлив был, как птица на свободе.Родную землю всей душой любилЗа то, что дремлет в ней так много сил;И как Сергей в науке, он – в народеУспокоенье сердцу находил.Был каждый прав в своем любимом деле,И оба шли к одной великой цели.

LXXVIII

Бог помочь всем, кто в наш жестокий векЖелает блага искренне отчизне,В ком навсегда не умер человек,Кто ищет новой меры, новой жизни,Кто не изменит родине вовек!Привет мой всем, кто страстно жаждет Бога,В ком не затихла совести тревога!

LXXIX

Пусть к вам летит простая песнь моя,Безвестные, далекие друзья!Мы все полны одним негодованьем,Одной любовью и одним страданьем.Нас, братья, много: мы – одна семья,Мы одного мучительно желаем,Мы вместе плачем над родимым краем.

LХХХ

Там, на прибрежье теплых синих волн,Вблизи часовни ветхой над аулом,Откуда виден в море дальний челн,Где ароматный, свежий воздух полнЗеленых сосен бесконечным гулом,Есть одинокая могила. В нейУснула та, кого любил Сергей.

LXXXI

Кругом покой и тишина: лишь пчелыВ цветах шиповника гудят весной;О чем-то детском шепчет ключ веселый...Как реквием таинственный, поройЗдесь слышен моря вечного прибой.И радостна, тиха ее могила:Она была любима и любила.

1890

Песни и легенды

Пророк Исайя

Господь мне говорит: «Довольно Я смотрел,Как над свободою глумились лицемеры,Как человек ярмо позорное терпел:Не от вина, не от сикеры —Он от страданий опьянел.Князья народу говорили:«Пади пред нами ниц!» и он лежал в пыли,Они, смеясь, ему на шею наступили,И по хребту его властители прошли.Но Я приду, Я покараюТого, кто слабого гнетет.Князья Ваала, как помет,Я ваши трупы разбросаю!Вы все передо Мной рассеетесь, как прах.Что для Меня ваш скиптр надменный!Вы – капля из ведра, пылинка на весахУ Повелителя вселенной!Земля о мщенье вопиет.И ни корона, ни порфира —Ничто от казни не спасет,Когда тяжелая секираНа корень дерева падет.О, скоро Я войду, войду в мое точило,Чтоб гроздья спелые ногами растоптать,И в ярости князей и сильных попирать,Чтоб кровь их алая Мне ризы омочила,Я царства разобью, как глиняный сосуд,И пышные дворцы крапивой порастут.И поселится змеей в покинутых чертогах,Там будет выть шакал и страус яйца класть,И вырастет ковыль на мраморных порогах:Так пред лицом Моим падет земная власть!Утешься, Мой народ, Мой первенец любимый,Как мать свое, дитя не может разлюбить,Тебя, измученный, гонимый,Я не могу покинуть и забыть.Я внял смиренному моленью,Я вас от огненных лучейПокрою скинией Моей,Покрою сладостною тенью.Мое святилище – не в дальних небесах,А здесь – в душе твоей, скорбями удрученной,И одинокой, и смущенной,В смиренных и простых, но любящих сердцах.Как нежная голубка осеняетНеоперившихся птенцов,Моя десница покрываетБольных, и нищих, и рабов.Она спасет их от ненастьяИ напитает от сосцовНеиссякаемого счастья.Мир, мир Моей земле!.. Кропите, небеса,Отраду тихую весеннего покоя.Я к вам сойду, как дождь, как светлая росаСреди полуденного зноя».

1887

Небо и море

Небо когда-то в печальную землю влюбилось,С негою страстной в объятья земли опустилось...Стали с тех пор небеса океаном безбрежным,Вечным, как небо, – как сердце людское, мятежным.Любит он землю и берег холодный целует,Но и о звездах, о звездах родимых тоскует...Хочет о небе забыть океан и не может:Скорбь о родных небесах его вечно тревожит.Вот отчего он порою к ним рвется в объятья,Мечется, стонет, земле посылает проклятья...Тщетно! Вернется к ней море и, полное ласки,Будет ей вновь лепетать непонятные сказки.Мало небес ему, мир ему кажется тесным,Вечно земное в груди его спорит с небесным!

1889

У моря

Сквозь тучи солнце жжет, и душно пред грозой.Тяжелый запах трав серебряно-зеленыхСмешался в воздухе со свежестью морской,С дыханьем волн соленых.И шепчет грозные, невнятные словаСердитый вал, с гранитом споря...Зловещей бледностью покрылась синеваРазгневанного моря.О мощный Океан, прекрасен и угрюм,Как плач непонятый великого поэта, —Останется навек твой беспредельный шумВопросом без ответа!

1889

На южном берегу крыма

Немая вилла спит под пенье волн мятежных...Здесь грустью дышит все – и небо, и земля,И сень плакучих ив, и маргариток нежныхБезмолвные поля...Сквозь сон журчат струи в тени кустов лавровых,И стаи пчел гудят в заросших цветниках,И острый кипарис над кущей роз пунцовыхЧернеет в небесах...Зато, незримые, цветут пышнее розы,Таинственнее льет фонтан в тени ветвейНевидимые слезы,И плачет соловей...Его уже давно, давно никто не слышит,И окна ставнями закрыты много лет...Меж тем как все кругом глубоким счастьем дышит, —Счастливых нет!Зато в тени аллей живет воспоминаньеИ сладостная грусть умчавшихся годов, —Как чайной розы теплое дыханье,Как музыка валов...

1889, Мисгор

Монах Легенда

Над Новым Заветом склонился монах молодой,Он полон святой, бесконечной отрады;На древнем пергаменте с тихой зарейСливается отблеск лампады;И тусклые, желтые грани стеклаВ готических окнах денница зажгла.Прочел он то место, где пишет в послании Павел:«Как день перед Господом – тысячи лет!» —И Новый ЗаветВ раздумье оставилСмущенный монах, и, сомненьем объят,Печальный идет он из кельи, не видит, не слышит,Как утро в лицо ему дышит,Как свеж монастырский запущенный сад.Но вдруг, как из рая, послышалось чудное пеньеКакой-то неведомой птицы в росистых кустах —И в сладких мечтахЗабыл он сомненье,Забыл он себя и людей.Он слушает жадно, не может наслушаться вволю,Все дальше и дальше, по роще и полюИдет он за ней.Той песней вполне не успел он еще насладиться,Когда уж заметил, что – поздно, что с темных небесВечерние росы упали на долы, на лес,Пора в монастырь возвратиться.Подходит он к саду, глядит – и не верит очам:Не те уже башни, не те уже стены, и гущеДеревьев зеленые кущи.Стучится в ворота. «Кто там?» —Привратник глядит на него изумленный.Он видит – все чуждо и ново кругом,Из братьев-монахов никто не знаком...И в трапезу робко вступил он, смущенный.«Откуда ты, странник?» – «Я брат ваш!» – «Тебя никогдаНикто здесь не видел»... Он годы свои называет —Те юные годы умчались давно без следа...Седая, как лунь, бородаНа грудь упадает.Тогда из-за трапезы всталИгумен; толпа расступилась пред ним молчаливо,Он кипу пергаментов пыльных достал из архиваИ долго искал...И в хронике древней они прочиталиО том, как однажды поутру веснойПошел из обители в поле монах молодой...Без вести пропал он, и больше его не видали...С тех пор три столетья прошло...Он слушал – и тенью печалиПокрылось чело.«Увы! три столетья... о, птичка, певунья лесная!Казалось – на миг, на один только мигЗабылся я, песне твоей сладкозвучной внимая —Века пролетели минутой!» – и, очи смежая,Промолвил он: «Вечность я понял!» – главою поникИ тихо скончался старик.

<1889>

Имогена Средневековая легенда

«Лютой казни ты достоин...Как до выси небосклона, —Далеко оруженосцу —До наследницы барона!Но в любви к тебе призналасьИмогена, – я прощаю;Божий суд великодушноВам обоим предлагаю.Ты возьмешь ее на плечи,По скалам и по стремнинеТы пойдешь с бесценной ношейКо кресту на той вершине.Путь не легок: поскользнешься —Смерть обоим... Если ж с неюДо креста дойдешь, – навекиБудет дочь моя твоею.Что ж, согласен?» – «Да». – «До завтра».Грозный час настал. СобраньеЖдет, окованное страхом,Рокового испытанья.Сам барон мрачнее ночи.Опустил угрюмо вежды;Только те, кто любят, полныЧудной силы и надежды.И с отвагой, и с любовью,Он берет ее на плечи,И она ему, краснея,Шепчет ласковые речи...Вот сигнал, – по дикой кручеОн идет... Пред ними бездна...Но в очах его отвага,С милой смерть ему любезна.Из-под ног сорвался камень, —Он дрожит, изнемогает...Но так нежно ИмогенаКудри милого ласкает.И в очах блеснуло счастье,И легко над страшной кручейОн прошел каким-то чудом,Безмятежный и могучий.А над ним она, в лазури,С золотыми волосами,В белом платье – словно ангелС белоснежными крылами.Но таков удел наш горький:Кто нам дорог, кто нас любит, —Обнимая, вместе в безднуУвлекает нас и губит.С каждым шагом все тяжелеДавит ноша, и, склоняясь:«Тяжко мне, я умираю…» —Прошептал он, задыхаясь...Но она взглянула в очиИ «люблю» ему сказала,И безумная отвагаВ гордом взоре заблистала.Вся – надежда, вся – молитва,Имогена, в страстной муке,Чтобы легче быть – высокоПодымает к небу руки...Вот и крест... Еще мгновенье —И достиг он цели... Бледный,Пал он с ношей драгоценной,И раздался крик победный:«Ты моя, моя навеки!»«Поскорей разнять их!» – грозноЗакричал барон... Со свитойОн примчался – было поздно...Слишком крепко ИмогенаОбвила его руками...На лице – покой и счастье,И уста слились с устами.«Что ж вы медлите? СкорееРазлучить их!» Но стоялиВсе, поникнув головою,Полны страха и печали.Лишь один ответил робко:«Никакая власть и силаРазделить, барон, не можетТо, что смерть соединила…»

1889