Полное собрание стихотворений

Чтоб слабой воле разумом помочь,Он рассуждает: «Прочь отсюда, прочь!Какая пошлость!» Но зачем без мукиНе в силах он припомнить, как в ту ночьЛюбил ее? Зачем же о разлукеТак больно думать? Или с гневом вновьВоскресла в нем угасшая любовь?

XLVII

Они сидели в парке утром рано.Он наставленья, важный вид храня,Читал ей: «Вы не любите меня;Но я не понимаю цель обмана...К чему? Ужель кокетство? Здесь ни дняЯ не пробуду; жалкую победуОставив вам, я завтра же уеду».

XLVIII

Она в ответ: «Недобрый вы!» В тоскеПоникла головой и замолчала,Лишь зонтиком чертила на песке.Слезинка на конце ресниц блистала,Как дождевая капля на цветке.«И уезжайте, пусть я, пусть такая,Кокетка, нехорошая и злая,

XLIX

Одна останусь... что ж, и все равно,И пусть одна, – мне никого не надо;Я – лгунья, гадкая – и очень рада!»И слезы, накипевшие давно,Дрожали в голосе; потрясеноВсе существо обидой нестерпимой...А он... он встал, глухой, неумолимый.

L

«Прощайте». И мертва и холодна,Непобедимой гордости полна,С презрительной улыбкой – как ни больно —Хотела руку протянуть она...«И вам меня не жaлко?» – вдруг невольноУ Веры вырвалось… и он упалПред ней и молча, горько зарыдал.

LI

Когда уйти хотел он, полюбилаОна его, быть может, в первый раз.Так недоступное для женщин мило,Так сердцу дорого в последний часРазлуки то, что покидает нас.Счастливым быть одно страданье учит;Мы любим тех, кто нас сильнее мучит.

LII

Он говорил, послушен, робок, тих:«Я помню, как сердился; вдруг увиделЯ ваши ручки, – гнев в душе затих,И я почувствовал, что вас обидел,Что я жесток, когда взглянул на них.Как не любить мне этих ручек бедных,Почти что детских, тоненьких и бледных!..

LIII

Но Вера не глядела на него,Стыдливая от счастья своего,С улыбкой утомленной и спокойной.Он ей твердил: «Прости мне!» – «Ничего,Уж я простила…» Тополь нежный, стройныйЛиствой в лазури утренней звенел,Как будто песнь любви над ними пел.

LIV

«Вчера, – промолвил он, – как это странно,Вчера мне горько было не любить,А между тем не мог я победитьВ душе какой-то радости нежданной,Что нет любви, что стало легче жить,Что вновь свободен я, как птица в поле...Я рад был одиночеству и воле.

LV

Себя мы слишком любим; не хотимИной любви, боимся, как недуга...Но если мы тщеславья не смирим,Но если только оттолкнем друг друга,Потом всю жизнь себе мы не простим.Кто много любит, тот страдает много;Верь, это крест, нам посланный от Бога».

LVI

Она молчала. Сердце сжалось в нейПредчувствием неведомых скорбей.Во взорах – отблеск грусти непонятной;Меж тем, под лаской утренних лучейВсе так дышало жизнью благодатной,В лазури тополь листьями звенел,Как будто песнь любви над ними пел.

LVII

Ночь; спит Боржом; шумит один поток...Уж утро близко. Открывает взорыРосой умытая звезда Авроры;На выси гор потухший месяц лег.Лишь в комнатке у Веры огонек.Открыв окно, она прохладой дышитИ в дневнике заветном что-то пишет.

LVIII

«Сергей влюблен; успеху своемуДивлюсь я, право; неужель такая,Как я, могла понравиться ему,Капризная, ленивая, пустая?..Я даже некрасива; почемуЯ нравлюсь людям? Рада этой честиЯ от души, но будь на их я месте...

LIX

Ужель к любви я окажусь способной?Едва ли, – слишком я люблю себя, —О, как люблю! Все лучшее губяВ душе, люблю себя насильно, злобно,И как стыжусь, как мучаюсь, любя...Но чем ему я нравлюсь? Вот загадка.А все-таки любимой быть так сладко...

LX

Чтоб сразу был развенчан мой герой(Я часто наблюдала), мне поройДовольно слова, черточки ничтожной,Во вкусах, в мненьях мелочи пустой,Иль даже в разговоре нотки ложной;Стыдишься вдруг того, кем был так горд;Фальшивый тон – разрушен весь аккорд.

LXI

Когда он мне понравился, – я знала,Что это очень важно, не умом,А сердцем, – долго с жадностью искалаЯ этой черточки фальшивой в нем:В манерах, в мыслях, в голосе – во всем,Искала так внимательно, злорадно —И не нашла... и было мне досадно...

LХII

Люблю ли я его? И нет, и да...Как человека – только иногда,По вечерам, когда любовь сильнееИ как-то ярче... Утром же всегдаМечты спокойней, сердце холоднее;Тогда не человека, не всего, —Люблю в нем только сердце, ум его.

LХIII

Он не простой; он чувствует так сложно,Что я порой совсем теряю нить;Он ищет, роется в душе тревожно,Он не умеет попросту любить;Рассудок может чувство в нем убить.И это страшно мне, и я тоскую,Его любовь к его уму ревную».

LXIV

Она закрыла тихо свой дневник.Уж холод утра в комнату проник,Звезда Авроры дивными огнямиПереливалась ярче над горами;Ответила природа в этот мигНа первый луч денницы безмятежной,Как сонное дитя, улыбкой нежной.

LXV

Почти два месяца прошло с тех пор.У них любовь – все тот же вечный спорЗа первенство; поутру – охлажденьеИ слезы горькие мгновенных ссор,А вечером – восторги примиренья...Счастливцы, не заметили они,Как эти светлые промчались дни.

LXVI

Сбирался теплый дождь; в лесу молчанье;Вечерний отблеск солнца в тучах гас;Поцеловал он Веру в первый раз...«И только-то?..» – шепнуло им сознанье...Так много обещал им этот час,Что каждый, грустью странною волнуем,Разочарован первым поцелуем.

LXVII

Вдруг хлынул дождь из набежавших туч,Но не померк вечерний солнца луч, —Он полон к миру тихого участья,И брызнул ливень, светел и певуч,Как будто все заплакало от счастья.Смешалось солнце с влагой нежных струй,Как с теплыми слезами поцелуй.

LXVIII

Потом, когда они припоминалиТот поцелуй чрез много-много дней,Исполненный таинственной печали,Он был для них чем дальше, тем милей, —Им чудился и аромат полей,И крыши дач Боржома дорогого,И шум веселый ливня золотого.

LXIX

Однажды полдень пламенем дышал;Лесной пожар волнующимся дымомВдали холмы и села облекал;Там, над Курой, в обломках желтых скалВсе онемело в зное нестерпимом;Лишь ящерица быстрая порой,Как изумруд, блеснет в траве сухой.

LXX

Зато свежо – под влажной тенью парка,Где пенится зеленая волнаБоржомки горной, вечно холодна.Сергей, когда бывало слишком жарко,Спускался к ней; здесь мрак и тишина,И в чудный свод, таинственно шумящий,Сплелись чинары, дуб и клен дрожащий.

LXXI

К потоку с нежною мольбой ониПротягивают ветви, словно руки,И говорят: «Помедли, отдохни, —У нас так хорошо; к чему же муки,К чему борьба? Пора уснуть в тени.Куда ты рвешься, плача и тоскуя?..»А он в ответ гремит им, негодуя:

LXXII

«Из недр Кавказа, страшен и суров,Я вырвался; внимая реву бури,Я созерцал рождение громов,И мне ль плениться запахом цветов,И мирным сном, и прелестью лазури!О, нет! Скорей на волю! Жизнь моюЛишь с океаном вечным я солью!»

LXXIII

Сергей глядел, счастливый и безмолвный,На Божий мир, и в первый раз он жил,Не думая, – как лес живет и волны;Он никогда так просто не любил,Без гордости; непримиримых силЗатихла в нем мучительная битва;Теперь любовь спокойна, как молитва.

LXXIV

С дороги не видать Сергея; светЧуть проникал сквозь чащу; конский топот —Два всадника... то Вера, с ней кадет,Красавец; но... не может быть, – о, нет, —Ему почудилось – влюбленный шепот...Он руки жмет, целует, и она...Она смеется, радости полна.

LXXV

Она смеется... Смех знакомый, милый!Он столько раз внимал ему в тиши...Так это было все игра, – душиВ ней нет!.. И вот на что он тратил силы!Как счастливы они, как хороши!Помчались вихрем; он высок и строен,В сознании победы так спокоен.

LXXVI

«Да полно, любит ли она? – шепталКакой-то голос: любит, да, он молод,Красив, а я смешон, и худ, и мал...»Он вздрогнул, – пробежал по сердцу холод...«Все кончено!» На землю он упалС потухшими и мертвыми очами,Без слез, немой, закрыв лицо руками.

LXXVII

Когда б он знал, что, под улыбкой скрывК нему глубокой нежности порыв,Как никогда, его любила Вера;Лишь им полна, лишь им одним, забывПро все, не слыша глупой речи кавалера,Она смеялась; счастлив был тот смех;Он говорил: «Сергей мой лучше всех!»

LXXVIII

Когда б он знал, как ночью, в ожиданьеЗари желанной, Вера не моглаСомкнуть очей, как утром на свиданьеОна с тревогой радостною шла,И как его любила, как ждалаШагов, знакомой серой шляпы, встречи,Улыбки, ласк и тихой милой речи!

LXXIX

Шел ночью дождь, разросся мутный валБоржомки бешеной, и с громом мчалОн трупы сосен, вырванных с корнями,И теплый ветер сыростью дышал;Струился пар над влажными лесами,На солнце каждый лист блестел, дрожа;Лазурь была туманна и свежа.

LXXX

Вот подошел Сергей; спокойно, гордоИ вежливо ей руку протянул;«На этот раз мое решенье твердо —Я уезжаю вечером». Взглянул —И вдруг лицо в смущеньи отвернул:С такой наивной, робкою мольбоюОна глядела: «Милый, что с тобою?»

LXXXI

– «К чему притворство, Bеpa?.. Я вчераУзнал, что вы не любите, забавойБыла любовь... Наскучила игра...Ну, что ж, нам разойтись давно пора.Расстанемся без объяснений; право,Так будет лучше». Молча, побледнев,Она встает... И в нем проснулся гнев.

LХХХII

И, опьяненный сладким чувством мести,Он ничего не помнил, говорилНаперекор достоинству и чести,Остановиться не имея сил, —Разрушил все, что прежде так любил,Несправедливо, грубо и без цели;И очи злобным торжеством горели,

LXXXIII

Она спокойна; сомкнуты устаПечально, строго. Ни одна чертаНе дрогнула в лице ее бесстрастном:То мертвая, немая красота.Когда ж Сергей пред этим взглядом яснымИ пред величьем бледного челаУмолк, – она в ответ произнесла:LXXXIV«Нам вместе жить нельзя, я это вижу.Во мне вы ошибаетесь; но яЛюбви до оправданий не унижу;Скажу вам просто, сердца не тая,Но и без клятв: чиста любовь моя.Хотите верить – верьте; не хотите —Удерживать не буду, – уходите.

LXXXV

Чего вам надо? – Власти надо мной?В душе вы – деспот; но любви такойЯ не хочу, – неволя хуже смерти;О, нет, из сердца вырву страсть, поверьте,Но никогда не сделаюсь рабой.Простимся». И не прежней робкой девой,Она ушла надменной королевой.

LXXXVI

Сергей на вечер тройку заказал.«Тем лучше, я свободен...» – он шептал,Укладывая вещи, и рукамиДрожащими из шкафа вынималБелье, и пледы связывал ремнями.А в комнате так пусто и темно,Сверчок поет, и дождь стучит в окно.

LХХХVII

Слуга пришел с вечерним самоваром;Сергей дал два рубля ему на чай;И тот в восторге, с трогательным жаром,Благодарил и кланялся: «Прощай,Хороший, добрый барин! ПриезжайОпять в Боржом». Свеча во мгле мерцалаИ одиночество напоминала.

LXXXVIII

Вдруг сделалось себя ему так жаль;И безнадежною была печаль,Как дождь ночной, унылый, однозвучный;Казалась жизни сумрачная дальПустынею холодной, мертвой, скучной.Он снова брошен всеми, одинок...На старенький дорожный сундучок

LXXXIX

Он сел... Хотелось умереть Сергею...Сверчок умолк, и самовар потух...Чуть слышалось жужжанье сонных мух…И он подумал вдруг: «А что-то с нею?»От этой мысли захватило дух,И сердце сжалось: вновь оно любило,С тоской отчаянья, с безумной силой!

ХС

Вдруг в двери легкий стук... Он отворил...«Как, Вера... вы?» – пред ней он отступил.Она под черной, длинною вуалью,Вся бледная, дрожала; взор молилО чем-то с тихой, робкою печалью.«Прости, Сережа, мне, – я не могла...Уж не сердись, мой милый, что пришла...»

XCI

Убитый, жалкий, ноги обнимая,Края одежды, мокрой от дождя,Он целовал и повторял, рыдая:«Ты ль это, Bеpa?.. Недостоин яТебя, родная, деточка моя...»И с беспредельным, жгучим состраданьемОн грел ей руки влажные дыханьем.

ХСII

Покорно, ослабев, все существоВ ней отдавалось нежности егоС доверием, как материнской ласке.Она в тот миг, не помня ничего,В изнеможенье, закрывая глазки,Склонив головку бедную свою,Шептала: «Господи, как я люблю!

ХСIII

Я слабая и жалкая, ты видишь,Уж я тебе всем сердцем отдаюсь;Ты можешь зло мне сделать, – не боюсь;Ведь деточку свою ты не обидишь...Люблю – и не скрываю, не борюсь...А знаешь, шла я по лесной дорожке, —Там сыро, страшно!..» – «Бедненькие ножки!..

XCIV

Совсем холодные!» – Ее жалелОн как дитя больное, со слезамиЛаская, ножки маленькие грел,Как птенчиков озябнувших, рукамиИ поцелуями... Но мрак густел.«Пopa!» – он встал, и с грустью молчаливойОни простились... Он уснул счастливый.

XCV

……………………………………..

XCVI

Кончался август; с ласкою печальнойГлядело солнце; мягок и душистВ тени лесных тропинок желтый лист;А небосвод, глубокий и хрустальный,Прозрачен, звонок, холоден и чист,И с утренней росой на георгиныЛожатся нити тонкой паутины.

XCVII

Как веянье отрадной тишины,Предсмертный сон объемлет мир неслышно,Но грезы смерти негою полны,Как счастья и любви живые сны.Вознесся лес таинственно и пышно,Как золотой, великолепный храм,К пустынным, ярко-синим небесам;

XCVIII

Трепещущий, с улыбкою покорной,Он, как жених – невесты, смерти ждет;Она к нему, желанная, придетПрекрасней жизни, с лаской благотворной...Зачем, о смерть, твой радостный приходВ природе мы одни лишь, дети праха,Клянем, полны отчаянья и страха?..

XCIX

Сергей испуган жизнью и смущен;Счастливым дням не доверяет он:Так узник бедный, к воздуху темницыДавно привыкший, солнцем ослепленИ, отвращая взоры от денницы,Он все грустит в дубровах и степяхО сумраке тюремном и цепях.

С

Ужель опять Забелин мой тоскует?Ужель к нему вернулся прежний сплин?Он говорит: «Люблю», ее целует —И думает: «Я – муж, я – семьянин,Уж никогда не буду я один,И днем, и ночью – всюду, вечно с нею...»От этой мысли холодно Сергею.

CI

Наедине он рассуждает так:«Легко сказать – жениться!.. Это шагНепоправимый; разбирая строго,Обуза тяжкая – законный брак;И, право, в одиночестве так многоПоэзии...» Горюет всей душойСергей о жизни вольной, холостой.

СII

Герой наш, полон робости нежданной,Остановился вдруг на полпути.Чтоб жизнь начать, не может он найтиРешимости: как пред холодной ванной,Дрожит, не знает, как в нее войти —Нелепое, смешное положенье!А силы нет, чтоб победить сомненье.

CIII

Опять сомненье! Бедный мой Сергей!Уж он предвидит скуку и заботы,И петербургских пятых этажейКвартирки плохонькие, визг детей,Кухарок, нянюшек, портнихи счетыИ запах от пеленок; дрязги, чадКотлет из кухни и семейный ад.

CIV

«Но это вздор, ведь я люблю, мне честность,Мне долг прямой велит любить...» И вдругВсю душу охватил ему испуг.«А если...» – он не кончил; неизвестностьЕго страшила; он искал вокругПоддержки иль опоры; ум слабеетОт ужаса в нем сердце леденеет.

СV

О, Боже мой, как тяжко сознавать,Что все в любви зависит от мгновенья!То любит, то не любит он опять.И невозможно чувству приказать:Оно – порыв, каприз воображенья,Он не владеет им... Меж тем, грозя,Пугает мысль, что не любить – нельзя.

CVI

Но что же делать? Страсть из чувства долга,Как скучная обязанность, гнетет;Возможное нам мило ненадолго,Преступное нас манит и влечет.Зачем так сладок нам запретный плод?Он чувствует, что воля в нем бессильна...И как заставить полюбить насильно?

СVII

«Я разлюбил!..» – однажды этот крикИз сердца вырвался в безмолвье ночи.Он пристально заглядывал в тайникДуши своей, до дна в него проник,Смотрел, искал, прислушивался, очиВперив во тьму... и в сердце находилЛишь мрак и пустоту, – он разлюбил!

CVIII

А между тем она так свято верит;Он победил, окончена борьба,Она теперь покорна и слаба,Не взвешивает чувств своих, не мерит;Его мгновенных прихотей раба —Идет на жертвы, горе и страданьеБезропотно, как агнец на закланье.

CIX

Увы! Для бедной девушки поройТак ясно, что ее покорность губит,Что надо быть кокеткой, гордой, злой, —Но силы нет, и с детской простотойОна открыто, беззаветно любит;И тем неумолимее Сергей,Сознав вину, срывает гнев на ней.

СХ

Послушная, она не возражает,Не жалуется, – он бы и не могЕе понять, – тихонько вытираетГлаза, в дрожащих ручках свой платокСвернув, как дети, в маленький комок,И слушает, и горько-горько плачет:«Ну что же, Бог с ним, ничего не значит.

CXI

Пусть он не прав, я все перенесу...»Сергей, смотревший с нежностью глубокойНа бледный, лик, на светлую косу,На милую, печальную красу,Теперь глядит так злобно и жестоко,Как за слезою катится слеза,И красные, опухшие глаза

СХII

Ему не нравятся. Уж в сердце глухоВражда заговорила, – скука, леньИ отвращенье: так в осенний деньБывает пыльно, ветрено и сухо;И хоть бы капля чувства, хоть бы тень...В душе он ищет жалости напрасно:В ней все так жестко, холодно и ясно.

CXIII

«Ты разлюбил меня, Сережа?» – разБедняжка молвит; ждет она лишь слова,Одной улыбки, взора милых глаз,Чтоб верить вновь и все простить тотчас,Ему на шею броситься готова...Сергей со злобой начал говорить,Что он ее не в праве разлюбить.

CXIV

И как могло сомненье в ней явиться?Ведь, кажется, вопрос решен; онаУверенною быть вполне должна,Что не раздумал он на ней жениться...И Вера слушает, как смерть, бледна,И только очи широко открыты,Какой-то мертвой дымкою покрыты;

CXV

Их взор безжизнен, сух и воспален,В Забелине кипело чувство злое;«Как этот взгляд, – с досадой думал он, —Невыразителен и неумен;В нем что-то глупое, совсем тупое...»Поняв, что уж ничем нельзя помочь,Ему писала Вера в ту же ночь:

CXVI

«Я разлюбила вас, и не желаюПритворствовать. Запомните, Сергей,Хотя могли вы быть ко мне добрей,Я вас ни в чем, ни в чем не обвиняюИ лишь прошу уехать поскорей.Ведь искренность для нас всего дороже,А вы не любите меня, – я тоже.

СХVII

Молю тебя, мой милый, уезжай,Я требую, ни дня не медли дольше;Но, возвратясь в родной, далекий край,Хоть изредка про Веpy вспоминай.Я буду за тебя молиться... БольшеНе встретимся мы на земном пути;Да сохранит тебя Господь, – прости!»

CXVIII

Как плакал он, письмо ее читая,От жалости не к Вере, а к себе...Достиг он цели, победил в борьбеИ утолил тщеславие. Пустая,Ничтожная победа, что в тебе?..Бесцельное свершил он преступленье,Навеки стыд в душе и угрызенье.

CXIX

Сумел любовь рассудком он убить.Что пользы в том? Увы, за свежесть чувства,За каплю нежности, за дар любить,Как любят дети, просто, без искусства,За тот порыв, дающий силу жить, —Он отдал бы, раскаяньем томимый,Свой гордый ум, – свой ум непобедимый.

СХХ

Он молод, впереди вся жизнь, в нем кровьКипит, а уж в сознанье холод вечный...«Нет, мысль – не все, есть вера, есть любовь;Но где же взять их, как вернуться вновьК любви без дум и к простоте сердечной?» —Так размышлял он, в экипаж садясь.«Ну, с Богом, в путь!» – и тройка понеслась.

CXXI

Холодный ветер; пыль встает клубами,Вдоль по пути летят, за роем рой,Сухие листья осени глухой...Река бушует темными волнами,А нежный тополь, что шумел веснойВ лазури утренней и пел про счастье,Теперь дрожит под холодом ненастья.

СХХII

Там, над дорогой, меж густых ветвей,Стояла Вера. Все затихло в ней,Как будто не сама она страдала,А лишь рассказ давно минувших днейВ какой-то книге про себя читала,Как будто только сон ей снился... ВдругРаздался колокольчик... Слабый звук

СХХIII

Все ближе, ближе... Он! «Сережа, милый!..»Не слышит... тройка мчится, замер крик...В ней сердце, мысли, очи, бледный лик,Все существо с неудержимой силойТуда, за ним, стремилось в этот миг:Так стебли трав в воде дрожат порою,Стремясь за убегающей волною.

CXXIV

Как листьев легкий шум, ее словаУнес холодный ветер в даль, и голосЗатих, на грудь поникла голова;Как скошенный на ниве бедный колос,Без слез, без жалобы, почти мертва,Она упала... И ему так больно,Так страшно сделалось, что к ней невольно

CXXV

Он обернулся; но вперед, впередРванули кони и стрелой умчали...Возврата нет! Увы судьба не ждет,И в даль она, как тройка, унесетОт всех, кого любили мы и знали;Они с мольбой взывают нам вослед:«Вернись, помедли!» – но возврата нет.

CXXV

Они к нам простирают руки, тщетно!Мы далеко: «Прости!»... последний взглядС отчаяньем кидаем мы назад...Наш крик замрет в пустыне безответной;Взовьются кони и летят, летят,Чем дальше, тем скорей, неутомимо, —Мечты, друзья, любовь – все мимо, мимо!

Глава третья

I

«Beati possidentes»[13], – вот что важно:Блаженны те, чей кошелек набитКредитными рублями! Пусть отважноИх мысль в надзвездной области парит:Пробудит вдохновенье аппетитДля ужина. Но с пустотой желудкаЛирический восторг – плохая шутка!

II

На крыльях грез в какой-то чудный крайЛетишь, бывало. Вдруг жена подходит:«Прекрасно, милый друг, – пиши, мечтай!..Вот до чего поэзия доводит, —Сегодня нет обеда! Так и знай»...Она права, скажу я между нами:Не будешь сыт красивыми стихами.

III

Роптать и мне случается порой:Зачем я не сапожник, не портной?В хорошем сюртуке или ботинкахЕсть польза несомненная: простой,Понятный смысл, – а в звездах и в росинках,И соловьях – какой в них толк – для тех,В ком вдохновенье возбуждает смех?

IV

Забавный титул юного поэтаМне надоел. Что может быть скучней,Как вечно у редакторских дверейСтоять с портфелем? Слушаясь советаСерьезных и практических людей,Забуду с музой ветреную дружбу,Остепенюсь и поступлю на службу.

V

Когда пустое место наполнятьТипографу приходиться в журнале,Поэту позволяют выражатьСвои восторги, думы и печалиСтихотвореньем строчек в двадцать пять, —Никак не более. Вошло в привычкуУ нас стихи печатать «на затычку», —

VI

Как говорил покойный Салтыков...И, может быть, испуганный читатель,Взглянув на ряд моих несчетных строф,Воскликнет: «Да хранит меня СоздательЧитать роман в две тысячи стихов!»Он прав. Мне эта мысль тревожит совесть…Но делать нечего, – окончу повесть.

VII

Сергей вернулся в Петербург: домаВ тумане желтом, дождь, гнилая осень,Октябрьских полдней серенькая тьма...Ему здесь душно: давят, как тюрьма,Глухие стены. Запах южных сосен,Лазурь небес припоминает онНа грязных, темных улицах, как сон.

VIII

Кругом все то же... Дни его так пусты...Знакомый красный дом, городовой,И вывеска над лавкой мелочнойС изображеньем хлеба и капусты...Узор на ширмах, запах комнат, бойЧасов в столовой, тишина, и снова —Весь ужас одиночества былого.

IX

«Опять – унылый, бесконечный день!..»Проснувшись утром, глаз не открывая,Он думал. Скучно. Одеваться лень.Часы обеда, ужина и чая —Вот все событья. Он читает. ТеньВсе гуще – сумерки; и в эту поруПриносят лампу и спускают штору.

Х

Ну, слава Богу, ночь уж близко! ЦельЕго желаний – броситься в постель,Скорей задуть свечу... Дула устала...Он с отвращеньем думал: «НеужельИ завтра то же, и опять сначала —Вставанье, кофе, чтенье и опять, —Обряд постылый жизни исполнять!..»

XI

Забелин к доктору зашел от скуки.Тот взвешивал его: «Помог Кавказ!Прибавилось полпуда. В добрый час!..Что значит климат! – потирая руки,Смеялся немец. – Поздравляю вас:Теперь сто лет вам жить!» – и с жалкой, беднойУлыбкою внимал Сережа бедный.

ХII

«В труде – спасенье! – просветлев на миг,Он раз подумал. – Буду на магистраДержать экзамен!» – и за груды книгПринялся лихорадочно и быстро.Сидел две ночи, но едва проникОн в смысл одной главы: душа тревожна.Он чувствует – работа невозможна.