Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

96

Музыковед, пианист и композитор Александр Семенович Розанов.

97

В тексте документа здесь оставлено место для фамилии.

98

Физик Никита Алексеевич Толстой, сын А. Н. Толстого и Н. В. Крандиевской-Толстой.

99

На XX съезде КПСС А. Фадеев будет избран уже только кандидатом в члены, а не членом ЦК, как прежде. А. Твардовский, бывший в 1952–1956 годах членом Центральной ревизионной комиссии, кандидатом в члены ЦК станет только в 1961 году.

100

Роман «Тучи на рассвете» был под именем Аркадия Сахнина опубликован в журнале «Знамя» (1954, № 2, 3), вышел отдельными изданиями в «Роман-газете», в Детгизе и в Гослитиздате. Суд, в который обратилась Раиса Левина, привлек к разбору этой жалобы комиссию Союза писателей, которую возглавил В. А. Рудный. После того, как вина Сахнина была установлена, суд обязал его выплатить Левиной часть гонорара и, так как текст романа был все же переработан, ставить ее имя как соавтора при последующих переизданиях.

Тем не менее «Тучи на рассвете» были переизданы в 1957, 1965, 1968 и 1975 годах без какого-либо указания на имя Левиной.

Достойно внимания, что именно Сахнину будет доверено написать «Малую Землю» – первую часть трилогии, изданной под именем Л. И. Брежнева.

101

На первых порах, разумеется, еще только инициативную группу.

102

«Вся работа происходила у нас в Лаврушинском или на даче», – подтверждает Лариса Казакевич, дочь писателя (http://www.newswe.com/index.php?go=Pages&id=5299&in=view).

103

«Вы, может быть, и сами не знаете, что Вы написали классическую книгу, которая рано или поздно создаст Вам всемирное имя, – 23 ноября письмом к Вере Пановой откликнулся на эту повесть Корней Чуковский. – Не сомневаюсь, что ее переведут на все языки. Дело не только в том, что впервые в истории русской литературы центральным героем повести поставлен шестилетний ребенок, но и в том, что самая эта повесть классически стройна, гармонична, выдержана во всех своих – очень строгих! – (подлинно классических) пропорциях» (К. Чуковский. Собрание сочинений. Т. 15. С. 417).

104

Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate (Оставь надежду, всяк сюда входящий).

105

5 июня 1956 года восстановлен в членах СП СССР.

106

Правильно: «От всего сердца».

107

Опера Дмитрия Кабалевского по повести и пьесе Всеволода Иванова «Бронепоезд 14–69». Премьера в Большом театре прошла 26 ноября 1955 г.

108

Романы «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» были, после долгого перерыва, выпущены Гослитиздатом с предисловием Константина Симонова в 1956 г.

109

Е. Б. Пастернак датирует передачу в «Новый мир» и «Знамя» полной рукописи романа «ранней весной 1956 года», указывая, что «потом» она поступила в издательство «Художественная литература».

Сколько можно судить по докладной записке председателя КГБ И. Серова от 24 августа, рукопись была передана в «Новый мир» только в апреле.

«Его роман лежал в редакции примерно два месяца в ожидании возвращения Симонова из отпуска», – сказано в дневниковой записи Константина Федина от 14 августа (Константин Федин и его современники. Т. 2. С. 160).

110

«<…> у тебя в журнале, у тов. Кожевникова <и> в Гослитиздате несколько месяцев лежала эта рукопись, и ни у кого не вызвало это чувства протеста», – 7 декабря 1956 года выговаривает Симонову Поликарпов на совещании в ЦК КПСС по вопросам литературы (РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Ед. хр. 12). «Время шло, а роман все еще не был опубликован. И отрицательных отзывов не было никаких» (О. Ивинская, И. Емельянова. С. 187). «Посланные в журналы экземпляры романа лежали там мертвым грузом, предложенный в альманах «Литературная Москва» вернулся к автору с отказом», – подтверждают Е. Б. и Е. В. Пастернак (Б. Пастернак. Собр. соч. Т. 4. С. 655).

111

В начале 30‐х годов, – сообщает Надежда Кожевникова, – «у них с папой был роман, я думаю, это был первый роман в ее жизни» (Алеф. 2003. № 924. С. 37). «<…> Человеком, которому небезразлична моя собственная судьба» называет Кожевникова и сама Ивинская (О. Ивинская, И. Емельянова. С. 197).

112

Об этом разговоре («Я сейчас же позвонил ему <…>») Кожевников 7 декабря 1956 года напоминает и на совещании в ЦК (РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Ед. хр. 12). Следует, однако, принять во внимание, что телефона на даче Пастернака тогда еще не было.

113

Этой информации противоречат воспоминания Л. М. Кагановича о том, что решение прочесть доклад было принято спонтанно, уже когда «XX съезд подошел к концу» (Л. Каганович. С. 570). См. 25 февраля.

114

«Но в один из первых дней после открытия съезда, – вспоминает Наум Коржавин, – кто-то из моих друзей, к чьим словам я относился серьезно, встретил меня словами: „Выступление Микояна на съезде читал? Нет? А ты прочти!“

И я прочел. Впечатление было оглушающим. Это была резкая, откровенно антисталинская речь, первая такая в открытой советской печати. Потом пошли такие же речи других руководителей. Именно руководителей. Отчасти потому, что так, видимо, было договорено, но был и элемент искренности» (Н. Коржавин. Т. 2. С. 703–704).

«Окажутся ли слова Микояна подхваченными другими? – 16 февраля задается вопросами в своем дневнике Сергей Дмитриев. – Найдут ли они развитие и последуют ли за ними реальные действия? Или эти слова окажутся чем-то вроде „Оттепели“ Эренбурга? Не подлежит сомнению, что слова эти прежде всего произнесены для нужд и потребностей внешнеполитической пропаганды (вот, мол, мы какие самокритики; вот мы как далеки от политики главы двадцатилетнего периода культа личности!)» (Отечественная история. 2000. № 1. С. 165).

115

«Первый том, – 4 июня написал Эммануил Казакевич Константину Федину, – был пробой наших сил и разведкой в стане праздно болтающих и обагряющих руки. Второй, надеюсь, будет более решительным и определенным» (Э. Казакевич. Слушая время. С. 374).

116

Сам факт этой публикации вызвал раздраженную реакцию Анны Ахматовой: «Совсем дикие люди. Казакевич поместил 400 страниц собственного романа. Редактор не должен так делать. Это против добрых нравов литературы» (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 86).

Следует, однако, иметь в виду, что роман «Дом на площади» был ранее принят к печати журналом «Знамя». Но Эммануил Казакевич вынужден был забрать его оттуда, чтобы в срочном порядке заменить своим произведением роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» – его рукопись столь долго лежала в журнале «Новый мир» без движения, что автор, потеряв надежду, передал ее в «Литературную Москву». Однако, узнав об этом, редколлегия «Нового мира» прислала категорический протест против напечатания романа в сборнике, ссылаясь на договор, ранее заключенный с Дудинцевым, и Казакевичу как одному из составителей сборника пришлось вернуть роман «Не хлебом единым» обратно в «Новый мир». См. об этом письма Казакевича Дудинцеву и в редакцию журнала «Знамя» (Э. Казакевич. С. 372–373).

117

«Я <…> принялся читать стихи Твардовского, – записал Чуковский 28 февраля 1956 года, – и вдруг дошел до „Встречи с другом“ <…> и заревел» (К. Чуковский. Дневник. С. 211). И совсем по-другому отозвался бывший лагерник Аркадий Добровольский в письме от 18 августа к другому бывшему лагернику Варламу Шаламову: «Конечно, кусок из поэмы Твардовского „Друг детства“ – хорош. Но он и радует и возмущает одновременно. В начале поэмы ляпнуть этакий домостроевский реквием на смерть Великого Хлебореза и блядски вилять задом, оправдывая это „крутое самовластье“, а через пару сотен строк строить из себя хризантему и задавать риторические вопросы: „Винить в беде его безгласной страну? При чем же тут страна?.. Винить в своей судьбе жестокой народ? Какой же тут народ!..“ Талант „применительно к подлости“ и больше ничего!» (В. Шаламов. Т. 6. С. 144–145).

118

См. позднейшую запись Евгения Пастернака: «Боря рассказывал, как весной 1956 года к нему приходили два человека. Это были Каверин и Казакевич, но папа не назвал их имена, только сказал, что одного из них даже считают талантливым. Они предлагали ему печататься в „Литературной Москве“, и он дал им „Замечания к переводам Шекспира“. Но вообще он не понимает этих, якобы свободных, писательских журналов. Лучше уж государственные, в них всё ясно, что можно говорить, а что нет. А тут вроде всё можно, тогда как из чувства взятой на себя ответственности они боятся вообще что-либо сказать. Он предлагал им напечатать роман, но они отказались, хотя Всеволод Иванов готов был его отредактировать» (Б. Пастернак. Т. 11. С. 698).

119

18 р. 50 к.

120

С. 794–809.

121

В «Литературной газете» 28 февраля появилось «Письмо в редакцию» члена партии с 1918 года А. Гиндина, который, прочитав выступление Шолохова, обвинил его в снижении творческой активности и отметил демагогию в высказываниях о писательских дачах и отдыхе на курортах (с. 8). Критические замечания в адрес Шолохова содержались и в подборке читательских писем, которые были напечатаны в «Литературной газете» 5 апреля (с. 2).

А вот мнение Варлама Шаламова:

«Шолоховская речь произвела и на Вас, и на Валю впечатление, – 30 марта пишет он в Магадан Аркадию Добровольскому. – А мне было стыдно ее читать – как может писатель, большой писатель понимать свое дело таким удивительным образом. Как странно, если искренне, определены болезни писательского мира. Какие бесподобные рецепты тут предлагаются. Горький – во многом великий пошляк, но он все-таки был работником искусства, он был обучен как-то понимать искусство, а этот ведь не дал себе труда заглянуть в свое собственное дело» (В. Шаламов. Т. 6. С. 138).

122

«Был, – вспоминает А. И. Микоян, – небольшой спор по этому вопросу. Молотов, Каганович и Ворошилов сделали попытку, чтобы этого доклада вообще не делать. Хрущев и больше всего я активно выступили за то, чтобы этот доклад состоялся. Маленков молчал. Первухин, Булганин и Сабуров поддержали нас. Правда, Первухин и Сабуров не имели такого влияния, как все остальные члены Президиума.

<…> Было принято решение, что в конце съезда, на закрытом заседании, после выборов в ЦК (что для Молотова и Кагановича казалось очень важным) такой доклад сделать» (А. Микоян. С. 594).

Живописные подробности добавляют воспоминания Л. М. Кагановича:

«XX съезд подошел к концу. Но вдруг устраивается перерыв. Члены Президиума созываются в задней комнате, предназначенной для отдыха. Хрущев ставит вопрос о заслушивании на съезде его доклада о культе личности Сталина и его последствиях. Тут же была роздана нам напечатанная в типографии красная книжечка – проект текста доклада.

Заседание проходило в ненормальных условиях – в тесноте, кто сидел, кто стоял. Трудно было за короткое время прочесть эту объемистую тетрадь и обдумать ее содержание, чтобы по нормам внутрипартийной демократии принять решение. Все это за полчаса, ибо делегаты сидят в зале и ждут чего-неизвестного для них, ведь порядок дня съезда был исчерпан. <…>

Именно об этом и говорили товарищи Каганович, Молотов, Ворошилов и другие, высказывая свои возражения. Кроме того, товарищи говорили, что мы просто не можем редактировать доклад и вносить нужные поправки, которые необходимы. Мы говорили, что даже беглое ознакомление показывает, что документ односторонен, ошибочен. Деятельность Сталина нельзя освещать только с этой стороны, необходимо более объективное освещение всех его положительных дел, чтобы трудящиеся поняли и давали отпор спекуляции врагов нашей партии и страны на этом.

Заседание затянулось, делегаты волновались, и поэтому без какого-либо голосования заседание завершилось и пошли на съезд. Там было объявлено о дополнении к повестке дня: заслушать доклад Хрущева о культе личности Сталина» (Л. Каганович. С. 570, 571).

123

В книжных изданиях эта повесть получила название «Тугой узел».

124

Но вот мнение Вениамина Каверина: «Эренбург, привычно оценив альманах с политической точки зрения, сказал мне, что он мало отличается от хорошего номера „Нового мира“. Он был не прав. Правда, Казакевич, которому не нравился собственный „Дом на площади“, сказал: „Что же делать, нам все равно не обойтись без социалистического реализма“. И действительно, этот роман как бы подтверждал ту благополучную мысль, что альманах ничем не отличается от других изданий подобного рода» (В. Каверин. Эпилог. С. 353).

«Пока я его <роман> писал, время перепрыгнуло через меня. <…> Во всяком случае я „Домов на площади“ строить больше не буду!» – вспоминает Владимир Тендряков слова Казакевича, сказанные весной 1956 года (М. Тендрякова, О. Розенблюм // Знамя. 2019. № 7. С. 153).

125

«Доклад, – 9 апреля записывает для памяти Сергей Дмитриев, – напечатан типографским путем, состоит из 38 стр., сброшюрованных в красной обложке. Надпись на нем гласит: „Секретно. Подлежит возвращению в течение трех месяцев и последующему уничтожению“» (Отечественная история. 2000. № 1. С. 170).

126

В некоторых случаях писателей (видимо, все-таки только известных) знакомили с этим документом и в индивидуальном порядке. См. письмо Вяч. Вс. Иванова Л. К. Чуковской от 24 апреля 1969 года: «<…> отцу <Вс. Иванову> с курьером прислали из Союза Писателей напечатанный типографским способом доклад Хрущева. Текст был снабжен грифом: „Совершенно секретно. Не подлежит распространению“. Вернуть просили через 2 или 3 часа; за это время отец и вся наша семья прочли текст» (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 655).

127

Курсив С. Дмитриева.

128

Имеются в виду Всеволод Вячеславович Иванов и его сын Вячеслав Всеволодович.

129

Здесь и выше выделено К. Чуковским.

130

Как, выступая в Москве 15 июня, заявила Ольга Берггольц, «у нас, в Ленинграде, на читку этого доклада не допустили одного из зачинателей советской литературы – М. М. Зощенко, несмотря на то что большая группа товарищей была возмущена этим и дошла вплоть до обкома партии с требованием допустить Зощенко на читку» (цит. по: М. Золотоносов. Гадюшник. С. 229).

131

На пару с «поздним реабилитансом» появился в речевом обиходе «ранний репрессионизм».

132

Сортировочная станция Харьковского железнодорожного узла.

133

«В мои обязанности, – вспоминает Д’Анджело, – входила также роль литературного агента и „разведчика талантов“ для Фельтринелли, богатого и молодого коммунистического издателя в Милане, которого я должен был извещать об интересных явлениях в советской прозе и поэзии. <…> Одним из моих первых сообщений было известие, услышанное мной по московскому радио: „Скоро будет опубликован „Доктор Живаго“ Бориса Пастернака. Это роман, написанный в форме дневника, охватывающий первые три четверти века и оканчивающийся Второй мировой войной“» (Континент. 2001. № 7).

134

По утверждению издателя журнала «Культура» Ежи Гедройца в письме переводчику Ежи Стемповскому от 19 января 1959 года, «<…> машинописная рукопись, а также ряд копий находятся там <в Польше> с 1955 года» (Новое о Пастернаках. С. 530). И вот еще одна цитата, на этот раз из письма Гедройца тому же адресату от 1 декабря 1958 года: «PIW <Государственный издательский институт – Państwowy Instytut Wydawniczy> намеревался в 1957 году издать роман, однако позиция ряда знатоков во главе с Федецким, считавших роман графоманией, серьезно задержала развитие всей истории» (Там же. С. 525).

135

26 сентября в Записке отдела ЦК КПСС, ввиду «порочности» этой пьесы, было предложено запретить ее постановку в театрах. И хотя тем не менее 11 мая 1957 года состоялась премьера в Московском театре сатиры, уже 14 мая того же года заведующий отделом науки, школ и культуры ЦК КПСС Н. Д. Казьмин письменно потребовал запретить спектакль. «Так и случилось, – вспоминал Георгий Менглет. – Закрытое партийное собрание постановило изъять из репертуара спектакль <…> для его доработки. Он прошел всего пять раз и „дорабатывается“ до сих пор» (Г. Менглет. С. 284–285).

136

См. запись от 28 апреля в дневнике Василия В. Катаняна: «История его приезда такова: он написал Л. Брик, что хочет посетить СССР, но у него денег только на билет в одну сторону. Тогда по инициативе Лили Юрьевны Н. Асеев, С. Кирсанов и отец обратились в Союз писателей за разрешением пригласить Бурлюка за свой счет. Союз обратился в Мининдел, и те постановили, чтобы Союз писателей пригласил Бурлюка за свой счет. И вот он приехал. Л. Ю. мне сказала: „Никакими тысячами не оплатить тех полтинников, которые Давид давал Володе, чтобы тот писал, не голодая“» (В. Катанян. Лоскутное одеяло. С. 135–136).

«Нью-Йорк только усилил его природное делячество. Но мне он мил и дорог – словно я читал о нем у Диккенса», – написал Корней Чуковский, с которым Давид Бурлюк тоже встретился (К. Чуковский. Дневник. С. 215). А вот что рассказал Борис Пастернак Варламу Шаламову: «Я отказался видеться с Бурлюком. Лиля Юрьевна Брик подготовляла эту встречу. Сослался на экзему. Да и в самом деле экзема тогда разыгралась. Что у меня общего с Бурлюком: нарисуют женщину с одной рукой и объявляют свое произведение гениальным. Я давно, слава богу, избавился от этого бреда. Так мы и не повидались» (В. Шаламов. Пастернак // Он же. Собрание сочинений. Т. 4. С. 609).

137

Курсив С. Дмитриева.

138

В «Проекте о создании издательства московских писателей „Современник“», видимо, предшествовавшем этому решению, именно она значится председателем инициативной группы.

139

Недатированные «Проэкт <так!> о создании издательства московских писателей „Современник“», «Положение» о его работе и его «Устав», представленные тоже в проектах, находятся в фонде Зои Никитиной. И там же – черновик обращения в ЦК КПСС, заканчивающегося словами: «Мы просим Центральный Комитет утвердить издательство „Современник“» (РГАЛИ. Ф. 2533. Оп. 1. Д. № 467).

140

Так!

141

«Рядом на столике, возле широкой кровати, Фадеев поставил портрет Сталина», – добавляет Корнелий Зелинский (Минувшее, вып. 5. С. 103).

142

«Запомнился мне день самоубийства Фадеева, – свидетельствует Владимир Огнев. – Лев Субоцкий встретил меня во дворе Союза возбужденный:

– Вы слышали? Саша, Саша, какой молодец! Я всегда верил в него! Он сразу смыл с себя кровь… Теперь ему все простится» (В. Огнев. Амнистия таланту. С. 121).

143

Как 16 мая записывает в дневник Александр Гладков, «сначала было решенье объявить, что это инфаркт и будто бы такое объявление в тот же вечер было вывешено в Союзе, но слух о самоубийстве моментально разнесся по Москве и была объявлена правда» (цит. по: М. Михеев. С. 370).

144

Вот свидетельство самого Фадеева:

«Я приложился к самогону еще в 16 лет, и после, когда был в партизанском отряде на Дальнем Востоке. Сначала не хотел отставать от взрослых мужиков. Я мог тогда много выпить. Потом я к этому привык. Приходилось. Когда люди поднимаются очень высоко, там холодно и нужно выпить. Хотя бы после. Спросите об этом стратосферников, летчиков или испытателей вроде Чкалова. И когда люди опускаются ниже той общей черты, на которой мы видим всех, тогда тоже хочется выпить» (К. Зелинский. С. 78).

«Жалости нет, алкоголиков не жалеют, – прокомментировал в дневнике этот диагноз Геннадий Шпаликов. – Какими же руками он писал, как мог говорить о светлом, чистом и высоком – пьяница по существу. <…> Оправдать его нечем. Ни тяжелой жизнью, ни непониманием современников. Его понимали, заочно – любили, благ жизни вполне хватало лауреату Сталинской премии, книжки которого переиздавались повсеместно. Фадеев – дезертир. Иначе его назвать трудно. Словом, очень неприятный осадок в душе. С портретов спокойно глядит седой человек с таким хорошим, честным лицом, много сделавший для всех, а внизу, рядом с перечислением заслуг его и достоинств – одно стыдное и грязное слово – алкоголик» (Кинематограф оттепели, 1998. С. 33).

145

«Был ли еще такой случай в истории, чтобы официальное сообщение провозглашало: причина смерти достойного человека – пьянство?» – спустя годы задавал вопрос Владимир Тендряков (Знамя. 1988. № 9. С. 188).

146

Об этом телефонном звонке Шолохова Ворошилову вспоминает и Игорь Черноуцан. Отрывки из его мемуарных записок напечатаны под названием «Искусство принадлежать народу» (Время новостей, 1 марта 2005. С. 6).

147

Так в тексте.

148

Несколько иначе этот разговор изложен в статье С. Д’Анджело «Роман романа», опубликованной к десятилетию событий, связанных с публикацией романа «Доктор Живаго»: «Когда я подошел к цели моего визита, он казался пораженным (до этого времени он, очевидно, никогда не думал о том, чтобы иметь дело с иностранным издательством) <…> Я дал понять <…>, что политический климат изменился и что его недоверие кажется мне совсем неосновательным. Наконец он поддался моему натиску. Он извинился, на минуту скрылся в доме и вернулся с рукописью. Когда он, прощаясь, провожал меня до садовой калитки, он вновь как бы шутя высказал свое опасение: „Вы пригласили меня на собственную казнь“» (цит. по: О. Ивинская, И. Емельянова. С. 192).

149

Известие о передаче рукописи С. Д’Анджело распространилось мгновенно. Так, по воспоминаниям Ольги Ивинской, уже через несколько дней она обсуждала эту новость с гослитиздатовскими редакторами М. Виташевской («один из непереплетенных экземпляров был у этой особы») и Н. Банниковым (О. Ивинская, И. Емельянова. С. 195). И уже в начале лета, как рассказывает Вяч. Вс. Иванов, работавшая тогда в Военном институте иностранных языков Наталья Трауберг стала его «расспрашивать, верно ли, что Пастернак передал роман для публикации за рубеж. Я ничего не знал об этом, хотя и помнил (но не стал упоминать в тот раз) его замечание в разговоре перед приходом Якобсона и во время встречи с ним. До Наташи дошли слухи и о людях из Италии, которым роман был передан. Вспоминая об этом теперь, можно строить разные предположения о причинах ее любопытства и осведомленности» (Вяч. Вс. Иванов. Пастернак. С. 136–137).

150

Договор с Пастернаком будет заключен только 21 января 1957 года.

151

По словам Константина Симонова в письме Виталию Виленкину от 9 ноября 1976 г., «заботу о том, чтобы поставить в нормальное положение Ахматову, взял на себя Алексей Александрович Сурков. И при тех очень ограниченных возможностях, которые тогда у него были, сделал, к его чести, очень многое; занимался этим на протяжении ряда лет, не отступая и не забывая об этом. Не знаю, имела ли полное представление об этом сама Ахматова – может быть, и не имела <…>» (К. Симонов. Т. 12. С. 436).

152

Книга А. Ахматовой «Стихотворения» под редакцией А. Суркова была издана только в 1958 г.

153

Сплошное глушение передач Би-би-си началось 13 апреля 1948 года и с тех пор то ослабевало, то усиливалось сообразно колебаниям политического курса в стране.

154

Курсив здесь и выше С. Дмитриева.

155

«Кавказская повесть» издана в 1958 году.

156

«Литературно-критические статьи» Щеглова выйдут в 1958 году, избранные работы Оксмана не изданы до сих пор.

157

«Избранное» Эрдмана будет издано только в 1990 году.

158

Издана с купюрами в 1979 году, без купюр – только в 2008 году.

159

Полный вариант этого романа был издан только в 1999 году.

160

Ранние произведения Эренбурга были изданы только в первом томе его собрания сочинений (1962).