Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

135

26 сентября в Записке отдела ЦК КПСС, ввиду «порочности» этой пьесы, было предложено запретить ее постановку в театрах. И хотя тем не менее 11 мая 1957 года состоялась премьера в Московском театре сатиры, уже 14 мая того же года заведующий отделом науки, школ и культуры ЦК КПСС Н. Д. Казьмин письменно потребовал запретить спектакль. «Так и случилось, – вспоминал Георгий Менглет. – Закрытое партийное собрание постановило изъять из репертуара спектакль <…> для его доработки. Он прошел всего пять раз и „дорабатывается“ до сих пор» (Г. Менглет. С. 284–285).

136

См. запись от 28 апреля в дневнике Василия В. Катаняна: «История его приезда такова: он написал Л. Брик, что хочет посетить СССР, но у него денег только на билет в одну сторону. Тогда по инициативе Лили Юрьевны Н. Асеев, С. Кирсанов и отец обратились в Союз писателей за разрешением пригласить Бурлюка за свой счет. Союз обратился в Мининдел, и те постановили, чтобы Союз писателей пригласил Бурлюка за свой счет. И вот он приехал. Л. Ю. мне сказала: „Никакими тысячами не оплатить тех полтинников, которые Давид давал Володе, чтобы тот писал, не голодая“» (В. Катанян. Лоскутное одеяло. С. 135–136).

«Нью-Йорк только усилил его природное делячество. Но мне он мил и дорог – словно я читал о нем у Диккенса», – написал Корней Чуковский, с которым Давид Бурлюк тоже встретился (К. Чуковский. Дневник. С. 215). А вот что рассказал Борис Пастернак Варламу Шаламову: «Я отказался видеться с Бурлюком. Лиля Юрьевна Брик подготовляла эту встречу. Сослался на экзему. Да и в самом деле экзема тогда разыгралась. Что у меня общего с Бурлюком: нарисуют женщину с одной рукой и объявляют свое произведение гениальным. Я давно, слава богу, избавился от этого бреда. Так мы и не повидались» (В. Шаламов. Пастернак // Он же. Собрание сочинений. Т. 4. С. 609).

137

Курсив С. Дмитриева.

138

В «Проекте о создании издательства московских писателей „Современник“», видимо, предшествовавшем этому решению, именно она значится председателем инициативной группы.

139

Недатированные «Проэкт <так!> о создании издательства московских писателей „Современник“», «Положение» о его работе и его «Устав», представленные тоже в проектах, находятся в фонде Зои Никитиной. И там же – черновик обращения в ЦК КПСС, заканчивающегося словами: «Мы просим Центральный Комитет утвердить издательство „Современник“» (РГАЛИ. Ф. 2533. Оп. 1. Д. № 467).

140

Так!

141

«Рядом на столике, возле широкой кровати, Фадеев поставил портрет Сталина», – добавляет Корнелий Зелинский (Минувшее, вып. 5. С. 103).

142

«Запомнился мне день самоубийства Фадеева, – свидетельствует Владимир Огнев. – Лев Субоцкий встретил меня во дворе Союза возбужденный:

– Вы слышали? Саша, Саша, какой молодец! Я всегда верил в него! Он сразу смыл с себя кровь… Теперь ему все простится» (В. Огнев. Амнистия таланту. С. 121).

143

Как 16 мая записывает в дневник Александр Гладков, «сначала было решенье объявить, что это инфаркт и будто бы такое объявление в тот же вечер было вывешено в Союзе, но слух о самоубийстве моментально разнесся по Москве и была объявлена правда» (цит. по: М. Михеев. С. 370).

144

Вот свидетельство самого Фадеева:

«Я приложился к самогону еще в 16 лет, и после, когда был в партизанском отряде на Дальнем Востоке. Сначала не хотел отставать от взрослых мужиков. Я мог тогда много выпить. Потом я к этому привык. Приходилось. Когда люди поднимаются очень высоко, там холодно и нужно выпить. Хотя бы после. Спросите об этом стратосферников, летчиков или испытателей вроде Чкалова. И когда люди опускаются ниже той общей черты, на которой мы видим всех, тогда тоже хочется выпить» (К. Зелинский. С. 78).

«Жалости нет, алкоголиков не жалеют, – прокомментировал в дневнике этот диагноз Геннадий Шпаликов. – Какими же руками он писал, как мог говорить о светлом, чистом и высоком – пьяница по существу. <…> Оправдать его нечем. Ни тяжелой жизнью, ни непониманием современников. Его понимали, заочно – любили, благ жизни вполне хватало лауреату Сталинской премии, книжки которого переиздавались повсеместно. Фадеев – дезертир. Иначе его назвать трудно. Словом, очень неприятный осадок в душе. С портретов спокойно глядит седой человек с таким хорошим, честным лицом, много сделавший для всех, а внизу, рядом с перечислением заслуг его и достоинств – одно стыдное и грязное слово – алкоголик» (Кинематограф оттепели, 1998. С. 33).

145

«Был ли еще такой случай в истории, чтобы официальное сообщение провозглашало: причина смерти достойного человека – пьянство?» – спустя годы задавал вопрос Владимир Тендряков (Знамя. 1988. № 9. С. 188).

146

Об этом телефонном звонке Шолохова Ворошилову вспоминает и Игорь Черноуцан. Отрывки из его мемуарных записок напечатаны под названием «Искусство принадлежать народу» (Время новостей, 1 марта 2005. С. 6).

147

Так в тексте.

148

Несколько иначе этот разговор изложен в статье С. Д’Анджело «Роман романа», опубликованной к десятилетию событий, связанных с публикацией романа «Доктор Живаго»: «Когда я подошел к цели моего визита, он казался пораженным (до этого времени он, очевидно, никогда не думал о том, чтобы иметь дело с иностранным издательством) <…> Я дал понять <…>, что политический климат изменился и что его недоверие кажется мне совсем неосновательным. Наконец он поддался моему натиску. Он извинился, на минуту скрылся в доме и вернулся с рукописью. Когда он, прощаясь, провожал меня до садовой калитки, он вновь как бы шутя высказал свое опасение: „Вы пригласили меня на собственную казнь“» (цит. по: О. Ивинская, И. Емельянова. С. 192).

149

Известие о передаче рукописи С. Д’Анджело распространилось мгновенно. Так, по воспоминаниям Ольги Ивинской, уже через несколько дней она обсуждала эту новость с гослитиздатовскими редакторами М. Виташевской («один из непереплетенных экземпляров был у этой особы») и Н. Банниковым (О. Ивинская, И. Емельянова. С. 195). И уже в начале лета, как рассказывает Вяч. Вс. Иванов, работавшая тогда в Военном институте иностранных языков Наталья Трауберг стала его «расспрашивать, верно ли, что Пастернак передал роман для публикации за рубеж. Я ничего не знал об этом, хотя и помнил (но не стал упоминать в тот раз) его замечание в разговоре перед приходом Якобсона и во время встречи с ним. До Наташи дошли слухи и о людях из Италии, которым роман был передан. Вспоминая об этом теперь, можно строить разные предположения о причинах ее любопытства и осведомленности» (Вяч. Вс. Иванов. Пастернак. С. 136–137).

150

Договор с Пастернаком будет заключен только 21 января 1957 года.

151

По словам Константина Симонова в письме Виталию Виленкину от 9 ноября 1976 г., «заботу о том, чтобы поставить в нормальное положение Ахматову, взял на себя Алексей Александрович Сурков. И при тех очень ограниченных возможностях, которые тогда у него были, сделал, к его чести, очень многое; занимался этим на протяжении ряда лет, не отступая и не забывая об этом. Не знаю, имела ли полное представление об этом сама Ахматова – может быть, и не имела <…>» (К. Симонов. Т. 12. С. 436).

152

Книга А. Ахматовой «Стихотворения» под редакцией А. Суркова была издана только в 1958 г.

153

Сплошное глушение передач Би-би-си началось 13 апреля 1948 года и с тех пор то ослабевало, то усиливалось сообразно колебаниям политического курса в стране.

154

Курсив здесь и выше С. Дмитриева.

155

«Кавказская повесть» издана в 1958 году.

156

«Литературно-критические статьи» Щеглова выйдут в 1958 году, избранные работы Оксмана не изданы до сих пор.

157

«Избранное» Эрдмана будет издано только в 1990 году.

158

Издана с купюрами в 1979 году, без купюр – только в 2008 году.

159

Полный вариант этого романа был издан только в 1999 году.

160

Ранние произведения Эренбурга были изданы только в первом томе его собрания сочинений (1962).

161

Статья Эренбурга была опубликована, когда главный редактор «Литературной газеты» Кочетов находился в отпуске; 14 августа, после возвращения Кочетова, была опубликована заметка учителя физики Н. Вербицкого «На пользу или во вред?: По поводу статьи И. Эренбурга», где утверждалось: «Вполне возможно, Б. Слуцкий в будущем будет писать хорошие произведения (в это хочется верить), но подавляющее большинство из того, что вы приводите в качестве образца, по-моему, очень мало похоже на поэзию» (с. 3).

162

Этот так и не изданный сборник получит название «Прибой».

163

В то время первый заместитель председателя правления Московской писательской организации, то есть Федина.

164

Оказывается, первым посредником, которого с этим поручением направляли к Пастернаку, был Павел Антокольский, «и, – записывает в дневник Федин, – надо было бы у него узнать – выгнал его за дверь П<астернак> или только над ним посмеялся» (Там же).

Выгнать не выгнал, но… «Слышал я, – рассказывает Николай Любимов, – что Павел Антокольский приезжал к нему уговаривать его взять „Живаго“ из итальянского издательства, на что Пастернак ответил:

– Павлик! Мы с тобой старики. Нам с тобой поздно подлости делать.

– Смотри! Не сделай рокового шага. Не упади в пропасть! – с актерско-любительским пафосом прохрипел Антокольский. – Возьми рукопись назад. Помни, что ты продаешь советскую литературу.

– Да что там продавать? – возразил Пастернак. – Там уж и продавать-то нечего. Вы сами давно все продали – и оптом, и в розницу» (Б. Пастернак. Т. 11. С. 642).

165

Премии с этим названием с 1926 по 1935 год присуждались за научные труды «в целях поощрения научной деятельности в направлении, наиболее близком идеям В. И. Ленина, а именно в направлении тесной связи науки и жизни».

166

Ее первоначальное название «Иннокентий Дудоров: Мальчики и девочки».

167

На самом деле Пастернак переписывался с обеими сестрами, которые жили в Англии, но не в Лондоне, а в Оксфорде. Никаких связей с сотрудниками посольства он не поддерживал, исключение составлял Исайя Берлин, личный знакомый его сестер, который приезжал в Переделкино к Пастернаку в середине августа 1956 года.

168

См. 27 декабря 1960 года.

169

С этой женщиной Андрея Синявского связывали давние и близкие отношения, о которых подробно рассказано в его романе «Спокойной ночи»:

«К нам, на третий курс филфака, в 47‐м году пришла француженка. Первая живая француженка и, вообще, единственная по Советскому Союзу в те далекие времена иностранка, зачисленная в Высшее Учебное Заведение. Говорили, ее отцу, военно-морскому атташе, стоило немалых усилий пробить, через Мининдел, дойдя до самого Молотова, чтобы дочери предоставили исключительное право учиться наравне со всеми, посещать лекции, сдавать экзамены <…>» (Абрам Терц. С. 354).

170

Двухнедельник ЦК КПСС «Партийная жизнь» в 17‐м, сентябрьском номере откликнулся на этот рассказ письмом полковника П. Стародубцева «Рассказ, вызывающий недоумение», где было сказано, что перед нами «антихудожественное, безыдейное и, по существу, вредное произведение» (с. 78).

171

«Общество ждало открытого слова – слова правды. И, видно, мне выпало такое счастье – сказать его, да еще быть понятым» (В. Дудинцев. С. 9).

«В художественно-литературном отношении вещь обыденная для советской литературы, – дочитав роман, 26 октября пишет в дневнике Сергей Дмитриев. – Но по содержанию, по общественно-политическому настроению и тенденции очень интересная. <…>

Разумеется, такой роман всех заденет. Недовольных будет очень много: все морально-политически единое общество будет недовольно. Слышал, что готовится разнос романа в „Партийной жизни“, что Союз советских писателей уже подготовил проработку романа на „свободной дискуссии“, заранее подготовленной, понятно. Однако, толпы собравшейся у Дома Союзов писателей молодежи, настроенной в пользу романа и его автора, заставили братьев-писателей призадуматься. Подумав, они отложили дискуссию-проработку» (Отечественная история. 2000. № 2. С. 147, 148).

172

Реакция редакторов «Литературной Москвы» на роман Бориса Пастернака по-иному представлена в воспоминаниях В. Каверина:

«В „Докторе Живаго“ около сорока печатных листов – уже поэтому он не мог появиться в нашем сборнике, для которого мы с трудом выбивали из Гослита в лучшем случае пятьдесят. Но была и более серьезная причина: роман не понравился Казакевичу, который отозвался о нем очень резко.

– Вы можете представить себе Пастернака, который пишет о колхозах? – с раздражением спросил он меня.

– Не без труда.

– Ну вот. А он пишет – и очень плохо. Беспомощно. Есть прекрасные главы, но он не отдаст их нам.

– Как вы думаете, почему он встретил нас так сурово?

– Потому что „Литературная Москва“ для него – компромисс. Ему хочется, чтобы завтра же была объявлена свобода печати» (В. Каверин. Эпилог. С. 382–383).

173

«Люди и положения».

174

Федин, которого Пастернак еще в 1942 году называл своей «старейшей привязанностью», и в последующем принимал самое активное участие в травле поэта. Тем не менее, 23 апреля 1958 года Корней Чуковский в дневнике пересказал слова Пастернака о том, что тот «встретился на дорожке у дома с Фединым – и пожал ему руку – и что, в самом деле! начать разбирать, этак никому руку подавать невозможно!» (К. Чуковский. Дневник. С. 284). Та же снисходительность по отношению к Федину проявлена Пастернаком и в письме Жаклин де Пруайяр от 22 декабря 1959 года: «Мы прервали отношения, но это несерьезно. Они когда-нибудь возобновятся, когда всё изменится в более широких кругах, чем Союз писателей» (Б. Пастернак. Т. 10. С. 553).

175

Имеется в виду «драматическая повесть» «Иван Грозный» (1941–1943).

176

Из поэмы Максимилиана Волошина «Россия» (1924): «Великий Петр был первый большевик…».

177

Его собственно туристические наблюдения вошли в очерки «Географические записи» (Вокруг света. 1957. № 12), «Толпа на набережной» (Москва. 1958. № 3) и «Мимолетный Париж» (Октябрь. 1960. № 3).

178

Всесоюзное общество культурной связи с заграницей. Председателем секции друзей науки и культуры Франции в этом обществе был Илья Эренбург.

179

См. запись в дневнике Федина от 17 августа 1957 года:

«Когда в „Новом мире“ редколлегия признала роман П<астерна>ка неприемлемым, я подписал письмо Борису, отклоняющее роман, и сделал это по совести, потому что в романе, в сущности, содержится признание бесполезности всей нашей революции и бессмыслицы гражданской войны. Я действовал по убеждению своему, как писатель, по долгу, как редактор: автор дал мне рукопись, я не мог ее принять и сказал автору – почему» (Константин Федин и его современники. Т. 1. С. 578).

180

По свидетельству Бориса Панкина, именно Симонов «<…> подготовил набросок письма. То есть это он так называл – набросок, когда поставил роман на обсуждение редколлегии. По существу же это был готовый документ, даже статья.

Написать эти страницы было все равно что – сходить на исповедь. <…>

Свои небольшие поправки внесли и соавторы» (Б. Панкин. С. 182–183).

181

Не ясно, почему в этом перечне отсутствуют С. Голубов, М. Луконин, А. Марьямов и Е. Успенская, тоже состоявшие тогда в редколлегии. И только ошибкой памяти можно объяснить фразу Наталии Бианки о том, что будто бы «Катаев <он не был членом редколлегии> подписал письмо с маху, ему, как всегда, было все равно» (Н. Бианки. С. 31).

182

Можно предположить, что о существовании этого письма и о его отправке Пастернаку не знали не только московские литераторы, но и сотрудники журнала «Новый мир». Во всяком случае, Георгий Владимов, с августа 1956 года работавший в отделе прозы, вспоминает, что «начальство колебалось: печатать – не печатать, давайте подождем». А затем добавляет: «В 1957 году, когда в Москве проходил IV Всемирный фестиваль молодежи и студентов, пришел член редколлегии Борис Лавренев и стал рассказывать, что Борис Пастернак передал рукопись своего романа некому Фельтринелли, итальянскому коммунисту, издателю. Тот снял копию и уже объявляет о том, что он будет печатать по-русски. Почему-то Борис Лавренев – человек добрый (не злой, по крайней мере) – говорил очень зло и язвительно. Помнится такая фраза: „Если Пастернак не понимает, что это не шуточки, то не будет больше Бориса Пастернака“. Все настроились сразу против Пастернака – такая была реакция» (Л. Копелев, Г. Владимов // Знамя. 2019. № 7. С. 161).

183

Наталия Бианки, которой К. Симонов поручил собрать в Переделкине подписи членов редколлегии под этим письмом, рассказывает, что она разыскала там Ольгу Ивинскую: «Я тут же усадила ее в машину и дала переписать письмо» (Н. Бианки. С. 32). Таким образом, его содержание могло стать известным Б. Пастернаку гораздо раньше 26 сентября.

184

Официальный ответ из «Нового мира» («Какая-то отрицательная – внутренняя – рецензия на его роман за подписью двадцати человек!» – упоминает в дневниковой записи от 14 сентября и Л. Чуковская (Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 230). И раз так, то нужно, видимо, признать неосновательной версию, изложенную в воспоминаниях В. Каверина:

«Отмечу, кстати, что под письмом „Нового мира“ стоит, без всякого сомнения, ложная дата. Оно было написано не в сентябре 1956 года, а значительно позже, когда роман появился в печати» (В. Каверин. Эпилог. С. 389).

185

Это намерение не было осуществлено.

186

Вместо намеченной публикации подборки стихов еще и в сентябрьском номере «Нового мира», о которой Б. Пастернак 4 августа сообщил в письме М. Баранович (Б. Пастернак. Т. 10. С. 153), в 10‐м номере появилось только одно стихотворение – «Хлеб». «В № 12 планировался автобиографический очерк и четыре отрывка о Блоке, но в последнюю минуту они были вынуты из номера. Журнал отказывался „предоставлять трибуну Пастернаку“» (Е. Пастернак. Борис Пастернак. Биография. С. 682).

187

«Я сказал, что я решил, что Пастернака надо публиковать почему? Потому что Пастернак ходит как бы в терновом венце мученика и тем более за рубежом, что его непубликация неправильно расценивается за рубежом против нас» (Там же).

188

СССР и РСФСР.

189

Пьеса Назыма Хикмета.

190

См. 18 сентября.

191

В составленном, по-видимому, тогда же «Проэкте о создании издательства московских писателей „Современник“» указывалось, что в издательстве «могли бы выходить:

а) Литературно-художественный журнал московских писателей „Красная Новь“.

б) Журнал современных рассказов, новелл и очерков „30 дней“» (РГАЛИ. Ф. 2533. Оп. 1. Д. 467).

192

Поэма «Теркин на том свете» будет напечатана через семь лет – «Известия» (17 августа 1963) и «Новый мир» (1963, № 8).

193

«Меня, вспоминает главный редактор Гослитиздата А. И. Пузиков, – вызвали к высокому начальству.

– Говорят, что у вас хорошие отношения с Борисом Пастернаком. Попробуйте уговорить его написать письмо Фельтринелли с просьбой задержать издание романа.

Я ответил:

– У нас нет договора на роман. Как мотивировать Пастернаку свою просьбу?

– Заключите договор, начните с ним работу» (Ново-Басманная, 19. С. 489).

194

Роман «Мастер и Маргарита» будет опубликован через десять лет (Москва. 1966. № 11; 1967, № 1).

195

Владимир Дудинцев в книге «Между двумя романами» ошибочно датирует это событие 25 октября (с. 9).

196

Как вспоминает Раиса Орлова, «билеты на обсуждение в клубе писателей распределял партком по строгим „номенклатурным“ спискам.

<…> Мы остались после обеда и заблаговременно уселись на балконе. Зал заполнился задолго до назначенного часа, не одни мы ухитрились забраться досрочно. Долго не начинали. Снаружи шумела толпа, висели на окнах. Наконец, сквозь толчею пробрались Владимир Дудинцев, руководитель обсуждения Всеволод Иванов, редактор „Нового мира“ Константин Симонов. Они не могли войти в здание из‐за толпы, их провели через подвал» (Р. Орлова, Л. Копелев. С. 38).

В номере «Московского литератора» от 3 ноября, где опубликован отчет об обсуждении, помещена и эпиграмма А. Раскина:

Не удержать трем милиционерамТолпу, что рвется, клуб наш окружив…Да, видно, не единым «Кавалером»Читатель жив.

197

И еще одна цитата из речи С. Михалкова: «<…> писателю начинают приписывать чуть ли не выступление против наших порядков, когда даже невооруженным глазом видно, что он выступает не против порядков, а против беспорядков, о которых смело и открыто говорят руководители партии и правительства».

198

«За все это Симонов простился с креслом главного редактора „Нового мира“ и был отправлен в „почетную ссылку“ – на два года в Ташкент. А что означало для Симонова это место? Прежде всего он потерял возможность влиять на развитие общественной мысли, которую имел как главный редактор» (В. Дудинцев. С. 12–13).

199

Он, – рассказывает Илья Эренбург, – «огласил послание художника: „Я давно сказал, что пришел к коммунизму как к роднику и что все мое творчество привело меня к этому. Я рад, что выставку, включающую мои последние работы, увидит в Москве широкая публика. Я часто получал письма из Москвы, в том числе письма от художников. Пользуюсь случаем, чтобы выразить им свою любовь…“» (И. Эренбург. Люди, годы, жизнь. Т. 3. С. 411).

200

«Был ли это смелый, искренний, решительный шаг? – задается вопросом Вениамин Каверин. – Не знаю. Вероятнее всего, это была ставка, и, надо полагать, поддержанная кем-то в высших сферах. Там ведь и тогда не было полного согласия. Симонов – игрок и человек не робкого десятка. Он рискнул – и в ответ услышал оглушительные аплодисменты, в которых чувствовалось даже какое-то праздничное изумление. <…>

В Отделе культуры ЦК под руководством Д. Поликарпова состоялось совещание, на котором была принята резолюция, осуждавшая наши выступления. Дудинцева корить было не за что, меня как беспартийного тоже можно было наказать только вербально, а Симонову, кажется, основательно влетело» (Там же. С. 350–351).

201

Эти же свои слова Илья Эренбург приводит и в письме Пабло Пикассо от 3 ноября, рассказывая, что на вернисаже «была огромная толпа, она давила, чтобы прорваться в залы.

<…> Во время открытия я вынужден был обратиться к толпе, ломившейся в двери, чтобы попасть на выставку; попросив успокоиться, я сказал: „Вы ждали 25 лет, можете ли вы подождать еще несколько минут?“» (И. Эренбург. На цоколе историй… С. 416–417).

202

А вот как, – по воспоминаниям Флоры Литвиновой, – отнесся к этой выставке Дмитрий Шостакович: „Не говорите мне ничего о нем, он сволочь!.. – воскликнул Шостакович. Мы поражены. – Он сволочь: приветствует Советскую власть и наш коммунизм в то время, как его последователей, художников, в Советском Союзе преследуют, не дают им работать, травят…“

Я все-таки встряла:

– Но и ваших последователей преследуют.

– Да, и я сволочь, трус, и прочее, но я в тюрьме. Вы-то понимаете, что я в тюрьме, и я за боюсь за детей и за себя, а он – на свободе, он может не лгать! Меня вот сейчас все страны приглашают приехать, а я не еду и не поеду до тех пор, пока не смогу говорить правду, ответить на вопрос, как мне нравится постановление ЦК о музыке, о моих произведениях. А он? Кто его за язык тянет? Все они – Хьюлет Джонсон, Жолио-Кюри, Пикассо – все гады. Живут в мире, где пусть и не очень просто жить, но можно говорить правду и работать, делать то, что считаешь нужным. А он – голубь мира! Ненавижу его, голубя! Ненавижу рабство мысли не меньше, чем физическое рабство» (Ф. Литвинова. С. 174–175).