Ватерлиния

Александр Громов

Варетлиния

Часть первая

Поплавок

Глава 1

Смерч рассыпался в полумиле по правому борту; только минуту назад ходил зигзагами, медленно приближался, рос в высоту, пил море бешено вращающимся рукавом – и вот, пресыщенный, рухнул сразу, опрокинув в океан килотонны воды. Большая волна подбросила капсулу. Уронила в провал. Еще волна, уже поменьше. И еще. Качнула. И снова штиль. Ни волны. Ни ветерка. Лишь мелкая рябь, бегущая неизвестно откуда. Лишь прорывы в тучах, а в прорывах – нестерпимо слепящие, бьющие наотмашь лучи солнца.

Лишь одиночество…

Филипп позволил подъемнику вознести себя на палубу, короткую и узкую, изъеденную укусами волн. Подъемник еще работал. В принципе, существовал еще трап, оканчивающийся аварийным люком, открывающимся вручную, – но люк после бомбежки заело намертво, хорошо еще, что не сорвало совсем.

Обшивка была цела и даже на глаз находилась в довольно сносном состоянии. Не пузырилась после случайного цунами, не крошилась, отваливаясь кусками, как бывало с капсулами, пересекшими на предельной скорости пятно желтого прилива. От желтого прилива нужно уходить только на предельной скорости и немедленно возвращаться на контрольный пост или прямо на Поплавок, послав кодированную шифровку о прекращении патрулирования. Инструкции точны. Через два-три дня поднявшийся из глубины пласт маслянистой жгучей жидкости растечется по поверхности океана и под лучами солнца утратит активность – но этого времени с избытком хватит, чтобы вчистую растворить крейсер высшей защиты, не то что капсулу.

Никто не знает, отчего возникает желтый прилив. Среди противоречивых гипотез преобладают биогенные. Родившись на пятисоткилометровой глубине вблизи границы Вихревого пояса, плотный кокон, состоящий из смеси органических кислот и вихревой оболочки, быстро поднимается к поверхности. Уплощаясь по мере подъема, он всплывает гигантской линзой от одной до сотни миль в поперечнике. Там, где он всплыл, ничего особенного не происходит, вид океана мало что скажет самому внимательному глазу. Зато рецепторы на обшивке – что капсулы, что крейсера, все едино – передадут на кожу глубинного пилота щадяще ослабленное ощущение жжения, и одновременно замигают, заквакают, взвоют индикаторы, сообщая, предупреждая, категорически требуя: уходи! Немедленно прочь отсюда! Или ныряй поглубже, если еще доверяешь прочности разъедаемого корпуса.

Взамен отказавших рецепторов остаются глаза. Бесспорно, есть смысл следить за обшивкой и в том случае, если плавсредство потеряло ход. Свою жизнь не спасешь, конечно, но хотя бы успеешь умереть безболезненно. Барахтаться в кислоте еще никому не нравилось.

Иногда желтый прилив можно предсказать, если регулярно брать пробы воды на соленость и радиоактивность. Филипп делал это, сам не понимая зачем. От желтого прилива ему не уйти и не поднырнуть под линзу – ослабевший корпус не выдержит теперь и пятисотметрового погружения.

Мертвая зыбь покачивала капсулу. Как вчера, как третьего дня. Поборов отвращение, Филипп осмотрелся по сторонам. Пусто. Лишь в свинцовых тучах далеко на юге закрутился было новый смерч, потянулся к воде гнутым хоботом и, не дотянувшись, рассеялся. В субэкваториальных широтах смерчи не редкость. Бывают и тайфуны. Часты неведомо откуда налетающие грозы с обилием шаровых молний. Гидросейсмы. Неожиданные водовороты, способные увлечь капсулу на десятимильную глубину. О желтых приливах нечего и говорить – самое обычное дело.

Филипп со вздохом спустился вниз, в рубку (она же навигаторская кабина, она же спальня, она же библиотека по праву единственного помещения капсулы, приспособленного для обитания человеческого существа). От нечего делать взял в руки книгу.

«Из миллиардов планет, существующих в Галактике, из миллионов известных землянам миров, из тысяч миров разведанных и, уж конечно, из сотен заселенных, вряд ли найдутся два мира, похожих друг на друга. Искорки в безбрежности, игра сотворивших их причуд, планеты несхожи, как снежинки в зимнем облаке – перебери их все, а не найдешь двух одинаковых, хоть потрать на это занятие одну свою жизнь, хоть миллион чужих, если тебе это по силам. Прекрасные, холодные, поражающие красотой – но увы! – такие разные. Неповторимые. Похожесть – но не тождество.

Встречаются уродцы. Как всегда, как везде. Иные заставляют улыбнуться, иные – недоуменно пожать плечами. Любая норма подразумевает возможность отклонения, а значит – уродство. Но и уродцы не схожи между собой.

В самой гуще Третьего спирального рукава, во внутренней его части, заполненной сжимающимся газом, миллионами бело-голубых звезд, тысячами холодных гигантов – еще не разогревшихся, погруженных в пылевые облака, возле заурядной белой звезды, согреваемая ее лучами, была найдена планета во всех отношениях уникальная и столь же неудобная. Имейся в радиусе триллиона километров хоть что-нибудь более подходящее, лишь немногие уникумы из тех, кому платят деньги за накопление бесполезных знаний, обратили бы внимание на космическую диковину. Беда заключалась в том, что для создания перевалочной и ремонтной базы поблизости от выходов сразу четырех стабильных субпространственных Каналов и, следовательно, от пересечения давно освоенных торговых путей не нашлось ничего более пригодного.

Планета, открывшаяся взорам исследователей, вдвое превышала Землю в диаметре и в полтора раза по массе. Вода, из которой она состояла от поверхности до центра, находясь в зональном вращении, несла растворенные соли и примитивную жизнь. Перенасыщенная влагой атмосфера позволяла дышать сквозь фильтр и даже некоторое время обходиться без фильтра. Именно наличие свободного кислорода и воды побудило проектировщиков отклонить космический вариант базы в пользу плавучего. Сами себе иногда напоминая клопов-водомерок, люди начали жизнь посреди океана.

Ни материка, ни островка, ни мели.

Только вода.

Громадная жидкая Капля.

Никто не придумывал планете имени. Оно нашлось само так же естественно, как естественно чихнуть в дождливый день.

Капля – и все. Круглая, неправдоподобно большая. Пугающая. Просто Капля…»

Ругнувшись, Филипп выдернул из книги вкладыш с надписью «Для юношества: Беллетризированная история освоения Капли» и, поискав среди исторических романов, сунул в книгу первое, что попалось под руку.

«…Несмотря на то что оружие противника было длиннее на целых два дюйма, молодой барон молнией проскользнул под описывающую грозные круги бензопилу де Ренси и нанес, казалось, неотразимый удар наискось снизу вверх. Изабелла, уверенная в своем избраннике, захлопала в ладоши. Трехсотсильный портшез, стоявший на радиоактивных развалинах, весь содрогался от охвативших молодую женщину бурных треволнений. Но маркиз не зря считался одним из лучших фехтовальщиков в гвардейских казармах. Злобно усмехнувшись, он дал отпор. Две изящные бензопилы, визжа и кромсая друг дружку, встретились крест-накрест между побледневшими от гнева лицами противников…»

Почему-то не читалось. Зевнув, Филипп съел вторую за сегодня галету, запил водой из опреснителя, бросив в дистиллят крупинку соли. Переключив книгу на «действие», оживил картинку и досмотрел сцену дуэли в движении и звуке. Выключил. Посмотрел на часы. До времени, которое он сам себе назначил, оставалось еще порядочно, но нетерпение оказалось сильнее.

Радио по-прежнему молчало. Это не удивило: невооруженным глазом было видно, что повреждения, полученные капсулой при бомбежке, слишком серьезны, чтобы имело смысл надеяться на естественное регенерирование. Связи с контрольным постом нет и не будет. Сработала система аварийного всплытия, и то удача. Девятый день спокойного, без происшествий, дрейфа – удача вдвойне.

Судя по всему, он очнулся на второй день. Аварийное отключение от рецепторов капсулы почему-то не сработало, и несколько часов он провел, исходя безмолвным криком, извиваясь червяком в борьбе со слепотой, слабостью и болью, пока наконец ему не удалось ощупью найти и выдернуть из гнезда тонкий кабель-пуповину, соединявший шлем с приборной панелью. Придя в себя, долго с остервенением пинал шлем, ругательски ругая умника, додумавшегося до цереброуправления с обратной связью. Цепь аварийного отключения удалось исправить, но Филипп больше не испытывал потребности сунуть голову в шлем. И без того было видно, что за несколько истекших дней капсуле не стало лучше.

На второй день, считая от бомбежки, он выпустил два ракетных маячка, выдержав между запусками шестичасовой перерыв. На третий день он повторил попытку. Затем запускал маячки по одному в день. Последний ушел в небо вчера в полдень. Маячок опускается на парашюте почти час и все это время сотрясает эфир воплями о помощи. Не запеленговать невозможно. Через два-три дня, максимум через четыре, если очень не повезет, можно ждать помощи: терпящего бедствие подберет сосед-патрульный или даже возьмет на борт вместе с капсулой подводный крейсер.

И – ничего…

Все впустую. Девятый день.

Навигационный комплект действовал, но поправки теперь приходилось вносить вручную, а точность определения координат не превышала полуградуса. Взяв пеленги на три стационарных спутника, Филипп рассчитал свое местоположение: три с довеском градуса южной широты, сто восемнадцать – восточной долготы. За последние три дня капсулу снесло на сто миль к северу и на четыреста к востоку. В это время года экваториальные антипассаты нередко пробуждают незаконные течения.

К северу – это плохо. Экватор – граница, рубеж. Пересеки его в дрейфе – и ты либо пленный, либо покойник. Вероятность остаться незамеченным крайне мала, а после серии маячков, можно сказать, нулевая. Строго говоря, беспомощная капсула в приграничье – уже добыча, северяне могли бы рискнуть отбуксировать ее в свои воды, да что-то не торопятся. Такая осторожность непонятна: не постеснялись же они взять патрульное судно в бомбовый «ящик»!

Без связи с контрольным постом, не говоря уже о Поплавке, оставалось только гадать о причинах. Война, атака северян на южные базы? Южан на северные? Тогда конечно: в большой заварухе обе стороны легко могли позабыть о беспомощной капсуле.

Война на море. Здесь и не может быть иной войны. Допустим… С другой стороны, уцелевшие приборы не фиксируют эхо от мегатонных ядерных взрывов – подводных и надводных, – и не летят над головой радиоактивные тучи. Обычный фон, не более.

Ограниченная война? Вряд ли. Крутой пограничный конфликт? Дело знакомое, но конфликт, растянувшийся на целых девять дней, это уже слишком. Это уже война – со всей неизбежностью. Со всеми вытекающими. Северяне всегда предпочитали нагадить исподтишка и юрким ужом улизнуть от законного возмездия. Не дураки же они, чтобы не понимать: порознь им с зоной Федерации не тягаться, кишка тонка. Но уж если допустить, что зона Лиги, зона Унии Двенадцати Миров и Независимая зона, забыв склоки, вошли в тесный союз, то жди неприятностей…

А кто когда-нибудь слышал о таком союзе? Никто и никогда. Гипотеза не хуже других, и только.

Все равно ничего не выяснишь, сидя в этой жестянке.

Филипп длинно выругался, так длинно, как только сумел. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы подсчитать: еще восемь-девять, самое большее десять суток дрейфа – и капсулу вынесет в чужие воды. Если прежде не утопит тайфуном или смерчем, не разъест желтым приливом. Если не изменится течение. О том, что будет дальше, не хотелось и думать.

Все эти дни ветер дул на северо-восток, помогая течению. Филипп измучился, выдумывая, из чего бы сделать мачту. Косой парус, по идее, позволил бы уйти в безопасные воды. Конечно, при условии, что его удалось бы изготовить. Пузатой посудине был необходим и киль, и действующий руль, взамен заклиненного, и тросы для оттяжек мачты. Ничего этого не было и в помине. Помучившись, Филипп перестал ломать голову над неразрешимой задачей.

Оставалось ждать. Изнывая от бессилья и одиночества, лелея еще не погасшую надежду. Просто ждать.

Наверху загрохотало. Короткий злой ливень простучал по обшивке и стих. Филипп вновь поднялся на палубу. Скоротечная гроза уходила к югу, швыряя в океан огненные столбы, и, догоняя полосу дождя, низко над водой тянула некрупная шаровая молния. В полукабельтове от капсулы она заметалась ошалелыми зигзагами, выбросила сноп-другой искр и погасла без взрыва. Из-за края тучи выскочило солнце, хлестнуло жгучими лучами, заставив океан вспыхнуть миллионом слепящих бликов. Закрыв глаза рукой, Филипп отшатнулся, едва устоял на скользкой палубе и, сдвинув дыхательный фильтр, сплюнул за борт. Никакой другой благодарности от человека этот океан не заслуживал.

Можно было спуститься вниз за темными очками, вернуться и, как подобает потерпевшему кораблекрушение, всматриваться в горизонт, пока глаза не разъест солью. Можно было пойти дочитывать роман. В любом случае – спуститься вниз и уже там посмотреть, что победит на этот раз: надежда или апатия?

Филипп шагнул на ребристую платформу подъемника – и замер. Сердце подпрыгнуло, в висках запульсировали жилки. Слезящиеся глаза разглядели приближающуюся точку.

Прошла минута, затем другая – Филипп стоял неподвижно, глядя, как точка превращается в пятнышко, а пятнышко – в полупогруженную капсулу, полным ходом идущую на север. Вспененный бурун карабкался на бульбообразную рубку. Капсула была такая же, как и у Филиппа, – «Удильщик-IV», базовая модель, специально модифицированная для Капли. Еще минута – и Филипп разглядел эмблему на рубке, а разглядев, непроизвольно сделал шаг назад, едва не опрокинувшись в море.

Капсула, что приближалась к нему, не принадлежала погранфлотилии зоны Федерации. Это был чужак.

* * *

…Ох, и покрутило меня в тот раз на тренажере – врагу не пожелаешь! То последней торпедой того и гляди мимо цели промажешь, то постановщик помех дурит, как не родной, то уходишь спиралью вниз, на максимальную глубину, а тебя засекли и бомбят… Оно и понятно: выпускной экзамен по технике глубинного пилотирования – тут спуску не жди. В общем, когда кончилось, вылез я из кабинки, язык на плече, за дверцу держусь и отпускать ее не хочется, в глазах нахальные чертики пляшут, а Морж тут как тут:

– Курсант Альвело Филипп-Мария-Хосе… – и весь павлиний хвост моих имен. Даже ни разу не сбился, что удивительно.

А я еще ничего не вижу, не соображаю и вообще не понимаю, где нахожусь, голова кружится, однако отдираю себя от дверцы, роняю руки по швам и гаркаю во всю дурь: «Я!» Аж кто-то в комиссии прыснул.

Тут-то до меня и доходит, где я: Восточный Центр подготовки ВМС Земной Федерации, Новый Ньюпорт, остров Сумбава, идет последний экзамен перед выпуском, а выпуск – завтра.

– Последний вопрос вам, курсант, – не дает передыху Морж. – Тип капсулы – «Кайман-VI», глубина пять с половиной тысяч, погружение продолжается. Над вами противник. Данные бортового компьютера – на этой карточке. Ваши действия? На размышление одна минута, время пошло.

Краем уха слышу, как кто-то вполголоса пытается возразить Моржу: мол, этот экзамен по технике пилотирования, а не по тактике, – а Морж только отмахивается.

«Кайман-VI» я знаю плохо – устаревшая рухлядь, на них уже не плавают, – но на карточке такие данные, что и ребенок разберется: амба и каюк. Отбиваться нечем, уйти не удастся. Остается помереть с музыкой.

– Итак?

– Форсированно всплываю, непрерывно передавая сигнал о сдаче – на сверхдлинных и акустикой, кодом и голосом. Изображаю, будто оглох и не слышу указаний. Одновременно начинаю понемногу разгонять реактор, чтобы момент взрыва совпал с…

Меня перебивают:

– А тепловое пятно? Вас уничтожат раньше, чем вы всплывете на эффективную глубину.

– Очень возможно, – отвечаю, – но не наверняка. При хороших актерских данных шансы, по-моему, есть, а если противник не прочь рискнуть, то ему же хуже. Температуру обшивки в районе реактора можно уменьшить, переключив вторичные контуры охлаждения с внешних на…

– Тогда вы просто изжаритесь раньше времени.

Тем и кончилось. Поспорили они немного, дали мне девятнадцать баллов из двадцати возможных, щелкнул я каблуками и вылетел в фойе вольной пташкой. А там уже Петр ошивается, тоже только что с тренажера, следы от присосок на черепе массирует.

– Ну как? – спрашиваю его.

– Шестнадцать, – отвечает. – Плохо мое дело.

Да уж. Шансы остаться на Земле у Петра и раньше-то были невелики, а теперь подавно. Мне что, я свободен – а мой дружок женат, и сынишка растет.

Как он ответил, мне не понравилось. Рано нос вешать.

– Ерунда, прорвемся, – утешаю. – Где наша не пропадала. Ну, выпихнут на периферию, и что с того? Освоишься, семью к себе выпишешь. Пошли отметим, а?

И пошли мы. Сначала в «Южный Крест» – там уже полгруппы наших собралось, празднуют последний день курсантской жизни, ревут «Бултых на дно» кто во что горазд, а оркестр им пытается подыгрывать. Ну и мы тоже выпили, поорали со всеми, потом отделились и пошли по тем кабакам, где еще не были. Ноябрь месяц, солнце прямо над тыквой, и мы, как командос какие-нибудь, от пальмы к пальме – перебежками, перебежками! В тени перед Адмиралтейством на бордюре пораженцы сидят – это те, которые за союз с Лигой на ее условиях, – ждут вечерней прохлады, чтобы начать митинг, и никто их не гоняет, смотреть тошно. Ну да нам сейчас не до них.

Кабаков в Новом Ньюпорте неисчислимо, я ни в каком другом порту такого еще не видел и за два года вряд ли обошел даже десятую их часть, а Петр и того меньше. Выпили мы с ним в «Огненном коралле», потом пошли добавлять в «Снежный барс», в «Девятый вал», в «Кракен», в «Пиратский клад», а потом и еще куда-то. В одном месте подрались и одолели, только я не уследил и Петру нос расквасили. Он сделался совсем унылый, все бормотал себе под нос про сынишку и про свою Анну, да не надоест ли ей ждать, пока он устроится, и далее в том же духе. На него иногда находит такое настроение и только похмельем лечится. Клин клином, так сказать.

Ну вот, сидим это мы в не-помню-каком-по-счету баре, на коленях у меня девчонка ерзает попкой туда-сюда, а от Петра уже никакого толку, спит мордой во фруктовом ассорти, и вид у него несчастнее некуда, даже девочки отстали. Моей-то хоть бы что, хотя видно, что не профессионалка, а так – не прочь разок перепихнуться с курсантиком. Ну и я не пас.

Тут вижу: к стойке подходит – кто бы вы думали? – Морж собственной персоной. Правда, не в вице-адмиральском мундире, а в штатском, но все остальное налицо: стрижен ежиком, багровая шея, усы вислые, проволокой, живот вперед. Морж в штатском – примерно как эскимос в плавках, такая же редкость. Меня он, по-моему, не заметил. И видно, как бармен кивает ему, будто доброму знакомому. Ага, думаю, вот куда ты ходишь, дружок! – а у самого сожаление: эх, знать бы раньше! Полезное дело.

Домой я уже под утро попал. Продрых до девяти, выпросил у квартирной хозяйки таблетку от головы – и опрометью в Центр. Едва не опоздал.

Куда проще было бы провести церемонию виртуально, не вынимая нас из постелей после вчерашних подвигов, но в Центре свои традиции. Стоим строем в две шеренги, ждем. У большинства морды помяты, у Петра нос распух и под глазом заклеено. Это он уже без меня где-то продолжил, а может, его благоверная руку приложила. Ну, мое дело – сторона.

Все начальство тут как тут. За ним на стене табло, а на нем вишневыми буквами горят вакансии: «ЗЕМЛЯ: 11; НОВАЯ ТЕРРА: 7; КАПЛЯ: 48; МАЛЫЙ ЭДЕМ: 3; ПРОКНА: 9…» – ну и так далее. Всего вакансий двести шесть, по числу курсантов в нашем выпуске. Первым, естественно, выбирает лучший выпускник, затем второй, третий, а на долю последних выбора уже не остается – бери, что осталось, служи и не тявкай. Говорят, это очень древняя система и, по-моему, правильная.

Музыка звучит та еще, мурашки по спине бегают. У начальства вид торжественный. Стихла музыка. Кашалот речь сказал.

– Фредерик Гильберт Крамер! – вызывают первого.

– Мустафа Кемаль Файтах! – второго.

Оба, естественно, выбрали Землю. Не дураки же.

И тут вызывают третьего. Не меня. Вот это номер! Чувствую – вспотел. Я-то всегда был третьим – выше не лез, но и ниже не опускался. Неужто вчерашние 19 вместо 20 мне так подгадили? Да не может быть!

Четвертый – и снова не я. Да что же это на свете делается, а? Не бывает таких чудес. Пятый! Шестой!..

Как до одиннадцати дошло, так я и нервничать, и потеть перестал. А вот злиться начал. Вызывают меня двенадцатым. Среди тех, кто вышел раньше, дураков не нашлось – вакансии в метрополии расхватаны до последней. Гляжу, что осталось. В общем, ничего хорошего, но есть варианты просто плохие, а есть хуже некуда.

Вышел я, как положено, каблуками щелкнул. Сделал оловянные глаза, протарахтел:

– Курсант Филипп-Мария-Хосе-Фернандо-Лусия-Мигу-

эль-Хуан-Рикардо-и-Аугусто-Диего-Мануэль Альвело!

Схулиганил слегка, хватило бы одной фамилии, но уж больно злость взяла. Сразу тихо стало. То есть и было тихо, но стало тише некуда. Кое-кто из шишек поморщился, а Кашалоту хоть бы хны. Вытер он ладонь специальной тряпочкой, пожал мне руку, снова вытер и говорит:

– Поздравляю вас, лейтенант. – Тут адъютант подскочил, сует в меня знаками различия. – Назовите выбранное вами место прохождения службы.

А я, признаться, был настолько уверен, что останусь на Земле, что о других мирах как-то не задумывался. Слышал только разговоры, да на занятиях изучали тот или иной театр. А так, чтобы поговорить хоть с одним из отслуживших там – ни-ни. Так и не удосужился.

– Капля, – говорю наобум. Ну, не совсем, то есть, наобум, а с соображением. Не на Новой же Терре плавать в ихних канавах, там подводников за людей не считают и карьеры не сделаешь. Капля – иное дело, только там глубиннику и жить. Если бы какая другая планета дала сорок восемь вакансий, любой бы насторожился, а для Капли – нормально. Войны там, кажется, сейчас нет.

Вижу: ни одна из шишек не выразила удивления, значит, угадал. Один только Морж, как мне показалось, шевельнул легонько бровью, словно зачесалось у него там, а Кашалот уже гундосит свое:

– Поздравляю с выбором, лейтенант. Дальнейшее зависит от вас. Будьте достойны, а за Землей служба не пропадет. Удачных всплытий!

– Рад служить, – отвечаю уставно – и марш в строй. А Кашалот уже вызывает следующего.

В общем, дали мне пинком под зад – катись с Земли, не нужен. Дождались мы конца церемонии, прокричали гимн, посрывали с себя курсантские петлицы, как традиция велит. Петр оказался тридцать девятым и тоже выбрал Каплю. Остальные – кто во что горазд, один умник-камикадзе даже Малый Эдем назвал, совсем гиблое место.

Последнюю сотню курсантов выпустили не лейтенантами, а мичманами – ну так кто ж неволил учиться на глубинника, если ленив или глуп? Поделом. В какую лямку влез, ту и тяни.

Получили мы свое – и кто куда, не то что вчера. Кто удачу праздновать, кто горе заливать. Петерсен, последний в списке лейтенантов, ржет по-жеребиному; Бруцци, первый в списке мичманов, рыдает в голос, точно на его глазах тонет Апеннинский полуостров. Еле увели его. В Центре тихо стало, салаги попрятались. Прикрепил я в уборной перед зеркалом новые петлицы со знаками различия и эмблемой военно-морских космических сил, прицепил к поясу кортик – ничего, смотрится. Узнал, когда ближайший рейс на Каплю – оказалось, послезавтра, – забежал домой переодеться. Хозяйка только-только собралась повысить мне квартплату, поскольку теперь я лейтенант, тут-то я ее и огорошил: отбываю, мол, а через пятнадцать лет вернусь – вот тогда и поговорим. Красная она сделалась, но ничего мне не сказала, да и что тут скажешь. Притом видит: злой я, лучше не связываться.

Еле дождался я вечера – и тотчас в тот бар, где Моржа вчера видел. Сижу, от девочек отшучиваюсь, жду. Так и есть: появился – и сразу к стойке, будто намагниченный. Ну, дал я ему принять пару стопок, чтобы разогрелся, а потом рядом подсел и выпивку на обоих заказал. Мне теперь можно, тем более вне службы.

Морж ничего, не отшил. Мужик он правильный, к курсантам зря не придирается, его у нас уважают. «Твое здоровье, – говорит, – лейтенант, оно тебе понадобится», – и выпил залпом, как у этих русских водится, палец понюхал, усами зашевелил. Потом спрашивает:

– Ты, сынок, сам-то откуда?

А я и сам не знаю, откуда я, какая у меня малая родина и какое мое настоящее имя. Заказал сразу бутылку кокосовки и объяснил ему, что пяти лет подобрали меня в Талькауано на развалинах после Большого Андского толчка, когда не то что дома – горы по макушку в землю проваливались и полгорода цунами смыло. По-испански я тогда ни слова не говорил, только на интерсанскрите, из чего следует, что турист, родных моих так и не нашли, ну а дальше – понятно – воспитательный дом, кадетская школа ВМФ, Икике, Исафьердур, Корсаков, а теперь вот Новый Ньюпорт.

– Корсаков? – оживляется Морж. Поговорили мы о Корсакове, тамошнее пиво я похвалил – чисто из вежливости. Рассказываю и знай ему подливаю кокосовку, а он себе в пасть опрокидывает, как заведенный.