bannerbanner
Лётчик
Лётчик

Полная версия

Лётчик

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 7

Над этим комиксом мы работали весь вечер и бОльшую часть ночи. А днём отсыпались. Разглядывание и обсуждение без нас прошло. А через два дня кусок ватмана с последним рисунком отрезали. Мол, секретная информация там об эРэСах. Но все уже, конечно, видели.

Эти рисунки провисели у нас несколько месяцев, только в конце апреля их сняли, заменив первомайской газетой.

Я бы ещё схемы маневрирования четвёркой нарисовал, но этого мне не разрешили, не по уставу. И снова потянулись скучные дни без полётов, долгие ноябрьские вечера, часто дождливые. Я уже рассказал чуть ли не всё, что знал о тактике немцев и как нам надо летать. Например, о налётах на аэродромы в начале войны, о рассредоточении, о маскировке. Моё звено было неплохо замаскировано на окраине рощицы, а вот девять самолётов первой эскадрильи и восемь второй стояли в поле двумя шеренгами. Ещё и гордились их командиры, как ровно стоят чайки. Вот такой подарок немцам. Я сгоряча предложил заняться капонирами, и построить их за зиму. Рассказал, что это такое, нарисовал. Но тут уж техники и оружейники обещали меня избить за такую инициативу. Работать никто не хочет… Меня, правда, не так просто избить – и сам не добыча, и Сафы за меня заступаются, мускулистый самбист Сергей и задиристый бесстрашный Мейсун не те люди, с которыми хочется подраться.

С одним только моим предложением согласились: вырыть погреба для горючего и масла. Да и то – для каждой эскадрильи отдельный, явно рассчитывая, что нам троим работать придётся больше. Но я уже так озверел от безделья, что охотно надел старую спецовку и разбитые сапоги и пошёл копать. Вскоре Сафы ко мне присоединились. Техники думали, что работать им придётся, но на их долю достались только крыша из досок да отделка стен опять же досками.

От безделья я стал увлекаться спортом: бег с голым торсом, обливание водой, турник, гири. Потом стал показывать Сафам приёмы каратэ и тренироваться с ними. Сергей, в свою очередь, поучил нас самбо, которое оказалось гораздо ближе к боевому, чем в наше время. А вот Мейсун почему-то считал, что наши упражнения – это одно, а драка – другое. В драке он ценил смелость, волю, скорость и силу. А приёмы, как он считал, не спасут, если не успеть их применить.

Одна из моих проблем – воздерживаться от вышучивания комиссара. Он всё время подставляется, и если бы я вслух произносил то, что мне в голову приходит, весь полк бы ржал, как табун. Но проблемы с комиссаром мне не нужны. Он, хоть и не полностью, в основном за меня, в отличие от особиста. Я ещё в октябре почувствовал холодок особиста. Думал, заметил тот что-то. Но народ в этом времени проще, и особист прямо заявил при всех в столовой, что не любит «умников из Москвы, которые суются не в своё дело». Это он, конечно, о моих требованиях вооружиться эРэСами.

Я боялся, местные заметят, что я не такой, и начнут копать. Откуда взялся, с кем знаком на прежней службе. Они, конечно, замечают, но видимо, они такими и представляют москвичей. Я по их понятиям типа Лермонтова: метил высоко, а сослали в задницу. Но привычка вести себя как кто-то гораздо выше обычного лейтенанта, осталась. Так что особист даже злорадствует – что, мол, не сладко – из Москвы да в нашу казарму.

Год подходит к концу, полётов нет и не предвидятся. И тут нас всех выстраивают, и зачитывают приказ наркома Тимошенко. Мы теперь почти все на казарменном положении, а лётчиков из училищ будут выпускать сержантами. В общем, как раз нам почти пофиг – мы итак в казарме сидим, до города добраться по раскисшей дороге почти нереально, в местных хуторах к нам отношение весьма прохладное. Звания учлётов – тоже не наша проблема. Но я это предсказывал ещё в октябре, и народ впечатлён моей проницательностью. Особист наверняка сделает вывод, что я в Москве был вхож куда-то очень высоко. А пока кто-то спрашивает, не было ли в моём роду цыган. Типа, нагадал. Я с ходу выдаю песню «Ежедневно меняется мода, но покуда стоит белый свет у цыганки со старой колодой хоть один, да найдётся клиент». Последствия для меня неожиданные – у меня появилось прозвище – «цыганка». Я, конечно, брюнет, но на цыгана не похож. Тем более на цыганку. Мамонт было поприятнее прозвище…

Я не слишком баловал публику песнями из будущего. Только Высоцкого про Робин Гуда спел. Песня Мейсуну очень понравилась, он слова распрашивал, пока не запомнил. Теперь он снова быстро выучил все слова, а на следующий день подошёл ко мне, и, стесняясь как девушка, признался:

– Это очень правильно, «время рушит гранитные замки и заносит песком города». Так в Коране написано.

Вот так правоверный! Матом так кроет, что на непривычного человека давит, как ветром. Неожиданные вещи иногда выясняются.

Новый год здесь не особо большой праздник, один только комиссар хочет найти большие достижения в этом году и всех вдохновить. Например, вот эта территория, Бессарабия, в этом году присоединена к СССР.

А вот через неделю наши украинцы отмечают. Да это же Рождество, а я и забыл! Да и в окружающих деревушках праздник. Комиссар мной опять доволен – рождество я не отмечал. А на меня, кажется, посматривали.

Январь и февраль в полку стали эпохой покера. Видя «успехи» Сафов в преферансе, я поначалу решил, что местные туповаты. Только в очко им и играть. Да они и играют, Мейсун, например, очень любит. Он садится по-турецки, и даже речь его меняется, он на блатную феню переходит. Похоже, детство у моего ведомого было непростое… Мне очко не интересно, ну я и подумал, что покер немного похож. Написал на листочке все фигуры, и начал учить Сафов и ещё одного лётчика из первой эскадрильи. Теорию не объяснял, а сразу как бы играть начали. И – о чудо! Буквально после двух сдач они врубились, и начали играть. Азарт нарастал с каждой сдачей, и я испугался за последствия. Объяснил им, что картёжная игра, да ещё и на серьёзные деньги, может привести к ссорам. А у нас пистолеты, а если кто-нибудь схватится за ствол? Мейсун тут же согласился, мол да, за вздержку ставят на перо.

Но остановить распространение игры было уже невозможно – через два дня играли уже одновременно в трёх местах. На тумбочках сотни рублей появлялись и переходили из кармана в карман. Особист, например, активно играл. Я сейчас зарплату перевёл на Лену, только за один месяц получил, чтобы деньги были на всякие мелочи. Ну, я выиграл триста с чем-то рублей, и перестал играть. Потом, уже в феврале, ещё поиграл на мелкие суммы. Но за это время все так играть научились, что я даже рублей сорок проиграл.

В общем, в основном это было потерянное время, за исключением зениток. Мне когда пулемёты заказывали, то заказали их 10 штук. Ещё 6 поменяли, кроме моих четырёх. Старые пулемёты все списали, но из них четыре ещё нормально стреляли. Просто с запасом заказали, как обычно. Я предложил сделать для них станки и использовать как зенитки для обороны аэродрома. Оружейники отказались, даже с каким-то презрением. Но за зиму я много чего рассказал о немцах, о том, как с ними воевать. Ну и, конечно, про их налёты на аэродромы. Неожиданно меня поддержал майор Петров – он что-то слышал о таких налётах в Польше и Франции. И оружейники получили приказ. Теперь у нас целая зенитная батарея, четыре пулемёта. Можно и против пехоты использовать, у нас граница рядом. Конечно, толку от зениток, эффективно стреляющих на 200 метров, немного, но хоть что-то… А то немцы уж больно нагло в начале войны аэродромы атаковали…

А в конце февраля вдруг выглянуло солнце, и в марте начались полёты. Карты как-то ушли на второй план, появилось много забот, народ повеселел. Мы с Сафами снова летали, но я и о спорте старался не забывать, пригодится хорошая физическая форма летом. Когда мне их передали в октябре, младшие лейтенанты Сафонов и Сафин летали на уровне других младших лейтенантов, то есть, наравне с ещё десятком лётчиков, претендовали на последние места по пилотажу. Сейчас они летают, по моей оценке, на уровне двух наших старших лейтенантов, комэсков. А по пониманию маневрирования в составе звена – значительно превосходят. И мы ещё прибавим до 22 июня.

В полку жизнь помаленьку движется. За зиму у нас два лётчика ушли, перевелись. На замену им прислали целых трёх в комплекте с новыми чайками. Все три новичка – сержанты, прямо из школы к нам. Я рассчитывал, что одного мне дадут, и будет у нас полноценное звено из 4 человек. Мейсун станет ведущим второй пары, характер у него подходящий. Но – отдали их всех во вторую эскадрилью, а самолёты им заменили на старые. Мне и самолётов тоже не досталось. А ведь говорил я с Петровым, объяснял ему. Интриги, все себе хотят побольше людей.

Зато в апреле мне присвоили очередное звание – старший лейтенант. Теперь и зарплата прибавится, и место комэска вряд ли у меня отнимут. Хотя – могут и отнять, даже и у старлея. Вместо того, чтобы радоваться, я заявил Петрову:

– Товарищ майор, для меня звания и должности – не главное. Нужны эРэСы, два месяца всего до проблемы СИ. Я готов отправиться в дивизию и там выяснять. Может быть, через парторганизацию действовать, как угодно, но эРэСы достать.

– Будет приказ, тогда отправишься. И туда, куда надо. Свободен.

Я и к комиссару навязался на длинный откровенный разговор. Мол, серьёзный подрыв происходит нашей боевой мощи. И коммунисты не должны допустить. Наш простодушный Павел Андреич мне и поведал: ставился такой вопрос на уровне комиссара дивизии. Но командир, Осипенко, решительно запретил это вредное новшество. Мол, отвлекает от боевой учёбы, а сейчас, в такое время, это недопустимо и т. д.

Авторитет Осипенко высок, он в Испании воевал успешно, его жена и вовсе известна на весь мир. Комиссар считает, что я должен прислушаться и понять, что прав скорее герой Советского Союза Осипенко, чем недавно произведённый в старлеи лётчик, не имеющий никаких наград.

Блин, это непробиваемо… Все теперь знают, что Осипенко против, и никто меня не поддержит. Армия. Крепкая, дубовая структура. И дуб Осипенко на генеральской должности. Не зря Покрышкин на него бочку катил…

Вот так вот думаешь – да я бы, с моим ценнейшим послезнанием, да весь ход войны бы изменил, Берлин бы взяли в 43-м… А я вот не могу. К Сталину даже лезть не стал, и даже в неполном полку в Бессарабской заднице не могу ничего сделать. Ну, может, помог я двум младлеям, и всё. Вот стрельбы опять провели, и что? Результаты полка примерно как осенью. А плакат с расчётами упреждения всю зиму в казарме висел без толку? Ведь наизусть всё можно было выучить.

Зато моя репутация предсказателя укрепилась после нападения Гитлера на Югославию, а затем и Грецию. Этого связями в Москве не объяснишь. Вижу, Петров смотрит на меня задумчиво. Подхожу к нему, и говорю:

– Товарищ майор, помните о проблеме СИ. Недолго уже осталось.

– Слушай, Панкратов… Эти твои эРэСы… Нам их не дают. Придётся пока без них.

– Можно быстро на пары переучиться, два месяца у нас есть.

– Не дадут нам два месяца. Через неделю меня снимут.

Ну ладно, хотя бы откровенно. Майор даёт понять, что он за меня. Мы с ним неплохие лётчики, а это уже причина друг друга поддерживать. Я чайку освоил, элементы высшего пилотажа для меня не проблема. Ещё мы с Иваном Прокопьевичем триммеры отрегулировали, и самолёт теперь почти не ведёт в сторону при взлёте и посадке. Мотор тоже отрегулирован, работает хорошо.

Ещё у нас новость: дали нам взвод охраны. Нам вообще-то рота положена, но не было никого. Было всего два поста, оружейники на них стояли вместо того, чтобы своими прямыми обязанностями заниматься. Теперь эти солдатики роют землянки на краю лётного поля.

В общем, драгоценные последние недели, а я в тупике. Даже летать стал меньше. Чайку освоил, так зачем ресурс машины переводить? Зато без проблем могу пробежать 20 км, и это в сапогах.

Усиленно гружу особиста: агенты, Бранденбург, необходимость дублирования и охраны связи, особенно после 20 июня. А он итак на взводе: местные крестьяне поговаривают о скорой войне. А у них у многих родственники на той стороне, через границу лазят втайне, и река не останавливает.

Был ещё эпизод с цыганами, их здесь много, и оседлые, и кочующие. Мимо нас табор проходил. И вот три цыгана с наглым видом идут к столовой. Из мужиков там только мы с Мейсуном сидели. У цыган здесь репутация плохая: могут ударить ножом. Или кнутом, тоже плохо. Я уже думал, не применить ли оружие. А Мейсун просто встал им на встречу, и смотрит пристально. И цыгане вдруг сделали вид, что просто мимо проходили. Мне показалось, что Мейсун даже хотел подраться. А ведь ему 20 лет всего.

Вот так и прошло время, в томительном ожидании, от которого отвлекали пробежки, купание, турник да полёты раза 3-4 в неделю. В субботу мы с Сафами отсыпаемся до половины дня. Сколько не убеждал я Петрова поднять полк по тревоге в 2 часа, он не согласился. А мне разрешил делать что хочу, он как бы не заметит.

После обеда перетаскиваем зенитки. Народ здесь, когда дело касается лени, не просто упрямый, а упёртый. Сами же меня цыганкой назвали, но подежурить у пулемёта после 3 часов утра не хочет никто. Ни одного добровольца. Все предпочитают спать. У нас, правда, есть подчинённые, наши техники. И вот мы, все вшестером, перетащили три зенитки поближе к нашей стоянке и замаскировали. Техники выпустят нас в полёт, и встанут к пулемётам. Я рекомендовал им делать упреждение на три корпуса и не палить издалека.

В два часа ночи поднимаю Сафов. Умываемся, идём на стоянку. Туда же техники подходят. И начинаем прогревать моторы. А мотор М-62 это что-то, ревёт он так, что скотина с соседних деревнях начинает метаться. Понятно, что недовольный народ начал выползать из казармы и направляться к нам с недружественными намерениями. Моторы тем временем прогрелись, мы их выключили, и стал слышен посторонний гул. Все задрали головы. С запада наплывали бомбардировщики, много. Летели они на большой высоте, выше трёх тысяч. Не к нам.

Я-то не удивился, а народ замер, как в последней сцене «Ревизора». Все стояли там, где их застала эта новость. Вдруг слышу:

– Ну цыганка, накаркал.

Это, конечно же, особист. Отвечаю ему:

– Связь проверяй всё время, пошли патруль вдоль линии, и всех в ружьё. А нам в бой сейчас.

И тут слышу новый звук. Не успеваю подумать, как уже ору:

– По машинам! Запускай, взлетаем!

Мы взлетаем звеном, все сразу, с востока на запад. Набираем 50 метров, и я вижу идущие нам навстречу на небольшой высоте длинные силуэты мессершмиттов. Это не совсем лобовая атака – они всё же повыше нас идут, метрах на пятистах. Будут нас атаковать? Нет, немцы (а скорее всего, румыны, но нам без разницы) проходят выше нас к аэродрому. Чуть качаю левым крылом – это сигнал к левому виражу для ведомых – и тут же этот самый вираж делаю. Он чуть быстрее правого, это сейчас важнее неожиданности.

Медленно, с набором высоты идём обратно. А на аэродроме взрывы – фашисты на мессеры бомбы небольшие прицепили. Впрочем, 50кг, из которых около половины – это взрывчатка, взрываются весьма неслабо. Взрывы в основном у склада ГСМ и у мастерской. По полосе одна за другой идут на взлёт чайки, от рощи видны трассы наших зениток, благо, немцы бомбили с пологого пикирования и снизились. Классическая картина. Надо было с Женей нарисовать такую, и подписать "Утро 22 июня".

Недолго я любовался аэродромом, но, видимо, потерял важную секунду. Немцы прошли над нами как бы не замечая, но они нас не только заметили, но и наметили план. Рации у них есть. И вот уже пара мессеров заруливает на нас слева, а четвёрка сверху собирается пикировать. Те, что сверху, опаснее. Разворачиваюсь к ним носом. Несколько подставляемся под тех, что слева, но стрелять сбоку не очень удобно, трудно попасть. А в хвост они ещё когда зайдут, тогда и уйдём виражом. Мейсун, видимо, решил защитить нас от тех, что слева, и разворачивается на них. Ну, может, и верно. А сколько же немцев всего? Я не успел сосчитать… Но, вроде, кроме МЕ-109 никого не видел.

Немцы, как на картинке, не пикируют на нас в лоб, а уходят в сторону. Б..! Да там же Мейсун! Они на него пикируют! Быстро туда. Мейсун, носом к ним! Поздно. Трассы сразу нескольких немецких пушек попадают в чайку, она загорается и падает. С такой высоты падает недолго…

Мы с Сергеем несёмся на немцев, но они уходят до того, как мы приближаемся на дистанцию огня. Они итак быстрее, да ещё и на пикировании разогнались. Где остальные? Где-то сзади. Теперь правый вираж – ага, они с нашими чайками сражаются. Вот одна чайка несётся к земле, успевает вспыхнуть и тут же врезается в землю. Да что они делают – я всю зиму талдычил воевать на виражах, а они на вертикали лезут.

Мы приближаемся к месту боя, кажется, можно стрелять. Жму на гашетку – промазал, и сильно. Да, если подумать, дистанция была 250м или больше. Снова правый вираж – а вон ещё сверху на нас пикируют. Носом к ним, почти кобра Пугачёва, и снова стреляю. Но опять издалека, без шансов. А немцы опять сворачивают, в лоб не идут. Ещё одна чайка полого идёт вниз делая бочки, и врезается в землю. Нас немцы больше не атакуют. Ага, да они уходят. Две чайки за ними полетели, но я знаю, что не догнать. И вот никого не видно, садимся.

Выпрыгиваю из самолёта, передо мной Назаров. Но как-то он расплывается, плохо видно. Снимаю очки вместе со шлемом – всё равно вид какой-то смазанный. Назаров машет рукой – ладно, после доложишь, и убегает. И тут меня начинает трясти – да я же рыдаю. Лет тридцать я так не рыдал, а тут – не могу удержаться. Мейсун… Неужели я так привязался к этому грубоватому, но справедливому татарину? А ведь на войне он был бы отличным товарищем. За меня горой, летал всё лучше, в меру амбициозен, не ленив, а уж чтобы Мейсун струсил – это и представить трудно. И вот – погиб в первом же бою… У нас полно лётчиков хуже его, а погиб он…

Ладно, иду к речке, надо умыться. Снимаю гимнастёрку, моюсь по пояс. Тут же и Сергей – тоже помылся:

– Командир, там в столовой собираются, завтрак будет, пойдём.

Кажется, он легче гибель товарища переживает. Не знаю, почему.

В столовой смесь разных эмоций. Одна из поварих в голос плачет. Некоторые возбуждены и обсуждают прошедший бой. Оказывается, мессеров было двенадцать. После нас взлетели шесть чаек из первой эскадрильи, двое у них погибли. На земле только трое раненых, один тяжело. Двое из взвода охраны и один оружейник. В сарай, где были ГСМ, прямое попадание, но у нас всё по землянкам, которые ещё в декабре вырыли. А вот часть патронов для ШКАСов разбросало взрывом. Есть совсем не хочется, я выпиваю два стакана компота с булкой местной выпечки. Меня все как бы избегают, кроме Сергея, конечно. Куда теперь? А, пойду в казарму. Кидаюсь на койку, в голове пусто. А вот кровать Мейсуна и его тумбочка… Но слёз больше нет.

– Панкратов, в штаб.

Солдат из взвода охраны. Они под началом особиста. Иду в штаб на автомате, мыслей ни одной. Там всё начальство: Петров, Назаров, Захаров, Смертин (это наш особист, вот такая фамилия). Говорить начинает Петров.

– Товарищ Панкратов, получен приказ произвести разведку. Вы готовы?

– Я, товарищ майор, военный лётчик, старший лейтенант. Выполнять приказы – моя работа.

– Хорошо, что ты об этом помнишь, – влез зачем-то особист.

– Я хочу знать твоё мнение, – это снова Петров, – Какими силами лететь?

– Парой, конечно. Это же разведка. Вот мы с Сафоновым можем. Больше сил и не надо, они ещё пригодятся.

– Поучает, значит, пришёл в себя, – это опять особист, так бы и дал в морду… Но не лучшее это дело, бить особиста. Он, гад, злопамятный. А его чин лейтенанта НКВД равен армейскому капитану.

Петров показывает на карте район, и я иду искать Серёгу. Чайки наши уже заправлены и патронов добавили, и мы взлетаем. Руки всё делают сами, на автомате. Мотор орёт, так что теперь я как бы в одиночестве, никого не услышу. И встречный ветер как бы выдувает что-то из головы, я снова начинаю соображать. Вот почему я так плохо воевал? Готовился, готовился, а как дошло до дела… Ведь я даже не знал количества врагов. Плохо видел, где они и что делают. Точнее, видел не всех. А главное… что я вообще делал? Взлетел навстречу – очень красиво. Если бы дальше всё шло само собой. Я ведь ничего не планировал, и в решающий момент не знал, что делать. Вот что я сделал? Два раза развернулся навстречу атаке сверху. Ну, это вынуждено, просто реагировал. Ещё два раза пытался сблизиться, но не смог. Итак, получается: у меня никакого плана, инициатива полностью на их стороне, я только реагирую. Атаковать я не могу, не хватает скорости. В общем, надо что-то придумывать, буду действовать инициативно – вот и буду знать, что делать.

Граница здесь проходит по реке Прут. Река немаленькая. Из любимой книги детства "Дымное небо войны" Речкалова я помню, что в первые недели румыны, вроде как, мало что могли сделать. А Речкалов месяц воевал до ранения. Потом немцы севернее здорово продвинулись, и пришлось отступать. Значит, разведка моя бесполезна – если известно, что ничего особенного не произойдёт, то командование зря боится.

К моему удивлению, на реке суета. Румыны строят переправу, кажется, понтонную. Вот и зенитки по нам стали стрелять, эрликоны. Пренебрегать безопасностью я не собираюсь, и тут же противозенитный маневр делаю. В общем, можно и улетать, главное разведано. Но у меня накопилось столько злости… На том берегу румын много, а местность открытая. Пикирую на самую большую толпу, и жму на гашетку. Вот против пехоты четыре скорострельных пулемёта – это хорошо. Их как дождём пулями поливает. То есть, восемь пулемётов – Серёга тоже стреляет. А уходим правым виражом. Первый раз вижу, что это и вправду неожиданно – зенитки нас потеряли, и только вдогонку стали стрелять, но мы уже ушли из зоны поражения. А самолётов вражеских не видно, как и наших.

Докладываю в штабе Назарову, показываю на карте место переправы. А вот когда сделают – не могу оценить. Немцы, кажется, за считанные часы делали, но это румыны.

– Вы там постреляли по пехоте, вроде, успешно?

– Откуда знаешь?

– Там пост ВНОС, они видели.

– А зачем тогда разведка? Они переправу разглядеть не могли?

– Так приказ. Начальство любит всё проверять.

Больше заданий пока нет, иду к самолёту. Его уже заправили, заряжают пулемёты. А неплохо бы их ещё и почистить. Обычно оружейники подчёркивают, что не подчинены мне, но тут начинают чистить пулемёты. Уж не знаю, почему. Может, потому, что я летал в бой, а они нет. Или боятся, что я не в себе и пристрелю. Ну, что делать? Посидим в столовой с Серёгой.

Лётчиков почти нет, вроде, вторая эскадрилья патрулирует над передним краем, из первой два звена на разведке. Вечером похороны намечаются. На обед куриный супчик, блюдо лёгкое, может, я смогу его съесть? В результате съедаю целых две тарелки. Делать нечего, пойду-ка в штаб, посмотрю, как там. Первый день войны, враги громят нашу авиацию, а я страдаю от безделья. Впрочем, полёты на чайке физически тяжелы, так что пары вылетов в сутки, может, и достаточно. Но мне так плохо, что хочется отвлечься.

В штабе идёт работа – вернулось одно звено из разведки, докладывают Назарову, тот рисует что-то на карте, потом начинает звонить в дивизию. Связь, как ни странно, не пострадала. Не знаю, есть ли в этом заслуга нашего особиста, или нам просто повезло. Скорее, нас просто не считают важным объектом. Ну и то, что против нас румыны, а не немцы, сильно сказывается. Минут через 20 меня зовут к Петрову.

– Есть ещё одно задание, пойдём к карте, – и мы идём к Назарову. Мог бы Петров просто подойти, не вызывая меня к себе. – Вот здесь надо разведать, в этом районе.

– Да нету там ничего. Там же ни дорог, ни населения, пустое место и лес. Не полезут они туда.

– В дивизии хотят уточнить. Это далековато, а ты хорошо ориентируешься, не должен заблудиться.

– Он же цыганка, зачем ему летать? Карты раскинул, вот всё и разведано, – Смертин откуда-то подошёл. А может, всё-таки можно дать ему в морду, подкараулив наедине? Или лучше бить в корпус, чтобы следов не было? Видимо, особист что-то заподозрил по моему взгляду, он чертыхается и уходит.

– Михаил, ты мой лучший лётчик, комэск. Могу я на тебя полностью рассчитывать?

– Почему нет? Я так понимаю, меня кое-кто в трусости подозревает, но ты-то не такой дурак?

– Ты не трус, но ты себе на уме. А получается не по твоему. Что будешь делать?

– Что прикажут. Мы в армии, и идёт война. И ещё долго продлится.

– Ладно, выполняй. И… Спасибо. И возвращайся.

Опять мы с Серёгой летим в пустом небе, ни врагов ни своих. Но на этот раз и на земле никого не видно, лесистая местность с минимумом населения. Трудность в том, что горючего хватает впритык. Да и то лететь желательно не на полном газу, экономно. А уж если сбиться с маршрута – вынужденной посадки не избежать. Сам по себе я не собьюсь, давно всё тут наизусть запомнил. Но если придётся драться, тогда… Тогда не знаю. Где-нибудь приземлимся.

Никого мы не встретили, ни в небе, ни на земле. Светлое время ещё остаётся, но вылетов не предполагается больше на сегодня – комиссар считает, что похороны погибших товарищей это важное политическое мероприятие, и с войной можно пока подождать. Говорятся какие-то речи, салют из винтовок. Мне всё это не интересно. А вот в столовой большое упущение: ни водки, ни спирта, ничего. Наверно, наркомовские 100 грамм позже введут. Обычно я не пью, но сегодня хочется напиться до свинского состояния. Забыться, отвлечься. Так ведь нету. Есть не хочется, а мне предлагают, подсовывают. И тут я не выдерживаю, и начинаю истерить.

На страницу:
4 из 7