Надежда

– Здорово придумала! Мне такое в голову не приходило, – обрадовалась я хорошей фразе. – А у тебя лучшие подруги в школе или во дворе?

– Во дворе, конечно, – как-то сумрачно ответила Альбина. – Одноклассницы даже вредить могут за то, что я отличница.

– Дикость какая-то! Разве отлично учиться зазорно? – искренне удивилась я.

– Завидуют уму, трудолюбию, – объяснила Альбина.

– Зачем завидовать? Каждому свое: кому трактор, кому вуз. Это разумно, – выразила я свое категоричное мнение.

– Все-то у тебя просто! – поморщилась подруга. – Как ты не понимаешь! Им же обидно, если кто-то лучше учится.

– Надо самим стараться и не будет обидно, – опять недоуменно возразила я.

– А если не хочется, если лень? – усмехнулась Альбина, разглядывая меня как музейный экспонат. – Проще свалить свою вину на другого: «Вот, мол, ей повезло с папочкой, а мне нет».

– При чем тут отец? Из нашей школы в МГУ учатся ребята, у которых нет отцов. Нелогично рассуждают твои одноклассницы, – заявила я авторитетно.

– Логично, дорогое ты мое реликтовое чудо! С хорошим папой легче по жизни идти, – с болезненным сарказмом сказала Альбина.

– Мы и без пап пробьемся! Скулить не будем. Все-таки странные твои одноклассницы. Все у них в голове шиворот-навыворот! – с неудовольствием констатировала я, пожимая плечами и до конца не осознавая взглядов городских ровесниц.

Я не принимала их, но они зародили во мне некоторое сомнение и неуверенность. Я устыдилась своей запальчивости, необоснованной категоричности и замолчала.

Глаза Альбины вдруг загорелись теплым светом воспоминаний, и она мечтательно заговорила:

– До шести лет я в деревне у бабушки жила, поэтому сначала здесь, во дворе, не находила друзей. У них свой круг был – чужаков в него не пускали. Как-то я познакомилась с Машей из соседнего двора. Родители у нее богатые, но жестокие. Били ее за малую провинность. Сначала мы боялись друг друга и просто вежливо здоровались. Потом она привела меня к своим друзьям.

Раз гуляем мы около берез. Подъезжает мальчик на велосипеде. Это был Миша. Я вдруг почувствовала толчок, потом мощное головокружение и чуть не упала. Конечно, не поняла, что со мною случилось. Удивилась только. Позже осознала, что влюбилась. Маша с Мишей все время ссорились, а мне хотелось его защищать. Часто получалось так, что он провожал меня домой. Мы чувствовали себя взрослыми.

Но вскоре я подружилась с плохими девочками, стала грубее, к словам нехорошим привыкла. Мы войну ребятам объявили. Чувства к Мише еще оставались, но хорошие моменты были реже. А потом… много было разных встреч, но такого, как в семь лет, со мной больше не происходило. Что-то неуловимо изменилось в наших отношениях. Маша тоже другая стала: пристает к девчонкам и ребятам, боится потерять их дружбу, ревнует всех. Сделалась самолюбивой и двуличной: перед родителями хорошая, а на улице гадкая. Все равно жалко ее. Нескладная у нее жизнь…

Я перебила Альбину:

– Как-то видела странную картину. Еду в автобусе. На задних сидениях расположилась группа ребят, на вид старшеклассники. Ноги на кресла положили. Разговаривали без мата, но очень грубо и развязно. Старушка попросила уступить ей место, а они ее высмеяли. Потом начали через кресла прыгать. Они вели себя как глупые малолетние пацаны, хотя одеты были в красивые дорогие, как у взрослых, костюмы. Вышли мы вместе. Смотрю, а они неожиданно изменились. Идут подтянутые, строгие, воспитанные. Я опешила: они ли?

– У нас в школе тоже есть ребята, которые очень рано научились надевать маски на лицо. Вот и Маша такая. Она издевается надо мной, пытается выставить меня хуже, чем я есть на самом деле. И в классе тоже старается навредить, – вздохнула Альбина.

– Как навредить? – не поняла я.

– Ну, например, дежурю я. Все прибрала, вымыла. А она нарезала на парте бумажек и смеется мне в глаза. Мелочь, а неприятно. Еще зависть у некоторых моих подруг стала проявляться. Самую красивую и умную девочку, «королеву», выставили из компании. Другие пытаются заставлять плясать под свою дудку, натравливают друг на друга…

Странно, но Миша продолжает мне нравиться. А ведь мы все повзрослели. К девочкам он относится так же уважительно, вежливо. С ним всегда интересно. Он очень смелый. Наши ребята к нему тянутся. Теперь Миша свои чувства откровенно не проявляет, только, будто невзначай, неспециально делает мне приятное: то мороженое принесет, то цветок первый весенний, то словом заступится. Я счастлива в эти моменты. Словно теплый лучик из раннего детства возвращается. Всегда хочется видеть рядом друга, с которым легче и светлей…

Иногда сидим своими кучками. Мальчики об одном говорят, мы – о другом. Притворяемся. А сами все поглядываем друг на друга. Мы знаем, что они ждут этих взглядов. Потом вместе идем в березовую аллею. Говорим о пустяках. Но как это здорово! Сколько радости, счастья в этих милых невинных прогулках!

А весной Мишиного друга Илюшку сбила машина. Мы все очень переживали за него. А потом плакали, знаешь, отчего? Нам казалось, что мы самые несчастные с Машей, потому что о нас так не заботятся, как о нем. Мы все преувеличиваем, мы слишком чувствительные и глупые.

Представляешь, возвращались как-то с пляжа. Миша погнался за Машей. Мы вскочили в подъезд и побежали на второй этаж. Маша через окно вылезла на козырек подъезда. Миша за ней. А я придерживала им раму окна. Она вверх открывалась. Неожиданно для себя я бросила раму. Грохот, осколки полетели! Со мною истерика: «Теперь в школу сообщат! Выгонят!» Миша успокаивает. Родители меня поняли, стекло вставили.

А вечером я на крышу побежала к девчонкам. Гляжу: они обломки кирпичей вниз сбрасывают и хохочут. Тут мужчина какой-то прибегает. «Вы, – говорит, – мне в плечо попали!» А я ему: «У нас пикник, мы кукурузные хлопья едим. Здесь чужие пацаны бегали». Наврала с три короба. Спасла подруг. Только после этого случая не могу на крышу лазить. Стыдно за наше поведение.

Опять помолчали. Я пыталась зрительно представить эту картину детско-взрослой игры. Словно очнувшись, Альбина весело сказала:

– Пойдем вместе в два нуля, сбегаем? Я одна побаиваюсь.

– Куда? – не поняла я.

– Куда все «народными тропами» ходят? В туалет. Он у нас во дворе.

И вдруг рассмеялась.

– Ты чего? Вспомнила что-то? – спросила я заинтересованно.

– Представляешь, поссорились девчонки нашего класса с мальчишками и перевесили в школе таблички на туалетах. Ребята подскакивают к туалету и в нерешительности останавливаются. Стоят, хихикают от неловкости и растерянности. Наконец, старшеклассник вошел, тут же выскочил разъяренный, удила закусил. «Кто это сделал?! Уши надеру мерзавцам», – кричит. Он подумал, что пацаны подшутили. А девчонки хохочут, довольные…

Вышли во двор. За туалетом мелькнули два огонька от папирос, звякнули стаканы. Там, похоже, тлела, а может, и кипела скудная мерзкая жизнь.

– Папиросы – глупый форс для ребят. А вино они зачем пьют? – шепотом спросила я у Альбины.

– Наверное, чтобы раскованными себя чувствовать в компании. Трудно снять маску без вина, – предположила подруга.

– Они же пьют среди себе подобных. Может, разуверившиеся в жизни пацаны тоскуют от понимания своей никчемности? Опустились на дно жизни, а подняться не могут. Не получается стряхнуть с себя скверну подворотен, вот и переживают. А после бутылки – все хорошо, все прекрасно! – горько посочувствовала я плохим мальчишкам.

– Несостоятельная гипотеза! Идеалистка, ты слишком хорошего мнения о таких ребятах. У них интеллекта не хватает разговаривать без бутылки. Им просто от скуки охота покуролесить и значимость свою показать. Не задумываются они о жизни. Для них день прошел и ладно. Легко жить хотят. Поняла? – рассмеялась Альбина.

– Они хотят поразить всех своей глупостью?

– Нет. Считают: «Чем бы ни выделиться, лишь бы прославиться».

– Слушай, ты здорово соображаешь! Как ты думаешь, почему мальчишка лезет драться, если его обзывают слабаком или трусом? Я, например, еще маленькой решила, что лучше других знаю себя и не собираюсь никому ничего доказывать. Если меня кто-то обзовет дурой, то в ответ получит: сам дурак! Если трусихой, – сам трус. И вопрос исчерпан. Зачем лезть в драку, если кто-то раззадоривает меня лишь оттого, что у него кулаки чешутся? Я не захочу, меня никто не заставит, не вынудит драться. Я командую собой, своими чувствами. Иначе не буду себя уважать, если попадусь на чью-то удочку. У пацанов ума не хватает постоять за себя таким образом? – скорчив презрительную рожицу, спросила я.

– Сама недавно об этом думала, – растягивая слова, раздумчиво ответила Альбина. – Мне кажется, у некоторых ребят в определенном возрасте самолюбие преобладает над разумом. При этом у них возникает наглое извращение истины. Им любым способом надо доказать, что они что-то значат. А легче всего это сделать, победив более слабого.

– Глупо! – вспылила я. – Себя, может, и потешат, но другие-то поймут, что они липовые герои, и будут презирать за подлость! Я вообще не вижу смысла в драках. Мы же не животные, чтобы силой доказывать свое превосходство.

– Так ведь дерутся как раз те, у кого интеллекта не хватает, – рассмеялась Альбина.

– У нас в деревне считается постыдным нападать вдвоем на одного. А в прошлом году я видела, как двое больших городских мальчиков отнимали деньги у маленького. Душа разрывалась! Ну, чем я могла ему помочь? Орала через ограду: «Позорники! Чемпионы по трусости! Герои подлости! Штаны редки с ровесниками силой меряться!

– Что значит «штаны редки»? Никогда не слышала такого смешного выражения, – заинтересовалась Альбина.

– Этим сочетанием у нас заменяют слово «обделался», в штаны наложил, – скороговоркой смущенно произнесла я неприятное для слуха грубое выражение. И продолжила: – Может, у вас мальчишки и девочек обижают?

– Нет, девчонок не трогают. Позорно для мальчишек с девчонками связываться.

– Трусят они! Знают, что девчонки родителям доложат, и будет им выволочка великая. Послушай, Альбина, а почему маленькие мальчики не зовут на помощь взрослых?

– Им стыдно жаловаться. Они же будущие мужчины. Их пацаны засмеют.

– Дикость какая-то! То, что малыш боится большого хулигана, это естественно. Смеяться и издеваться надо над тем, кто обижает слабого. Не понимаю я логики городских ребят.

– Не ершись! Не ребячья это логика, а бандитская. Нормальный парень так не поступит, – успокоила меня Альбина.

– Получается, что существует несколько ступенек подлости, – не унималась я. – Например, если гуртом налетают на своего ровесника. И чем больше банда, тем постыднее их участие в драке. Они хуже волков. Те сворой нападают на крупную, сильную жертву. …Еще когда большой на маленького, сильный на слабого… Жутко об этом думать.... Я такого у нас, в деревне, ни разу не видела.

А как ты объяснишь мне такую картину? Идет девушка. Вся из себя. Все при ней. Парень загляделся на нее, рот разинул и ступил в мутную жижу лужи. Заляпался, ноги промочил. Выбрался из грязи и вслед красавице заорал: «Шлюха!» Она-то здесь при чем?! Что за манера у некоторых мужчин в своих ошибках женщин обвинять?

– Налицо отсутствие присутствия, – рассмеялась подруга. – Опять-таки недостаток интеллекта и воспитания. Все в это упирается.

– А вот недавно к нашему родственнику дяде Пете сестра с двумя сыновьями приезжала в гости. Мальчишкам по 11–12 лет. Хорошая семья, интеллигентная. Отец – офицер, мама – учительница. Так вот, заспорили ребята вроде бы из-за пустяка, а потом завязалась жестокая драка до крови. Каждый пытался доказать свое превосходство. Мне казалось, они готовы были покалечить друг друга. В этом было что-то дикое, первобытное… именно мужское, и совсем мне непонятное… Мать хлыстом их разогнала. А вечером ребята как ни в чем ни бывало играли в шашки… Не понимаю, родные ведь, а общего языка не нашли.

Попросила я двоюродного брата растолковать мне их ребячью сущность. Рассказала, что, мол, сначала мальчишки спорили, потом подрались. Предположила, что если старший не сумел заставить младшего подчиниться, значит он должен испытывать чувство неудовлетворения и продолжить борьбу. А брат рассмеялся: «Для него в данный момент боль и раны, которые он получил в «сражении» важнее непослушания младшего брата. Произошла смена акцентов. Проблема, из-за которой началась потасовка, ушла на второй план». «А зачем тогда дрались, если конечный результат не важен? – удивилась я. «А вдруг младший победил бы? В общем, ничего страшного не произошло. Показали друг другу, на что способны, и ладно», – успокоил меня брат.

«Что значит: «а вдруг?» Вечное авось да небось? У меня все четко: не уверена, не лезу, а уверена, то иду до конца», – недоумевала я. Брат только рассмеялся: «Все мы разные». Я так и не поняла, ради чего дерутся, даже калечат друг друга пацаны? По-прежнему осталась при своем мнении, что из-за отсутствия здравого смысла. Альбина согласилась со мной.

Вернулись в квартиру. Состояние откровения не покидало нас. Удобно расположившись на кровати, мы продолжили нашу детскую исповедь. Каждой хотелось высказаться. Ведь не всегда бывает такая взаимооткрытость. Тревожившее, наболевшее так и лилось из души.

– Я замечаю, – грустно сказала Альбина, – что, взрослея, мы все больше отгораживаемся от старших. Мы сами себя не понимаем. Родители не всегда знают о наших душевных мытарствах. Войти в нашу душу им бывает трудно. И мы боимся их впустить. Взрослые тоже часто стесняются своих слабостей, боятся быть осмеянными.

– Кем? Взрослыми или детьми? – опять не поняла я.

– И теми, и другими. Но они лучше нас умеют скрывать свои недостатки.

– Что ты этим хочешь сказать? – совсем потерялась я в догадках.

– Нам тоже надо стараться быть снисходительней. Я маму понимаю и жалею, – мягко объяснила Альбина.

– А я – бабушку.

– А маму?

– Не понимаю ее. Для меня наши взаимоотношения – тайна за семью печатями.

– Бывает…

Какая-то тоскливая нотка послышалась в многозначном вздохе подруги.

– Мама у меня образованная, умная, в институте преподает, но не понимает меня. Мне хочется в будущем мир повидать, горизонты свои расширить, настоящую свободу почувствовать, а она рисует мне простую картину жизни: вуз, удачное замужество, хорошая работа. Ни какой романтики, полета фантазии, восторга! – страстно воскликнула Альбина.

– При теперешней скромной жизни твоя мать не представляет ничего более прекрасного, чем нормальная спокойная жизнь. Это предел ее мечтаний, потолок, которого ей не удалось достичь. Она в тебе хочет воплотить свои мечты. А у тебя они совсем другие, потому что твоя жизнь иная, легче. Ты уверенней себя чувствуешь. Я попала в точку? Впрочем, допускаю, что у твоей матери другое мнение на этот счет, – добавила я.

– Она все работает, работает… Мне хочется, чтобы она все бросила и поговорила со мной по душам. Может, мы бы поняли друг друга… – продолжала подруга, не обращая внимания на мои веские, как мне казалось, доводы.

– А ты сама к ней подойди.

– Пыталась, но все ее мысли заняты заботами. Не понимает она меня. Мне хочется одно, но особенное платье, а она покупает два сереньких, практичных, чтобы надолго хватило. Я хочу парусным спортом заняться. Командует там Амин Валиевич Галиев. Удивительный человек, всю жизнь детям посвятил. Он выбрал спорт как форму воспитания с единственной целью: улучшить физическое здоровье детей, а по сути дела, отстаивает и прививает духовное. А мама боится, что со мной может случиться что-либо плохое, и не советует ходить в его клуб. А я слушаюсь. Я всегда слушаюсь и переживаю. Не хватает у меня воли настоять на своем. Я быстро смиряюсь под ее строгим властным взглядом. А раздражение накапливается, – вздохнула Альбина.

– Для меня проблема взаимоотношений с родителями нестерпимо болезненна. Не хочу ее развивать. Боюсь, выведет меня из равновесия, – чистосердечно призналась я, мучительно подыскивая новую тему для разговора. Но ничего не нашла лучшего как спросить:

– Аля, почему у вас ребята курят?

– Подруга почувствовала укор совести и, быстро справившись с грустным настроением, объяснила деловито:

– Компания приучает. Начинается как игра, потом привычка появляется. И к тому же, представляешь, какой большой секрет от родителей! Чувствуешь в себе что-то особенное, важное, взрослое.

– А ты пробовала? – неожиданно вырвалось у меня.

– Да. Не понравилось, – откровенно ответила Альбина.

Тогда я тоже сказала без утайки:

– У меня от курения не появилось отрицательных эмоций. Я тоже почувствовала себя взрослой, узнавшей больше, чем мои подруги. Вот, мол, я какая, не то, что вы! Но только в первый момент. А потом, как подумала, что дурость все это, и желание пропало. Стыдно стало, что уподобилась тем, кого не уважаю. Знаешь, как я дразню наших курильщиков? Говорю им, что без соски не могут дня прожить. Их задевает за живое.

– Знаешь, мне теперь тоже иногда бывает стыдно за наши детские игры. Помню, маленькими сидим с подружкой на каштане и кричим: «Дядя, который час?» Он оглянется, а мы плюнем. А ведь тогда нам было весело! Еще в крапиву лазили. Нам казалось, что чем больше узнаем плохого, тем меньше будем бояться. Мы так себя развлекали и воспитывали, – с иронией и грустью вспомнила Альбина.

– Я сама в городе по улицам гоняла, как борзая, без единой мысли в голове. Тоже нравилось! – поддержала я подругу.

– А еще мы издевались над чужими. Догоним девчонку и идем за нею. Дразним, обзываем, грубо шутим.

– Зачем? – удивленно вытаращила я глаза.

Выражение недоумения не сходило с моего лица.

– Традиция у нас была такая. Жить учили, к взрослости приучали.

– Я бы так не смогла. Мне же неприятно, когда меня оскорбляют и унижают, значит, и другим тоже! Что вы при этом чувствовали? – спросила я, начиная раздражаться.

– Чувствовали, что мы умнее, сильнее других. Может быть даже героями, личностями себя ощущали. Великодушно проявляли дружескую отвагу. Нас раздирали вопиющие противоречия, мы сомневались, что человек добр по своей природе… находились в состоянии судорожных беспорядочных метаний, хвастливо симулировали самоуверенность, ну и всякое такое теперь не суть важное. А когда дело оборачивалось неожиданной стороной, хотели, чтобы нас боялись и не трогали. Если кто обижал, старались без запаздывания и отхлестать». «Не важно, пользуемся мы молотком или нет, но когда подруги знают, что он у нас есть, совсем иначе относятся», – говорили мы и думали, что за такое можно простить.

Нас ведь также обижали. Мы эти правила безоговорочно приняли и больше ни с кем не церемонились, не разводили сентиментальность, ловили любой шанс, чтобы развлечься. Не обнаруживали ни тени желания быть любезными или хотя бы вежливыми. Нравились себе такими. В голову не приходило, что ведем себя отвратительно. Главное, мы считали, что от своих шалостей хуже не становимся и защищались любимой фразой: «Грязь не липнет к лотосу». Со своей «кочки» зрения мы были невозможно счастливы. Эйфория глупости! Мы надменно заблуждались, были наглыми от застенчивости, беспричинно веселыми от беззаботности и шальной нерастраченной энергии. Она бурлила и пенилась в нас подобно волнам, разбивающимся о прибрежные скалы.

Нам надоедало обыденное существование, достала пресная жизнь, томила жажда новизны, подталкивали тайны опасной, завораживающей неопределенности, увлекательные, загадочные интриги, и мы ломились напрямик, бросались очертя голову по поводу и без повода в любые предприятия, сладко замирая в предвкушении чего-то особенного. Эти чувства владели нами безраздельно. Нам нравилось, когда жизнь выходила из накатанной колеи… Нам не хватало остроты впечатлений.

Поветрие какое-то было. Будто с ума все сходили. Любопытство побеждало все разумные соображения. Да и не много их было, этих трезвых, серьезных мыслей. Потом повзрослели, поняли, как гадко вели себя. Истинное положение вещей не сразу находишь под романтическим покровом, всего не поймешь, не предусмотришь, – натянуто улыбнулась Альбина.

В ожидании осуждения ее глаза так и впились в меня.

– Ну, что ты, в самом деле, не переживай, все прошло! – сочувственно воскликнула я, подсознательно отвергая для себя саму возможность такого поведения.

Такой странный, незнакомый, непонятный взгляд на жизнь озадачивал меня, тревожил, пугал.

Альбина добавила чуть виновато:

– Понимаешь, мы праздники себе устраивали. Ты же не станешь отрицать, что праздник – это вырывание из обыденности. Если сам себе не создашь настроение, то никакой балаган его не улучшит. Так говорит мой сосед по квартире. А он – квинтэссенция интеллигентности!

– Для меня праздник прежде всего – это ощущение радости, свободы. Ты знаешь, я обратила внимание, что взрослые люди с удовольствием вспоминают праздники, которые выпадали им в тяжелые времена, где всего-то и было: хлеб да самогон. Например, в войну или по окончании тяжкого длительного труда.

– Если фон жизни тоскливый, – праздники кажутся ярче, – усмехнулась Альбина. – Праздники – это не обязательно смех и радость. Вернее радость у всех разная. Один с утра выпил и весь день свободен и счастлив. Другого болезнь соседа радует. Не пристает. А для некоторых праздник, если все дома хорошо, потому что редко такое бывает. А мы, откровенно говоря, организовывали себе праздники мести, бунта, искренности, раскрепощения. Мало нам было официальных праздников, когда заставляют… когда все расписано…

Меня поразили осмысленные, глубоко выстраданные рассуждения подруги. Уважение к ней неотвратимо росло. Но я никогда не слышала о подобного рода взаимоотношениях между детьми и была огорошена, шокирована и расстроена признанием подруги.

– У нас совсем другие девчонки. Проще, – вяло произнесла я, пытаясь сгладить неловкую паузу.

– Я жила по законам большинства, – объяснила Альбина, будто оправдываясь.

– Большинство ты придумала! Когда я училась в первом классе, девочки в моей комнате любили сплетничать, и я с ними не дружила. И ты держись хороших людей. Так говорил мне Иван, мой взрослый друг. Знаешь, у меня тоже был период злой иронии. Я рифмовками увлекаюсь. И вот в стихах всех подряд дразнить начала: и учителей, и учеников. Но как-то увидела, что девочка, которую я походя обидела, плачет, а одноклассницы в мою сторону осуждающе смотрят. Не люблю я Вальку, а все равно жалко ее стало, когда себя на ее месте представила. И за себя стыдно. Теперь бросила свои упражнения в шаржах, – поделилась я, немного смущаясь.

– Я тоже подкалывать научилась, капризничать перед ребятами, независимую строить. Как-то Миша попросил мяч, а я ему: «Ну, конечно! Здесь больше не на кого посмотреть. Забирай!» Он идет, а сам оборачивается. А я в глазах читаю: «Неужели и я ничтожество?» Когда никто не видит, он мне все равно внимание оказывает, за косы дергает, а я на всю улицу кричу: «Когда ты от меня отстанешь? Надоел как назойливая муха!» И, засунув руки в карманы, с независимым видом демонстрирую полное равнодушие. Он мне все прощает. Первая любовь. Что тут поделаешь? – сочувственно и томно пожала плечами Альбина.

– Зачем ты его так? – воскликнула я, искренне жалея Мишу.

Альбина задумалась, а потом очень серьезно объяснила:

– Понимаешь, для меня подобные действия – проверка границ его любви, его отношения ко мне. Потом, конечно, мне очень хочется его пожалеть. Помню мой первый танец с Мишей на дне рождения в холле соседнего дома. Он мне тогда цветок подарил. Вдруг появился хулиган и предложил мне станцевать. Я в ответ: «Ты когда-нибудь в больнице был? Я тебе устрою. Всю жизнь на аптеку будешь работать». А он не воспламенился, уклонился от ответа, будто самообладания не хватило. Мнется, краснеет. Растерялся самым жалким образом и сразу стал мне противен. Потом что-то на меня нахлынуло, по какой-то совсем неведомой причине я уступила, и мы закружились в вальсе. Миша обиделся и вышел на крыльцо. У хулигана лицо тупое, безликое, глядит с недоверием, настороженно. Чувствую, подвоха от меня ждет. Тут я в самый кульминационный момент танца в отместку нахамила ему: «Чего хвост распустил перед незнакомой девочкой?» – и бросила посреди зала. Великолепная инсценировка вышла! А Галинка-липучка сказала Мише, будто хулиган меня обнял. Нелестная характеристика! Мы с Галкой тогда словами, как раскаленными ядрами, долго кидались. А Миша только спросил: «Это правда?» Я разозлилась. Когда я не знаю, что ответить, то бью. У кого – мат, а у меня – кулак для подкрепления моих слов. Миша мгновенно понял мое настроение. Потом я ушла с дня рождения и плакала. Нашла Мишу. Он тоже плакал. Мы сидели на качелях, и Миша вдруг сказал:

– Ты ищешь себя, пытаешься разобраться в себе. Непонимание тебя злит. Вот почему у нас пока ничего не получается. Давай начнем все заново.

– Давай, – согласилась я…

Альбина закрыла глаза. По щеке заскользила светлая слезинка.