Надежда

– А я всегда Деду Морозу заранее говорила о своих желаниях. И вот как-то перед Новым годом залезла в бабушкину шкатулку и обнаружила там белые банты и резинового пупсенка в целлулоидной ванночке. Это было как раз то, о чем я мечтала в том году. Мне даже жарко стало от неприятного волнения. Почувствовала себя обманутой. Я положила все на место, и Новый год ожидала без прежней радости. Я ничего не сказала бабушке, но во мне что-то изменилось. Старше, что ли стала, поняла, что мое детство уходит. Я не обижалась на бабушку. Она старалась для меня, заранее покупала подарки. Новый год был веселый, и я быстро забыла про эту историю. А потом вспоминала без волнения, даже со смехом. А знаете, я все равно люблю сказки и верю в чудеса, – с мечтательной улыбкой говорила Лена.

– А что тебе на прошлый Новый год дарили? – спросил меня Витя.

Я задохнулась нахлынувшим волнением и сразу не сообразила, что бы соврать. Пауза затягивалась, и я пролепетала растерянно:

– Не помню.

Ребята в недоумении переглянулись.

– Конфеты, – наконец выпалила я. – Просто съела и забыла.

– А что ты родителям заказала на этот Новый год? – настойчиво допытывался Витя.

– Ничего, – совсем смутилась я.

– Зря, ты следующий раз много чего закажи. Глядишь, что-либо да получишь, – наставительно посоветовал Вовик.

И тут увидел двух незнакомых мальчишек, тихо сидевших на кухне.

– Вы же не из нашего двора! Как сюда попали! – всполошился он и воинственно потребовал незамедлительного ответа.

– Мы хотим с вами дружить. Меня зовут Ваня Бартенев. А это мой двоюродный брат Костя Марчуков. Мы в одном классе учимся, – поспешно отрекомендовался один из них.

– Расскажите, как вы провели прошлый Новый год? – обратилась я к новеньким, желая, на правах хозяйки, примирить ребят,

– Впросак попали, – рассмеялся Ваня, который был худеньким. – Приметили мы на главной елке, что стоит на площади, среди игрушек ярко раскрашенный картонный сундучок с надписью «подарки». Каждый день ходили на него смотреть. Все ждали, кому он достанется. Дед Мороз и Снегурочка в награду за выступления ребят срезали с елки хлопушки, зверей всяких, а сундучок продолжал висеть и дразнить нас, притом не очень высоко. И вот в последний день каникул мы с Костей опять пришли к елке. Заветный сундучок был на месте и притягивал нас неимоверно. Тогда-то и возникла у нас идея заполучить его. «Завтра елку разберут. Кому он достанется? Взрослым? Несправедливо», – решили мы.

– Это я так сказал, – недовольно возразил Костя. – А ты предложил вечером, когда стемнеет, устроить набег на елку.

– Ты все забыл. Я придумал, как достать сундучок, – решительно перебил друга Ваня.

– Хватит спорить. Рассказывайте, чем закончился поход за подарком, – разняла спорщиков Валя.

– Ну, так вот, – продолжал Ваня. – Как ни в чем не бывало пришли мы на площадь, подождали, пока люди разошлись, и полезли на раскрашенный ящик, построенный вокруг елки.

– Я первый влез на ящик, – поспешно уточнил Костя. – Только из-под веток ничего не было видно. Фонарики на елке уже отключили.

– Не мешай рассказывать, – сердито толкнул товарища локтем в бок Ваня. – Я принес палку. Но сбросить сундучок у Кости все равно не получилось. Тогда я залез ему на плечи и, держась за ветки, дотянулся-таки до сундучка и стал его сбивать. А тут откуда ни возьмись – милиционер. Костя струхнул и говорит: «Слезай скорее».

– Это ты испугался, заторопился и зацепился за провода гирлянды, – обиженно, с некоторой досадой проговорил Костя.

– Да помолчи ты! Дай мне хоть раз самому высказаться, суфлер чертов. Не на уроке ведь, – вышел из себя Ваня и давай торопливо сыпать словами, словно горохом бросаться. – В общем, рухнули мы в снег под елку вместе с сундучком и гирляндой. Вскочили, схватили подарок и сразу поняли, что коробка пустая. И так нам обидно стало! И не потому, что ушиблись, а потому, что мечтали о нем все каникулы. Даже от милиционера убегать не хотелось. А он подошел к нам и говорит: «Ребята, вы осторожнее играйте. Здесь высокое напряжение. Приходите завтра, когда светло будет». Ну, мы и ушли, как говорится, несолоно хлебавши. Зато дома нас ждал сюрприз. Приехал из Ленинграда дядя и привез нам обоим в подарок по бумажному сундучку. Правда, они были намного меньше того, что висел на елке, зато настоящие – полные конфет.

Ваня, наконец, выдохся и Костя с удовольствием закончил:

– Там было еще по два яблока и по два мандарина. Мы их сразу съели.

Смутное волнение поселилось во мне. Подарят ли что-нибудь? Мне еще никогда в жизни на Новый год не дарили подарков.

НОВОГОДНИЕ РАДОСТИ

Дед Яша поднял меня с постели громкими веселыми возгласами:

– Что же ты так рано заснула? Проспала праздничный ужин и Новый год. Иди скорее к елке за подарками.

Сердце радостно затрепетало. В эту минуту меня не волновало, что купил папа. Главное – не забыл. Я развязала бант на большой картонной коробке, а там – целый ящик настоящих стеклянных елочных игрушек. Я побоялась вытаскивать их из бумажных гнезд и только водила пальцем по ярким, разноцветным шарам, зайчикам, рыбкам, шпилям. Какое богатство!

Я потерлась головой о дедово плечо. Он погладил меня по волосам. Мы поняли друг друга.

– Это – тоже тебе, – он показал на стол.

В огромном разноцветном сундучке я обнаружила ворох конфет и длинные, завернутые в прозрачные обертки свечки.

– Зажигать их будем? – спросила я.

– Это конфеты, – улыбнулся дед. – Бери следующую коробку. В ней – пряники в виде разных-разных зверей.

От избытка чувств я не могла говорить, сидела молча, запустив одну руку в конфеты, другую – в пряники.

– А вот самая большая радость этого года: я получил ордер на новую квартиру! Завтра переезжаем, – сказал дед и поднял рюмку с вином.

Я не разделяла радости родителей. Мне и здесь было хорошо. Но закричала:

– Ура!

НОВАЯ КВАРТИРА

Ура! Мы – на новой квартире. Здорово! Теперь я пойду учиться в другую школу, к другой учительнице. Ура, ура! Все мои беды останутся в старом году. Ура!

Ношусь по огромной пустой комнате. Целых двадцать метров! Широкие окна. Ванная, туалет. По коридору можно бегать. А на кухне электрическая плита. Не надо печку дровами топить. Правда, воды первый месяц не будет. Так сказали строители. Ничего. Где-то рядом, около частных домов, есть колодец. Я рада больше всех. Оля улыбается. Дед тоже. Только глаза у него грустные. Устал от волнения. Боялся, что опять сорвется. Трижды ордер другим доставался.

– Так хотелось в хоромах с удобствами на старости лет пожить! Всю жизнь по казенным и чужим квартирам скитался. Последняя своя, но аварийная была. Часто думал, что могилой моей станет. Свершилось. Уважили ветерана Гражданской войны, – торжественно закончил свою речь дед.

Он трогал узорные стены, щупал белые двери и, задыхаясь, бормотал:

– Неужели, она моя, неужели на самом деле!

Слезы текли по его впалым щекам, руки дрожали. Я быстро разложила раскладушку. Дед, положив под голову шапку, прилег. Я налила ему лекарство и села рядом с ним на пол.

ВЕДРО ВОДЫ

– Принеси из колодца воды. Ведро с веревкой в коридоре, – сказала Оля таким тоном, будто просила подать из кухни кружку воды.

Я оделась, привязала, как смогла, веревку к дужке ведра и отправилась вниз по узкой тропинке. Сруб колодца обледенел так, что на внутренних стенках образовалось «пузо». Веревка замелькала по ледяному наросту. Ведро гулко ударилось о воду. Я без труда вытащила его. Глянула, а воды там всего на четверть. Мало. Решила опять опустить ведро в колодец. А вылить воду не догадалась. Непростительная оплошность!

Грубая веревка очень быстро заскользила по ладоням. Я с трудом удерживала ее. Рукам было горячо и больно, но я терпела. Наконец, ведро плюхнулось в воду. Взглянула на руки. Кожа на пальцах содрана, из ранок сочится кровь. Приложила снег. Защипало, но потом стало легче. Начала осторожно выбирать веревку. Ведро полное. Двумя руками тащить не очень тяжело. Но, когда перехватывала и перенимала веревку одной рукой, то с трудом удерживала ведро.

В какой-то момент у меня все-таки не хватило сил, и ведро стремительно понеслось вниз. Что делать? Оно может увлечь за собой всю веревку! Сообразила наступить на нее ногой. Но она выскользнула из-под ботинка. Тогда я быстро намотала ее конец на ботинок. Порядок! Тащу ведро, а тяжести не чувствую. Что такое? Оно осталось в воде! Вот невезуха!

От Оли слышала, что «кошку», которой вытаскивают все, что попадает в колодец, берут у женщины, живущей рядом с остановкой автобуса. Отыскала ее. Хозяйка дала «кошку», но строго предупредила, чтобы я не уронила в воду редкий инструмент.

Возилась я долго. Никак не удавалось поймать ведро. Наконец повезло. Вытаскиваю помаленьку. Но на половине пути оно соскочило. Опять терпеливо пытаюсь подцепить. Удалось. Тащу осторожно. Подняла до наледи на срубе. Гляжу, а «кошка» «когтем» зацепила ведро за рубчик на дне, и оно еле-еле держится. Пробую дотянуться до ведра. Лед мешает. Легла на сруб. Касаюсь пальцами, а схватить не получается. «Если сильнее наклонюсь, то сама могу упасть в колодец. Стоит ли какое-то ведро моей жизни? Черт с ним, пусть падает!» – разозлилась я.

Руки замерзли, растертые пальцы болят. Неудачи совсем меня расстроили. От обиды полились слезы. «В детдоме вдвоем одно ведро носили. Воду брали в бочке или бассейне. К колодцу нам даже подходить не разрешалось. Я же первый раз достаю воду! Могла бы показать, помочь мне. Ей видно и в голову не приходит, что для меня ведро такое тяжелое!» – сердилась я на Олю.

Что стоять? Оля ждет. Сунула руки в карманы пальто, а там рукавицы! Надела. Повеселела. После многократных попыток все-таки удалось вытащить пустое ведро. «Кошку» сразу не отдала. Вдруг опять что-нибудь случится! Веревку к дужке крепко-накрепко привязала тремя узлами. И дальше действовала осторожно: подтяну немного ведро с водой, намотаю на ногу веревку и опять тяну. Кое-как дотащила ведро до наледи на срубе, а достать полное опять не могу. Потихоньку наклоняю ведро, и двумя руками осторожно поднимаю. Вода льется на ботинки и в колодец. Наконец, ведро на земле. Вернула «кошку» хозяйке и понесла воду домой. Поставила ведро на стул к плите и пробормотала:

– Только полведра получилось.

– Пока хватит, – ответила Оля.

Что мне стоило первое ведро воды, никому не рассказала. Стертые руки старалась не совать в соль, когда помогала на кухне.

ЗА ЧТО?

Полезла под диван за дневником, чтобы поделиться с Витьком радостными событиями последней недели, но ничего там не обнаружила. Меня будто чем-то тяжелым, стукнули по голове. Даже зашатало. Присела на край дивана. Из носа хлынула кровь. Зажав нос, намочила тряпку холодной водой и легла на пол. Опыт в таких делах у меня был большой. В голове пусто. Только страдание в душе пронзительное, острое, болезненное. Отлежалась. Встала, оделась и, покачиваясь, пошла на улицу. Все плыло перед глазами. Нечеткие контуры домов и деревьев струились, как отражения в быстротечной реке. Села на лавочку в дальнем углу молодого сада. Наверное, задремала на какое-то время, а может быть, «вырубилась» из сознания. Не знаю. Очнулась. Встала. Трясусь мелкой дрожью. Зубы не могу сомкнуть. Рысью побежала домой. Не заболеть бы. Ноги заплетаются, голова гудит. Оля еще не вернулась. Выпила горячего чаю и молча легла в постель. На следующее утро спросила Олю:

– Где мои вещи, что лежали под диваном?

– На помойку выбросила. Зачем хлам в новой квартире держать? – ответила она, как всегда, бесцветным голосом.

– Когда? – ужаснулась я.

– Два дня назад, – спокойно сказала Оля, не замечая моего волнения.

У меня не было сил говорить. Вчера еще теплилась маленькая надежда, что она просто переложила мои драгоценности в другое место.

Пилотка, адреса друзей, письма Витьку, книга – подарок Ирины… Сгорели на свалке? А дым улетел в царство черных облаков?

Я не плакала. Только плечи прижимала к земле непосильная тяжесть потери очень дорогого…

ПРОЩАЙ, ПАПА ЯША

Сегодня папа Яша собирает мои вещи. Я думала, что еду в деревню в гости. Но когда он взялся за портфель, поняла, что отправляюсь надолго. Значит, придется жить и учиться на новом месте? На меня свалилась масса эмоций: жаль расставаться с дедом, пугала неизвестность, необходимость привыкать к новой семье. Тяжело, тоскливо, беспокойно на душе.

– Летом вернешься, – подбадривает меня дед.

Глаза у него тоже красные.

На следующий день дед Яша заболел гриппом. Я сидела возле него и гладила его горячую руку. Оля куда-то пропала на полдня. Вернулась со своей племянницей и сказала мне:

– Поживешь у тети Фаины, а потом поедешь в деревню. Мне трудно с вами двоими управляться.

– Я большая и могу помогать, – попыталась возразить я.

Оля ответила жестко:

– Не послушаешься, будешь спать на улице.

Я оторопела и молча взяла свою сумку с одеждой. Раньше Оля такой не была.

Дед лежал на кровати, свернувшись калачиком, подложив обе ладони под щеку. Он показался мне несчастным и выглядел, как больной обиженный ребенок. Его большие, даже в старости, голубые, глубоко запавшие глаза, смотрели грустно, безысходно. Почему-то мелькнула жуткая мысль: «Увижу ли еще?» В носу защекотало. Закусила губу, прижалась головой к слабому плечу деда, но тут же вскочила и, сдерживая слезы, пошла к выходу.

С порога еще раз оглянулась. Почему я должна уезжать? Попросите остаться! Дед молчал и только чуть кивнул головой. Я потопталась на месте и с тяжелым сердцем переступила порог.

Две недели на квартире тети Фаины я пребывала в странном состоянии. Не хотелось есть. Только пила. Беспокойно металась по комнате, не понимая, что меня так тревожит. Дед? Так он не первый раз болеет. Я не хотела гулять во дворе, и все время спрашивала тетю: «Когда отпустите к папе Яше?»

Если бы знала новый адрес, давно сбежала бы. Но все произошло так неожиданно и быстро, что я не успела подумать о местонахождении новой квартиры. Помню только, что нас вместе с вещами долго везли на грузовой машине. Вот тут видно дед и промерз.

Наконец, тетя Фаина привезла меня домой. Я вбежала в квартиру. Тетя не вошла за мной. На диване сидели родственники из деревни. На столе стояла бутылка водки и кое-какая еда. Деда Яши не было. Незнакомый мужчина говорил:

– Ссорились они громко. Хозяйка не хотела прописывать девочку. Хочу, говорит, в свое удовольствие пожить… Угробила его молодая женушка. Кушать не давала. Раз зашел к нему, когда ее не было дома, а он запросил манной каши. Я сварил. Он глотал, обжигаясь. Я все понял и спросил:

– Может, пионерский пост приставить к вам?

– Не надо, – говорит, – сам себе эту судьбу определил. Вот теперь и наказан. Это кара Господня за мою первую супругу. Пора к ней отправляться, прощения просить.

Я выскочила во двор. Боже мой! Ведь чувствовала, что больше не увижу папу, моего взрывного, доброго папу Яшу! Зачем вы остались в моей памяти слабым, со страхом в глазах перед черной неизвестностью небытия?

Мой пустой безразличный взгляд скользил по остовам иззябших кустов, по хлипким прутикам молодого сада, по приземистым домикам и зданию старого автовокзала. Вдруг увидела на его крыше, залатанной где обрезками ржавого железа, где лохматыми кусками толя (рубероида), высокую, стройную березку. Порывы ветра трепали ее кудри, изгибали ствол. А она опять распрямлялась. Как туда попала? Судьба занесла? За что держится? За полусгнившую крышу? Питается дождями? И не погибает! Почему-то захотелось сказать березе: «Я буду тебя помнить хорошо и долго…»

Ко мне подошла старая женщина.

– Я все про тебя знаю от Якова Ивановича. Не переживай. Ты будешь жить с очень хорошими людьми. На этот раз тебе повезет, – сказала она, и повела в мою квартиру.

Откуда-то выскользнула Оля. Вид у нее был принужденный, натянутый.

– Дайте мне на память хотя бы одну медаль папы Яши, – попросила я.

– Мне они самой будут нужны, когда займусь переоформлением пенсии, – хмуро ответила Оля.

«Хорошо, что я припрятала за обложкой дневника любимую фотографию. Я сама делала это снимок на Седьмое ноября фотоаппаратом одного нашего знакомого. Папа Яша на ней самый красивый», – подумала я.

Моя сумка и портфель стояли вместе с чужим большим чемоданом. Смятенным детским умом я понимала, что больше никогда не вернусь сюда.

Папа, я полюбила вас слабого, обыкновенного, но очень доброго. Вы научили меня любить. Зачем покинули меня?

Я не плакала. Мне было все равно, куда, с кем и зачем ехать.

Когда мы отправились на вокзал, уже совсем стемнело. Добрая соседка прокричала мне вслед: «Все у тебя будет отлично! Ты будешь счастлива!» Я не поверила ей, но мне очень хотелось слушать эти слова.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ -

БЕЛОЕ И ЧЕРНОЕ

Глава Первая

ЛЮБИМОВКА

После похорон папы Яши новые родители повезли меня к себе. Мы долго ехали в переполненном общем вагоне. С поезда сошли на станции Любимовка. На пустынном слабо освещенном перроне гулял только ветер. Единственная электрическая лампочка, висевшая над входом одноэтажного вокзала, со скрипом раскачивалась, бросая красно-желтые блики на горы грязного снега вокруг здания. Стрелки часов на его стене застыли на цифре два. Справа синели непонятные строения. Никаких признаков жилья. Вокруг странный переизбыток необжитой тишины. И только ярко горели холодные россыпи звезд.

Из соседнего вагона выскочил мужчина без пальто с фляжкой на длинном ремешке и спросил у проводницы:

– Дамочка, кипяточку на этой станции найдется?

– Видите, справа от двери черной краской написано «кипяток»?

– Ой, спасибо, милая. Дай бог тебе здоровьица, – бойко застрочил пассажир, – успею налить?

– Успеете.

К нам подошел хмурый, молчаливый старик. Он мне не понравился. В его суетливых движениях я почувствовала неискреннюю услужливость. Когда он повернулся спиной к взрослым, его лицо сделалось злым и очень неприятным.

Мы сели в широкие сани, и черная лошадка понесла нас по укатанной дороге. На санях солома. Из нее торчат необмолоченные колоски. От лошади исходит запах пота и навоза. Кожух возницы пропитан противным табаком и кислыми щами. Дорога убегает белой змеей, расплывается и ускользает. Поскрипывают полозья. Цокот копыт, мерное покачивание саней, монотонное утомительное однообразие дороги баюкает меня. Задремала. Проснулась от резкого толчка. Сани зацепились за вмерзший в лед ком коровяка, и их занесло в глубокий снег.

Осмотрелась. Рассвело. Справа и слева от дороги расстилается ровная белая гладь. Мы – единственное темное пятно в бесконечном холодном мире. Курится легкая поземка. Мороз и ветер прохватывают. Тишина стоит молчаливая грустная.

Показалось село. Кривые улицы разной длины то стекают расходящимися ручьями от вершины холма к подножью, то кольцами охватывают его. Из-за обилия снега хаты кажутся толстыми гномиками в огромных пушистых белых шапках. А в низине они сбились в беспорядочную толпу. Кое-где красноватыми точками светятся окошки. Из труб поднимаются вертикальные столбы дыма. Застывшая картина села представилась мне унылым и суровым царством Снежной Королевы. По шее побежали мурашки. Я поджала под себя ноги в городских ботиночках.

Въехали в село. Хаты до окон заметены снегом. Между ними протоптаны узкие тропинки. Село уже проснулось. Люди шли на работу. Я боялась, что кто-нибудь из встречных спросит: «Кого везете? Откуда?» От этих мыслей мне захотелось спрятаться в солому и никого не видеть и не слышать.

Лошадь остановилась у нового плетня. Хата в два окна с маленькими, глубоко запавшими глазами-окнами и низкой, пришлепнутой, истерзанной воробьями соломенной крышей. На крыльце стояла еще нестарая женщина с керосиновой лампой в руке. Язычок пламени дрожал за полузакопченным стеклом. Концом шали, наброшенной на голову, женщина прикрывала лампу от ветра. Мне показалось, что она взволнована. Ее грустное лицо мне понравилось, и я вошла за нею в хату.

Тогда я еще не знала, что на всю жизнь до мельчайших подробностей запомню это удивительно доброе лицо. И память сердца будет стискивать душу тоской и любовью при малейшей, даже мимолетной мысли о ней, о моей бабушке.

Бабушка поставила лампу на выскобленный стол. «Наверное, его, как и в городском детдоме пол, каждый день ножом или кирпичом драют», – подумала я. Посмотрела по сторонам: печь, приступок – ступенька-выемка лаза на печь, загнетка – полка под печкой. Я видела такое в доме у Пети. Заметила лохань с помоями, четыре табуретки, сундук, железную кровать, покрытую старым ватным одеялом. Под кроватью – грубые солдатские ботинки. От них исходит сильный запах дегтя. По стенам блуждают черные тени. Они напомнили мне лесной детдом. «Бедно живут. А может, и голодно?» – мелькнула унылая мысль. И я опять сжалась в комок.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Всю ночь в поезде мы дремали сидя, поэтому, раздевшись, сразу легли спать. Мне постелили на сундуке. Часов в десять бабушка Аня разбудила меня. Я поискала глазами рукомойник и, не найдя, присела к столу, где уже завтракал Коля. В тарелках с борщом ни масла, ни томата. Взяла алюминиевую ложку и принялась есть. «Не борщ, а брандахлыст какой-то. У папы Яши еда была вкусней», – подумала я, разглядывая кухню. Маленькое окошко со шторкой из самодельного льняного полотна. Земляной пол чисто подметен. Большая печь с железной полукруглой заслонкой. Подпечек. В углу, за цветастой занавеской, ухваты, кочерга и чугуны разных размеров. Рушники на веревке тоже самодельные, вышитые по краям красным крестиком. Бабушка поставила на стол кувшин с молоком. «Пей, сколько хочешь, молока много, соседка выручает», – сказала она мне, наливая большую кружку.

Вошла Колина мама. Увидев около меня полную тарелку борща, возмутилась:

– Есть, и никаких разговоров!

– Мне кагор давали для аппетита, – не отрывая глаз от тарелки, пробурчала я.

– Забудь, что было, здесь своя жизнь, – услышала резкий ответ.

Я испуганно виновато моргаю глазами и беспокойно ерзаю на стуле. Закапризничал Коля. Мать, ласково целуя, успокаивает его всякими обещаниями. Непонятные чувства охватили меня. С одной стороны, мне показалось смешным, что такой большой мальчишка сидит на коленях у матери, но тут же почувствовала некоторую зависть и обиду, потому что меня никто никогда вот так не жалел. В душе горечь, смятение, неловкость. Отвернулась, но голоса за спиной не позволяли успокоиться и сосредоточиться на чем-то другом. Уставилась в окно на спасительные белые облака. Для меня было в новинку такое поведение Коли. Я привыкла к тому, что у нас даже шестилетки редко могли позволить себе такую блажь, как слезы. А тут ученик, школьник! «Странный какой-то», – думала я, пытаясь понять причину его слез.

«Борщ не такой. Полежать хочется. Не хочу читать». Как можно из-за этого хныкать? Неловкая пауза затягивалась, и я пошла в другую комнату. Там стояла большая железная кровать, застеленная линялым одеялом. У окна коричневый шкаф и комод с жестяными желтыми ручками-ракушками. На окне керосиновая лампа. Комнату украшали два огромных цветка в старых зеленых эмалированных кастрюлях. Я не удержалась и потрогала большие кожаные листья фикуса. Занимавшая четверть комнаты роза, усыпанная большими красными цветами, мне уже знакома.

Я загрустила в новой обстановке. Бабушка предложила мне пойти с Колей на улицу. Мать вышла в коридор и принесла коротенькое пальтишко.

– Не мое, – возразила я.

– Гулять надо в этом, – делая ударение на слово «надо», жестко сказала мать и при этом странно посмотрела на меня.

Я поняла этот взгляд так: «Нам трудно, а тут еще ты, чужая.... Привыкай». Мне, конечно, безразлично, в чем ходить. В детдоме и похуже одежду носила. Там младшие все донашивали за старшими. Это нормально. Но тут другое: он, родной, в новом пальто идет, а мне его старое, дрянное дают. Я не то чтобы обиделась, неприятный холодок появился под сердцем. Туманом грусти окуталась душа. За один час мне уже дважды напомнили, что я чужая.

Молча оделась и вышла во двор. Два цвета присутствует вокруг: белый снег, серое небо и серые хаты. Тихо. Через мелкое сито сеют снег облака. Солнце похоже на луну: блеклое и тусклое. Неуютно и тоскливо мне. Почувствовала себя маленькой, беззащитной.

Коля ушел на огород, который находился сразу за хатой, а я выглянула через плетень на улицу. К колодцу подошла женщина с ведрами и коромыслом. На ней фуфайка защитного цвета, валенки и большие рукавицы из шинельного сукна. Набрала воды, изящным движением, насколько это было возможно в неуклюжей одежде, вскинула коромысло с ведрами на плечо и пошла к своей хате. «Два ведра как пушинку подбросила. Вот, дает!» – восхищенно подумала я. Увидела троих детей. Колодец их явно не интересовал. Они смотрели на меня, но не приближались. Потом одна из девочек спросила: