Надежда

– Ты что, рехнулся в меньшого стрелять?

– Я в своего метил, а он появился в этот момент. Я не хотел обижать первоклашку, – испуганно оправдывался Валера.

– Что теперь будет? В сына директора попал! – стонали девочки.

Все срочно избавились от своего «оружия».

Директор вошел в класс твердой военной походкой. Мы встали и замерли. Все считали себя виноватыми. Удивительно тихим, спокойным голосом директор сказал:

– Ребята, в игре тоже должны соблюдаться правила безопасности. А если кто-то из вас попадет другу в глаз, и он останется калекой? Тогда беда войдет в дом. А стрелявший всю жизнь будет мучиться за преступление, совершенное по глупости. Я не против игр. Только играть надо по-умному. Думаю, после этого случая вы повзрослеете.

Он ушел. Наталья Григорьевна тогда целый урок ругалась, а мы молча «пережевывали» слова директора.

ВЕСТСАЙДСКАЯ ИСТОРИЯ

Пришла с прогулки. Дед ворочается в постели. Оля тихонько похрапывает. Я жую хлеб и слушаю радио, включенное на малую громкость.

Незнакомая, особенная музыка заставила напрячь слух. Приятный ритм танца сменился красивым чтением текста. У меня мурашки побежали по плечам от проникающего в душу голоса. Прислушалась к событиям в пьесе. Он. Она. Другой. Ревность. Драка. И все – на фоне постоянно меняющейся то трагической, то бодрой, то грустной музыки. Вдруг главный герой запел: «Марыя, Мары-я, Мары-ы-ы-и-я».

Песня звучала на чужом языке, но я четко понимала, что поет страстно влюбленный человек и глубина его чувств бездонна, а душа ранима и бесконечно нежна. Она то воспламенялась ярко и радостно, то страдала и тяжко стонала. Человек мучился в неведении, в страхе потерять ту, которая для него важнее всего на свете. Каждый звук песни говорил: «Мир прекрасен. И самое главное в нем – любовь».

В музыке спектакля я слышала другую, незнакомую жизнь. Герой пел широко, но как-то не по-русски. Иначе. Не могу объяснить словами. Я чувствовала сильного, уверенного в себе человека. Он сдержан, напряжен, как готовый к прыжку тигр. В его голосе – уважение к себе, способность постоять за близких ему людей. Музыка рисовала мне красивого, решительного, взволнованного человека. Чувства рвались из глубины его души, но боязнь потерять любовь вносила толику горечи, не давая выразить их легко и свободно. Но в них главное – всепоглощающая любовь, ради которой стоит жить и стоит умирать.

Мелодия не отпускала меня. Я хотела слушать ее бесконечно долго. Я дрожала, как туго натянутая струна, от восхищения, восторга и приятного возбуждения. Нежная страсть голоса героя вызывала во мне бурю незнакомых чувств, потрясала, непонятно волновала. Я чувствовала, как кровь приливает к вискам и тепло разливается по всему телу. Оно даже в кончиках пальцев. Странное удивительное состояние души! Что со мной? Во мне проснулось ощущение того, что я, девочка, способна понять чувства взрослого парня, его любовь к девушке, вовсе не такую, как к бабушке Мавре, тете Маше, Витьку?

Как когда-то в раннем детстве я узнала, что такое сладкое, горькое, что значит слово «боль», так теперь в «Марые» я впервые почувствовала новый смысл слова «любовь».

Спектакль закончился, а я все слышу дивную музыку и ощущаю внутри себя сладостное, волнующее, щемящее, теперь уже желанное чувство. Яркая, приятная волна пробегала по моему телу вновь и вновь, вызывая ощущение неведомого, неосознаваемого, тайного…

Когда на следующий день во дворе я делилась впечатлениями от спектакля с Валей, то за спиной услышала ехидный голос Нины Бубновой:

– Сколько тебе лет?

– Десять, – ответила я сердито.

– И в этом-то возрасте ты умудрилась понять сладострастное, эротическое вожделение? Ну и ну. Что с тобой будет через пять лет?

Издевательский, брезгливый тон соседки испортил мне настроение. Что дурного в том, что мне понравился спектакль? Может, и правда детям понимать взрослую музыку – плохо? Почему из меня должен вырасти гадкий человек? Она хотела сказать, что я уже сейчас испорченная девчонка? Неправда! Не хочу быть плохой! Внутри меня похолодело. Я сжалась. Мелькнула и обожгла страшная мысль: «Она знает, что я детдомовская». Внезапно из памяти всплыла противная усмешка воспитательницы, говорившей: «Подкидыши, как их матери, вырастут непутевыми».

Я не поняла смысла слов тети Нины, но они больно ударили меня в сердце. Я чувствовала, что она ругает меня. В чем я виновата? Я хорошая. Буря раздражения поднялась во мне. Я схватила кусок кирпича, но Валя вцепилась в мою руку. Тетя Нина отскочила и засмеялась довольная тем, что сделала мне пакость. Валя потащила меня домой.

– Не обращай на нее внимания. Не показывай, что понимаешь ее колкости и обижаешься, а то она нарочно будет мучить тебя. Играй при ней в дурочку. Поняла? – учила Валя, заботливо вытирая мне слезы.

СТЕПА

Познакомилась со Степой случайно. Рано утром отправила меня мама Оля с запиской к родне. Натянула я шапку-милицейку с красным крестом наверху, длинным шарфом обмотала шею. Ботиночки-румынки одела мягкие, легкие. Не иду, приплясываю. Мне захотелось срезать путь и пройти огородами. Тропинка хорошая. Ее каждый день с пяти утра протаптывают рабочие, когда идут в первую смену. Еще темно. Звезды тускло смотрят сонными, туманными глазами. Навстречу идут женщины с пустыми ведрами. Старушка тащит сани полные сушняка. Перебрала немного. Тяжело ей. Остановилась отдохнуть, а санки сдвинуть уже не может. Сбросить лишнее бревнышко жалко. Вон откуда тащила! Я уперлась ногами в обледенелые камни, и мы вдвоем кое-как сдвинули деревянные сани. Теперь до следующего прохожего. Еще раз оглянулась на бабусю. Толстой веревкой перетянуты плечи и руки. Сильно наклонившись вперед, подметает дорогу черной широкой юбкой.

Вдруг передо мной появился непонятный человек. Голова поверх шапки замотана рваным платком. На плечах – женский балахон. На ногах огромные соломенные бахилы. Знаю, их называют эрзац-валенки. В них ноги человека казались толще его самого. Я успела заметить переброшенные через плечо солдатские ботинки и школьную тряпичную сумку. Такую носили трое из нашего класса. Им школа покупала одежду и обувь. Они обедали в пионерской комнате. И завод каждый день давал их семьям бесплатно пять литров пахты (молочный обрат), чтобы меньшие братья и сестры не пухли с голоду.

За ужином рассказала деду про странного школьника. Оля предположила:

«Может, он из иногородних?» (Так называли детей из близлежащих хуторов, которые посещали городские школы.)

Вскоре я «вычислила» (как сказал дед) незнакомца, когда приметила мальчика, выходившего из соседней мужской школы раздетым, с большой холщовой сумкой в руках. В субботу после уроков дед познакомился с ним, привел к нам домой и попросил рассказать о житье-бытье. Степа долго не хотел разговаривать, а когда я ушла на кухню, поведал деду, что хочет стать моряком и плавать в чужие страны. Мир хочет увидеть и маме привозить много вкусных вещей, чтобы она после детей миски не вылизывала.

– Чьи у тебя солдатские ботинки?

– Отчима, – понуро ответил Степа, и слезы покатились по худым щекам.

Он наклонил голову и пытался незаметно стирать их пальцами. А когда дед положил ему одну руку на голову, а другую на плечо, не выдержал, в голос заплакал:

– Не хочет отчим, чтобы я учился. Говорит, хлеб свой не отрабатываю. А сколько я его ем? И одежу берегу. И после школы все по дому делаю. А уроки редко пропускаю, только когда с отчимом на подработки хожу пилить дрова или кому яму выкопать за харчи. Уроки устные по дороге учу. В школе раз прочту, а потом иду домой и повторяю. Путь дальний – четыре километра. А пишу в школе, на подоконнике, потому что отчим керосин не позволяет жечь. Но я все равно семь классов закончу!

– Ты с моей родины, из Петровки?

– Да.

– Ну, так мы там почти все родня или, в крайнем случае, хорошие знакомые. Как мать зовут?

– Настя.

– Уж не Перова ли в девичестве?

– Перова.

– Ну, как же! Прадеда твоего знавал. За уши меня оттаскал как-то за шалость, – усмехнулся дед Яша, вспомнив что-то озорное, приятное, и позвал Олю: – Мать, отыщи мое довоенное полупальто.

Потом достал старый, потертый в локтях китель, галифе (брюки военного покроя), валенки с дырками на пятках и одел все на Степу.

– Годится! Валенки сумеешь сам залатать?

– Сумею.

– Ну и добро. А маме скажешь, что Александры Моисеевны сын в гости зазвал.

Что же сам не попросил помощи?

– Большой уж, попрошайничать.

На следующей неделе дед пошел в роно «выбивать» Степану материальную помощь.

ГОЛУБЬ

Вышла погулять. Села на скамейку. Разглядываю людей, слушаю томное голубиное воркование. Меня заинтересовало скопление кошек около парка. Ого-го сколько их тут! Зачем здесь собрались? Еще одна кошка мелькнула перед глазами. Я за ней. У ограды, неподвижно, закрыв глаза, сидел на снегу голубь. Я потрогала его сухой травинкой. Он открыл глаза и шевельнулся. Тут на белой груди красивой кошечки я увидела пятно свежей крови и вздрогнула от неприятной догадки. Присмотрелась к другим кошкам: у одной передняя лапка розовая, у другой – нос. Сердце защемило. Вдруг огромная пушистая серая кошка, проскочив у меня между ног, бросилась на голубя и ударила лапой по голове. Голубь взмахнул крыльями, но взлететь не смог и завалился на бок, оголив рану. Я отпугнула кошку. Она сердито мяукнула и ощерилась. Белая, обогнув угол ограды, выскочила с другой стороны, но я и тут упредила нападение. С десяток кошек всех мастей с противным криком бросались на мои ноги. Я не знала, что кошки бывают такие агрессивные. Сначала было жалко их пинать, и я только прикрывала птицу. Но когда они когтями стали рвать мои новые шаровары, схватила палку и разогнала нахальную свору. Кошки отбежали на приличное расстояние. Я стою, кошки сидят. Я хожу, и кошки ходят рядом. Замерзла, но не от холода, оттого, что какая-то тоска навалилась. Светило яркое солнце, а на душе было пасмурно, неуютно. Что делать? Огляделась. Тихо. Безлюдно. Мне, конечно, не разрешат оставить у себя больную птицу. Взяла голубя на руки, грею. Мимо идет мужчина в рабочей одежде.

– Дядя, помогите! – обратилась я в отчаянии.

Он подбежал.

– Что с тобой, дочка?

– Кошки хотят съесть раненого голубя. Спасите его, пожалуйста.

Он подумал мгновение, потом взял птицу и побежал по дорожке парка. Я за ним. Кошки за нами. У разноцветного домика он остановился.

– Тут пионерский клуб. Хочешь, сама отнеси, а хочешь, я его на балкон детям подкину?

– Я боюсь идти в незнакомый дом, – смущенно созналась я доброму дяде.

Мужчина подбросил птицу и, улыбнувшись, пошел своим путем. Не знаю, сколько я простояла около клуба. Никто не выходил. Подошла к двери. За нею слышалась музыка и детские голоса. Преодолев робость, я открыла дверь. В комнате у верстаков работали школьники. Взрослый снял очки и с любопытством спросил:

– Кого ищешь, девочка?

– Ищу доброго человека, который возьмет раненого голубя. Мы с дядей его на балкон к вам подбросили. Его кошки хотят съесть.

Ребята сорвались с места и бросились на балкон. Учитель недовольно покачал головой:

– Осторожно, не все сразу.

Когда самый большой мальчик внес голубя в комнату, я спросила:

– Теперь я могу идти домой?

– Иди. Мы отдадим его юннатам. Они в соседней комнате, – пообещали ребята.

Солнце светило ярко и радостно. Мне хотелось с кем-то поговорить. На лавочке увидела мальчика.

– Сколько тебе лет? – спросила я, присаживаясь рядом.

– Пять, – солидно ответил он.

– Ты еще маленький.

– Нет, большой. Пять лет – это очень много.

– Почему?

– Потому, что три – это мало.

Мне понравился ответ мальчика, и я продолжила разговор.

– Один гуляешь?

– Да. Я в снежки играл.

– А как?

– Кидал в спину друзьям.

– А в лицо можно бросать?

Мальчик задумался.

– Можно, только если снежок мягкий, – сказал он, поежившись.

Глаза его при этом грустно потемнели.

– Ой, какой ты умный! – засмеялась я.

– Так меня уже в детский сад оформляют, – радостно похвалился малыш.

– А если бы ты нашел раненую птичку, что бы сделал?

– Бабушке отнес бы.

– Мне бы такую бабушку! – засмеялась я и помчалась дальше.

Вижу – на асфальте лежит мальчик и рисует на снегу.

– Нельзя лежать на холодном. Заболеешь, – заботливо сказала проходившая мимо женщина.

Мальчик встал. Но только она отошла, опять лег. Женщина, оглянулась и, увидев, что малыш снова лежит, закричала: «Назло мне лег, гадкий непослушный мальчишка?!» Тот вскочил и опустил глаза в землю. Когда сердитая тетя свернула за угол, я спросила удивленно:

– Почему ты не послушался? Ты понимаешь, что она права?

Мальчик долго молчал, потом ответил:

– Я про это не думал. Мне просто удобно рисовать лежа.

– Вот тебе длинная палка. Рисуй стоя, как я.

Мальчик принялся ковырять в снегу палкой, а я вприпрыжку побежала домой.

МЕТЕЛЬ

Подружка Варя (она летом жила в нашем доме) дала мне книжку А. Гайдара и попросила в следующую субботу обязательно вернуть.

Закончились занятия в школе, и я сразу пошла на остановку трамвая. Погода стояла ветреная. Поземка прикрывала серо-желтые сугробы на обочинах дороги неровным тонким слоем чистого снега. Люди, уткнув носы в воротники и шарфы, торопливо ныряли в подворотни. Мне не хотелось стоять на остановке под пронизывающим ветром. Но ведь обещала… Трамвай двигался медленно, постоянно встряхивая, будто утрамбовывая и без того полный вагон. Вышла. Я первый раз в этом районе. Вспомнила слова подруги: «Легко найдешь. От остановки – направо. Доберешься до конца улицы, за ней увидишь поле и дома. Иди туда, никуда не сворачивая».

Иду, иду, а конца улицы не видно. Бесконечная она, что ли? Вот и поле. Ветер рвет полы пальто и сечет лицо холодными льдинками. Прикрыв ладонью глаза, огляделась. Где же дома? Те, что у горизонта, едва различимы в белых вихрях. Ни тропинки, ни дороги к ним. Пошла напрямик. Чем дальше иду, тем глубже погружаются в снег ноги в ботиночках, отороченных мехом. Раз есть дома, значит должна быть нормальная дорога? Где же она?

А сердитый ветер хлещет еще злее. Портфель кажется все тяжелее и тяжелее. Как назло рядом ни одного человека. Да и адреса не знаю. Стыдно спрашивать: «Где живет девочка Варя Клементьева?» Зацепилась за железку, вмерзшую в землю, упала и заскользила вниз. Оказывается, под снегом ледяная горка. Портфель раскрылся, из него посыпались книги и тетради. Самолетиком вылетел листок, на котором подруга объясняла, как найти ее дом. Бросилась ловить его, но ветер решил поиграть со мной! Он то подбрасывал листок, то спокойно укладывал на чистую, словно накрахмаленную скатерть поля. Наконец, я всем телом упала на злополучную записку и долго шарила в снегу. Нашла! Чернила растеклись, но я засунула листок в карман и поплелась собирать тетрадки и выкапывать из снега едва видимые мелкие школьные принадлежности. Закоченевшими пальцами кое-как застегнула портфель, села на него и стало мне так тоскливо и неуютно, что я тихонько завыла в тон ветру. Ноги в ботиночках отороченных мехом застыли. Руки превратились в кривые грабли. Мысли тоже заледенели. Я сгорбилась и замерла.

Снег усилился. Серое, монотонное небо слилось с белой вьюгой. От солнца не осталось даже бледного расплывчатого пятнышка. Вокруг нет ничего, кроме белой непроницаемой пелены густого мелкого снега. Я на маленьком снежном островке, в холодном, грустном царстве-государстве… Поскулила еще немного. И тут зло меня взяло. Если не верну книжку, значит, буду нечестная. Если не найду дом подружки, значит, я глупая. Достала план. Вот улица. Вот дома вдали. Все правильно. Вернулась к трамвайной остановке. Рассудила так: «Вправо уже ходила. Пойду теперь влево». Улица привела к прогалку. А за ним находилось несколько домов. Подошла. Вот те на! Ходила, чуть ли не на край света, а дом номер три оказался рядом!

Варя встретила радостно:

– Я боялась, что ты в буран пойдешь. И мама беспокоилась. Хотела к трамваю идти встречать. Но мы ведь о времени не договаривались. Долго петляла?

– Все нормально. Только я в плане не разобралась, – смущенно созналась я.

Варя взяла в руки листок. И я расхохоталась так, что в животе закололо. План-то я «вверх ногами» держала! Потом мы смеялись втроем. Мама Вари напоила меня чаем и совсем не сердилась, что книга немного промокла. Потом она проводила меня до трамвая. Каким же коротким показался мне обратный путь!

ПОЧЕМУ?

Сегодня воскресенье. Во дворе холодно и сумрачно. Пошла на соседнюю улицу. Здесь ребята катаются на санках и проволочных лыжах. Я в школьной одежде, поэтому не могу себе позволить съезжать с ледяной горки в новых шароварах. Стою и грустно смотрю на радостных детей. Своих санок у меня нет, а дети здесь не делятся с чужими. И почему-то напала на меня зеленая тоска. Прижалась к столбу, закрыла глаза и всплыло далекое… первая память об уколах… Мне третий год. Лежу на топчане, обшитом оранжевой клеенкой и скулю. Страшно, невообразимо страшно… Я не знаю, что такое укол, но все плачут… и в комнате, и за дверью. Страх сковал душу и тело. Дрожит каждая клеточка, покалывают кончики пальцев, холодеют ноги. Я беспомощна перед надвигающейся неизвестностью, перед страшным словом «боль». Сжимаюсь в комок. От безысходности, не переставая, льются слезы. Я уже не всхлипываю, а просто вздрагиваю. Обессилела от волнения.

Вокруг люди в белых халатах. Мелькнуло лицо молоденькой медсестры, совсем еще девочки. В нем столько сострадания и желания помочь! Потом оно пропало, и мне стало еще тоскливее. Закрыла глаза. Вдруг почувствовала, будто кто-то возится рядом. Приоткрыла опухшие глаза. Девочка почему-то оглядывалась и подкатывала к моему лицу два маленьких круглых желтых шарика. «Это витаминки. Пососи. Тебе станет легче», – сказала она шепотом и отошла к стене.

В этот момент я почувствовала щемящую, пронзительную, до боли в сердце, благодарность. Сердце сжалось, потом расслабилось, и в груди потеплело. Страх отступил. Сквозь слезы улыбнулась добрым круглым, голубым глазам… И с тех пор не боялась уколов…

…Мне уже три года. Летним солнечным утром я вдруг обратила внимание на яркое многоцветье облаков и почувствовала прелесть окружающей природы. Мне стало удивительно радостно от тепла голубого неба, от яркой зелени сада и от того, что рядом бегали такие же, как я босоногие.

А в пять лет я увидела сиреневые и фиолетовые листья осины. От восхищенья перехватило дыхание. Я была поражена удивительным сочетанием красок опавших листьев, осветивших сказочным светом лесную поляну. И в тот миг впервые поняла, что это – красиво. Открыв для себя очарование природы, я уже не могла безразлично пройти мимо склоненной к воде ветке ракиты, трепета березовых листьев, умытой дождем травы…

Отчего же так быстро я стала ко всему безразличной? Почему сейчас небо для меня блеклое, пустынное? Солнце противно раздражает глаза. Я стала глупее? Я – сорная трава на ветру? Так не должно быть!

Вспомнила Петю, бабушку Дуню. Болью сжало сердце… Мне десять лет, меня никто никогда не любил, не обнимал как родную. Только жалели… Так говорил Толян…

Вдруг представила всю свою жизнь с первого сентября и ужаснулась. Куда пропали мои мечты стать учительницей, как Галя? Витек? Я не разговариваю с тобой об уроках, мне стыдно. Плохой у тебя друг. Родители заботятся обо мне, и теперь не надо думать о том, что будет завтра, через несколько лет. Они ведь у меня навсегда. Почему я сделалась такой дрянью? Я не хочу быть плохой! С завтрашнего дня попробую исправиться. Буду эти, чертовы буквы, выводить весь вечер…

Пришла из школы. Сразу села за уроки. На арифметику хватило терпения. По чистописанию буквы пошли вкривь и вкось. У большой буквы «О» никак не получается крючок вверху. А буква «Е» и вовсе выворачивает мне руку в другую сторону. Без разрешения написала в тетради четыре лишние строчки, но они выглядели еще противнее первых. Бросила ручку и ушла на улицу. Без толку стараться! Чем больше пишу, тем хуже получается. Все равно с Натальей Григорьевной я останусь троечницей. Вечером попросила у Оли рюмку кагора, чтобы легче заснуть.

Ночью грустные мысли не давали спать. Навоображала себе бог знает каких ужасов. Скулю: «Я же была доброй, старательной, серьезной. А теперь не думаю даже о папе Яше. Гоняю по улицам, и моя совесть еле-еле шевелится. Получаю двойки и не злюсь на себя, а спокойно виню во всем злую учительницу. Но от этого хуже только мне. Для Натальи Григорьевны главное, чтобы в школе не было происшествий, а что у какой-то девчонки жизнь не получается, ей безразлично. Одним троечником больше. Только и всего». Тихонько пробралась на кухню и записала печальные строчки, которые со слезами вылились на бумагу.

Утром, когда весь класс встал, здороваясь с учительницей, я тихо произнесла:

«Даже черный бизон любит деток своих,

Даже Баба Яга лучше завучки нашей…

Наталья Григорьевна грубо прервала меня, показала рукой на дверь и начала урок.

Бреду по заснеженной улице под тяжелым грузом тоскливых мыслей. Мне плохо. Понимаю, что совсем пропадаю. Хоть с моста да в воду, только лед на реке. Жаль папу Яшу. Он меня любит и из-за меня может заболеть. Не сумела я стать хорошей дочкой. Господи! Научи меня. Только на тебя надежда.

Иду, рассеянно слушаю тишину парка, бездумно разглядываю картину голубых теней на земле. Вдруг вижу под деревом на ослепительно белом снегу ярко-красные капли. Вздрагиваю. Останавливаюсь. Гляжу вверх. На рябине стайка птиц деловито «потрошит» корзиночки ягод. Грустной улыбкой смахнула испуг.

Вспомнила первую учительницу. Анна Ивановна! Я не могу без Вас!

ОЖИДАНИЕ ПРАЗДНИКА

Нас отпустили на каникулы.

Вот, невезуха! Завтра Новый год, а на улице почти весь снег стаял. Окна плачут, им грустно. Они тоже ждут настоящего праздника – красивых узоров. Мне хочется чего-то радостного. Не за что-то – за просто так. Раз! И вот тебе радость! Ну, хоть самую маленькую. Вот как бы звездочка упала с неба и принесла ее с собой…

В дверь постучали. Услышала голоса ребят нашего двора.

«Вот радость-то!» – подумала, и побежала открывать дверь.

– Родителей нет? Можно погреться? Мы промокли, – шумно загалдели они.

– Заходите, но когда папа придет, разбегайтесь сразу, – предупредила я. – Он добрый, но больной, поэтому быстро устает и раздражается.

Друзья разделись. Я разложила ботинки на теплые кирпичи плиты, а шаровары развесила на веревке. Кто сел на мой диван, кто на дорожке у теплой стены, кто под столом пристроился. Я принесла белого хлеба и поставила на плиту чайник.

– Моя мама бегает по магазинам, подарки ищет. Я думаю, и твой отец сегодня поздно придет, – сказал Витя. – Ох! Как я прошлый Новый год встречал!

Но Катя больше не дала ему и слова вымолвить, сама затараторила:

– Мы на елку всегда шоколадные и леденцовые медальки вешаем. Их мама заранее покупает и на верхней полке в шкафу прячет. Так я каждый день подставляю стул и проверяю, лежат ли они на месте, а потом мечтаю, как мы будем их по одной срезать и долго-долго сосать.

– А мне папа обещал в этом году лыжи подарить, и, когда я нашел их под кроватью, такое облегчение было! Купил, не обманул. Всю неделю счастливый хожу, – сообщил Вовик.

– А мне запомнился прошлый Новый год грустным, – сказал Ваня. – Мой папа нарядился Дедом Морозом и вечером пришел порадовать моего младшего брата. Он подарил Васе игрушку и кулек конфет. Братик не столько конфетам был рад, сколько Деду Морозу. Вася подошел к нему и осторожно потрогал шубу, обшитую красным ситцем. Замерев и не отрывая восхищенных глаз, глядел на Деда. И столько в них было радости, счастья. Васек перебирал маленькими пальчиками его бороду, осторожно касался красного носа, потом закрыл глаза, прижался к Деду Морозу и заулыбался. Дед Мороз взял его на руки и погладил по головке. Ну, тут Васек вообще оказался на вершине блаженства, осмелел и стал обнимать Деда Мороза. И все было бы хорошо, только потом папа зашел к соседям и «перебрал» водки. А когда вернулся домой, то разделся на кухне и продолжал «праздновать». Утром Васек пришел на кухню, увидел одежду Деда Мороза, а рядом с нею беспечно спящего папу и будто онемел. Стоит, не шевелится. А потом как разревется и ко мне с криком: «Обманули!» Долго я не мог его успокоить, так и заснул у меня на руках.

– А когда ты узнал, что не настоящий Дед Мороз в гости приходит, разве не переживал? – вмешался Вовик.

– Нет, я как-то быстро понял, что он не может все дома обойти за день. Вон, какая наша страна огромная!

– А я тоже страшно обиделась на родителей, когда узнала, что под елку они сами кладут подарки. Помню, кричала: «Не имеете права обманывать родного ребенка. Не любите меня!» Мама успокаивала и говорила: «Нам хотелось, чтобы ты дольше в сказке пожила, в мечте». «Нет, – кричала я, – не хочу такой радости. Лучше бы вы сразу сказали, что это от вас подарки, мне было бы приятней!» Я, наверное, целый год переживала, – со вздохом поделилась Галя.