Надежда

И теперь, когда в квартире никого нет, я беру любимую книжку и погружаюсь в счастливое забытье. Вновь и вновь плыву в волнах радости, проникаюсь музыкой, сливающейся с мелодией моей души. Я – в неземном мире чувств. Я растворяюсь в нем. Он не звонко-радостный, а нежный, чарующий, особенный. Не мирской.

МИША

Мишу я сразу приметила: веселый, ласковый. Все у него получается легко, и неловкости с ним никогда не чувствуешь. Ходит солидно, как маленький мужичок, говорит неторопливо. И думает по-особенному. Вот спрашивает Наталья Григорьевна девочек:

– Зимой и летом – одним цветом. Что это?

А он с места отвечает:

– Памятник.

Учительница сердится и заставляет его замолчать. А недавно Наталья Григорьевна отправила ко второму завучу Альку за то, что та не выучила стих. Перемена прошла, а ее все нет. Все волнуются, а Миша спокойно говорит:

– Аля в кабинете завуча роман «Война и мир» пересказывает.

Все засмеялись. И сразу стало спокойнее.

Мне казалось, что Миша самый счастливый в нашем классе. И вдруг он не пришел в школу. Я заволновалась. После занятий мы с Ниной пошли к нему домой. Миша встретил нас на пороге:

– Заходите тихо, мама с трудом засыпает.

Мы сняли в коридоре галоши и прошли в чисто подметенную комнату.

– Я не буду на этой неделе в школе. Дома надо помочь, – добавил он.

А через два дня Мишиной мамы не стало. После кладбища мы сидели на бревнах у их дома и слушали старую словоохотливую соседку.

– …Когда в третий раз обворовали Марусю, села она посреди хаты, сложила руки на груди и сказала: «Почему на доброту люди отзываются злом? Из последних сил мешки таскаю, вместо лошади сохой огород пашу и только для того, чтобы прикрыть детей от холода, чтобы от голода не сводило их желудки. А тут пришли и забрали последние одеяла, даже старыми платьицами дочерей не побрезговали. Остались в том, что было одето на себе. Ни одной вещи во всей хате! Сентябрь на дворе. Господи! За что? За то, что ни один нищий и убогий не ушел из моего дома голодным? За то, что после довоенной, счастливой жизни не было ночи нормального сна. Спала только когда была уже не в состоянии шевельнуть ни ногой, ни рукой. И вскакивала в первую минуту ощущения еще живого тела. И все без ропота, с улыбкой. Не крикнула ни на кого, не оскорбила. За что такая судьба? Сил нет больше. На что такая жизнь нужна? Одни страдания. Вот сейчас наложу на себя руки, – и все беды сразу уйдут». Взгляд ее упал на печь, где тихо посапывали трое. Посидев в полузабытьи, она тяжело встала и медленно побрела к своей кровати, где лежал меньшенький. «Надо жить для них. Надо», – бормотала она не то во сне, не то в бреду… Война закончилась. Повезло ей. Муж живым вернулся. Золото он у нее. На радости Миша на свет появился. Да только здоровье не удалось поправить. Надорвалась. Любил Коля жену, помогал, как мог: и корову доил, и стирал по ночам. Но свечкой угасала Маша. Дети последний год сами еду готовили, прибирались, все хотели маму сберечь. Хорошая семья была, дружная. Как-то теперь их жизнь сложится? Не хочет он жениться. А кому детей обиходить? А огород, а хозяйство? Эх, судьбина горемычная! Никому счастье надолго не дается. Жаль. Детки у них все удивительно талантливые. Им бы учиться, да учиться…

Керосиновая лампа в окне тускло освещала стол, за которым сидели соседи. Люди тихо входили, выходили. Скрипела калитка.

ЛИВЕРНАЯ КОЛБАСА

Седьмого ноября – праздник. У нас на столе мои любимые куриные крылышки и тушенные с картошкой желудки. Я целый день объедалась, слушала радио и опять объедалась. А утром, восьмого, вся наша дворовая компания собралась на качалках в кустах акации и шумно делилась впечатлениями от праздника.

Прибежал в растрепанных чувствах Витька.

– Ребя, – сказал он понуро, – вчера мамка купила целый килограмм ливерной колбасы и дала мне в обед маленький кусочек. Я даже раскушать не успел. Всю ночь не мог заснуть. Слюна текла. Хлебом заедать не получалось. А под утро не выдержал, залез в погреб, от круга колбасы отрезал большой кусок и даже не заметил, как тут же на ступеньках проглотил. А теперь боюсь: врежет маманя. Во-первых – без разрешения, во-вторых, съел почти половину всей колбасы, а покупали на всех. Теперь и сестренке мало достанется. Не мог совладать с собой. Если с хлебом, то, может, меньше съел бы? Прямо нашло на меня. И совесть мучает. Сдерет маманя с меня шкуру. Точно сдерет.

Все сочувственно молчали. Мне стало неловко оттого, что пять минут назад хвасталась обедом, поглаживая сытый животик. «Дура непутевая», – злилась я на себя, лихорадочно выискивая способ помочь Вите. Вдруг осенило: «Деда во дворе все уважают. И хотя он не любит влезать в чужие дела, уговорю его спасти Витьку!»

Не знаю, о чем беседовали взрослые, но ремня Витька на этот раз не получил.

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

8-е ноября. Время обеда. Пытаюсь помогать на кухне, но Оля нервничает и отправляет меня во двор:

– Придешь, когда позову, – говорит она мне.

Не успела я отыскать своих друзей, как донесся веселый голос деда:

– Иди скорее домой! Гости у нас.

Мигом взлетела на второй этаж, распахнула дверь и увидела мальчика моего возраста. Он был одет в коричневую «вельветку» (вельветовую курточку) и черные брюки. Его глаза не проявили ни капельки интереса ко мне. Но тут из-за портьеры выглянула веселая, молодая женщина и обратилась к сыну: «Коля, знакомься и садись рядом». Но он сел со своей мамой, а я – около деда. Напротив меня расположился, как мне показалось, немолодой, лысый, полноватый человек с безразличным взглядом. Венец седых коротких волос окружал его правильной формы голову. Дед стал шумно произносить тосты за праздник и за здоровье присутствующих. Взрослые дружно пили и ели. Я из-под ресниц поглядывала на Колю. Он на меня не смотрел и старательно ковырялся в тарелке.

После обеда молодая женщина все время пыталась заставить нас играть вместе, но Коля сторонился меня, а я, видя его нежелание, терялась. Моя смелость и энергия куда-то девались. «Может он меня боится?» – недоумевала я.

На улице только что прошел дождь. Его серебряные следы еще не высохли на стекле. Вода собиралась в капли и стекала, нарушая четкий косой рисунок. Солнце неяркое, расплывчатое. Включила свет и открыла окно. Капли на ветках вспыхнули розовыми, желтыми и красными огоньками. На сердце потеплело. Я уже не сердилась на нового знакомого.

Коля разговаривал с мамой. Мужчины вели свои разговоры. А мы с Олей были одиночки. Я почувствовала, что обстановка в комнате странная, излишне суетливая. Неестественно веселая молодая женщина бросает короткие взгляды на меня и тут же переводит на других, смеется заливисто и при этом почему-то обеспокоено смотрит на мужа. Дед все время похлопывает ее по плечу, как меня после очередной тройки. Он тоже напряженно-веселый.

Спать гости легли на полу. Дед уснул. Оля пошла во двор «подышать». Гости зашептались. До меня долетали слова:

«Отец пить стал… Пропадет… Придется до лета забрать… Она будет иметь право на квартиру… Может, Оля перебесится?..» Куда забрать? Я поняла, что речь шла обо мне и забеспокоилась.

Утром родственники уехали. Дед сообщил, что после нового года я поеду в гости в деревню. У меня отлегло от сердца. Почему бы, не съездить?

БЕЗРАЗЛИЧИЕ

После разговора с Валей много раз пыталась объясниться с учительницей. Она видела, как я мучаюсь, но жестким непроницаемым взглядом отталкивала меня или делала вид, что не замечает. Наталья Григорьевна превратилась для меня в непреодолимую стену.

В первом классе я никогда в школе не уставала. А теперь, если не удавалось отключиться на уроках, возвращалась домой с головной болью. Наша Анна Ивановна тоже никогда не улыбалась, но она была справедливая и заботливая. А эта – жандарм. У нее вместо души – железный автомат. У меня совсем пропало желание учиться. Я не испытывала радости от уроков, как бывало в первой школе.

Еще раз пересилила себя и в коридоре очень вежливо попросила Наталью Григорьевну вызвать меня к доске. Но она грубо оборвала меня на полуслове, сказав, что не собирается тратить время попусту. Подошел Миша и тоже попросил спросить его хотя бы на перемене. Он хотел исправить единственную за четверть четверку. Не получилось. Он сдержался, не заплакал, хотя слезы стояли в глазах. Отошел от Натальи Григорьевны и долго смотрел в окно. А там хмурое небо. Безрадостное белесое солнце безрезультатно пыталось пробиться сквозь нудный упрямый дождь. Через форточку слышу, как надсадно скрипят тополя. «Нет, не устроится все само собой», – тоскливо думаю я.

К празднику я выучила большое стихотворение, в парке много раз повторила его с выражением. Надеялась, что хоть в такой день она позволит показать, на что я способна. Но, увы, Наталья Григорьевна спросила любимых девочек, похвалила их, и все. На этих девочек я не обижаюсь, как некоторые мои одноклассницы. Они не виноваты, что Наталья Григорьевна их спрашивает. Зоя – дочка учительницы – на самом деле очень хорошо учится. Оля читает намного хуже меня, зато в сто раз лучше пишет и тоже имеет право на пятерки. Варя, конечно, не заслуживает, но очень старается. Уж так она переживает за каждую четверку, будто от оценки жизнь зависит. Наверное, ее сильно наказывают. Гляжу на ее опухшие красные веки, опущенные книзу уголки губ, вечно зажатый в кулаке носовой платок, и становится жаль несчастную. Почему училка такая злая? У нее есть муж, дочь, зять. Недавно ее поздравляли с внучкой. Чего ей еще надо! Грех, наверное, желать большего. Всем бы столько счастья. В нашем классе у половины девочек нет отцов, а шесть девочек живут с бабушками.

На дополнительные занятия Наталья Григорьевна меня тоже не вызывает. Я в конце четверти сама пришла. Но она так и не заметила моей все время поднятой руки. Боже мой, меня ждут три года мучений!

Сначала я очень переживала, мучилась, но с каждым днем обида утихала. Я становилась безразличней, привыкала болтаться после уроков по улицам. Приходила домой, только чтобы поесть. Олю мои школьные дела не волновали. Деду старалась не попадаться на глаза с тетрадками. Для того чтобы подписать дневник, выбирала момент, когда он был навеселе или очень хотел спать. Поначалу стыдилась, потом научилась находить себе кучу оправданий. Старалась не думать ни о чем. День прошел и ладно. Гоняя с ребятами по улицам, забывала о своих проблемах. С Валей встречалась редко и не разговаривала по душам. Гуляла с теми, кто в этот момент оказывался рядом. Мне было все равно, с кем, лишь бы бежать, догонять…

Давно не заглядывала под диван. Не смею. Мне стыдно перед старыми друзьями. Я не имею права летать в царство белых облаков, потому что плохо учусь, волную деда своим безразличием ко всему. Он не понимает, что со мной происходит, и сердится. А я не хочу рассказывать ему про завучку, потому что ее все боятся. Он все равно не поможет, только заболеет. У меня нет желания не только учиться, но и жить. Анна Ивановна! Мне плохо без Вас. Хочу в Ваш класс.

Тихо лью слезы на тетрадку. Химический карандаш расплывается на корявых печатных буквах. Витек, что мне делать? Петя, Лиля! Помогите!

Слышу шаги Оли. Мигом ложусь на диван лицом к спинке. Оля меня не трогает. Она вообще меня никогда не трогает. Будто я не человек, а пустое место. Лишь бы дед Яша так не поступал. Я такого не вынесу.

Олю позвала соседка, а я пошла в парк. Давно не слышала птичьих голосов. Сегодня беспокойное разноголосье заполнило парк. Обуяло птиц предполетное волнение. Залезла на дуб. Гляжу вдаль. Грустят в небе журавли. С болота доносится гогот и хлопанье крыльев. Воробьи сбиваются в стаи и суетливо перелетают с куста на куст. Зачем? Они же остаются с нами. Высоко в небе стаи неизвестных мне невольных странников летят навстречу теплу. Торопятся. Прилетайте скорее назад. Ваша родина здесь, где будут расти ваши детки. А там вы отдыхаете на зимних каникулах.

Унылое настроение. Куда бы улететь на время от своих неприятностей?..

Огляделась вокруг. Слева поредевший серый, скучный лес неожиданно открыл несколько светлых деревушек, скрытых летом плотной зеленой стеной, и этим сделал неузнаваемой привычную картину. Спереди закат горит расплавленным металлом. Вблизи, в парке, порывы ветра отряхивают последнее золото ракит. Пестрая метель радует несколько мгновений. Окропив блеклую траву газонов, она затихает до следующего вихря. Сыро, неуютно. Зябко передергиваю плечами, опускаюсь на землю и медленно иду домой.

НОВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА

Наталья Григорьевна заболела, и к нам пришла молодая веселая учительница. Она всем понравилась. Мне захотелось выполнять ее задания только на пять. Я тянула руку выше всех, даже подскакивала на парте. Алла Николаевна радостно улыбалась моему старанию и обязательно вызывала. В эти дни я была самым счастливым человеком в школе. Учительница задала по чтению выучить длинный рассказ. Вечером я прочитала его и попыталась пересказать. Почему-то не получилось. Я растерялась. Не могу же я перед Аллой Николаевной опозориться?! И так мне стало страшно, что слезы полились из глаз. В комнату вошел дед и спросил:

– В чем трагедия?

Дрожащим голосом объяснила. Он выслушал меня и серьезно сказал:

– Ты не умеешь учить уроки. Память хорошая, поэтому, прочитав текст два-три раза, ты выучиваешь его наизусть. А с большим – естественно, не справилась. Садись, научу пересказывать. Сначала объясни, в чем суть данного рассказа двумя-тремя предложениями.

Я ответила.

– Правильно. Но лучше и точнее сказать, что речь идет о смелой, доброй девочке, которая не побоялась темноты и плохой погоды ради того, чтобы порадовать чужих людей. Ну, а теперь попробуй коротко рассказать обо всех событиях.

Я говорила, а дед пояснял:

– Мелкие детали опускай, а вот радость, которую испытала школьница, обязательно упомяни.

Когда же я попыталась подробно пересказать текст, то поняла, что это самая трудная задача, потому что я все время говорила целыми заученными фразами, а соединять их между собой не умела. Дед засмеялся:

– Говори своими словами, так, будто сообщаешь мне о том, что происходило за день в классе. Поняла? И еще. Тебе необходимо составить план.

– А что такое план? – растерянно спросила я.

– Короткие фразы о содержании каждого абзаца.

Поняв, что я утомилась, дед сам составил мне план.

– Ну, хватит трудиться. Перед сном еще раз повторишь пересказ, – сказал дед одобрительно.

Усталая, но довольная, я легла в постель. «Как просто дед все объяснил! И страхи прогнал. Что бы я без него делала?» – думала я, спокойно засыпая.

На следующий день за домашнее задание я получила «отлично». Алла Николаевна похвалила меня. Но, когда в конце недели она проставляла отметки из своей записной книжки в журнал, ее ручка замерла около моей фамилии. Она растерянно посмотрела на мои двойки и тройки и не решилась поставить рядом пятерки. Счастье закончилось.

ДИРЕКТОР

Иду по коридору. В школе очень тихо. Началась вторая смена. Слышу, как директор разговаривает с Валерой из нашего класса:

– Опять опоздал на дополнительное занятие? Учительница в класс не пускает?

– Да, – уныло ответил ученик.

– Мама на работе задержалась?

– Да.

– Отец опять пьяный?

Мальчик понуро опустил голову.

– Обедал?

– Хлеб с молоком ел.

– Покажи руки.

Директор подошел к раковине в углу коридора, вымыл мальчику руки, вытер своим носовым платком, потом открыл дверь в класс и сказал:

– Иди на место.

Увидев меня, он мягко спросил:

– Почему не идешь домой?

– Не хочется, – ответила я безразличным голосом.

– Но ведь надо?

– Жду, пока дед придет с работы.

– А ты приди раньше, уроки сделай и порадуй его.

– Уже не получается.

– Почему?

– Не ябеда.

– Ябеда, если себе на пользу, а другим во вред.

– Ее все боятся.

– И я?

– Не знаю.

– О ком ты?

– Не скажу.

– Я никого не боюсь. Когда захочешь, скажешь?

– Даже начальники боятся других начальников и плохих людей, а я не хочу стать сплетницей, потому что не понимаю, когда можно говорить, а когда нет.

– И будешь мучиться?

– Не привыкать.

– Я не сплетник и плохого тебе не сделаю. Почему ты недоверчивая? Обидел кто-то?

– Не понимаю взрослых. Я одному дяде сказала, а потом дед пил лекарство. Взрослым нельзя верить. Сама разберусь, не маленькая.

– Давно взрослая?

– Давно.

– Иди домой и все-таки еще раз попробуй порадовать дедушку, – попросил директор.

Не приказал, попросил. Он не ехидничал, беседовал как с равной себе, не свысока. И лицо при этом у него было домашнее, грустное. Нет, не стану ему ничего рассказывать. Он слишком добрый и не справится с завучкой. Он как мой дед.

ЖАЛОСТЬ

Сегодня выпал первый снег. С перемены прибежала в класс разгоряченная, веселая. По спине текли ручейки таявшего снега.

Ребята сбились в кучку и что-то громко обсуждали. Мне объяснили, что кто-то попал Ване снежком в глаз. Мальчик тихо плакал.

– Ерунда, заживет как на собаке, – беззаботно сказала я, садясь за свою парту. – Из-за боли никогда не стану реветь, я только от обиды слюни распускаю.

– Все боятся боли, – тихо, но твердо сказал Толя.

– Давай проверим, – раззадорилась я, – коли мне руку булавкой.

Толя взял у кого-то из девочек булавку и осторожно дотронулся до кожи.

– Давай, чего трусишь? – усмехнулась я.

Толя нажал сильнее и при этом испуганно посмотрел на меня. Я засмеялась:

– Уж и уколоть не можешь, как следует? – фыркнула я, победно оглядывая одноклассников.

Толя медленно протянул булавку к моей руке, но, не доведя до ладони, отдернул и отошел.

В классе стояла странная тишина. Все смотрели на меня испуганно и растерянно. В их взглядах я чувствовала неодобрение. Они не понимали, чем я хвалюсь. Человек должен чувствовать боль, и его должно быть жалко. А меня не надо было жалеть. И в этом было что-то недоброе, нехорошее, неестественное. Мне стало неловко своей бравады. Оправдываясь перед собой, я думала: «Если бы вы знали, откуда эта привычка терпеть боль, то не смотрели бы на меня как на динозавра».

От неловкости затянувшейся паузы меня спас звонок на урок. Неожиданная реакция учеников меня удивила, озадачила и заставила задуматься о многом.

ПРОЩАЛЬНАЯ ШУТКА РЕБЯТ

Сегодня с утра класс гудит как улей. Ребята узнали, что наконец-то их переводят в мужскую школу, и теперь без страха делятся секретами:

– У нее, если отличник, то человек, а если троечник, то ноль. Мой папа лучший водитель в автопарке. Его портрет висит на Доске почета. Сам видел. Но пишет он с ошибками. Не получалось у него в школе по русскому. Зато моторы любит и железки всякие. Про него в газете писали – золотые руки. Мамка бережет эту вырезку, а папа смущается, говорит, что ерунда это все. А самому приятно. Я тоже буду механиком или шофером. Мама сказала: «Главное, чтобы лодырем не вырос». Я уже помогаю папе мыть в керосине детали, – горячо выступал Валера.

– Почему Элька папе на Наталью Григорьевну не пожалуется?

– А зачем? Она же ее не трогает.

– А других Эльке не жаль? А сидеть в классе, где беспрерывно ругают, ей приятно?

– Эле самой бывает неловко за учительницу, когда она заискивает перед нею из-за папы. Она даже краснеет.

– Эльке стыдно, а Наталье Григорьевне – нет. Вот, дела!

– Когда Элька вырастет, ей тоже не будет стыдно.

– Зря ты так. Эля – хорошая.

– А я хитрый! Когда опаздываю на урок, то с Элькой в класс захожу, чтобы не влетело, – весело сообщил Коля.

– Ура! Нас берет в свой класс Алла Николаевна!

– Повезло вам.

Вошел бледный Дима. Все бросились к нему:

– Что случилось?

– Меня теперь из школы выгонят, – грустно сказал он и вяло опустился на парту.

– За что? – загалдели все хором.

– Каждый день после уроков Наталья Григорьевна проходила мимо нашего дома и обязательно заглядывала к нам. Мама уже не знала, чем ее встречать: то цветы ей срежет с грядки, то овощей даст. Маму уж трясти начинало, как только увидит учительницу. Ну, я взял и вынес ей вчера кусок хлеба. Она от злости калиткой как хлопнет.... Потом остановилась и стала угрожать. Мама весь вечер проплакала.

Наступила испуганная тишина.

– Как ты мог! – в один голос вскрикнули девочки.

– Сосед уговорил. Он в ремесленном учится.

– Не волнуйся, завтра нас переводят в другую школу, – успокоил Диму Миша.

– Что нам устроить Наталье Григорьевне, чтобы она долго нас вспоминала? – спросил тихоня Стасик.

– Ты-то чего на нее злишься? Тебя она редко трогала.

– А чего она за всю четверть никого из мальчишек к доске не вызвала? Мы разве виноваты, что в ее класс попали? Сама взяла. И в рисовании она ничего не понимает. Я изобразил на уроке своего брата, а она говорит: «Неправильно. Голова человека должна составлять седьмую часть от всего тела». Я спросил: «И у грудного ребенка тоже?» А она разозлилась, потому что я прав. Мы в доме пионеров проходили пропорции тела человека.

– Дима, не показывайся сегодня на глаза учительнице. Заболей, – посоветовала Аня.

Ребята собрались в кучку и зашептались.

Прозвенел звонок. На пороге появилась Наталья Григорьевна. Все замерли, опустив глаза в пол. Три урока прошли на удивление спокойно. Даже издевок как будто было меньше обычного. И своей любимице Тоне она не советовала «заткнуть форточку задницей», если ей холодно сидеть у окна, и ненавистной ей курносой Вале не обещала выбить последние куриные мозги. Начался четвертый урок – чистописание. Мой главный враг. Все дружно вытерли перышки о перочистки, окунули их в чернильницы и начали писать буквы. Ничего не получилось. Девочки вновь торопливо застучали перьями о стекло чернильниц. Но они опять не оставили следа на бумаге. Шумок прошел по классу. Девчонки усердно трясли чернильницы, смотрели их на свет – чернила есть. Удивленные возгласы понеслись со всех сторон. Кто-то шепнул: «Карбид съедает краску, обесцвечивает ее».

Известие вмиг облетело класс. Наконец, девчонки все поняли и сначала, по привычке, испугались. Но когда ребята захохотали, они тоже не выдержали. Наталья Григорьевна почернела как туча и гаркнула:

– Что творится в классе? Встать! Прощальный фейерверк мальчишек? Показала бы я вам кузькину мать, поганцы, сгноила бы ваши тупые мозги. Но я рада от вас избавиться!

– Мы тоже, – тихо, но четко произнес кто-то позади меня.

Наталью Григорьевну передернуло, но она не стала искать виновного. До конца урока мы простояли. Никто не возмущался, не роптал. Никто не отрывал глаз от пола.

СКУКА

Скучно без ребят. Не с кем боксировать, толкаться в коридоре. Какая-то кладбищенская тишина стоит в классе. Устные уроки девчонки отвечают тихими голосами. Но хуже всего мне без ребячьих придумок. Вот как-то Толя Биев принес трубочку из камыша и стал плевать из нее бумажными шариками. Нажует их целую горку за урок, а потом всю перемену стреляет. Ребята новую игру мгновенно подхватили. И каких только трубочек я не увидела: длинные, короткие, толстые, из разного материала. А шариков – неисчислимое разнообразие! Я из всех постреляла. Ребята давали. Каждому хотелось похвалиться и показать, что он достиг совершенства! Устроили у доски соревнование. Гвалт, визг по классу! Здорово! Правда, чуть не подрались. Ну, чуточку подрались. Но это нормально. В играх тоже некоторый порядок должен быть.

А сколько радости было в метании стрел! Какие хвосты придумывали! Какой-то стабилизатор изобрели. Я, правда, не поняла про него. Всего-навсего в хвост стрелы вставляли расщепленные птичьи перья, а полет преображался. Даже девчонки увлеклись делать красивое оперение хвостов, чтобы издали было видно, чья стрела лучше летит. Восторг! Ребята любят подражать друг другу. Один что-то придумал, и тут же заражаются остальные. Девчонки другие. Мы приглядываемся, потихоньку учимся, пробуем, не понравилось, – бросаем. Ребята думают только о том, как сделать интереснее. У них всегда в играх соревнование. Только почему-то в уроках его нет. Это они нам девчонкам оставляют.

А вот с рогатками вышла неприятность. Деревянные рогульки учительница сразу отбирала. Тогда все стали делать оружие из тонкой резинки, которую вытаскивали из бельевой. Из трусов, конечно. Скатаешь рулончиком кусочек бумаги – и шлеп во время урока по кому-либо. Тот почешет затылок, обернется, покажет кулак неизвестно кому и успокоится. Попробуй, угадай, кто твой чубчик украсил! Но вдруг в классе появились «заряды» из согнутой толстой алюминиевой проволоки. Девчонки сразу зашумели, что больно будет, что не надо ими стрелять. Но Валерка не послушался. Мне от него на уроке досталось по затылку. Я обругала его безмозглым. А на перемене он попал сыну директора школы в лоб, да так сильно, что снаряд проник под кожу и застрял там. Видно, с близкого расстояния стрелял, в упор. Первоклассник заплакал, и его отвели к медсестре. Мы окружили Валерку: