Иго во благо

– Язва открылась, – объясняю, – кровоточит.

Вадим давай меня отчитывать:

– Ты что дурачишься? Надо в больницу, сделка успеется!

– Какая больница, – говорю, – мне через три дня в Москву лететь с дизайнером на выставку. Билеты куплены, нас там ждут. Отлежусь, не в первый раз.

Вадим парень решительный:

– Ты давай не шути. Какая Москва, если кровь пошла. У меня главврач в областной знакомый, сейчас позвоню.

– Да ерунда, – говорю, – не суетись, само пройдёт. Никаких врачей не надо.

Так мы тот участок земли и прошляпили, брат по сей день сокрушается:

– Такое место упустили.

– Значит, так было угодно Богу, – объясняю ему. – Не твоё оно. Не рви душу.

Вадим скомандовал брату, чтобы вёз меня домой и сразу вызывал «скорую».

По дороге решаю, мне нужна исповедь, прошу брата завести к батюшке Савве.

Делаем небольшой крюк. У батюшки как всегда вечером народ. Меня увидел:

– О, Саша, давно не был, заходи-заходи…

Потом глянул в лицо:

–У-у-у, тяжко тебе будет, пошли-ка.

В келейку, маленькую комнатку, завёл. Я на колени встал, исповедовался.

– Тебе надо обязательно причаститься, – сказал. – Я бы причастил, но даров нет у меня.

И повторил:

– Тяжко тебе придётся, Саша, тяжко. Буду молиться. Обязательно причастись.

Домой на пятый этаж поднимался с помощью Олега, сам не мог. Вызвали «скорую», и меня в многопрофильную больницу повезли.

Там сходу взяли меня в оборот, раздели догола, я начал ерепениться, как-никак директор, а со мной безапелляционно обращаются.

Скомандовали, раздев догола:

– Снимай крест и кольцо.

– Нет, – говорю.

На мне серебряные кольцо и крест.

– Мы тебя сейчас в реанимацию повезём, снимай без разговоров!

Тут уж я показал своё я. Да и вообще – как это крест снимать?!

– Ни за что не сниму, – говорю, – с этим умирать буду!

Операцию так и делали с крестом и кольцом.

Кстати, с кольцом интересная история произошла. Это уже лет через шесть после операции, вдруг лопнуло. Всё равно носил, а потом гляжу – нет. Обнаружил, когда в подполье в родительском доме картошку набирал, вылез, смотрю, нет кольца. Обратно в подполье – искал-искал, так и не нашёл.

Кто-то обвинит меня в приверженности мистике, но с того времени окончательно с женой разладились отношения.

В больнице в меня зонд ввели, определили расстояние до язвы и ушли. Вопрос со мной обстоял не лучшим образом – язва то закрывалась, то открывалась. Опасная ситуация. Когда привезли в больницу, не кровоточила.

Мне повезло, что самое серьёзное началось утром. Все врачи были на месте. Часов в десять консилиум устроили. Зав. отделения говорит:

– Срочно операцию надо делать.

Я в бутылку:

– Какая операция? Мне в Москву ехать, билеты на самолёт в кармане!

– Ты не шути с этим! – главврач на мои бравые заявления возразил. – Потерять столько крови, если снова откроется кровотечение, считай – секундомер включен, гарантий никто не даст.

Меня ничем не убедить. Своё, как глухарь на току, пою:

– Да все нормально, док, давай подпишу отказную для твоего спокойствия.

Искренне думал, он пугает, а на самом деле ничего смертельного у меня нет. Если и понадобиться когда операция, во всяком случае, не на этот раз.

– Дня два у вас полежу, – говорю доктору, – дальше знаю, что делать.

– Отчаянный ты, – покачал тот головой и не стал больше спорить.

Лежал я с контролькой в носу. Тоненькую трубочку засунули в меня, с которой страшно неудобно, жёсткая, торчит из ноздри, не повернуться, ничего. Попросил зав. отделения освободить от трубопровода. Много раз в меня раньше трубку через рот внедряли на предмет эндоскопии. Не из приятных процедура, тошнотворная, и всё же терпимая, в нос впервые засунули, и очень мне это не понравилось.

Зав. отделения поначалу пошёл на поводу, скомандовал своим:

– Уберите.

Сам направился к двери, однако на полдороге передумал, обернувшись, бросил медсестре:

– Не надо, не убирайте!

Мне пояснил:

– Ты, знаешь, полежи так, ничего страшного, пусть контролька будет. Потерпи – бережёного Бог бережёт.

Как в воду глядел, буквально через какие-то минуты сыграла трубка сигнальную роль.

Зав. отделения ушёл, в палате остался врач. Лет сорока женщина. Приятной наружности. Объяснил ей, что жду батюшку, вот-вот должен приехать. Нормально восприняла информацию о скором появлении священника в реанимации. Надо, дескать, так надо. Спросила меня, в какой храм хожу, и как часто, тут медсестра заглядывает:

– К вам жена со священником.

Я жене рано утром позвонил, чтобы отца Валерия привезла. Раз батюшка Савва наказал причаститься, значит, надо. С отцом Валерием у нас были хорошие отношения. Одно время он со скепсисом относился к батюшке Савве. Не исключаю, была некая ревность. Я ведь выбирал между ним и батюшкой, когда определялся, кого просить, взять меня в духовные чада. Он однажды бросил, дескать, вы принимаете обычного старика за старца. И не разделял батюшкиного категоричного отношения к электронной идентификации населения. Однако ещё при жизни батюшки Саввы понял свою неправоту, поверил в его духовный дар.

Когда медсестра доложила о прибытии священника, я сказал врачу, что буду причащаться.

Она смотрит на меня и говорит:

– А вот это плохо!

Я с вызовом:

– Что плохо?

Посчитал, не хочет батюшку пускать. Только что ничего против не имела, а когда приехал, встаёт в позу.

– Что плохо? – повторил недовольным голосом.

Взгляд мой был обращён к ней, поэтому не видел, что у меня в контрольке творится.

Она говорит:

– Смотри.

Сначала кровь выходила из меня по трубочке пузырями, а потом, будто качнули, струйкой пошла.

Кричу:

– Быстро священника!

Она:

– Какой тебе священник!

Я настойчивее:

– Быстро священника! Быстро!

Настолько убедительно потребовал, что крикнула в сторону двери:

– Священника впустите!

Отец Валерий увидел моё состояние, у него мгновенная реакция.

– Александр, причащать тебя нельзя – кровь, – сказал констатирующим тоном и сделал акцент на другом: – Ты должен простить всех, на кого у тебя обиды остались.

– Какие обиды, – говорю, – вчера у батюшки исповедовался!

Отец Валерий главное почувствовал в ту критическую минуту.

У меня после его вопроса, будто камень в груди начал расти: вдруг понял – есть обида, страшная обида на Марину. Ничего не простил ей. Умом – да, сердцем – нет. Во мне все эти годы таилась обида на её многочисленные уловки, предательства. Столько накопилось в душе от постоянного перетягивания каната. Она изменяла мне. Я это чувствовал. Головой понимал: «Что ты хочешь, если сам ничего определённого не обещаешь. Она стремится устроить свою жизнь, ищет варианты, ищет своего мужчину, ведь я ничего не обещаю». Понимал и в то же время не принимал её позицию. Делить её ни с кем, ни под каким видом не хотел.

Если начинал предъявлять ей претензии, объясняла, что никаких измен не было. Я заставлял себя верить. Так было удобнее. Но осадок оставался, накапливался. В момент, когда я оказался на грани – или-или, жизнь или смерть – обида, словно до этого она была в сжатом состоянии, начала заполнять меня, раскрываться. Будь моя воля, заорал бы, завыл.

– Одного человека сто раз на словах прощал, – говорю отцу Валерию, – на самом деле не могу простить.

Батюшка приказным тоном:

– Все силы прилагай на этот грех, молись, проси у Бога прощения. Не имеешь права ни на кого держать зла, никого судить. Суд и наказание удел Господа. Прощай всех.

Ни о каком наказании я, казалось, не думал.

Врач замахала руками на батюшку:

– Всё-всё, уходите, его сейчас будут готовить к операции.

Отец Валерий спрашивает:

– Что ещё тебе надо?

– Помолитесь, – попросил, – за мою семью.

Перекрестил меня:

– Я за всех вас молюсь.

На этих словах я начал проваливаться в темноту, потерял сознание, потом будто бы открываю глаза, вижу огромные движущиеся на меня, мимо прозрачные пузыри. Именно пузыри – тонкие-тонкие, кажется, вот-вот лопнут. А в них обугленные люди. Женщину запомнил – чёрная, страшная, волосы длинные обугленные, глаза навыкате, как у безумной, на меня направленные, ужасом обдают, будто откуда-то с преисподней она. Исчезла женщина, шары исчезли, снова проваливаюсь в темноту, выныриваю, перед глазами серебряные пузыри. Прозрачные, отливающие серебром. Опять темнота, после неё увидел золотистые пузыри, как и серебряные, пустые.

Не хочу снова увидеть обугленных людей, и в то же время вопрос в голове: а где они? Где та страшная женщина? Ведь были. Почему пузыри без них.

Прихожу в себя, отца Валерия нет, вбегают в реанимацию две женщины, называли их бригада «девять, один, один». Всовывают в рот мне трубку. Начинают рассматривать мою язву, из-за крови ничего не видно:

– Заливает! – одна другой говорит. – Не вижу! Какое расстояние?

Язву найти не могут.

Вторая открывает книгу записей, читает, сколько сантиметров до моей язвы. Проталкивают трубку на нужную глубину, впрыскивает вслепую состав, чтобы залепить язву и остановить кровотечение.

Я опять теряю сознание. На этот раз мне кажется, будто бы смотрю в окно и вижу храм. Христорождественский собор по другую сторону здания, но я вижу его через окно палаты. Купола, кресты золотом горят. От них начинает литься свет, он приближается ко мне, становится тепло, умиротворённо.

В этот момент приходит ясное понимание – положение моё пятьдесят на пятьдесят. Или туда или сюда. Но я спокоен. С этим спокойствием прихожу в себя. Меня грузят на каталку, везут в операционную, кладут на стол, руки привязывают, я, как распятый на кресте.

Операция шла пять часов под общим наркозом.

Что характерно, после неё ничего не болело. Вообще не испытывал болей.

Лет за пять до этого операцию на связках делали – плечо выпадало. Два или три дня после этого спать не мог от болей. Отходило. А тут ничего, через месяц бегал на лыжах и в волейбол играл.

Господь и здесь пожалел, не поставил точку. Хотя исправления не было. Всё шло параллельно: в училище учился, молебны посещал, что ежедневно владыка служил на месте восстанавливаемого Успенского собора, по монастырям паломничества совершал, к отцу Савве ходил, к матушке Анне ездил, и продолжал грешить. Делал попытки освободиться из пут греха, но снова и снова возвращался к нему. Как та вымытая свинья, которая снова лезет в грязь.

Глава пятнадцатая

Матушка Анна

К матушке Анне впервые попал, когда учился в духовном училище. Если с батюшкой Саввой познакомила жена, к матушке я всех своих – жену, детей, сестёр – привёл.

После паломнической поездки с семьёй к Сергию Радонежскому и Серафиму Саровскому на глаза попалось объявление о приёме в духовное епархиальное училище. Разузнал подробнее и подумал: надо поступать. Рукополагаться в священники не собирался, считал, совершенно не моё, зато училище поможет обрести духовные знания. Самоучкой можно долго блукать, а возраст не юношеский и время летит. Как раз открыли вечернее отделение, посчитал, вариант самый что ни на есть подходящий. Два года между делом похожу, умных людей послушаю и пройду с их помощью катехизацию.

Училище находилось у Крестовоздвиженского собора, вблизи от нашего салона. В то время, шёл 2002 год, чувствовал я себя более чем уверенно, готов был горы свернуть. Дела на работе складывались отлично, финансово ни от кого не зависел, поэтому не сомневался – на всё меня хватит.

Но через год вечернее отделение закрыли. Батюшкам-преподавателям было неудобно – многие служили на приходах, а получалось, мало того, что днём надо читать лекции, ещё и вечера заняты. Тогда я пошёл на дневное отделение, и снова на первый курс, программа отличалась от вечерников. Думаю, ладно, даже если что-то второй раз послушаю, не вредно для пользы дела, а торопиться мне некуда – не для карьеры поступал. Нельзя сказать, что график учёбы отличался большой плотностью, я как начальник мог планировать свой рабочий день, не составляло труда и не вредило производственному процессу, если на какое-то время исчезал. Сотовая связь стала повсеместным явлением, в любой момент меня могли найти.

В училище узнал о матушке Анне. Удивительной судьбы человек. В тридцать с небольшим лет она заболела, да так, что врачи отказались, умирала. Тогда и попало ей на глаза житие Ксении Петербуржской. Что уже само по себе чудо, в советское время вдруг житие святой. Невоцерковлённая Вера, такое мирское имя носила матушка, стала слёзно молить блаженную Ксению о выздоровлении. И вскоре почувствовала облегчение. Всё у неё до этого внутри болело – желудок, кишечник, почки, печень, уже и вставать не могла. А тут начала пить бульон, понемногу передвигаться по комнате. Ещё и ноги не совсем окрепли, и сил было немного, отправилась одна в Ленинград к матушке Ксении. Хотела поклониться святой, поблагодарить. Дорога далась непросто, тот случай, когда человека ветром шатает. Но пришла на Смоленское кладбище, зашла в часовню, на месте захоронения блаженной, вдруг видит рядом с собой седого старца, он говорит ей ласковым голосом: «Ты болеешь, но долго жить будешь и храм построишь». Она глаза отвела на секунду, глядь, а его нет.

Вера решила, что если исцелится окончательно, храм обязательно построит. Дала такой обет. Выздоровела. Снова стала работать, да жизни радоваться. Обет сам собою забылся, как это нередко у нас бывает. По истечении нескольких лет начался рецидив болезни, опять к блаженной Ксении поехала. Там случилось то, о чём матушка рассказывать не любит. Точнее – не всё говорит. К Ксении она вошла, что там произошло, умалчивает, во всяком случае, мне не рассказывала, но не успела пяти минут побыть в часовне, как вылетела оттуда. Надо понимать, матушка Ксения Петербуржская напомнила о данном обете построить храм.

После чего всё бросила, дети уже выросли, муж умер рано, и в окрестностях станции Татьяновка решила строить храм. Было это во второй половине восьмидесятых годов. Сначала землянку вырыла…

Моё сердце, когда температура зимой опускается под тридцать, непременно ёкнет: как матушка в такие морозы жила одна-одинёшенька. Волосы, рассказывала, к стене примерзали. Причём, всё делала на свой страх и риск. У Бога попросила благословение, а так ни епархию, ни власти (коммунистически-атеистические ещё были) не оповещала о своём решении строить в лесу часовню в честь блаженной Ксении. Конечно, без Божьей помощи ничего бы не получилось. Больная, тяжёлое таскать ничего не могла, понемногу-понемногу из жердей, брёвен, обмазанных глиной, часовенку построила. В чём-то дети помогали. Какой-то местный пытался выжить, как он считал, бродяжку. Через него враг действовал, не мог он равнодушным остаться к созданию святого места. Всё матушка выдержала, всё перенесла.

Это уже потом узнал о пустыннице митрополит Феодосий, постриг в монахи, и место получило официальный статус обители – Свято-Серафимовский женский монастырь. Нашлись благодетели вплоть до губернатора. Паломники потянулись, послушницы появились, а потом и монахини. Был построен большой храм в честь Серафима Саровского.

Я к матушке Анне с третьей попытки попал. В первый раз приехал – нету, во второй – аналогичная картина. Лишь в третий приезд удалось поговорить. Сейчас матушка знает мою жену, детей, моих сестёр. Младшая, Таня, была настолько привязана к маме, что после её похорон несколько месяцев плакала, не могла остановиться. Глаза постоянно держались на мокром месте. А то и рыдать начнёт. Придёшь к ней, обнимет:

– Саша, нет нашей мамы! Как жить без неё?

И давай реветь.

Со старшей сестрой повезли к матушке. Таня с глазу на глаз побеседовала, выходит, лицом светится и говорит с удивлением:

– А матушка, как мама.

С такими людьми на самом деле впервые начинаешь разговаривать, а через несколько минут понимаешь, перед тобой родной, бесконечно близкий человек. Будто всю жизнь знал его. А он всем сердцем болеет за тебя. Такая матушка Анна.

У моего знакомого, Жени Перова, умерла жена. Сорок лет мужчине, двое ребятишек, старшему двенадцать, и вдовец. Прошло какое-то время после смерти жены, стихла боль, Женя начал просить Господа Бога: если суждено жениться, пусть жена будет верующей. И вообще как быть-поступить – жениться или вдовцом оставаться?

С этими мыслями приехал к матушке Анне. Поделился с ней сомнениями.

Она говорит:

– Думаю, найдёшь ты себе жену, только не торопись.

В тот свой приезд Женя пошёл помолиться в главный храм обители. Попросил у Серафима Саровского помощи в поисках жены. И дал обет, если женится, родится ребёнок, назовёт его Серафимом.

Проходит время, знакомится с молодой женщиной, была она крещена в православии и далека от церкви. Пригласил в кафе. Сделал заказ, стол накрыли, Женя перекрестился перед началом трапезы. Женщина удивлённо брови вскинула:

– Зачем так делаешь?

Мол, это ведь не церковь, общественное место.

– Ты ведь сказала, что православная, – Женя ей, – а это элементарные вещи.

Женщина не обиделась. Женя предложил ходить с ним на службы по воскресеньям. Согласилась.

И всё же мучили Женю, человека конкретного, сомнения: его эта половинка, продолжать знакомство или нет? Если «нет», то женщину не обнадёживать, самому не тратить время. Хотел ясности. Повёз избранницу к матушке Анне.

Матушка посмотрела и говорит:

– Что вам сказать? Подружите для начала, а там посмотрим.

Матушка как бы подтвердила колебания Жени. Не дала чёткого ответа.

Месяца два проходит. Женя из тех людей, для которых неразрешённые вопросы – тяжкое бремя, не умеет мириться с ними, спокойно носить в себе, авось само образумится. Снова едет с женщиной к матушке Анне.

Та выходит к ним:

– Вы ещё не обвенчались? – спрашивает.

– Вы же сами сказали – подружить, – вырвалось у Жени.

– Всё, венчаться! – категорично заявила матушка.

Близился Рождественский пост, поэтому Женя тянуть не стал с исполнением матушкиного наказа, вскоре обвенчался с избранницей, а на следующий год первого августа, ни раньше ни позже, в день памяти Серафима Саровского, у них родилась Серафима.

Четыре года назад у моего старшего сына Коли начался разлад в семье, звонит:

– Пап, давай к матушке Анне съездим.

Про то, как помогла ему матушка, когда он в КПЗ угодил и грозил конкретный срок, поведаю отдельно, это целая история с криминалистикой, для начала о том, как мы с Колей вдвоём ездили. Зима, свою машину накануне в сервис загнал, поехали на электричке. Было это накануне Варвариного дня. На Варвару всегда к матушке владыка Феодосий приезжал. Я тоже старался в этот день побывать в монастыре. В тот раз пришлось раньше поехать. Коля хотел с матушкой поговорить в спокойной обстановке, в праздник, когда масса паломников в обители, не получилось бы.

С электрички выходим, снега в тот год навалило, да ещё накануне нашей поездки буран крутил. День солнечный, морозный, белоснежные поля сверкают. Одно удовольствие от такой погоды.

Матушка радушно встретила. Говорю:

– Матушка, Коля с вами поговорить хочет.

– С хорошим человеком всегда готова! – заулыбалась матушка.

Оставил их вдвоём, сам в уголке устроился.

Они минут двадцать побеседовали, потом матушка нас накормила и говорит:

– Мне вас прямо Бог послал. Завтра владыченька приезжает, а у меня дорога не чищена.

Что такое поработать у матушки, хорошо знаю.

Трудники, точнее, трудницы всю ночь убирали на территории снег, нам осталось дорогу к воротам, где-то метров двести, прочистить. Снег плотный, бураном спрессованный, дней за несколько до этого оттепель имела место быть, поэтому снизу лёд, сверху наст. Взял штыковую лопату, копьём швырнул в наст, она вместо того, чтобы воткнуться, отлетела – до того плотный снег.

Начал долбить и не получается с одного раза воткнуть лопату – лёд. По первым метрам понял, за три часа, что нам осталось до последней электрички, двести метров физически пройти невозможно. Даже для нас с сыном, не слабых представителей мужского пола.

Коля окинул взглядом фронт работ, вздохнул:

– Раньше последней электрички не получится уехать.

– Да уж, – говорю, – придётся поработать во славу Божью.

Но не посвящаю Колю в одну монастырскую тонкость, хотя Коля её должен был помнить…

Едва не первый раз приехали тогда к матушке Анне всей семьёй, только что без дочери: жена, я и Коля с Мишей. Май, посадка картошки. Поговорили с матушкой, она зовёт:

– Пойдёмте.

Приводит на поле. Вот семена, вот лопаты, с Богом.

Сажаем. Солнышко поднялось, парит, парней моих жажда одолела.

– Попить бы, – канючат.

– Не благословлено, – говорю, – сажаем.

Они за своё:

– Ну, пить же хочется.

Изнылись. Я им объясняю, что мы в монастыре, здесь всё делается исключительно по благословению игуменьи.

Матушка будто услышала нас: вдруг появляется с прохладным квасом. Не кого-нибудь из монахинь или послушниц отправила, сама принесла.

Был случай, приехал к матушке с женой и обеими сёстрами. Все по отдельности поговорили с матушкой, покормила нас после бесед.

– А теперь, – говорит, – поработать надо.

Зима стояла, имелась та же проблема – снег. В большом количестве. Долбить его не надо было, поэтому матушка на так сказать лёгкий труд, грузить снег на волокуши и таскать за ворота, отправила женщин, мужчинам другое послушание определила: в корпусе, в котором находились монашеские кельи и помещение для паломников, разбирать перегородки и ставить на новом месте. Мужчин раз-два и обчёлся, я, моего возраста товарищ с сыном, парнишка лет семнадцати, студент. Он приехал с отцом и матерью. Какие вопросы привели их к матушке, не знаю, но парнишка торопился на свидание в Омск. Был ещё молчаливый мужчина, лет пятидесяти. Я взял на себя роль бригадира, опыт в таких перестройках имелся. Мужчина безропотно выполнял все мои указания.

Объём работ маленьким не назовёшь. Дощатые перегородки, обшитые вагонкой из ДВП, во-первых, надо разобрать, да не по принципу – ломать не строить, так как на втором этапе предстояло как раз строить из этого материала.

Приступили к делу после обеденной трапезы, парнишка натуральным образом извёлся, уже через полчаса начал донимать отца:

– Когда уже поедем?

В ответ звучало:

– Когда благословят, тогда и двинемся.

Работаем, время идёт, срок последней электрички миновал, парень дёргается:

– Когда уже?

Понять торопыгу можно, сердце разрывается – девушка в Омске ждёт, готов хоть пешком к возлюбленной бежать да отец одно и то же повторяет:

– Сказала матушка работать, значит, работать, благословит – поедем.

Приходит матушка, зовёт на ужин.

Плотно нас покормила. Я сам был не прочь услышать благословение на отъезд. Как-то не лежала больше душа к молотку и гвоздодёру. Тем более к электричке не был привязан – на машине. Заводи и через час дома.

Но фронт работ, что у нас, что у женщин не закрыт.

Потрапезничали и двинули на передовую.

Десять вечера стрелки часов обозначили, конца края по-прежнему не видать. Матушка тут же с нами в корпусе. Под руку с указаниями не лезет, молча поодаль ходит – молится.

Парень канючить прекратил. Потерял последнюю надежду на встречу с любимой.

Закончили мы в четвёртом часу утра. Всё это время матушка не отходила от нас, рядом была.

Как забили последний гвоздь, подвела черту:

– Вот и слава Богу. Пойдёмте чайку попьём, поспите и поедете.

Вот когда благословила.

Был такой памятный опыт.

Рубим с Колей снег. Прекрасно понимаю, за три часа никак не перелопатить такой объём. Уж что-то, а снега в детстве и юности, мама дорогая, сколько перекидал. Двор у родителей отличался полномасштабным размером, лопатой машешь-машешь, семь потов сойдёт.

Долбим, кидаем, матушка позади нас ходит и молится.

Безостановочно молча рубим снег со льдом и матушка ни слова не говорит.

Физически невозможно было двоим столько снега убрать. С молитвой матушки успели до последней электрички. Даже осталось время чаю попить.

Что тут сказать можно: не одни мы с Колей дорогу в тот день для митрополита расчищали. Явно не одни.

Не могу не рассказать следующий случай. Однажды у матушки Анны познакомился с её духовными чадами. Муж с женой, предприниматели, имеют магазинчик, как сами смеялись над своей торговой точкой – «тысяча мелочей из посудной мелочёвки».

Я был без машины, матушка благословила своих чад забрать меня в Омск. По дороге рассказали, как однажды приключился с ними на трассе казус, да такой, что оказались в шаге от трагедии – уснули. Ехали из Сургута зимой, дорога отличная, никаких колдобин, ям, подъёмов и спусков – ровная, как стол. Машина отличная, двигатель ровно урчит. И убаюкал.