Теория Фокса

На лице Ли снова была дружелюбная, хоть и слегка обеспокоенная маска. Он внимательно наблюдал за Джимом.

«Испытай его! Испытай!.. Но как? Как?!»

– Концы у твоей истории не сходятся.

– Что? – спросил Ли.

– Дырявая она, эта твоя история, как дуршлаг… Ответная опиумная война, говоришь? Да это же титанический план! Сколько людей должно участвовать! По собственной воле, понимаешь? Насильно провернуть такую схему нельзя. Авторитарному государству такое просто не под силу. Слишком сложно. И ты утверждаешь, что Китай, чистой воды автократия, построенная на принуждении, уже двадцать лет ведёт ответную опиумную войну, самую сложную игру тысячелетия? Так не бывает!

– Джим, – сказал Ли, – Китай – это вовсе не автократия. Это заблуждение. Вы, лаоваи, ничего не понимаете. Да и тут-то мало кто понимает… Но только вот что, если я тебе скажу, что Китай – это… демократия?

– Демократия?! – взвился Джим. – Зачем ты суёшь мне это пропагандистское клише?

«Так и есть!.. Он просто хочет от меня отделаться! Дал неверный ответ и хочет избавиться от меня. Обманка!»

– Джим, послушай меня… Забудь на минуту всё, что ты знаешь о Китае. Выбрось из головы, начни с чистого листа. Готов? Так вот… Китай – это полития.

– Какого чёрта? Какая ещё полития?! – от отчаяния Джим перешёл на крик.

– Почти все на Западе думают, что авторитарные государства обречены на исчезновение. И это так – история замусорена сотнями примеров несостоявшихся автократий. Взять хотя бы Советский Союз. Но далее из этого они делают вывод, тот же самый вывод, что сейчас сделал ты, – что Китай обречён повторить эту судьбу. А вот это ошибка. Ведь Китай – это не автократия. Конечно, это не стандартная демократия, вовсе нет. Это гибрид…

«Что за ересь? Что он несёт?! Обман!»

– Синтетическая гибридная система, спроектированная, чтобы избежать дефектов и изъянов обычных демократий, но сохранить их преимущества.

– И кто же её спроектировал?! – Джим вдруг почувствовал, как волосы у него на шее становятся дыбом.

– Когда старая, имперская система распалась, мы отправили сотни исследователей на поиски новой формы государственного устройства. Двух из них ты знаешь – Джоу Энлай и Дэн Сяопин. Первый исследовал Японию и Западную Европу. Второй – Россию и Францию. В Париже они и встретились в 1920 году. Собственно, там всё и началось. Встретились два величайших мыслителя столетия.

Джим вдруг заметил, как Ли смотрит куда-то вниз. Проследив его взгляд, он увидел свою непроизвольно дёргающуюся руку. Судорожным движением Джим подложил её под себя.

– Они сразу же поняли, – продолжил Ли, – что демократия – это самая эффективная форма управления. Они сообразили, что демократии доминируют в современном мире из-за выборов. Но затем они довольно быстро поняли, что ценность выборов вовсе не в том, что они приводят к власти умнейших. Отнюдь нет. Скорее даже наоборот: к власти по большей части приходят посредственности. Ценность же выборов в том, что они не дают старым лидерам остаться у власти. Ротация, смена лидеров – вот что самое важное. Без ротации бюрократы захватывают рычаги управления. Появляются кланы, цементирующие элиту. И вот через этот бетонный саркофаг не просачиваются ни новые идеи, ни новые люди. Политическая ткань общества перестаёт обновляться. Затем – стагнация и смерть. И выборы – единственный способ выжить. Это как помешивать суп, чтобы он не подгорел…

Джим весь дрожал: «Обман, обман…»

– Но у выборов, – продолжал Ли, – есть один колоссальный недостаток. Популизм. Ещё Аристотель этим задавался. Он изучил историю десятков демократий, которые как грибы росли на греческих островах. Он обнаружил, что все они распались из-за популизма. Коc, Родос, Гераклея, Мегара, Цим, – все они проследовали одним и тем же путём – от власти народа к власти демагогов. И затем, неизбежно, к власти тиранов. Популизм – это естественная и неминуемая терминальная стадия демократий. Это то, как они умирают. Ведь в чём заключается стратегия демагога? Пообещать то, что никогда не может быть дано. Любой рациональный политик в сравнении с ним покажется блёклой молью. И кто наиболее уязвим для подобных обещаний? Кто им верит? Люди. Обычные люди. Ведь большинство не может распознать пустые обещания. Они не могут здраво взвесить даже простейшие вещи.

Джим молча смотрел на него.

– Вот хотя бы главный налог на глупость – лотереи. Мало что может посоревноваться с ними в обмане. И ведь он лежит прямо на поверхности, никто даже не пытается его скрыть. И всё равно миллионы раз за разом выстраиваются в очередь за билетом. Всё, что нужно, – лишь показать по телевизору одного счастливца. Математика, теория вероятности и здравый смысл бессильны перед эффектом Золушки. Людям нужна мечта, надежда мгновенно вырваться из унылой серой реальности в новый, сверкающий мир. И популисты это знают.

Он перевёл дыхание и продолжил:

– Чтобы вывести популистов из игры, нужно отсечь их от их основной аудитории – простых людей. Всеобщее голосование, когда каждый получает по одному голосу, это основа, фундамент популизма. Когда один обычный человек имеет такой же голос, что и один выдающийся, популисты непобедимы. Стандартный способ борьбы с ними – олигархия и аристократия. Но они обе нарушают закон ротации, из-за чего скатываются к упадку и распаду даже быстрее, чем демократия.

Он вздохнул.

– Казалось бы, популизм неизбежен… Но Дэн и Джоу нашли способ. Они откопали давно всеми забытую мечту Аристотеля. Политию.

– Политию?

– Смесь олигополии и демократии. Гибридная система, где к выборам допускаются только способные, а плебс отсекается. Аристотель называл её политией. Но поскольку в природе она почти не встречается, сам он её считал утопией. Ведь как находить и выбирать способных людей?.. И вот здесь-то и засиял гений Дэна и Джоу. Они поняли. Они нашли способ! Даже два!

Ли более не сидел отрешённо, как судья. Наклонившись вперёд, в каждое дыхание он пытался вместить как можно больше слов, его глаза полыхали огнём.

– Первый очень прост: дать каждому человеку право отказаться от голоса в обмен на деньги. Именно не продать, а аннулировать голос. И назначить высокую цену, которая отсеет всех, склонных к популизму. Скажем, если дать за голос тысячу юаней, то большая часть возьмёт деньгами. И проблема будет решена. Хороший, работающий способ. Но у него есть недостаток: он слишком меркантильный, очевидный. Не оставляет места романтике и идеологии. А без романтики никуда, Джим… Дэн и Джоу знали это и, в конце концов, нашли способ.

Джим не отрывал глаз от таймера.

0 дней, 0 часов, 29 минут.

– В отличие от постсоветской России, мы сохранили коммунистическую партию. Но это мутант… Гибрид… В Союзе членство в партии было билетом в лучшую жизнь. Наша же партия не даёт своим членам никаких материальных привилегий. В Союзе, если ты не был членом, твоя жизнь была ничтожна. В Китае же твоя жизнь ничтожна, если ты член партии. Чувствуешь разницу? Членство в нашей партии не даёт никаких благ и преимуществ. Наоборот, они платят большие взносы, посвящают этому личное время. Идут на жертвы, чтобы быть членом партии. И она изо всех сил старается, чтобы все знали, как они велики, эти жертвы. Иногда даже идут как бы стихийные кампании в газетах: партийцы анонимно жалуются на свою тяжёлую долю и непосильные взносы. Знаешь зачем?

Джим смотрел на него исподлобья.

– Партия постоянно сигнализирует, как в ней всё плохо, отпугивая искателей лёгкой жизни. Они сами себя отсеивают. Любой может войти в партию, но в ней всего девяносто миллионов членов. Менее семи процентов. Но это люди, которым нужно управлять обществом. Без этого они не могут. И ради этого они готовы на лишения. И они способные, они мыслят – демагоги им не страшны. Самоотбор, мой друг, самоотбор. Их не надо выбирать. Они выбирают себя сами. Система с негативным самоотбором…

Он снова перевёл дыхание.

– И вот каждые десять лет эти семь процентов меняют руководство. Избирают новую элиту. Ротация. Разумеется, там не «один человек – один голос». Система сложная. Но каждый в той или иной степени влияет на решение. И мы сделали это уже пять раз. Полвека подряд. Так что это очень живучая система. И это не автократия, мой друг, это полития. Демократия, где голос даётся только способным. И где способные находят, отфильтровывают себя сами. Сам Аристотель считал политию утопией. Мы же её построили, величайшую демократию в истории человечества! И поэтому-то и смогли провести ответную опиумную войну. Против этой системы шансов у Запада нет. Их время ушло. Наша демократия более продвинутая, она более эффективна. Так что западной модели конец. Вот и всё. Эволюция, Джим.

0 дней, 0 часов, 26 минут.

– Гибридная демократия, говоришь? А как же культурная революция? Вы же убивали своих учёных. Посылали их в деревни и…

– И не только учёных. Вообще всех образованных. Знаешь, что было главным открытием Павлова? Вовсе не условные рефлексы.

– Какая связь?.. – зарычал Джим.

– Знаешь, что случилось с его собаками в 1924 году, когда подвал, где он их держал, затопило рекой? Это были те самые собаки, приученные к звонку. Павлов годы потратил, чтобы выработать в них рефлекс. В ту ночь он добрался до них, когда вода в клетках уже подступала к самому потолку. Так вот, одна странная вещь случилась с теми несколькими собаками, которых он успел спасти… Рефлексы были стёрты. Как будто их и не было… всех тех лет тренировок. Стресс… Стресс стирает рефлексы подчистую.

– И?!

– Почему Китай проиграл первую опиумную войну? Почему мы стали жалкой колонией Запада? А потому что наши элиты закостенели. Бюрократы, интеллигенция, городские жители – за столетия династии Цин они обросли древними привычками, сопротивлялись любым реформам. В них были старые, имперские рефлексы. Вот мы их и стёрли.

– Вы затопили Китай?! – Джим уставился на него, раскрыв рот.

– Мы послали городских в деревни и поставили крестьян ими руководить. Нужен был стресс, а что может быть хуже, чем когда твой вчерашний подчинённый становится твоим начальником? Мы перезагрузили общество. Начали с чистого листа.

– Но… но убивать?

– Не специально. Мы же не убивали ради удовольствия или мщения, как Сталин. Мы уничтожали, лишь когда не было другого выхода.

– Значит… – вдруг Джима ослепило как вспышкой. – Значит, так ты уничтожил Тьяо, свою племянницу? Не было выхода?

Лицо Ли в мгновение почернело, бездонные глаза вспыхнули, обезумев от боли. Ртом он пытался схватить воздух, как будто с ходу налетел на фонарный столб.

– Это… Это они… Они… – его свело судорогой. Он замер и стал говорить урывками, едва переводя дыхание. – Она преподавала физику, и кто-то… какая-то сволочь… донесла… Обвинили её в саботаже… Убили её прямо во дворе университета… Толпа… Палками и ногами. Затоптали. Её собственные ученики… Они разорвали её на части… Не партия… Не мы… Ничего… Я ничего не мог поделать… Когда я приехал… А-а-а!..

И тут выдержка окончательно покинула его. Он завыл:

– Ну что, Джим!.. Что? Что я мог поделать?! Я стоял там, на той площади, с двумя моими солдатиками против тысяч. Эти разъярённые лица, красные, крысиные глаза! Обезумевшая толпа… Я смотрел, как её убивают, и не смог двинуться с места, отдать команду… Не смог, Джим! Это, это были не люди… Животные, готовые разорвать любого…

Он схватился руками за голову.

– Я, я всегда думал, что у меня есть… смелость. Что я рождён, чтобы вести вперёд других… Но тогда, в центре той беснующейся толпы, тогда я мог отдать команду, но не отдал… Мог хотя бы попытаться… Но не попытался… Тогда я понял, что я… что я… – Гримаса невыносимой боли исказила его лицо.

– Что?

– Трус!

В звенящей тишине Джим не сводил с него взгляд.

«Нет… Эти бездонные глаза не высохли… В них ещё есть слезы».

– А звонок? Как же телефонный звонок? Ты же сам говорил, что мог позвонить!

– В тот вечер, сразу после того, как Тьяо… не стало, у меня был выбор. Чтобы меня считали либо трусом, либо бессердечным циником. И я опять струсил… Выбрал второе. И придумал всю эту историю со звонком… Люди не дадут трусу вести их за собой, – его плечи содрогались в судорогах. – Подлецу – пожалуйста. Но не трусу. За последние пятьдесят лет не было ни ночи, ни ночи, Джим, чтобы я не хотел убить себя. Пятьдесят лет…

Джим замер; он смотрел на старика.

«Неблагородных Планков не бывает…» – доносился скрипучий, хриплый голос Чарли.

«Это благородство, – шёпотом ответил голос внутри. – Просто его сломали… Это сломанный Планк».

– Звони японцам, – сказал Ли, уткнувшись в рукав. – У нас нет времени.

«У нас… – подумал Джим. – Планк».

0 дней, 0 часов, 22 минуты.

Через минуту на столике лежали два телефона – один Джима, другой Ли. Ни в одном не было сигнала. Пульс в висках у Джима стучал железным молотом.

– Джим, они оба – это «Чайна Мобайл». Нужен другой оператор. Быстро в парк – найди кого-нибудь с «Чайна Юникомом» или «Телекомом». Быстрее!

Но не успел Джим сделать и шага к двери, как от кирпичной стены отделилась тень.

– Попробуй мой.

Она протянула синий «Нокиа» с кнопками.

«Сестра Ли… Она… Она была здесь. Она всё слышала!»

Ли, обернувшись, замер. Он пытался что-то сказать, но не смог. Его всего как будто парализовало, скрутило, как старое, иссушенное дерево.

«Пятьдесят лет… он же не слышал её голоса пятьдесят лет!..»

– Это другой оператор, «Юником», он ещё должен работать, – сказала она. Её глухой, шершавый голос дрожал.

Джим бросился к ней и выхватил телефон. Крохотный экран озарился бирюзовым светом, на индикаторе сигнала было три полоски. Джим упал на колени и судорожно начал набирать: «Фил, они НЕ продают бумаги. НЕ продают. Пришли подтверждение. Джим». Набрав номер, раз за разом он перечитывал сообщение. Затем решился и нажал на зелёную кнопку… Телефон беспомощно пискнул, и полоски сигнала погасли. Сообщение осталось в папке неотправленных.

– О нет… – прошептала сестра Ли в отчаянии. – Здесь нигде нет стационарного телефона. «Чайна Телеком»… У них другая система, старая… Она ещё может работать. Единственный шанс. Беги, найди «Чайну Телеком!»

Джим метнулся к двери. Руки дрожали, не чувствуя пальцев, он едва смог провернуть круглую ручку замка. Закрывая дверь за собой, он обернулся. Ли по-прежнему сидел, окаменев, сестра стояла сзади, обхватив его голову руками, прислонившись. Оба плакали. Её губы шептали:

– Прости, прости…

***

Подняв капюшон, Джим выбежал за угол. Но не успел он добежать до первого перекрёстка, как сзади окрикнули:

– Не двигаться, не двигаться. Полиция!

Он резко развернулся и прямо перед собой увидел двух крепышей с квадратными лицами. Первый уже хватал его, готовясь вывернуть руку, второй подходил следом. Они двигались уверенно, даже вальяжно, словно не привыкнув к сопротивлению.

Рефлекторно Джим освободился от захвата и когда-то давно поставленным приёмом отправил обоих на землю. В стороне приглушённо вскрикнули. Присев, Джим обшарил карманы одного и достал было телефон, но тут же отбросил в сторону: экран был заблокирован паролем. Телефон второго тоже запросил код, но на лоснящемся экране отчетливо проступала буква «V». Джим провёл по ней пальцем, и система, послушно завибрировав, открылась. В углу сверкнула эмблема «Чайна Телеком». Сигнал был почти в полную силу. Спрятав телефон в нагрудный карман, Джим оглянулся. Cобиралась толпа. Раздались крики, и несколько женщин начали указывать на него пальцем.

«Прочь отсюда, Джим. Скорее!»

0 дней, 0 часов, 12 минут.

«Найди спокойное место. Быстрее! Шевелись!»

Добежав до угла, он повернул и перешёл на быстрый шаг. Оглянулся – сзади было чисто. Он снял и вывернул куртку наизнанку.

«Не беги. Только не беги! Не привлекай внимания».

Через дорогу был квартал серых советских домов с зарешеченными окнами вплоть до самой крыши. Открытые настежь ворота, дремлющий охранник внутри будки – Джим быстро оглянулся по сторонам и нырнул внутрь. Он петлял в лабиринте узких проходов, редкие прохожие не обращали на него внимания. Наконец, в каком-то заполненном битым кирпичом углу за сохнущим на верёвке бельём он заметил узкую нишу, скрытую в стене. Протиснувшись внутрь, он достал телефон и дрожащими пальцами набрал: «Фил, это Джим. Китай не продаёт облигации. Китай НЕ продаёт облигации. Подтверди получение».

Казалось, прошла вечность. Круг на экране продолжал вращаться. Джим, не моргая, не сводил с него взгляд.

«Вдруг ниша блокирует сигнал?!»

Зажав телефон в вытянутой руке, Джим побежал, спотыкаясь, через груды мусора, глядя на экран. Несколько поворотов, и проход вывел на шумную улицу, заполненную скутерами и людьми. Через дорогу, вдоль канала, дюжина деревьев сгрудилась вокруг вышки сотовой связи. Круг продолжал вращаться.

«Звони… Звони Филу. Прямо сейчас!»

Джим перебежал дорогу, набрал воздуха и нажал кнопку набора номера. Гудки, и затем автоматический женский голос что-то сказал по-японски и, не дожидаясь ответа, отключился. Джим держал телефон двумя руками, не веря самому себе.

«Что делать? Что делать?!»

Внезапно со всех сторон сразу, как по команде, завыли сирены. Лавиной они приближались, неумолимо заполняя собой всё пространство вокруг. Пути назад были отрезаны, и в панике Джим заполз под ветви ивы – пожухлые концы её густых веток низко свисали, образуя полость вокруг ствола. Прислонившись к дереву, он уставился в экран, и тут корпус телефона завибрировал. Круг исчез.

«Ушло! Отправилось!»

0 дней, 0 часов, 6 минут.

«Успел. Спасена. Спасена!»

Свет просвечивал сквозь ветви – парк быстро наполнялся рыскающими полицейскими. Без сил Джим прислонился к стволу, сжимая телефон обеими руками. Он выдохнул и закрыл глаза.

И тут аппарат завибрировал, конверт нового сообщения появился на экране. Дрожащими руками Джим открыл его:

«Сообщение не может быть отправлено».

Снаружи раздался крик. Со стоном Джим повалился на бок.

«Мария, дитя, прости меня!.. Прости…»

***

Раздался щелчок, и Джим подскочил.

«Как давно я здесь?!»

Часы пропали. Он загнанно огляделся. Где-то наверху, потрескивая, мигала старая лампа дневного света, отбрасывая вокруг мерцающие тени. Стены, пол, потолок, даже стол – были из бетона. В камере не было ничего не серого. Ботинки тоже исчезли – вместо них металлические браслеты обжигали кожу.

«Холодно, как же холодно…»

Изо рта шёл пар. Джим попытался позвать на помощь, но будто сотни иголок пронзили горло – от боли выступили слёзы. Спазм сухого кашля скрутил его, как канат.

«Пневмония».

Что-то снова щёлкнуло, и в глаза ударил свет. Джим застыл, как олень в свете фар.

– Кто ты? – раздалось из темноты.

– Мне нужно… позвонить… – он не узнал собственного голоса.

– С какой целью ты в Китае?

Джим снова посмотрел на запястье.

– Ради бога, сколько времени?! Скажите, который час!

– Что ты делаешь в Китае? – голос был плоским и безразличным, как если бы он читал по бумаге.

– Один звонок… – прохрипел Джим. – Пожалуйста.

– Как ты пересёк границу? Кто ты? На кого ты работаешь?

– Я расскажу… Но дайте… мне сделать… звонок. Всего один звонок. Я расскажу всё.

– Кому ты хочешь звонить?

– Дочь… Моя дочь, – прохрипел он в кашле. – Они убьют её!

– И ты приехал в Китай, чтобы её спасти?

Джим кивнул.

– Телефон… Лишь одно сообщение… Дайте мне одно сообщение…

– Нам известно, что ты прибыл в Китай, чтобы выкрасть государственные секреты. Это шпионаж. Смертная казнь.

– Сообщение… Одно сообщение… Я умоляю!

– Ты незаконно пересёк границу. Официально тебя больше нет.

– У меня… не было выбора. Моя дочь…

– И о чём ты думал? Теперь ты её никогда не увидишь.

– Пожалуйста… Один звонок… Она умрёт, если я не позвоню… до полудня субботы.

– Ну, – лампа отодвинулась в сторону, и Джим увидел молодое, квадратное лицо с тупым подбородком, – сегодня среда.

Лицо расплылось в ухмылке, наслаждаясь его агонией.

Джим провалился в пустоту.

Глава 7

Темнота. Два лица смотрели на него сверху. Виднелись лишь очертания – как ни старался, разглядеть их он не мог. Тусклый свет доносился откуда-то сзади, издалека, размывая их черты. Он тянулся к ним, но не мог пошевелиться. Они разговаривали, но до него доносились лишь бессвязные фразы и всхлипывания.

Вдруг вдалеке что-то глухо хлопнуло, и они обернулись. И вдруг на мгновение, за миг до того, как всё начало расплываться, её лицо проступило сквозь пелену – как если бы кто-то навёл фокус. Изгиб бровей, тонкий нос и отчётливый подбородок. Он смотрел на неё, она смотрела в ответ. Он увидел её глаза…

Джим проснулся. Молча. Впервые в жизни.

Снаружи лязгнули ключи, и Джим сжался. Открылась дверь, и в камеру вошли двое охранников, но не приковали его, как обычно, к металлическому стулу, а замерли возле двери. Вслед за ними раздались мягкие шаги, и вошёл третий. Он был маленького роста. Настолько маленького, что небольшой кожаный портфель он нёс перед собой двумя руками.

Закинув портфель на стол, он с любопытством взглянул на Джима. Охранники, не сказав ни слова, вышли, беззвучно закрыв за собой дверь. Короткий прищурился, хмыкнул и подтащил металлический стул поближе к кровати.

– Джим, тебе не надоело? Мои товарищи, – он кивнул на дверь, – жалуются на тебя. Говорят, что ты тут уже второй месяц, а так ничего интересного и не рассказал. Тратишь понапрасну время…

Сжавшись в дальнем углу бетонной кровати, Джим дрожал. Короткий не без труда забрался на край стула, свесив ноги.

– Я наслышан о тебе. Ходят слухи, ты собираешь всякие безумные идеи.

Джим закрыл глаза. Любое движение причиняло режущую боль.

– Ну хорошо. Молчишь, так молчи. Но тебе, я уверен, понравится моя идея.

В его голосе было что-то парадоксальное. Он не говорил – он рычал. Каждое слово резонировало в его маленьком теле, как в барабане.

– Что с моей дочерью? – прохрипел Джим.

Короткий замолчал. Затем, отчётливо выговаривая каждое слово, сказал:

– Джим, я говорю. Ты слушаешь.

Некоторое время доносилось лишь его сопение.

– Ли рассказал тебе, что общество – это родитель, приглядывающий за детьми, так?

– Ты… Ты слышал наш разговор?!

– Ну, конечно, – он усмехнулся. – За кого ты нас держишь? Так вот, он сказал тебе, что общество даёт компас, направляющий через океан бессмысленности, так?

Он рассмеялся, скрестив руки на груди.

– Что за старый слепой дурак, право! Что же время делает с людьми, Джим? Не поверишь, но он ведь был архитектором Китая. Вся наша система – это ведь его детище!

– Кто?!

– Ли. Он был одним из основателей. Нет, ну, конечно, Дэн Сяопин был лидером, вроде директора. Лицом операции. Но мозгом-то всегда был Ли. Хотя теперь он бесполезен. Погряз в древних теориях, отказывается посмотреть на вещи по-новому. Всё – устарел, вышел в утиль. Пшик… Единственный теперь от него толк – это наживка.

– Наживка?

– Ну да. Чтобы ловить шпионов и исследователей… Таких, как ты.

– Так вот почему, – Джим зашёлся в кашле, – вы сделали его столь доступным! Поэтому вы выставили его сестру – чтобы его можно было найти. Все эти газетные статьи…

– Ну, конечно! Время от времени вдруг появляются искатели Спящих Драконов. И мы даём им то, что они ищут… Старого, высохшего Спящего Дракона на крючке.

– Спящих Драконов?

– Ты называешь их Планками. Тех, у кого есть понимание.

– Аааа… – Джима охватило чувство полного, абсолютного, бескрайнего бессилия.

– Но довольно о нём. Он – не более чем параграф в книге истории, которая никогда не будет опубликована. Лучше скажи мне, думаешь ли ты по-прежнему, что общество – враг человека? Или же Ли тебя всё-таки переубедил?

– Какое… это имеет значение?

– Какое вообще что-либо имеет значение, Джим? Ну так что, враг ли группа индивидуумам? Враг ли – общество?

Джим обхватил голову руками, чтобы не слышать его.

– Ведь Ли же объяснил тебе, что общество – это родитель, заботящийся о своём детище? Апельсин, луковица, так? – продолжал короткий. – Но ты же не простак, ты не поверил. И всё потому, что этот родитель обманывает и манипулирует, так?

Он замолчал и вдруг взорвался:

– Джим, ты даже не представляешь!.. И не подозреваешь, насколько ты прав! Ты настолько прав, что абсолютно ошибаешься. Представь, ты потерялся и спрашиваешь дорогу, и тебе говорят, что Пекин в десяти километрах слева. А ты думаешь, что Пекин в десяти километрах справа. И, оказывается, что ты прав – он действительно справа. Но только не в десяти, а в десяти тысячах километров. Так что ты прав, но ты прав настолько, что ошибаешься… В прошлом общество действительно было лишь дружелюбным, безобидным обманщиком. Как ты и думал. Но будущее, Джим! О, будущее!.. Оно совсем другое. Новое общество – более не безвредный притворщик, нет… Впрочем, ты скоро сам увидишь. И поймёшь… что в нём нет места таким, как ты. У тебя нет будущего, Джим!