Прямо и наискосок

Первое слово взял, по обыкновению, Федор Палыч. И дальше какое-то направление выдерживал. Довольно скоро вечеринка очутилась обычной русской пирушкой, с хохотом и гвалтом, добрую долю сюда внесла жена одного из присутствовавших, веселая бабенка, как водится, полноватая, румяная, звонкая. Она и руководила Светланой первое время. На другой день Румянцев повез родственников в Будапешт, показать город. Ничего толком, конечно, не увидели, хоть впечатление получили. К вечеру устали. Приехали домой, обратно покушали вина. Андрей набрался до того, что ночевать остался в городке.

Поутру Вовика увезли в офис. Нина, веселая соседка, отвела Светлану с Артемом в импровизированную школу, большую квартиру о шести комнатах (парнишка попал в класс из семи человек, учителя были квалифицированные, на них не жалели, это еще в России оговорили) и повела показывать местечко, рядом с которым находился городок, сиречь магазины. Собственно, заграничная жизнь началась.

По дороге Нина безудержно щебетала: «Сюда в магазины ходят только за самым необходимым: хлеб, то, сё. Главным образом ездят в супермаркет, километров двенадцать, у всех машины. Дешевле мало, но так завелось… Отношения с венграми неплохие. Штука странная – прежде, когда войска стояли, наших откровенно не любили – как ушли, запрезирали… Теперь ничего. Однако мужики по мадьяркам ударяют на полную. Вот Коля и Ян, шофера, что вас из России везли (Ян был поляк, историю его Света еще в пути узнала), почитай вторыми семьями здесь обзавелись… Ну, и между своими происходят истории. К примеру, Михаил, в очках роговых, на вечеринке был… во-от, жена в Россию укатила. Роман у него с одной нашей. Та пока вроде при муже, но так, для виду. Контора пишет. А что ты хочешь, скучно… Ты вот тоже, ну да я не лезу. Хотя, конечно, экстравагантно. Ты красивая. Правда, у Андрея австрийка, пожалуй, похлеще. Шикарная. Я один раз видела. В общем, любопытно, ты уж прости, жизнь скушная».

После экскурсии пришли к Нине. Светлане хотелось домой, так и не добралась до дел, да попечительница настояла пообедать. За полдень домой все-таки попала, однако владела нега. Мягкий, вкрадчивый хмель (оприходовали, разумеется, по парочке) потянул погулять по окрестности – еще давеча приглянулась.

Городок лежал в лощине, вокруг расположились неровные, изящные холмы, покрытые приземистым и частым лесом. Вершину ближнего и пошла Света осваивать. Сперва шла осторожно и бездумно, опасаясь обидеть дождевых червей – их недавно выдавил дождь. Забралось в голову – эти животные не имут национальности. Дальше и выше дорожка подсохла и мысли вместе. В прежний день не достигла, а нынче утром почувствовала, местность наделена особым воздухом, спокойной, доставшейся от зимы прохладой, терпким ароматом коры, прели, уместным шепотом непокоренного пространства. Теперь за полуднем воздух обмяк, разленился. Тонкий прозрачный лес, непривычный из-за отсутствия кустарника, выглядел подозрительным. Краски давали неожиданные контрасты. Аляповатый, небогатый цветом ковер земляных плешин, жухловатой редкой травы и сброшенных листьев упрямо не шел нездоровому, лиловому оттенку стволов (позже узнала, козни кислотных дождей), впрочем, не нарушал общей гармонии, которую довершала рябая листва и усталая блеклость неба. Хотелось шагать. Что и делала, передвигая под собой прочную, старательно изготовленную дорожку, неся отличное чувство изолированности.

«Одна в чужой стране», – так, верно, называлось происходящее сейчас. Здесь умещались и первое очарование пейзажа, и непривычная простота дыхания, и таинство нового. Примечательно, что цепко держалось ощущение безбоязненности, присутствия старых стен.

Выяснилось, дорожка ведет вовсе не к вершине, а пейзаж однообразный, однако просто переступать ногами и дышать крайне приятно. Встретились два мадьяра зрелого возраста с инструментарием. Светлана пронесла мимо непроницаемый облик и безучастный взор, но исподтишка, конечно, исследовала. Мужики беззастенчиво припаялись к предмету и, лишь миновали, заёкали, горячо обсуждая событие.

На обратном пути лирику опрокинула ошеломляющая мысль, что Артем давно закончил учебу, и один дома чувствует себя, наверняка, отрицательно. Малый действительно сделал нагоняй, чем успокоил маму и вернул парение.

Вечером, по возвращении Вовика долго не терпела, прянула приставать:

– Ну, рассказывай.

– А ничего, скажу тебе, хитрого нет. Практически то же самое, что у нас.

Выпили за первый рабочий день, и Светлана с удовольствием ластилась к мужу.

Через месяц выяснилось, хитрости наличествуют. Федор Палыч в Венгрии все еще возился с Икарусами – он почти постоянно жил здесь. Попутно перепрофилировали заводик. Интенсивно налегали на вино, сюда и совали Вовика.

Вином заниматься считалось делом легким. Могучее лигачевско-горбачевское оздоровление нации было для венгров с их вечнобеременными виноградниками, нацеленными на растление русских, ударом ниже пупка. В отличие от наших возделывателей мадьяры лозу гневить не стали – при виде мало-мальски алчущего они вытягивались в струнку и отыскивали достаточное количество русских слов.

Главная трудность начиналась на многочисленных границах, где страшней колючей проволоки торчали слова таможня, акциз и прочие. Здесь и начиналась работа Вовика, основным хитростям его научили. Это было чревато долгим отсутствием, чего, особенно сперва, парочке не хотелось, но, понятно, было не до роптания. Любопытно, что Вовану предлагали выбор и согласны были поставить на стезю, связанную с поездками только по Венгрии, однако требовалось знание языка. Мужик, разумеется, вгрызся в науку, но пока пришлось заниматься святым напитком. К месту упомянуть, языком начали заниматься еще дома, Румянцев специально видеокурсы передал.

Уже через неделю после прибытия Вовик уехал и отсутствовал больше декады. Светлана обзавелась стойкой скукой, но не по мужу. Сызнова начала штудировать немецкий, актуальный здесь, мордовала венгерский, гибельно читала (у «роговых очков», участника романа, была приличная библиотека). Изрядное время проводила с Ниной. Та строго поутру переступала порог и одолевала идеей. Главной же задачей, очевидно, являлось беззастенчивое домогательство до сокровенного. Выспрашивала о Румянцеве – он был фигурой популярной. Тот, заметим, появлялся редко.

Вскоре Светлана начала бегать от Нины. Пожалуй, это заставило заняться живописью. Брала мольберт и с утра уходила «в горы». Первое время Нина доставала и здесь, но Светлана начинала нервничать и подруга остыла. Через три дня наша мадам уже тосковала без нее, «скушная жизнь» прочно вошла в бытие.

В первый же приезд Вовика из командировки произошел некий разговор. Появлению мужа Светлана обрадовалась, тот просто торжествовал. На пафосе и заметил:

– Но какие мы, Светка, дураки. Ведь это Клондайк! Все, оказывается, запросто делается. Надо было сразу соглашаться на Венгрию.

Светлана подняла глаза и рот сжался. Вовик постарался погасить:

– Однако какую я хитрую штуку сляпал…

У Светланы даже руки опустились. Супруг засмеялся и объяснил.

Суть оказалась в следующем. Два трейлера с вином Вовик сопровождал в Тюмень, это считалось наиболее рентабельным. На обратном пути заскочил в Екатеринбург и сумел по своим каналам найти потребителей на тех же условиях. Кроме того, как раз резко подскочили цены на бензин, и жэдэтранспорт становился выгоднее. Мужчина собрался убедить начальство в другой схеме действий. То есть сокращалось время отсутствия и увеличивалось его участие в иных сделках, стало быть, и маржа.

– На первый взгляд безопасно, но ты бы все-таки умерил творчество, – кисло усомнилась Светлана.

Через пару-тройку месяцев жизнь окончательно устоялась, исчезла тоска. Все так же много общалась с Ниной, подружилась с Михаилом, «роговыми очками». Оказалось занимательным. Инженер на заводе, крупнющий специалист, в жизни выдался сентиментальным дядей и, если это сойдет, идеалистическим мазохистом. Он владел неукротимым свойством видеть в посторонних суперспособности и страдать по поводу собственного ничтожества. Действительно, скорей от скуки жена одного рабочего плюхнула несведущего сорокалетнего мужика в роман, тот до пяток захворал, собственная жена истязания не выдержала и укатила восвояси. Баловница, отделавшись получением от мужа телесных недугов, вернулась на привычную тропинку, наш персонаж носил романтическое отчаяние… Пользуясь библиотекой и обсуждая с Михаилом чтиво и другие жизненные происшествия, Светлана с удовольствием окунулась в несколько нереальное, порой тонкое, даже изысканное мировоззрение.

Важно отметить, Федор Палыч относился к Михаилу любезно. Не однажды наведывался в гости, пару раз на посиделки попадала и чета Касьяновых, Светлана становилась свидетельницей глубоких и красивых бесед, что подтверждало естественный интерес к Палычу. Интерес укрепился и отношением к нему Вовика – восторженному. Все это, однако, были мелочи в сравнении с обнаруженным в себе Светланой сдвигом.

Первое проявление произошло во время очередной командировки Вовика. Автомобиль на этот раз он оставил дома, и Светлана с удовольствием этим пользовалась. Садилась с утра за руль и, когда с Ниной, когда одна, до полудня катила в окружные города, преимущественно, естественно, в Будапешт. Город разглядела… Добавим, отец приучил Светлану путешествия предварять ознакомлением по книгам. Впервые вкусив этой науки в Одессе и получив из, прямо скажем, простецкого города сказочное впечатление, неукоснительно следовала заповеди. Так же поступила на сей раз и эффект имела. Нину, напримерно, потрясла.

Однажды завершала вояж в знакомом местечке, где кормили фирменно и вкусно. Угодила за стол к элегантной паре, мужчине выгодного возраста и молодушке явно венгерских кровей. И дернул же черт, услышала английскую речь и вставила слово. От прелести вникания в язык, плетения собственных конфигураций забылись предрассудки, вольно разговор зашагал. Уж и переводчица – спутница оказалась ей, обслуживала путешествующего англичанина – без ревности занялась желудком. И надо же, вслед нанесению Светланой радужных узоров на хилое впечатление, полученное англичанином от действительно жалких руин Аквинкума, когда поведала кое-какие страсти о дворце Габсбургов, мистер немедленно пожелал прикоснуться к артефактам основательно и попросил Свету поруководить.

– В этом амплуа я себя еще не наблюдала, но посмотреть любопытно. Часа три уступить могу, – соболезновала она.

Штатного экскурсовода, тем самым, на время освободили, та обрадовалась и исчезла. Англичанин вел себя галантно, ненавязчиво, и на предложение продолжить знакомство Света согласилась бы, не препятствуй тому как раз ожидаемый приезд Вовика. Самое замечательное в общении были естественность, раскрепощение и в том духе.

Но пик случился месяца три спустя, когда Светлана подцепила пожилую мадьярскую пару. Это произошло в Секешфехерваре, небольшом городке, который Светлана намылилась посещать, дабы стяжать в одном магазинчике хорошие альбомы иллюстраций живописи и прочие доступности, дешевые здесь и богатого выбора. Должно упомянуть, именно тут тронулась она складывать подборки венгерских художников, движимая не оформившейся идеей.

Поковырявшись в ассортименте и кое-что выбрав, время далее употребила на прогулку по аккуратному скверику. Сиял свежий, лирический снежок, окружающее лоснилось, было осязаемым, напористым, воздух студено, хорошо лазал в теле. Его вкусно отражал сигаретный дым.

Проказы для, видно, Высокий всунул в скверик забавную парочку. Женщина непритязательного возраста, равнодушная и целеустремленная, и отягощенный сумкой гражданин противоположного поведения. Антипод возмущался, причем на немецком языке – должно быть, так наиболее точно передавалась степень недоразумения.

– Курица, бесхвостый павлин, обезьяна, бездомная кошка, – излагал он, как раз поравнявшись со Светланой. Стало ясно, что перечисленные виды не являются украшением фауны и, может статься, земного шара.

Что вы думаете! Светлана делает строгий взгляд и на немецком же начинает сомневаться в правомерности упоминания этих животных, как отрицательном аналоге. Гражданин, опешив, останавливается. Однако не те ребята, придя в себя, потерпевший начинает добросовестно излагать, что человек, который захотел приготовить гуляш и вместо чабреца пытается использовать имбирь, никаким иным именем кроме курицы пользоваться не может.

– Секундочку, – вразумляет Света, – кто вам сказал, что имбирь плохое растение? Я вас научу из одного имбиря делать такое блюдо, что вы забудете названия всех животных на свете.

Светлана с дядей славно разговорились. Жена блюстителя буквы – равнодушная дама впереди – тоже остановилась, внимала молча, и, кажется, ничьей стороны не держалась. Самое уморительное, нашу прелесть пригласили показать волшебный рецепт. Как вам понравится, она приглашение приняла. Приготовление блюда Светлана сопроводила фундаментальной лекцией – это была сплошная импровизация. Девка вошла в раж и врала столь вдохновенно, что оба дегустатора состояли в полном восторге и радушии. (Впоследствии Светлана не единожды навещала чудесных знакомых.)

Когда возвращалась домой и увидела приключение со стороны, напала смеховая истерика, пришлось остановить автомобиль. Рассказ Вовику предварила так:

– Слушай, надо что-то делать. У меня, похоже, происходят приступы безумия.

А дальше выяснилось, что эти два случая имели существенные последствия.

Упоминалось, с живописью у Светланы происходили нелады. Не возникало томительных, волнующих сюжетов. То, что заставляла себя завершить, за третьим, пятым взглядом ломалось, крошилось. «Очень прилично», – говорил Вовик. Светлана молча убирала взгляд и думала: «Ну и ладно».

Рассмотрела в себе тоску по Владимиру Ильичу, хоть перед отъездом общались нечасто. Именно после происшествия в Секешфехерваре Светлана поймала ощущение, будто провела время с ним. Дошло, элементарно тоскует по словесным похождениям, по импровизации: англичанин и мадьярская парочка были из этого жанра. Сдается, это чувство – не грех сюда приспособить и вялость в рисовании – постепенно и сотворило затею.

Вообще, началось с желания высказать одно соображение. Разглядывая обильные сборники иллюстраций и каталоги выставок современных венгерских художников, Светлана ясно уловила тенденцию. Это четко оттенило одно старое соображение. Дело состояло в давнем споре с Владимиром Ильичом относительно уральской молодежи. Несгибаемый ревнитель профессионализма, мужик довольно трудно принимал выплеснувшуюся свободно, понятия не имеющую о канонах и зачастую беспомощную живопись. Главные претензии предъявлялись даже не к сюжетам.

– Шут с ними, – тряс он бородой, – ты хоть бога пиши. Только с натуры… Но! Это же писано, если не какано, черепом. А рисовать надо существом. Воображение, матушка, инструмент, но не самая натура. Употребляют им, а не его.

Светлане как раз нравилась в современной живописи смелость фантазии, с пылом затевала спорить, благо аргументов отыскивалось множество. Однако Владимир Ильич технично охлаждал, чем обнажал ее ущерб знания, вкуса.

Со временем мадам стала пристальнее, научилась огибать доводы Владимира Ильича и увидела интерес к истокам. Рецепция, физиологические аспекты, уловила территорию, кровь времени, этнос. Мыслишки всколыхнулись, получив дополнительный пих. Захотелось поговорить.

Села писать письмо Владимиру Ильичу. Кропала текст около двух месяцев. Практически каждый день по четыре-пять часов. С упорством. С отчаяньем: бессилие брезжущей мысли – невозможность где-то подтвердить ее. С ликованием от удачно составленной фразы. С ненавистью к озарившей идее, что в прах раздирала так трудно добытую предыдущую. С сознанием безнадежности предприятия, с вдруг из ничего свалившимся вдохновением, азартом. Со счастьем!

Получилось порядочно намарано, и Светлана по завершению долго думала, как подать. Послала результат, подчеркнув непритязательность таким названием: «Соображения скучающей дамы». Сведения о своей жизни сопроводила отдельным местом. Приложила три пейзажа и шикарный шарф – он это любил.

Эти месяцы были, черт возьми, замечательными. И нашелся еще эффект. Труд оказался не единственно средоточием идей, но периодом концентрации определенного тонуса, который в другие дни как бы консервировался, но не исчезал. На очередной попойке, что затеяли Михаил и Палыч, традиционно уже пригласив Касьяновых, раскрылась, поперла говорить. Резвились мысли, фразы, вымуштрованные недавними стараниями бумаги, соблюдали стройность. Мужики были покорены. В свою очередь индуцированный Федор Палыч оседлал лошадь.

– Теперь прошу покорно в наш апартамент, – расставаясь, возмущался мужчина.

– Покорность обязательна? – кокетничала Света. – Толикой свободы обзавестись позволите?

Вечеринка у Палыча, недели две спустя, не удалась. Присутствовали венгры, служащие компании со своими подругами, вычурная девица Юдит – она будет приставать к Светлане, ибо училась живописи и нашла впечатление от картин, висевших (по настоянию, между прочим, Румянцева) в офисе компании. Атмосфера произошла узкая, товарищ не пила (предстояло ехать обратно за рулем), тонус дремал.

– Я, Света, к вам вот зачем напрашиваюсь, – Федор Палыч всем женщинам выкал, что-то здесь было неудобное. – Хочу подговорить портрет мой соорудить. Домой мечтаю, в семью послать. Вот-де какой я приличный – близкие меня толком не воспринимают.

Тут же сам отвернул разговор:

– Отчего семья не здесь? Я и говорю, сомневаются. Доводилось, знаете, в карты играть. Случалось продувать, а карты и бизнес одно и то же.

Отмечалось уже, он умел щекотать любопытство. Притом лучил нечто тревожное, окутывал холодом. Вовик так обличал:

– Релятивист. Он все сведет к категориям, где жизнь человеческая – понюшка табаку.

О портрете тогда не сговорились, забылось за другим разговором. Света сама и сбила:

– Вы азартный человек.

– Азартный? Я бы так не сказал. Привычка. К прискорбию, сейчас это слово выглядит точней.

Женщина шевельнула бровями:

– Привычка? Человек меняет страну, деятельность, уезжает от семьи.

– Ну, можно и к переменам привыкнуть. Я имел в виду другое. Мотив, тональность. Азарт суть нечто лихое. На деле все спокойней, пустей.

– Тогда мудрость. Отчего же прискорбно? Ее уважают.

– Заблуждение. Мудрость не более чем старость. Уважать старость нелепо, к ней снисходят. Мудрость одним хороша – начинаешь понимать, что жизнь стандартна… – Пытаясь унять серьезный тон, с улыбкой подлатал: – Впрочем, я никогда молодым не был. Говорят, молодость, когда хотят спать сами или с кем-то, я этим не страдал.

Через месяц после отправки письма Светлану позвали к телефону, звонил Владимир Ильич.

– Светоч (с именем Владимир Ильич варьировал, систематически отмечал козни провидения: художница должна носить исключительно такое имя), я всегда имел в виду, что тебе не удастся улизнуть насовсем, чему рад необыкновенно… Шарфом, конечно, ты меня сразила, чего не стану говорить о пейзажах. Девочка, ты опять корпусом рисовала. Где линия, перспектива, где воздух, наконец? Я требую, чтоб ты три часа простояла в углу…

Голос был удивительно четок и естествен, у Светланы к горлу подступило.

– Но я тебе даже шарф прощаю. Ты умница, ты просто настоящий мужик. Этот письмец от скучающе-чаящей – произведение. Словом, так, я показал измышления народу. Народ заинтересовался. Сейчас ты поговоришь с человеком. Светочка, я тебя безумно люблю, но денежный ресурс на разговор исчерпал и лобызаю на прощанье. А ты мне обязательно пиши, иначе приеду и убью.

Светлана тут же возмутилась:

– Как же так, вы даже голоса моего услышать не хотите, это несправедливо.

– Родная моя, какой голос, что может передать эта бездарная пластмасса, потом я просто боюсь зарыдать. Наконец, имеет место деловой разговор и проклятая формула «время – деньги». Представляю тебе Иволгина Игоря Николаевича, очень чтимого человека.

В трубке раздался чтимый, хрипловатый голос:

– Да… Володя меня представил, о вас я немало наслышан и даже видел, и пока этим ограничимся. Вот какое дело. То, о чем вы размышляете, пожалуй, имеет ценность, и, я полагаю, может быть предложено широкому вниманию. Но… в общем, Владимир Ильич посоветовал быть откровенным. (Игорь Николаевич кашлянул, не исключено, выразил смешок.) Это я ответственность с себя снимаю. Да… словом, в размышлениях ваших много, извините, банального и даже неверного. Это нормально, нет опыта. Вкратце говоря, чтоб получить нечто, нужно поработать. Вы как отнесетесь к тому, чтоб довести дело до статьи? У меня есть связи в центральных изданиях.

– О чем может быть речь!

– Понимаете, в записках есть добротный материал, но трудно поручиться, что вы готовы довести дело до ума. Э-э… в общем, предлагаю взять меня в соавторы. Буду откровенен, наибольший интерес представляет анализ венгерских дел. Журналы любят заглядывать в чужие закрома, но для статьи не только обзорного, но и аналитического характера ваших наблюдений недостаточно.

– Возникает вопрос, – не польстилась Светлана, – зачем это вам, и зачем мне?

– Ну, во-первых, я должен признать, что вы мне давно нравитесь. В общем… э-э… в общем, одолен идеей подружиться. Скажете, здесь и надо действовать бескорыстно?! Проблема в том, что технически невозможно просто руководить, придется основное делать самому, и будет несколько неловко… м-м… ну, вы понимаете… Теперь практическое. Выясняется, что ваша фигура некоторым образом совпадает с моей темой и может даже обрести питательные свойства. Но я настаиваю, ваши интересы плотней. Э-э… понимаете, издательства благоволят к эмиссарам. М-м… если вы, разумеется, намерены продолжать занятия подобного рода. Итак?

Сразу после разговора стоял звон, клетки терлись друг о друга. Масштаб удачи Света осознала позже, а пока вновь испытала вкус к живописи. Стала больше рисовать и даже обнаружила в себе кропотливость. Учинила ревизию всему, что наспособила здесь, принялась дорабатывать. Многое старалась осмыслить. Правда, самой живописи это мешало порой, но думать нравилось. Явно не хватало собеседника. Начала записывать.

Заметил и Вовик ее воодушевление:

– Ты что-то, мать, помолодела. Похоже, в меня влюбилась?

Человек не удержалась, выдала секрет. Парень поскреб подбородок и резюмировал:

– Уважаю.

Вовик в Венгрии стал внимателен к Светлане необыкновенно. Он так явно скучал без нее и был по приезде из командировок столь интенсивен, что порой раздражал. Впрочем, и у Светланы возобновились приступы теплоты.

Следует отметить, что отношения к людям у Светланы упростились. Не значит, что были постоянными, но определенными на данный момент. К Вовику – от теплоты до раздражения, к Палычу – от любопытства до негодования. Забавно, самое прочное состоялось к Румянцеву, нечто близкое к надежности.

Стоит, возможно, упомянуть эпизод. Румянцев стал появляться регулярно, забирал Артема, проводил с ним день, два, на рождественские каникулы увез в Австрию. Однажды пировали у Михаила, присутствовал набор, Румянцев в числе, Вовик состоял в отъезде.

Светлана, посидев, ушла спать, сын уже законно дрых. Без сна, но хорошо, надежно лежала. Вдруг обнаружила, ждет стука в дверь. Показалось, что Румянцев должен прийти: ему хочется поговорить, в продолжение вечера интонации мелькнули. Черт возьми, она и сама не прочь, даже юркнуло желание, чтоб мужик повел себя интенсивно… Но зачем? Да чтоб оттолкнуть. Ей богу, ни малейшей тяги к Андрею не наблюдалось… Румянцев не постучал, девушка мирно уснула.

Посмотрела однажды на его подругу. Приключилось на дне рождения у Палыча. Собралось прилично народу и народу приличного – по-совокупности обмывали коммерческую операцию. Прием удался. Поначалу чувствовала себя неуютно, щипала Михаила (из гарнизонных Касьяновы и он присутствовали) и претендовала шепотом: «Говори, что делать».

– Пожрать и выпить в первую голову. Народ ушлый и объедят в секунду, – успокаивал тот.

Когда атмосфера набрякла разговорами и начались хождения, Вовик по обыкновению приставал к нужным, а к Светлане подвел плохо причесанного гражданина Федор Палыч.

– Наши кадры, Олег Иванович. Выдающаяся русская художница. Какие люди за нами идут!

Это был депутат госдумы. Подруга Румянцева подошла сама. Светлана ее уже приметила, стройная, породистая, ни малейшего сходства с фото. Руку подала жестом свободным и точным до микрона.

– Мне хотелось вас увидеть. Очаровательный сын, они так хороши с Андреем вдвоем.

Говорили по-немецки. Прежде Светлана не задумывалась, а сейчас стало любопытно, как Румянцев ее подцепил.

– Я видела ваши картины. Это отличается от того, к чему мы привыкли.

Бесспорно Светлана произвела эффект, явно женщин равных ей и подруге Румянцева не нашлось. Ну-да, общность скользкая. Если бы Андрей, как выяснилось, не исчез со спутницей, вечер мог быть испорчен. Дома Вовик сетовал: