Прямо и наискосок

На другой день земляки приехали на выставку всем кагалом – еще Евгений. Светлана, увидев его, немного натянулась, но отпустило уж минут через пять. Знакомя с венграми, обозвала екатеринбуржцев близкими друзьями. Ирина сходу вытребовала у мадьяр обещание прийти в гости. Иван с Евгением хмуро рассматривали картины, женщины больше глядели на Светлану.

– А ты здорово смотришься, – обозначила Ирина.

Светлана начала говорить об искусстве, друзья внимали с почтением. Ирина потребовала у Ивана что-либо купить, но Светлана охладила:

– Не торопитесь, будет еще время.

Замыслила внушить венграм, чтоб сделали Репринцевым подарок в виде картины. Вместе пообедали, вкусно и по-родному. После обеда Светлана попросила отвезти ее в гостиницу.

Часам к четырем основное с собой Светлана проделала. Гехт должен был заехать в половине шестого. Решила позвонить домой, попала на сестру.

– Как хорошо, что ты позвонила, – возбужденно и тревожно воскликнула Лариса.

– Что-то с Артемом? – испугалась Светлана.

– Нет, все нормально. Вовик звонил.

– Ну?

– Светка, он странно разговаривал. Ты ничего в Венгрии не натворила?

– Я? – Светлана трубку от уха отняла, задумалась, обратно приложила. – Говори толком.

– В общем, он приезжает. Спросил, в какой гостинице ты остановилась. Думаю, он из аэропорта поедет к тебе.

– Когда?

– Не знаю. Звонил позавчера, конкретно не сказал… На днях.

– Почему сразу не сообщила? – озлилась Светлана.

– Не могла дозвониться, пыталась.

– Что значит, странно разговаривал?

– Не знаю, я почувствовала. Он на тебя зол.

«Неужели о Палыче узнал? – сразу подумала Светлана. – Господи, почему у меня все так по-идиотски!»

– Я потом перезвоню.

Металась по комнате. Села, терла виски. «Рейс из Будапешта утром, – вспомнилось облегченно. – Он бы уже появился». Узнала, самолет прибыл вовремя. Позвонила администратору, ее никто не спрашивал. Успокоилась на мгновение и опять напряглась, перемешивая в голове разные мысли.

«Это невыносимо», – сказала Светлана ровно в шесть, заставляя себя не вслушиваться в шорохи за дверью, тем не менее налегая на каждый звук. В четверть седьмого сняла платье, серьги, накинула халат, но макияж убирать не стала. В половине восьмого – уж стало понятно, что Гехт не придет – констатировала, более подлых часов давно не переживала.

В восемь раздался стук в дверь. За ней с великолепным букетом роз стоял Павел.

– Ситуация нелепая, но я ничего не мог поправить, – сказал он. – Единственно должен извиниться за то, что не смог добраться и объясниться раньше. Гехт срочно вынужден был уехать на пару дней. Все растолкует по приезде сам. Просил передать цветы и, согласись, мне было бы трудно мотивировать отказ… Ну вот, я поручение выполнил… – Кивнул, прощаясь.

– Ты хочешь уйти? – вырвалось у Светы.

– Вообще-то, он просил попытаться занять тебя, но… я полагаю…

– Подожди, я оденусь, – пылко перебила она, – ты не оставишь меня.

Прикрыла дверь, кинулась к вечернему платью, передумала, быстро набросила что-то простенькое. В горле возилась странная горечь.

Павел ни о чем не спрашивал, не шутил, и Светлана была благодарна. Сидели в летнем кафе, пили шампанское. Расслабленность отсутствовала. Около десяти вечера Павел чуть поспешно спросил:

– Послушай, ты звонила мне?

– Нет, – сразу ответила женщина, и вдруг навалилась обида. – Ну да, звонила… – Тут же напружинилась: – Только не подумай…

А дальше что-то сломалось, начала говорить о том, что все у нее поперек. Рассказала, как складывались публикации, об условии Наума Антоновича относительно Гехта, о приезде мужа, который, вероятно, устроит скандал. С каждым словом чувствовала, что делает глупость, ибо это ее ничуть не освобождает, а напротив, увязывает и наполняет отвращением к себе. И верно, когда закончила, возникла нехорошая пустота, которую Павел убирать не пытался: он сидел и смотрел куда-то далеко, в этом не было ни сочувствия, ни хотя бы такта. Дальнейшее совместное времяпрепровождение становилось совсем бессмысленным. Прощаясь возле гостиницы Павел прикоснулся:

– Не пойми превратно, но я неплохо знаком с издательскими делами. Если в твоих очерках есть стоящее, я не вижу больших препятствий. Имей в виду.

По потолку шастали судорожные блики. Было забавно наблюдать за ними, вяло развалив тело на постели и бросив на живот руки. За окном ползали пугливые одинокие шумы. «Ты будешь любима», – с горечью вспомнила Светлана завет отца. Над землей клубилась ночь, сотканная из пронзительно растянутого времени, ворвавшегося в точку.

А утром, как и давеча, осуществился большой, едва не ослепительный свет. Город мерно гудел из веселого с распахнутыми шторами окна и наполнял комнату таким здоровым покоем, что Света побоялась вникать в настроение. Было очевидно, с ней что-то произошло.

Странно, только после завтрака вспомнила о Вовике. На мгновение сделалось неуютно, морозно, но тут же отпустило. Набрала сестру, выспрашивала:

– Ты насчет Вовы ничего не перепутала?

После разговора намеренно ходила по комнате и искала минор. Не найдя, решилась на разговор с Венгрией. Ни малейшего признака раздражения в муже не обнаружила. На прямой вопрос относительно звонка сестре Вовик – правда, не без запинки – ответил:

– Да нет, пока приехать не получается… Действительно, может статься, вскоре нагряну, но теперь откладывается. Собственно, просто беспокоился – ты не звонишь.

В тот день Светлана гуляла по улицам Москвы. Кажется, впервые к ней пришло сокровенное и глубокое состояние, которое порой называют озарением. Рассматривала себя. Да, представало перед взором, неплохая бабенка – немножко запутавшаяся, маленько взбалмошная, чуть-чуть проститутка, но совсем не пустая.

Любила ли? Нет… Требуется? А куда денешься – но для этого есть сама… Получается, мужчина не нужен? Отнюдь, – нужны. То есть она не будет ничего предпринимать относительно Павла… Наверное он тот, кто мог бы стать самым близким. Конечно не Вовик, это попросту недоразумение.

Молодость, красота, умение нравиться и способность, подчиняясь, быть свободной. Вот ее! Именно отсюда сфера искусства, потому посредничество. Игра – свобода и зависимость. Она будет ведомой и притом колебать.

Прошла отличная деловая неделя. Появился Гехт, они часто виделись. Провели несколько вечеров вместе. Еще через неделю он сделал предложение:

– Буду откровенен, от Павла я знаю вашу историю. Кажется, наш друг неравнодушен и хочет помочь. Это не значит, что я действую по его наущению… Итак, ситуация вас не вполне устраивает. Мы открываем представительство в Москве, люди с вашими данными очень бы подошли. С ответом торопиться не нужно.

Вскоре Светлана уехала в Екатеринбург. Вечером за ужином сделала сообщение, что уходит от Вовика и переезжает в Москву. Домашние приняли его спокойно. Отец глядел в тарелку, медленно жевал, в глазах стояло ровное тепло. Подпирала голову рукой сестра, она со своими прибыла повидаться, смотрела с улыбкой, пожалуй что и с одобрением. Категорически, но без плохого объявила мать:

– Артем останется у нас. Ты уж определись пока.

Мальчишка радостно встрепенулся, и у Светы съежилось сердце. Плавали потом разговоры всякие, но уже без существа.

Через день купила билеты в Будапешт и четыре дня до отлета не могла найти себе места. Прочно, без надрыва и без ослабления сидел страх. Может, не надо в Венгрию заезжать? А как не ехать, без этого невозможно… Маячила тяжелая фигура Палыча. Да пошел он, козел старый, ярко, с наслаждением выплескивалось, вслед обратно тяжелело.

Надо думать, перебоялась, опустела. Будапешт дохнул даже чем-то родным – плескался в коротких, легких дождях. Деревья, асфальт, люди безмятежно лоснились. Предупреждать о приезде Светлана не стала, добиралась автобусом. В самолете поспала, теперь была ясная, отрешенная. Дома никого не оказалось, настроение не поколебалось, когда брала ключи у дочери Михаила (дубликаты держали у них) и спросила: «Как мой?» – горько усмехнулась на это слово.

Резко качнулось самочувствие вечером, когда пришел Вовик. Он безмерно удивился, не обрадовался. Вел себя необычно, но Светлана не прочувствовала, отнесла на счет своего странного появления. Объявила холодно:

– Я ухожу от тебя.

Вовик промолчал, пошел в другую комнату, начал переодеваться. Затем, выйдя, ровно спросил:

– Кого-то встретила?

Светлана поймала в себе всплеск озорства, непроницаемо внешне, но внутри веселясь сказала:

– Да, он из Австрии. Буду жить в Москве. – Зачем-то добавила: – Пока.

Здесь Вовик удивил, начал смеяться. На такую реакцию Светлана никак не рассчитывала. Свои слова сказала глядя куда-то в стену, а теперь вперилась в мужа и не могла отвести взгляд. Тот смеялся задорно, от души, повалившись, в конце концов, на стоящее рядом со шкафом кресло.

А ночью начался кошмар. Раздался стук в дверь. Открыл Вовик. В комнату прошел Федор Палыч. Грубо спросил:

– В чем дело?

Светлана резко очнулась от сна, окуталась знойным негодованием.

– Это я хочу спросить, в чем дело?

– Какой еще австрияк, куда ты собралась?

Светлана быстро взглянула на Вовика, в тело ворвалась ненависть. Встала, набросила халат:

– Что происходит! Вы с какой стати врываетесь в мое жилье, и что это за допрос?

– Это мое жилье, сучка, и вопросы буду задавать я, – Федор Палыч смотрел тяжело и немилостиво.

Светлана расхохоталась и тут же захлебнулась от звонкой, нестерпимо жгучей пощечины. Она кинулась на мужчину, устремляясь вцепиться в лицо и задохнулась от громадного удара в живот.

Федор Палыч бил, она не могла кричать. Вовик, после колебания, прянул преградить, но его простенько повязал громила охранник. Сразу за первоначальными болью и шоком навалилось безмерное удивление, непереносимое чувство нереальности происходящего. Только когда двое охранников подвели ее к машине и впихнули на заднее сиденье, нагрянул ужас. Не перед смертью или истязанием – она об этом не думала – оттого что шла безвольно, не помышляя ни позвать на помощь, ни молить о послаблении.

Светлана не поняла, куда ее привезли, это не была квартира Палыча. Уж бледнело небо, окружающее покрылось очертаниями, в парке или лесу возник одинокий домик с прячущимися за ним постройками. Вообще говоря, было безразлично, тело, распятое болью, безнадежностью, плавало в густом сусле унижения.

Отчетливо помнила, как уже за рассветом долго говоривший что-то Федор Палыч – они находились вдвоем в комнате, Светлана сидела на диване, поджав под себя ноги – присел рядом и ласково, как делал не раз, обнял и девушка подалась, во всяком случае, не сопротивлялась.

В те дни он говорил чудовищно много. Света и предположить не смела, что человек может столько трепаться, но еще меньше догадывалась, что сама способна на состояния, которые случились. В первый же день Федор Палыч предложил кокаина, и женщина кивнула головой.

– Ты хочешь, в конце концов, посадить меня на иглу.

– Милая моя, неужели ты не понимаешь, я только хочу попрощаться.

Вскакивал, взволнованно шагал по комнате.

– Я полюбил, теперь это безоговорочно. Уж упоминал, такое случалось, но сейчас иное. Нет возмущения, потому отпускаю. Ты первая, кто уйдет против моей воли… Мне нужна неделя, всего неделя. – Дяденька садился, зарывался в ее волосы. – Не пытайся убежать, будет хуже.

– Я не пытаюсь, – со слабой улыбкой отвечала Света.

Это были неимоверные дни. Присутствовало все: восторг, ненависть, благодарность, отвращение. Накатывало наслаждение мелочами. Трещинка на стене становилась вершиной вещей, шквал постижения терзал организм. В другой раз заворожила спортивная передача по телевизору, целенаправленный удар и полет мяча представлялись последним достижением человечества. В какофонию превратилась попавшая на бой часов музыка… Очень нравились походы в туалет, производилось нечто глубокомысленное.

В небольшой миг захлебнулась от ненависти к Вовику – «Хипесник!» – тут же сникла: «Нет, он, по идее, славный малый. Зря Лиза умерла».

Почти все время ходила голой, редко набрасывала халат. Федор Палыч много фотографировал: снимал ее в акте с охранником, тот – Свету с Палычем. Говорили, много говорили. Раз, движимая выскочившим воспоминанием – беседовали на религиозные темы – покусилась:

– Я знаю, и ты, и Румянцев были на исповеди у священника. Зачем?

Вроде бы стушевался:

– Ерунда, какие исповеди…

Андрей, между прочим, появлялся. Подосадовал в короткое отсутствие коллеги:

– Пора тебе отсюда вырываться. Зря я вас спонталычил, не рассчитал.

Собственно, он и вывел из кошмара. Однажды посадил в машину, дал одежду, увез в Будапешт. Кстати, находились на территории завода. Неделю почти безвылазно провела в гостинице. Румянцев давал снадобья, нейтрализовал – впрочем, особенных мучений не наблюдалось. Много спала. Андрей появлялся каждый день: еда, то-се. Он и привез вещи.

Когда Светлана пришла в себя, ни стыда, ни отвращения, ни отчаянья, ни злости не испытывала. Присутствовала усталость, безмерная. Было невыносимо ехать в Россию, добилась Гехта, он, оказывается, располагался неподалеку. Увез к себе.

***

В Австрии Светлана пришлась кстати. Вводили в курс, месяца через два было назначено ехать в Москву и приступать к обязанностям. Жил Гехт на окраине Линца в большом аристократическом доме. С женой и девятилетней дочерью. Обслуга, гувернантка. Определили комнату, уют бесконечный.

Через месяц нашли мертвой. Обнаружили в городе, мрачном закутке. Скончалась от черепно-мозговой травмы. Гехт нашел ее в морге, через три дня. Основной версией выдвинули ограбление, поскольку из дома Светлана ушла с сумочкой и драгоценностями на себе, все исчезло.