Темь. В поисках истины

– Никитич, ты точно выдерживал направление? – вредно спросил маг, пытаясь выдрать эти иголки. – Тебя с толку сбить не могли?

Никитич обидчиво взъерошил бороду, чудом остающуюся пышной.

– Да здеся она, берлога ента! – запальчиво ответил он. – Тута где-то… Ты ж, Митромир, как маг должон понимать, что прикрыта она для отвода глаз чужих. Видишь, что с лесом делается? Не лес, а дендрарий какой-то! – и гордо напыжился.

– Нахватался слов из интернета, – забрюзжал, наконец, Леха. – А нам вот теперь опять куковать на голой земле, на снегу, то есть…

– Хочешь на самом деле закуковать? – сверкнул синими глазами дед. – Устрою! Не зачем было с нами в поход проситься. Сидел бы в граде своем и пиво глотал…

– Тихо! – прекратила начинавшуюся свару Весняна. – Давайте лучше подумаем, как ночевать будем. Палатки ставить или… – она посмотрела на Митромира. – Организуем магический поиск?

Маг остро взглянул на нее и неожиданно улыбнулся.

– А в самом деле, – произнес он, – нам ведь квоту повысили. Так чего же мы ее не используем?

Ушлый Леха мгновенно ухватил мысль.

– Используйте! – заорал он. – Тока о пиве не забудьте! А то вот Никитич обещал…

Дед отмахнулся от него и заблестел глазками – на этот раз изумрудно и обрадованно.

– А и соскучился по делу я! – сообщил он. – И потому начну поиск первым.

– Только без фырканий, – торопливо добавил Митромир.

– И камланий, – злорадно сказал Леха.

Никитич зыркнул на ехидников глазками, но счел, что ответственность момента превышает необходимость ссоры. А потому отвернулся, неожиданно резво перебежал на другой край поляны, повертелся, устраиваясь поудобнее, и замер с воздетыми руками.

Глубокая тишина надвинулась на лес. По дедовой шубе побежали, потрескивая, зеленые извилистые змейки, словно он получил изрядную порцию электрического заряда. Затем Никитич что-то невнятно воркотнул…

И поляна осветилась ослепительным светом, наполнилась восторженными воплями, гамом и треском.

Гранитный увал разверзся, из широкого проема брызнули пламенные огни, а прямо перед ним возник огромный, весело трещащий костер, чуть было не спаливший всех возлежавших на лужайке путников, которые с воплями прыснули во все стороны. Над проемом, оказавшимся импровизированной дверью, гордо засияла пламенными огнями вывеска «Веселая берлога», и из этой двери на фоне несущихся из нее гама и воплей показалась приземистая фигура, басовито провозгласившая:

– Хорхондий Никитич! Ну наконец-то! Я уж думал, придется мне тебя сюда самому выводить. С прибытием, дорогой!

– Хорхондий? – изумленно раздалось с той стороны поляны, куда сбежали от дружественного огня Антон и Леха.

– И я рад тебя видеть, Варсонофий Мусатеевич, – смущенно прокашлялся Никитич. – Но все же признай, что очень в точку я попал.

– Э-э-э… – столь же смущенно раздалось со стороны двери. – Думаю, что мы можем и просто, по-свойски… Варс и Никитич, ты же понимаешь старого друга…

– А можно нам войти? – прервала обмен любезностями Весняна. – Темнеет, да и мы после долгого путешествия.

– Конечно, конечно! – фигура важно выплыла из двери и превратилась в приземистого человечка, обряженного в нечто среднее между цветастым халатом и зипуном, отдаленно напоминающее канувшее в Лету Антоново пальто, предназначенное для восхищения питерских бомжей. – Мне ваш несравненный Вован давно поведал, что вы найдете себе здесь пристанище, и все местное сообщество ждет это волнующее событие…

– Длинны лапы у Вована, – опять пробурчал Митромир.

Внутри берлога оказалась большой, ярко освещенной пещерой, представлявшей собой, по мнению Весняны, лесной кабак в худшем варианте, о чем она сердито и высказалась. По краям пещеры тянулись столы и лавки, а в центре ее пылал еще один костер, дым от которого уносило в темнеющую в потолке дыру. На каменных стенах прилепилось нечто, смахивающее, по мнению Антона, на светящихся слизняков – было их много, и они медленно перемещались, неуверенно помаргивая бледным светом. В стенах виднелись проемы, ведущие, видимо, в другие пещеры и прикрытые грубо сколоченными дверями.

– Вы где-нибудь видели такую роскошь? – хвастливо вскричал хозяин берлоги, указывая на покрывавшие лавки медвежьи шкуры. – А в особых покоях у меня такожде есть и шелка китайские…

– Однако же годов Степки Разина, – ехидно прошуршал в бороду Никитич, но спорить не стал.

Но особое зрелище представляла публика, рассевшаяся за столами и громкими кликами приветствовавшая путешественников. При виде ее Леха начал медленно зеленеть, а Антон просто открыл рот.

– Позвольте познакомить, – вкрадчивым голосом опытного телеведущего проворковал Варс, видя их реакцию. – Это вот мои сородичи, домовые-овинники…

Он указал на приземистых мужичков, до глаз заросших бородами и обряженных кто во что горазд – и в скверные китайские куртки с разошедшимися швами, и в задубевшие от старости полушубки, найденные, как видно, в самых различных овинах. В принципе, ничего необычного в мужичках не было, таких полным-полно на любом московском вокзале, но вот дремучие бороды, и особенно глаза, ярко горевшие из-под лохматых бровей зеленым, заставляли задумываться.

Были тут сородичи Вована – лешие, похожие на неимоверной толщины коряги, обряженные в дубленки и очень важные, с мощными задубелыми затылками, с глазами, отсвечивавшими красным. Видимо, они считались тут элитой. Особое впечатление производили сновавшие по залу синюшные девицы в легких развевающихся одеждах – русалки. Если бы не мертвенно-синий или зеленый цвет кожи, кое-где усеянный блестками чешуи, они вполне могли бы сойти за эротическую массовку в провинциальном шоу или на корпоративной вечеринке. «У меня есть надежная камера хранения, – гордо поведал Варс. – Там русалочки хвосты свои хранят. Они у них съемные. Прогрессивный народ нынче пошел».

В дальнем от входа углу пещеры восседало полуголое приземистое существо, более напоминавшее не до конца наполненный бурдюк – с отвисшими складками на брюхе и боках, широким лицом, уходившим сразу в подобие плеч, и жабьим ртом с толстыми губами. Башку этого создания венчала крохотная кепка, непонятно как державшаяся на скользкой и потной лысине.

– Наш водяной, хозяин всего болотного края, – почтительно прошептал Варс. – Именем Кожулярви… Он русалочек поставляет. Не всегда, однако, свежих, – и печально вздохнул.

Свиту водяного составляли бугристые существа со всевозможными наростами, в которых путники сразу признали шишиг, благодаря памятной стычке с одним из представителей этого славного племени. Но вот следующего фигуранта не узнал даже Никитич.

– А это кто? – вопросил он не без испуга, указывая на громадную волосатую фигуру с заостренным затылком, мерно покачивающуюся за столом, достававшим ему до колен. – На орка не похож… Посимпатичнее будет…

– Этот? – мельком глянул Варс. – Да забрел тут к нам из соседней тени, даже не из мира. Говорит плохо, соображает туго, кличет себя Ойку.

– Так это ж снежный человек! – не удержался Антон. – Или йети их еще зовут.

Однако представление избранного общества прервал громкий стук, словно на пол уронили большую тыкву. Это упал в обморок Леха, не выдержавший натиска инородцев на его благородную скинхедскую душу.

***

– Ну что это такое! – возмущался в благостной тишине гималайской пещеры Радегаст, сидя в любимом кресле и потягивая изобретенный им коктейль с авторским названием «Путь в нирвану». – Этот несносный мальчишка грюкается в обморок при виде простого водяного! Что же он скажет, увидев меня в образе… дракона, например… – и мечтательно зажмурил глазки.

В туманном шаре, плавающем перед ним, ясно отражался весь бомонд «Веселой берлоги», озабоченно хлопочущий вокруг Лехи. Бравый наставник кожаной молодежи, открыв глаза, увидел над собой целый сонм бородатых, лысых, шишкастых образин, стукающихся головами и сверкающих разноцветными глазами, и чуть было окончательно не отошел в мир иной. Из шара донеслись озабоченный вопль Никитича и сердитая ругань Митромира.

– Экспедиция… – ворчал Радегаст, вдыхая сухой и теплый воздух пещеры. – Апчхи! Тот этот баг Бидробир ныряет в суп с грибами… – насморк, похоже, отпустил его не до конца. – То натыкаюсь в лесу на Бесняну, которая пытается выйти на связь с кеб-то, пока ее друзей ошарашивают инобирным оружием… Теперь этот ушибленный в оббороки падает…

Взгляд его прояснился от чиха и вонзился в шар. И в нем он увидел внимательное, спокойное лицо Антона, с любопытством вглядывающегося в обитателей берлоги.

– А вот это обнадеживает… – в раздумьи пробормотал солнечный бог, плотнее закутываясь в теплый халат с золотистыми искорками. – Только вот что делает рядом с берлогой посланец Темных? Караул не выставили, разгильдяи…

И шар показал ему темную шишкастую фигуру, зябко протягивающую из-за деревьев лапы-ветки к жаркому костру на поляне…

Глава 15

Как выяснилось, в разветвленных покоях «Веселой берлоги» оказалась не только пиршественная зала. Почтенный Варс оборудовал свое заведение и прочими скромными радостями, как-то: сауной с подземным озером, уединенными пещерками с душевыми кабинами, которые он не без гордости называл «кабинетами», и даже чем-то вроде кегельбана. Были здесь и прачечная, и кухня, а в отдельном крохотном «кабинете», оборудованном блестящим металлическим столом, похожим на разделочный, восседал маленький носатый человечек с темными глазками, обряженный в белый халат и меланхолично пивший кофе.

– Это у меня лекарский кабинет, – гордо поведал Варс. – А ведает им самый настоящий лекарь. Гаваз его кличут.

– Ну, вот, и здесь гастарбайтеры, – скривился оживший Леха.

– А что делать, – вздохнул Варс, – ежели никто из местных жителей не соглашается врачевать кикимор, леших и русалок… Да и Гаваз этот не доброй волей сюда попал.

И поведал историю меланхоличного лекаря…

Был Гаваз достопочтенным студентом медицинского колледжа в одной из пахнущих шашлыками горных независимых республик. Как и все собратья по учебе, добросовестно изучал фармакологию и прочие лекарские премудрости, участвовал в пирушках и никогда не отлынивал от дачи взяток преподавателям, стараясь не выделяться из общей среды. Последнее его и погубило, поскольку горный клан, к коему принадлежал Гаваз, был не из бедных, и вскоре будущий медик решил не тратить драгоценные времена молодости на прозаический пересчет костей скелета хомо сапиенс и лицезрение криминальных тел в анатомичке, а полностью посвятить себя прелестям студенческой жизни.

Разумеется, диплом он получил, и даже с отличием. А поскольку неравнодушие к золоту было заложено у него в генах, решил стать стоматологом, хотя числился терапевтом.

– Гаваз, – сказал ему троюродный дядя по матери, основной спонсор и по совместительству мандариновый барон. – Мы сделали из тебя врача – цх! Но теперь ты должен сделать из себя человека. Лучше всего для этого подходит Москва, сам знаю, – и дядин пухлый нос побагровел от приятных воспоминаний.

Гаваз почтительно внимал, сложив лапки на груди.

– Иди, – величественно указал на север дядя. – И возьми этот город дикарей. Да пусть они станут жертвами твоих врачебных ошибок! Цх! А если придется плохо, найдешь меня на рынке в Мытищах. И не жалей золота для родственников, когда они придут к тебе ставить зубы и скажут, что от меня…

– Сейчас золото в зубах не модно, дядя, – попробовал было заикнуться просвещенный Гаваз, – сейчас керамику надо…

– – Это для русских, – отмахнулся дядя, желто сияя челюстью. – Хочешь, я тебе керамический завод для их зубов подарю… Запомни: джигит должен обожать три вещи: вино, золото и женщин!

И, подумав, добавил:

– Еще, конечно, оружие и лошадей. Чтобы защищать первые три вещи. Цх!

Мудрый человек был дядя. Не случайно весь плодоовощной ряд на одном из рынков в подмосковных Мытищах знал, к кому обратиться за советом, если что.

Однако первый же опыт Гаваза на зубодерном фронте оказался печальным. Естественно, что стараниями дяди попал он в элитную московскую стоматологическую клинику, и первым делом ему дали квалифицированного помощника Васю, который поначалу и делал всю работу, как это водится в столице, потому что у него не было мандаринового дяди. Но взыграло ретивое у Гаваза, обидным ему показалось быть на подхвате и менять испачканные кровью салфетки, и однажды высказал он Васе все плохое, что о нем думает. И набралось этого плохого столько, что Вася, спокойно выслушав, согласился и отдал Гавазу следующего пациента. Целиком и полностью отдал, вместе с медсестрой Танечкой, взяв предварительно расчет.

– Это богатый чел, – сказал он напоследок. – К тому же сродственник твой: откуда-то с Арарата или Эльбруса, что один черт. Главное – золото любит. Как и ты.

И добавил малопонятное:

– Хорошо бы еще ему лоботомию сделать. А мне один хрен, на какую мафию ломить… – с чем и исчез.

Если бы Гаваз знал русский язык так, как он знает сейчас, то задумался бы над таинственными словами помощника Васи. Но он самонадеянно понадеялся на медицинские справочники и, полистав один-другой, решил, что к операции вполне готов.

Пациент действительно оказался сродственником, в чем сразу и признался Гавазу.

– Южная кровь, – молвил он, любовно глядя на Гаваза и зачем-то похлопав его по заду. – Подлечи меня – не обижу. Богатым будешь и знаменитым, вах!

И погрузился в наркоз, упокоив в зубоврачебном кресле необъятное брюхо.

Был тот пациент очень крупным правительственным чиновником, имевшим когда-то близкое знакомство с местами не столь отдаленными и потому множество полезных связей в высших кругах. Столь бесценный опыт позволял ему безболезненно выигрывать подковерные баталии, двигаться по служебной лестнице, таща за собой свой клан, и слыть на Москве уважаемым человеком. «Вах! – говорили про него в министерских коридорах, поднимая палец. – Он ворует, как и все – но ворует честно, потому что делится».

Лишь две вещи мучили в жизни этого баловня судьбы: геморрой и плохие зубы, о чем он откровенно и поведал Гавазу перед отбытием в наркоз. Тут бы вновь задуматься молодому лекарю, но ему уже мерещились нежные блондинки на Канарских островах во время очередного отпуска, и он отважно взялся за дело.

Поскольку здоровых зубов в пасти пациента как таковых не было, Гаваз, не мудрствуя лукаво, выдрал их все, решив заменить золотой вставной челюстью. Зубы, радостно приветствуя такое решение, вываливались сами. Но из головы молодого стоматолога-терапевта не выходило непонятное слово «лоботомия», произнесенное исчезнувшим Васей. Он смутно помнил о том, что это как-то связано со сверлением черепной коробки – и тут его осенило.

– Цх! – радостно станцевал лезгинку Гаваз. – Поставить золотую лобную кость! Да я тогда Нобелевскую премию куплю!

Посланец гор был человеком решительным и преисполненным желания прославиться. Поэтому его нимало не смутило то, что медсестричка Танечка хлопнулась в обморок, когда он решительно вонзил сверло в покатый лоб пациента. Между тем Гавазу полагалось знать, что обладатели геморроя ну никак не могут неподвижно восседать на одном месте четыре часа кряду, особенно если у них обострение болячки. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, испытав жжение в одном месте, наряду с неприятными ощущениями от сверления лба, преодолев дурман наркоза, высокопоставленный пациент зашевелился и приоткрыл глаза.

Посетители клиники до сих пор с ужасом вспоминают тот день. Иные говорят, что это был единорог с огромным колышущимся брюхом, который носился по коридорам и крушил все подряд, шамкая что-то непонятное и временами взвывая, как пожарная сирена. Другие утверждают, что это был какой-то доктор, взбесившийся от нищенской зарплаты и недополучивший взятку. И лишь старые, умудренные опытом врачи пожимали плечами: ну, промахнулся спьяну коллега, попал сверлом в лоб вместо зуба, сверло обломилось, да в кости и осталось, что тут такого? Ничего необычного. И покачивали головами, дивясь крепости такого лба…

Как бы там ни было, Гаваз благополучно выпрыгнул с третьего этажа и угодил в росший под окном кустарник, что спасло ему конечности и прочие части тела. А история наделала много шуму в столице. Серьезно пострадал клан дяди Гаваза, в результате чего ему пришлось поменять овощной ряд в Мытищах на такой же в Химках. Осверленного чиновника, которому постоянно припоминали «рог» во лбу, тоже пришлось перемещать – и если раньше он заведовал жилищно-коммунальным хозяйством в одной из аграрных отраслей, то теперь столь же компетентно стал руководить развитием общественных связей в другой, очень важной стратегической отрасли. Тоже прибыльное, впрочем, занятие, если судить по тому, что коридоры этого ведомства быстро наполнились гортанной речью, а информационное дело неожиданно стало дорогим и требующим срочного вливания миллионных средств в целях осуществления очередной, крайне необходимой реформы для укрепления обороны и энергобезопасности страны.

Гаваз некоторое время мыкался по захудалым подмосковным поликлиникам и как-то даже подвизался в роли хирурга. Но после того, как в результате проведенной им операции на коленной чашечке одного из воров в законе тот окончательно охромел, пришла пора думать о спасении собственной жизни. Уголовный мир не менее злопамятен, чем кавказский или восточный, и Гавазу пришлось бежать куда глаза глядят.

– Вот по пути на Соловки, куда он пробирался из Питер-града, я его и перехватил, – радостно закончил повествование Варс. – В монастырь он собирался. Веру не переменил, но, говорит, истины взалкал.

– Хы, – хмыкнул в пушистую бороду Никитич. – Наш человек… Мятущийся.

– Так кавказец же, – непримиримо возразил Леха. – Иноверец, млин…

Дед с сожалением посмотрел на него.

– Так ведь человек же, – сказал он. – Твоего Серого мира человек – чего же ты хочешь? Темь почуял и от Теми бежит… Рази это худо? А вера – она одна: или Свет, или Темь.

– Доверчивый ты, Никитич… – буркнул Леха. – Как же это он – веру не переменил, а к нашим собрался? Может, он монахов хотел ограбить? Так у них нет ничего.

– А вот веру не тронь, – неожиданно резко сказал Антон. – Наши, ваши… Не блуди языком. Достал уже. Какая разница, кому человек молится, если он не ворует, не грабит и не убивает, хочет жить по правде? Не в вере тут дело.

Митромир одобрительно крякнул, а остальные с изумлением воззрились на обычно покладистого Антона. Леха хотел было что-то возразить, но махнул рукой и вышел из «лекарского кабинета».

Гаваз, молчавший все это время, поднял глаза на Антона, встал и неожиданно низко поклонился ему, приложив руку к груди.

– Истину молвишь. И прошу тебя, забери меня отсюда, потому что вижу я, что идешь ты в великий поход.

Антон даже поперхнулся.

– Нечего мне поклоны класть, я не идол. А почем ты знаешь, что мы идем в поход, да еще великий?

– Он иногда это… истину стал ведать, – шепнул ему Варс. – Находит на него… После того, как служители закона в метро дубинкой крепко по головушке вдарили за то, что ликом не вышел… Вот ясновидящим в Питер-граде и прорицал невеликое время, а погнали его за то, что сынку одного главы муниципального предрек черную болезнь и узилище.

У Гаваза оказался чрезвычайно тонкий слух.

– Так ведь сбылось же, – обидчиво сказал он без малейшего акцента. – Поймал этот сынок СПИД в одном борделе, а за совращение малолеток в тюрьму попал. Правда, ненадолго, – со вздохом сознался Гаваз. – За миллион долларов отмазали на самом верху… В Москве… Зато жить ему осталось недолго. Гниет заживо.

– Разносторонний человек, – сказала, наконец, Весняна, внимательно изучая маленького лекаря. – А с Темными знаешься ли?

Гаваз отвел глаза.

– А кто скажет сразу, хороший это человек или плохой? Темный, Светлый… – он вздохнул. – Вот убил человек бандита и насильника: хорошее он дело сделал или грех на душу взял? И кто в нашем мире процветает, а? Святые люди, что ли? По-моему, как раз наоборот. Так кому этот мир принадлежит? И какая сторона правильная?

– А чего ты хотел… Темь наступает, – проворчал в бороду Никитич и осекся под взглядом Митромира.

– Хм… Философ ты, лекарь, однако… Рановато тебе пока с нами, – сказал боевой маг. – Определись-ка сам в себе. А мы подумаем.

Вслед им донесся лишь печальный вздох.

– А ты мог получить диплом честно? – спросил внезапно, обернувшись в дверях, Антон. – Или хотя бы досверлить до конца этого родственника, чтобы воздух обществу не портил? Вот тебе и Темь… – и вышел.

В конце концов утомленные путешественники отказались от осмотра подземной резиденции почтенного Варса и обратились к более насущным вещам: горячему душу, ужину и сну, отдав свою потрепанную дорожную амуницию в руки заботливых русалок… Варс разместил каждого в отдельной берложке-«кабинетике», сказав напоследок:

– Почивайте, гости дорогие. Тень у меня надежная, хоть и невелика, от Серого мира сокрытая, не добраться сюда никоему ворогу…

Глава 16

Утром, однако, Антон и Леха встали невыспавшимися. Не лучше выглядели Митромир и Весняна. Один Никитич, судя по пышной, старательно расчесанной бороде, пребывал в превосходном настроении и любовно оглядывал вычищенную и высушенную домовыми-овинниками за ночь шубу.

– Хорошо поработали родственнички, – сообщил он, когда вся компания собралась на завтрак в небольшой комнатке-столовой, предназначенной Варсом, видимо, для особых гостей. – Шуба как новая, однако. Ни одной сосновой иголочки, во как!

Варс сиял от похвалы и усиленно потчевал путешественников, однако от его взгляда не укрылась некая их расслабленность.

– Сны никакие не беспокоили? – заботливо спросил он.

– Именно, – хмуро сказал Антон. – Никакие.

Митромир с Весняной понимающе переглянулись.

– Да этот ваш лекарь, почтенный Варс, – сказал маг. – Я так понимаю, его история показывает, как Темь по Земле ползет. Одно дело в горах в башне сидеть и видеть это, а другое – вот так, вживую. Это ж в каком страшном государстве здешний народ живет…

– И не только здешний, – пробурчал Леха. – Че мы, хуже других, что ли?

Весняна вздохнула.

– Плохо, – сказала она, – что к этому привыкаешь. Вот как мы с дедом. Сидели себе тихо в норке. А сейчас…

– Это какая такая норка! – взвился Никитич. – Ты такую поищи, понимаешь, со всеми удобствиями! А интернетие один чего стоит! – и мельком глянул на Варса, чтобы тот осознал всю важность сказанного.

– Ну, – надулся Варс, – и мы в лесах здешних да тени нашей, – он подчеркнул последнее слово, – от прогрессиев не отстаем. Интернов разных нету, конешно, да зато и спокойнее, – он значительно помолчал. – Вот тепло подземное нам гномы дают, дак мы ж этим не хвастаемся.

– Гномы? – от удивления Никитич забыл даже про интернет. – Рази они тут еще остались?

– В моей тени – да, – величественно кивнул Варс.

– Кто-нибудь нам все-таки расскажет, что это еще за тени такие? – не вытерпел Антон.

– Невразумленные они, – снисходительно объяснил Никитич Варсу, кивнув на Антона с Лехой. – Так уж и быть, расскажем.

В изложении домовых дело с тенями объяснялось просто: все те же шуточки с пространством. Тени представляли собой некие естественные трехмерные, а то и четырехмерные с учетом времени полости, смыкающиеся с основным пространственным телом.

– Вот, вот, – раздосадовано тыкал морщинистым пальцем в стол Никитич, рисуя некую ромашку с неровными лепестками. – Вот енто – Земля наша матушка материнская, а вокруг ее по всем сторонам тени… Какие большие, какие махонькие, и все они освещаются солнышком нашим. Зашел в тень, замок поставил секретный, наговор то бишь, и живи себе…

– А как такую тень найти? – не понимал Антон.

– Тьфу, – сердился дед. – Зачем искать? Чуять должен! Ежели тень свободна, учуешь, а запечатанную – надо наговор знать или приглашение иметь, иначе никак.

– И много таких теней? – спросил Леха.

– А кто их считал, – пожал плечами Варс. – Иные издревле известны, об иных забыли совсем, а в нынешние времена, говорят, новые объявляются… Некие, кто искусством магическим владеет, свои тени могут делать.

Борода Никитича, казалось, расцветет пышным облаком от гордости.

– Ну вот как я, к примеру, – скромно сообщил он. – Квартиру-то мою видели? То-то.

– Правда, – потупил глаза Варс, – тут уже от силы магической зависит, кого на что хватает. Но самим тени делать – не очень хорошо для мира сего.

– Баланс нарушается, – подтвердил Митромир, с улыбкой смотря на домовых. – В общем изложено верно. Но с точки зрения вашей физики это не понять. В принципе, весь лесной народ в тенях и живет, больших и малых.

– Всю жизнь в пещере? – удивился Леха.

– Еще чего! – обиделся Варс. – Иные тени размером с этот лес, – он обвел вокруг рукой. – А может, и более… На волюшке народ живет, под солнышком.

– Так это же целый мир! – воскликнул Антон.