Десять рассказов

– Всё-всё! Накалились мы оба без всякой меры, но оба и успокоимся! Всё-всё! Не стрелять же мне в вас, товарищ лейтенант! В самом деле, не по-честному получится – у меня всё же автомат, а у вас – пшикалка! Давайте всё забудем, и впредь будем дружить! – более осторожно юродствовал сержант, но примиряющей интонацией сглаживал остроту ситуации.

Лейтенант некоторое время постоял с пистолетом в руке, затем вложил его в кобур и приказал стальным голосом, не допускающим возражений:

– В машину!

Сержант занял своё место и спросил с издевкой:

– А этого куда? Неужели без помощи оставим?

Лейтенант, не отвечая ему, взял в руки микрофон радиостанции.

– Докладывает ноль седьмой! У нас происшествие. По маршруту патрулирования номер двадцать восемь в парке на северной аллее номер четыре обнаружили пожилого мужчину без признаков жизни. На лавке. С наградами. В момент нашего к нему приближения с места происшествия скрылись трое незнакомых мужчин. Разглядеть их не удалось. Видимо, хотели старика ограбить. Для задержания убегавших произведена предупредительная очередь из автомата вверх, но задержать их не удалось. Прошу прислать «скорую» для перевозки тела и оперативную группу. До её приезда остаюсь на месте происшествия. Доклад окончил. Жду ваших распоряжений. Прием!

– Ну и что? – послушав, удовлетворенно хмыкнул сержант. – Зачем такие нервы, товарищ лейтенант? Давайте-ка этот вопрос перекурим!

Лейтенант ничего не ответил, резко захлопнул дверцу и отошёл к старику. Тот, бездыханный, сидел с повисшей головой, склонившись набок. Рядом лежал цветной пакет с пестро упакованной коробкой. Со спинки скамейки свисал пиджак с многочисленными орденами и медалями – свидетельствами его заслуг перед народом.

«Ну и что? – повторил лейтенант про себя прилипшую фразу сержанта и сам себе ответил. – Чего-чего! Старика жаль! Ему бы жить, да мы, на беду, подкатили! Не фашисты, так мы добили, вполне возможно, последнего человека, которого следовало уважать! Уважать за каждый прожитый им день, за дела, для которых он жил! А на смену явились мы – трусливые приспособленцы, не способные защитить униженную Родину! Едва не пристрелил этого подонка… Конечно, хорошее бы дело сделал, но их теперь миллионы! Перевестись куда-нибудь, что ли? Может, на Луну?»

2017, июнь.

Мишка

Мы с ним учились в одной группе политехнического и третий год перебивались в одной комнате институтского общежития, потому редко расставались. Но я всегда его недолюбливал.

Мишка во всем был лучше меня, и я это понимал своим нутром, видел и чувствовал, а потому вечно переживал и завидовал, даже скрытно ненавидел его.

Ко всему прочему Мишка обладал настоящей мужской красотой. Мне казалось, даже излишней, но со мной не соглашались. Он был удивительно обаятельным. Мне казалось, даже масляным. Но никто, кроме меня, этого будто и не замечал.

Мне в жизни ничего не давалось без того самого упорнейшего труда, который давно сделал из меня полноценную рабочую лошадку. Мне всё и всегда приходилось долго и мучительно осваивать, вырабатывать и тренировать. На это я расходовал почти всю свою сознательную жизнь и массу сил, которые едва ли восполнял скудной студенческой пищей.

У Мишки же всё получалось легко и просто. Даже когда задавали самые трудные курсовые проекты по теоретической механике или сопромату, то Мишка и ими не очень утруждался. Он не только успевал всё сделать, буквально, в один присест, но ещё кому-то непременно помогал. Просто так, по-дружески. Ведь в друзьях у него ходил весь наш политех. И обращаться за помощью именно к нему все привыкли запросто. А он помогал, кому ни попадя, и лишь дружески смеялся в ответ на вполне заслуженную благодарность, не принимая ее ни в каком виде. Да-да! Он почти всегда смеялся. Не над кем-то, не над чем-то, а просто так! Оттого, что ему нравилось жить среди друзей, искренне к нему расположенных. И оттого, что он не ведал плохого настроения.

Я же всегда представлял собой вещь в себе. Моими формальными товарищами считалась вся наша учебная группа, а вот настоящих друзей, таких чтобы ты им всё без остатка, но и они тебе также, у меня никогда не было. Я был одинок, всегда погружен в себя и в многочисленные собственные заботы. Я редко смеялся, редко чему-то радовался и постоянно опасался, будто даже невинная моя радость может сглазить любое дело или привести к другим осложнениям. Моя жизнь состояла из сплошных тревог, переживаний и забот.

А Мишке всякий раз не удавалось промчаться вдоль институтского коридора, чтобы кто-то его не тормознул, по-дружески не обнял, не посмеялся заодно над свежим анекдотом или выходкой иного студента, преподавателя или вообще… К нему все тянулись.

Если в спортзале многие из нас, озабоченные приближением нелёгкого зачета по физподготовке, усиленно накачивали силу мышц и тренировались в выполнении зачетных упражнений на перекладине и брусьях, то Мишка всё делал, походя, словно с детства занимался гимнастикой. И никто не мог понять, где в его длинном и худющем теле прячется самая настоящая мощь? Особенно странным это представлялось мне, поскольку я давно с завистью наблюдал за Мишкой, но никогда не видел его накачивающим силу каким-либо способом, знакомым всем нам. То есть, изматывающими тренировками. Сила у него водилась от природы! Говорят, такое, в общем-то, возможно! Такое бывает! Но почему опять всё хорошее досталось ему? Причем – без малейшего труда! А он над этим смеётся и совсем не ценит очевидного покровительства со стороны собственной судьбы!

В бассейн с пятиметровой вышки Мишка прыгал уверенно, успевая в полете провернуть замысловатые пируэты. А потом, активно обруганный преподавателем за нарушение дисциплины, виновато извинялся всего-то своей притягательной улыбкой, и инцидент удивительным образом исчерпывался.

Случись такое со мной, я непременно полез бы в бутылку и получил бы своё по полной программе. А Мишке всё сходило с рук. Уже через несколько минут, стартуя с нами на стометровке, он с улыбкой приплывал к финишу первым. И получал поощрение от того самого преподавателя, который недавно его ругал за недисциплинированность!

Мишка конечно же знал, что я изначально не питаю к нему приятельских чувств, но со своей стороны никак на это не реагировал. Со мной он был как со всеми – легко и красиво улыбался, запросто смеялся, готов был поделиться последним коржиком даже накануне стипендии, когда в кармане иногородних, к коим мы оба и относились, не звенело ни копейки. Но отношения между нами всегда были несколько натянутыми. Ведь мне не удавалась та легкость общения, которую демонстрировал Мишка. И я обращался к нему лишь в крайних случаях, и уж точно, не стал бы делиться чем-то сокровенным. Да и он, надо сказать, своими тайнами делился не со мной.

Перед Новым годом, который многим из нас пришлось встречать в общежитии, не имея возможности на пару дней сгонять самолетом домой, у нас затеяли грандиозные танцы. Организовали всё весело и забавно, но меня беспокоила единственная мысль: «Придет ли сюда Вера?»

Она была местной, училась курсом младше меня, жила дома с родителями. Разумеется, везде с самого детства имела массу друзей и, конечно же, вполне могла обойтись и без нас, и без нашей елки.

С Верой я познакомился недавно, осуществив это, надо признаться, настолько глупо и коряво, что не хочется даже вспоминать. Может, потому я не заметил особой радости на её лице ни в первую нашу встречу, ни два раза потом, когда мы вдвоём сходили в кино и затем едва ли не торопливо прогулялись по дороге к её дому.

Нынешнее появление Веры я заметил сразу. Едва она вошла в украшенный елкой спортзал, сердце моё застучало на весь зал. Еще краснолицая от мороза, Вера уже успела где-то переодеться и переобуться, и была немыслимо привлекательна.

Я метнулся к ней, не мешкая, и, поздравив с Наступающим годом, немедленно пригласил танцевать, надеясь не отпускать от себя весь вечер. Вера среагировала на это приветливо, но столь неопределенно, что мне пришлось себя осадить.

Именно тогда и подкатил Мишка, любимец, пожалуй, всех девчонок факультета. И не только нашего. Проигнорировав меня, он по-свойски обратился к Вере:

– Верунчик! Я тут получил тревожное предупреждение от Деда Мороза! – всё внимание Веры переключилось на Мишку. – Из него понятно, если ты сейчас же не пойдешь со мной танцевать, то один тип со своим красным носом съест весь мой праздничный подарок! – Вера засмеялась, а Мишка развил успешное наступление. – Пощади голодного студента! Без этих конфет и мандаринов я не дотяну до сессии! Пощади, ради живота моего! Не губи!

Мне бы тоже следовало засмеяться, ибо Мишка исполнил свою шутку в лучшем виде, но я смог лишь предупредить его:

– Опоздал ты, пока о конфетах думал! Веру я пригласил первым!

Опять моё косноязычие, усиленное понятным волнением, меня подвело. А Мишка сразу нашелся:

– Ну и что? В таком случае Вера будет танцевать со вторым! Пойдем, Верунчик!

И она пошла! Вот ведь! Счастливо засмеялась и удалилась от меня именно с Мишкой. А я остался вне себя, и оттого не знал, как быть дальше.

Впрочем, я знал! Потому ушел и с того праздника, и с дороги удачливого во всём Мишки, но потом, часто вспоминая свой позор, проклинал его за все мои неудачи, даже несвязанные с Мишкой.

Последующие полтора месяца, сначала из-за подготовки к зимней сессии и сдачи подряд девяти зачетов, а потом и пяти трудных экзаменов, для меня пронеслись как в тумане. Экзамены мне всегда давались тяжело и забирали много нервов и сил. С Верой я иногда случайно виделся, и при встрече со мной она первая здоровалась, но всякий раз наши курсы расходились, как в море корабли. А что у нее было с Мишкой, я не знаю. Не следить же мне за ними!

Мишка, как всегда, сдал сессию легко, досрочно и на все пятерки. Счастливый, он раньше всех рванул в аэропорт, так же легко добыл себе билет на самолет, что во время массовых студенческих каникул считалось безумным везением, и, как говорится, мы его только и видели!

Через несколько дней домой убыл и я, в спешке не купив подарка ни матери, ни сестре, но в глубине души знал, что моё долгожданное появление само по себе всё спишет. Да и денег даже на билет едва набрал. Какие уж тут подарки!

Каникулы оказались более чем насыщенными, хотя и пронеслись стремительно. В общем, это особый разговор!

Но всему когда-то приходит конец. И через неполных две недели мы опять собирались все вместе. Кто-то прилетел издалека, как и я. Кто-то жил поближе, прикатив поездом или междугородним автобусом. Были готовы приступить к занятиям и местные ребята-девчата.

И всех нас, ещё недавно рвавшихся домой телом и душой, теперь нестерпимо тянуло обратно, в наше общежитие, давно ставшее для многих студентов родным гнездом. Нас тянуло к товарищам, тянуло к друзьям, тянуло друг к другу.

Наши души, едва успокоившиеся от приятных эмоциональных перегрузок на милой родине, были снова готовы терпеть истязания науками до самого лета.

Я рассчитывал поскорее сбросить с себя дорожные вещички и тяжелые банки с вареньем, которыми заботливо снабдила меня мать, и рвануть куда-нибудь с друзьями.

Обычно мы так и поступали, догуливая с ощущением полной свободы последние беззаботные часочки, но у крыльца как-то странно сосредоточились мои однокурсники, то ли обсуждая что-то, то ли кого-то поджидая.

Я приостановился рядом с ними, чтобы поздороваться со всеми за руку, узнать, что к чему, и обменяться новостями, но кто-то мрачно меня предупредил:

– Ты не торопись к себе… Ты же из 306? Так? Потому с нами и постой, пообвыкни…

– Чего это вдруг? – с усмешкой удивился я, протягивая руку для приветствия.

– Мишка ваш погиб! – прогремело для меня дикое сообщение. – Не вернулся он с каникул… Уже дней десять телеграмма в деканате…

– Как же это? Может, не он? Может, ошибка?

– Его брат и сестра встречали… Одна машина всех и сбила… Пьяный, гад! Насмерть!

Я не осознал происшедшее. В мозги что-то больно врезалось, в глазах потемнело. Меня зашатало, но кто-то вовремя поддержал. Я с полчаса отсиделся на ступеньках, и всё прошло. Вот только Мишки больше никогда не будет! Что же за судьба такая? Она же к нему благоволила до расточительности, а потом так жестоко… Будто расправилась… Почему? Неужели моя дурацкая неприязнь обернулась проклятием? Я же не со зла, Мишка! Но разве сам себе я это когда-нибудь докажу?

2019, январь.

Эгоисточка

До чего же я люблю наш общественный транспорт! Особенно, зимой, когда одежды пассажиров заметно разбухают, и от невыносимой тесноты жизнь становится ещё насыщеннее, ещё сочнее.

Не то чтобы войти, даже покинуть автобус бывает сложно, поскольку попутчики, тесно набившиеся в проходе, и, по логике, вроде бы заинтересованные в том, чтобы хоть ты выдавился наружу как можно скорее, обычно активно этому препятствуют. Они ведут себя так, словно ты для них самое неприятное существо на свете: изо всех сил пытаешься продавиться к выходу, а они этому добросовестно препятствуют, будто хотят, чтобы ты хотя бы погодил, а ещё лучше, остался. И вслед почти наверняка услышишь нечто исконно русское, так греющее твою тонкую душу: «Ну, куда ты прё-ё-ёшься?»

– Простите! Разрешите! Как бы мне пройти! – тихонько и вежливо просишь ты, наугад выискивая местечко, куда можно поставить ногу, никого не испачкав, но от этого попутчики ещё с большим остервенением выпячивают свои бока и прочие части тела, совсем ненужные в стоячем положении. Все злятся и нервничают уже оттого, что ты решил их покинуть!

Правда, всегда находится некто-то, кто без церемоний продавливается сквозь монолитную человеческую массу прямо-таки с силой безразличного ко всему поршня. Таким молодцам вслед адресуют многие нелестные эпитеты и ругательства, нисколько их не задевающие, ведь в итоге они оказываются безусловными победителями, вырывая по пути чьи-то пуговицы и сумки.

У современных молодых людей, приученных нами же не думать о ком-то, кроме себя, на спине обычно болтается модный теперь мешок. Чаще всего он тощ, будто котомка нищего, тем не менее, людям-то он мешает.

«Пусть мешает! – думают потомки. – Это же не повод, чтобы снимать сей мешок на входе! Ведь нам так нравится!»

Особенно радует возможность заполучить в транспорте любую инфекцию. Не стану перечислять возможные варианты! Так или иначе, но для облегчения процесса передачи инфекции кто-нибудь всю дорогу непременно кашляет, чихает или, не сдержавшись, плюёт в лицо. Носовые платки – давно в большом дефиците. И вполне возможно, совсем не потому, что их нет в продаже, а лишь потому, что соотечественники обнаружили для себя их полную бесполезность. Да и извиняться в случае чего, в современном обществе не принято. Не знаю, давно ли, но стало не принято!

Но это – всё теории и лирика! Вернёмся к реальности!

Сегодня меня удачно вдавили в освободившееся сиденье. Совсем неплохо вышло! Рядом у окна размещалась миловидная девушка, ушедшая в удивительный мир своего телефона. Её шустрые пальчики с разукрашенными по-папуасски черно-зелёно-жёлтыми ноготками мастерски скакали по кнопочкам. Я ухмыльнулся про себя: «Наша смена подрастает! Кнопочники! А в остальном – папуасы!»

Вспомнилось, как вчера с перебором эмоций поспорил со старшим сыном, которого до прихода домой, видимо, где-то злая муха укусила. Вот он и упёрся, меня не слышит, своё долбит, своё поколение во всём выгораживает. Да ведь сам этот разговор и затеял. Я лишь возразил тактично. Куда там! Распалился! А следом и я не удержался! А зачем? Чему поможет? Кому легче станет?

– Пенсионеры совсем одолели! – брюзжал сын. – Ничему новому обучаться не способны! Только свой убогий социализм везде и вспоминают…

– Ну, да! Ты у нас теперь такой большой человек! Дире-е-ектор! Вот только, как я ни старался все эти годы тебя уму-разуму научить, ты так и не усвоил простую истину! Страна уже тридцать лет ничего путного не производит, а живем-то мы все, и вы, молодые, в том числе, лишь за счёт того, что те пенсионеры когда-то построили, произвели, запустили да вырастили! Вот и догадайся, если объективно, кто они, по большому счёту, а кто ты?

Ну и пошло, и поехало! Слово за слово, разругались и разошлись по разным комнатам. Сын и ужинать не стал, за что жена меня самого едва не съела: «Вечно ты нарываешься на ссоры! Сдержаться не можешь, что ли? Больно мудрым к старости становишься!» Может, она и права!

Такое вот единение поколений у нас получается! Даже в одной семье!

Между тем, девушка-соседка, с головой нырнувшая в телефонный океан, вдруг зашлась в неудержимом кашле, хотя никаких примет её нездоровья ранее я не замечал. «Что-то у неё в горле, видимо, запершило! Случается!» – без интереса догадался я.

Но бедняжка продолжала мучиться, затихая лишь на мгновения. Носового платка у неё, разумеется, не оказалось, потому кашляла она в свою варежку. А я, как и прочие свидетели её мучений, тактично притворялся, будто ничего не замечаю, будто ничего не происходит.

Девушка продолжала безуспешные попытки откашлять нечто инородное, но всё казалось напрасным. На её муки было больно смотреть, но как помочь?

Я вспомнил о своих профессорских, как их называет моя жена, таблетках. Они быстро помогают прочистить горло, если в процессе лекции садится голос. У меня такое часто случается.

– Предложить ей, что ли? – подумал я. – Вроде и неудобно, как-то. Ещё неправильно поймет! А если таблетка – не её случай?

В это время девушка, наконец, затихла, а я подумал, хорошо, что не стал навязываться. И опять погрузился в свои мысли. Однако они прервались новым приступом кашля у соседки. Тогда я достал из «дипломата» одну таблетку в серебристой фольге и протянул ей:

– Возьмите! Возможно, это вам поможет.

Она торопливо вырвала таблетку у меня из рук и, неистово кашляя, попыталась своими пальчиками разорвать прочную фольгу. Она явно не справлялась со столь простой задачей. Силёнок не хватало или кашель её сильно придушил?

Я подставил девушке свою ладонь, раскрытую вверх. Мол, давайте сюда таблетку, я вам помогу. Она мгновенно сообразила, отдала, и спустя секунду лекарство было готово к применению.

– Простите, я не стал это делать заранее. Только из соображений гигиены! – оправдался я перед ней.

Как и следовало ожидать, через полминуты девушка пришла в себя, перестала кашлять и уставилась в окно. А я, оказав ей пустячную услугу, был вполне доволен. Моя милая попутчица, видимо, тоже. Но скоро она, поднявшись с места без какого-либо предупреждения и нависнув надо мной, что, как я понимаю, у неё означало – «Будьте добры, выпустите меня, пожалуйста!», тихо прошипела:

– Мог бы и раньше таблетку дать, старый козел!

Когда я пришел в себя, оправившись от незаслуженной пощёчины, той девушки в автобусе не было, а меня оставшуюся дорогу не отпускала навязчивая фраза:

– Да, сынок! Видимо недооценил я твоё поколение! Хотелось бы поглядеть, какими вырастут детки у этой девочки-эгоисточки? В каком направлении они пойдут, ваши детки, наши любимые внуки?

2018 г., декабрь.

Крест

За окном мелким снегом, стремительно куда-то сносимым сильным ветром, основательно затуманило даль. Но я с удовольствием наблюдаю эту картину с одиннадцатого этажа. Я делаю это часто, ибо жизнь закоренелого пенсионера хоть такое удовольствие пока позволяет.

Достаточно далеко, за видимыми сверху домами, которые этажами поменьше моего, там, на гудящем обычно проспекте, живёт своей особой и часто непонятной жизнью большая автомобильная пробка. Она подмигивает сотнями подфарников – белых, красных, больших и малых. Автомобили слегка буксуют на присыпанной снегом дороге, сбиваясь к середине, моргают, вспыхивают фонариками, хитроумно перемещаются, опять тормозят, озаряя на миг всё красным; замирают и снова пыхтят и пыхтят гарью в неукротимом стремлении вырваться вперед. Сверху мне видно – безуспешно! Пробка всюду, сколько я вижу.

Эта безразличная мне суета чем-то завораживает и привлекает. И я слежу, как машины, некстати удерживаемые в пробке, на некоторое время погружаются в клубы своего же белого пара и дыма, шустро относимого ветром. В каждой машине люди… Все спешат. У всех свои планы. У всех свои поводы нервничать. У кого-то поезд. У кого-то важная работа, на которой опоздание приравнивается к побегу из-под стражи. Кто-то буквально горит в стремлении реализовать свою последнюю надежду…

А виноват в неурядицах снег. Так нам говорят. Но разве только он? А не конкретные должностные лица, для которых уборка этого снега и есть их работа, их непосредственная обязанность? Но кто-то из властителей, может быть, с благими целями, может быть, для непонятной нам экономии, ночью не выпустил на линию уборочную технику. Может, и справились бы со снегом вовремя? Но кто-то посчитал… Кто-то просчитался… Кто и не взволновался… Итак успеют!

У нас всегда кто-то и что-то… Мы уже привыкли! Мы уже всем верим! Мы даже смеёмся, когда нелепости повторяются! И оттого жизнь многих других горожан трещит по швам. Их нервы рвут оставшиеся здоровые силы, приближая неповинных людей к тем ужасным инфарктам, инсультам или новообразованиям…

«Об этом мне лучше не думать! Но на ум в первую очередь обязательно приходят самые последние выводы. Они напрягают своей своевременностью, однако заставляют нервничать от безысходности, воздействуя, в конечном счете, лишь на меня самого. Плохо, воздействуя… И что я с этим могу поделать? Говорят, будто каждый должен нести именно свой крест. Замечательно! И что с того? Ведь не всякий его несёт и, тем более, доносит до нужного места! И на пользу ли это действие соотечественникам? Может, кто-то несёт крест мне… Теперь редко задаются подобным вопросом. Теперь все живут для себя, стало быть, в ущерб остальным! Но сознавать это уже не модно. Не модно, но губительно для всех! Причём здесь все, если есть только я, думают многие.

Снег, выпавший ночью на тропинки огромного двора, зажатого со всех сторон косыми рядами многоэтажек, и с раннего утра продавленный ногами первых пешеходов, уже слегка почернел. И теперь многие тропинки сеточкой вьются в десятках нужных пешеходам направлений, напоминая сверху панцирь с прожилками гигантской белой черепахи.

Я замечаю, как по «черепахе» тяжело пробивает свой путь одинокая фигура грузной женщины. Она бредёт медленно, мучительно переваливаясь с ноги на ногу, что указывает на её нездоровье. Её движение тормозят две большие хозяйственные сумки, для неё весьма тяжёлые. И вот так – каждый божий день! В любую погоду она пересекает наш огромный двор, направляясь в сторону массива гаражей, самостийно занявших землю вдоль нетронутого до сих пор длиннющего оврага.

С некоторых пор я знаю эту женщину. Её зовут Ниной Ивановной. И до нашего случайного знакомства я её замечал чуть не каждый день. И почти всегда в разное время. Случается, она приходит утром, но бывает и в обед или вечером. Даже в праздники приходит и в выходные. И всегда с двумя большими и тяжелыми сумками. Потому даже в сильный дождь она так и шлёпает по лужам без зонта, ведь её руки всегда заняты.

Я видел её и в слякоть, и в пургу. Вот так же, как теперь, она всегда понуро, но решительно продвигалась к непонятной мне цели.

Постепенно я привык к этому и даже заинтересовался: «Чем она там, в гаражах, занимается? Возможно, химичит на пару с супругом или взрослыми детьми. А может тайно работает у кого-то более серьёзного? Например, подносит сырье, оттаскивает готовую для сбыта продукцию… Оттого и конспирация! Спасительное тайное гаражное производство!»

Как-то поздней осенью прошедшего года я встретил её во дворе. Нам оказалось по пути. Поскольку я никуда не спешил, то предложил поднести её сумки. Но неожиданно получил категорический отказ. Причем, голосом, который очень контрастировал с моим представлением об этой женщине. Он оказался удивительно молодым и уверенным. Он нисколько не дрожал, выдавая какие-то сомнения. Он был громким, чистым и слегка озорным, будто мне отвечала молоденькая девушка, с усмешкой отвергающая притязания совсем неинтересного ей ухажера.

Таким тоном, подумал я, говорят только очень уверенные в себе люди, прожившие счастливую жизнь и не сомневающиеся в таком же счастливом будущем.

– А и не надо! Я и сама справляюсь!

– Оно понятно! Но вам ведь тяжело, а мне это не трудно! Да и по дороге нам, пожалуй! Вы же туда… – я неопределенно махнул рукой в сторону гаражей.

– Точно! Но вы не беспокойтесь! Я к такому труду с детства привычная! – она продолжала тяжело переваливаться с ноги на ногу, не отдавая свои сумки, но опять произнесла это с ощутимой внутренней силой, не терпящей возражений.

«И что же в этих сумках столь секретного, если из рук не выпускает? Неужели гаражная контрабанда?» – усмехнулся я про себя.

– Я иной раз здесь вас вижу. Из своего окна. Я живу рядом… Вон, в том доме!