Десять рассказов

– Ну и ну! – вырвалось у Тимофея.

– Можете сколь угодно удивляться, – продолжил ветеран, – но на следующий день после того, как только Сталин в узком кругу огласил своё намерение не откладывать этот вопрос, вождь был отравлен. Отравление спровоцировало тяжелый инсульт. Одновременно Хрущёв и Игнатьев, которые эту смерть и организовали, приняли все меры, чтобы не оказывать Сталину медицинскую помощь и скрывать как можно дольше его тяжелое состояние от Берии. Потом все свои козни они на Берию и свалили. Всё, что с тех пор нам рассказывают о смерти Сталина, Берии и его роли в смерти Сталина, абсолютная дезинформация или чудовищная ложь! Она была нужна врагам, устроившимся во власти, чтобы исказить наше представление о происходящем в стране. На эту ложь работали тогда, и работают сегодня, многие тысячи людей, которых мы считаем своими соотечественниками. А они ведь были скрытыми врагами тогда, сегодня и навсегда ими останутся! Хотя живут, как и положено паразитам, за наш счёт! Лучше нас, надо сказать, живут! Если говорить о материальном… А если о их совести, то уж не знаю, как они чувствуют себя, каждым действием своим предавая тот народ, за счёт которого и живут?

Павел Степанович замолчал, чтобы собраться с мыслями и перевести дыхание. Никто из новых знакомых не только не проронил ни слова, но даже не пошевелился в ожидании продолжения воспоминаний фронтовика. А он в который раз задал себе вопрос: «Зачем им это надо? Ведь они уже прожили свою жизнь, какой бы она ни была, не будоража сознание крохами столь неприятной истины. Зачем она им теперь? Что они станут с ней делать? И что смогут сделать, независимо от намерений? А главное, что им теперь позволят сделать? Ну, хорошо, после и погляжу!»

Павел Степанович ещё минуту помолчал и продолжил, негромко, но четко выговаривая слова:

– За сто тринадцать дней, вплоть до его убийства, Берия сделал неправдоподобно много. Собственно, он всегда работал именно так! Он успел прекратить множество надуманных репрессий, с вредительскими целями затеянных бывшим министром госбезопасности Игнатьевым; стал пересматривать дела лиц, уже находящихся в местах лишения свободы и выпускать их, причем, не только невиновных, но и всех женщин, и лиц, сроки которых подходили к концу, то есть, досрочно. Но ещё важнее – верные ему следователи НКВД за эти дни собрали сведения, изобличающие преступления многих заговорщиков и организаторов убийства Сталина, прежде всего, Игнатьева и Хрущёва. Берия, безусловно, скоро отдал бы их под суд. Он так и собирался сделать! Уже согласовал с бесхребетным Маленковым день обсуждения этого вопроса в Совете Министров. Потому-то изменники, смертельно напуганные приближением своего конца, его и убили, а Маленкова и прочих членов Политбюро поставили перед фактом – или вы с нами или последуете за Берией, как подлые враги народа! Не приходится сомневаться, что НКВД в полном составе встал бы горой за уважаемого и даже любимого шефа, будь он ещё жив, но Берию-то уже убили. Вставать оказалось поздно – это привело бы лишь к братоубийственной войне МВД с армией, которой формально командовал министр обороны Булганин, а в действительности – преступный заговорщик Жуков. А чтобы НКВД даже потом, даже через годы, не поднимало головы, не раскрывало тайну убийства Сталина и Берии, и государственного переворота, чтобы людям из НКВД никто не верил, Хрущёв собственные репрессии сотен тысяч невинных граждан, все свои расстрелы, свалил на честных работников этих органов. И они до сих пор не могут отмыться от хрущёвской клеветы! До сих пор злобная клевета не смыта и с имени Сталина, и с имени Берии, и многих других честнейших работников органов, которые не согласились признать результаты политического переворота в СССР. Они были расстреляны Хрущёвым с формулировкой «враги народа». Собственно, только после этого социализм в нашей стране стал выхолащиваться, нагло подменяемый повсеместно властью преступной, всё знавшей, но молчавшей себе во спасение! Сначала её возглавлял Хрущёв, умный от природы, но малообразованный, очень хитрый, очень жестокий, очень мстительный, очень подлый человек. К тому же – весь в крови!

– А нам-то про Берию наплели… – протянул Тимофей. – А как всё потом было?

Павел Степанович продолжил:

– В 1964 году в результате, как его называют, мягкого дворцового переворота вместо Хрущёва наверх подтолкнули Брежнева. Личностью его назвать трудно – для этого он сероват! Даже Хрущёв в этом плане казался на три головы выше Брежнева. Но он общительный, веселый, умеющий ладить с простыми людьми, на фронте пулям не кланялся, хотя и боевым командиром не был – так, политработник. В декабре 44-го, в конце войны, стал генералом. Но, самое важное, – не руководитель он! Ни по интеллекту, ни по жизненным целям, ни по призванию. Не лидер! К тому же, патологический бездельник! А ещё – болезненно тщеславен.

– Уж о нём-то мы наслышаны и сами насмотрелись! – вставил Иван Петрович.

– Нам бы узнать ваше мнение об Андропове. Вроде, наш мужик! Или нет?

– С Андроповым определиться сложнее. Я тоже давно им интересуюсь, но все концы он сам опустил в воду! Остается лишь догадываться. Он, как многим казалось, во всех ситуациях являлся хозяином любого положения, но чего именно хотел и к чему стремился, по нему было не понять! Однако именно он ввёл Горбачёва в высшие круги всесоюзной власти, и это факт. Не мог же он, весьма проницательный человек, в самом деле, не понимать всю человеческую ничтожность и нечистоплотность Горбачёва! Конечно же, понимал! И всё-таки вытянул его наверх! Вот от этого и пляшите, составляя истинный портрет Андропова! Неспроста же он на самый верх негодяя тащил! Значит, что-то нехорошее замышлял!

– Неожиданно как-то выходит… Получается, что и он… – подытожил Тимофей.

– Кто его знает? – уклонился Павел Степанович, но добавил. – Правда, непосредственное назначение Горбачёва на высшую должность произошло с подачи политического аксакала того времени, совершенно неподкупного, как нам всегда внушали, Андрея Громыко! Для этого известный изменник Александр Яковлев воздействовал на Громыко через его сыночка. Кстати сыночек тот уже числился член-корреспондентом Академии наук! Выводы о таком папаше и о таком сыночке можете сделать сами! Кем бы по своей моральной сути они не являлись, но не могли же, в самом деле, не понимать, на кого в той ситуации работали! И всё-таки, очень интересно понять! Как принципиальный патриот к старости, когда уже о душе пора подумать, настолько очевидно сыграл на руку нашим врагам? Ведь служил же нашей стране раньше верно и эффективно! Лично я не могу себе представить, как может честный человек, служивший в верхах при Сталине, потом служить при Гитлере, Хрущёве или Ельцине?

Павел Степанович помолчал, оценивая реакцию слушателей, интересно ли им, и сменил тему:

– Кстати, Горбачёв после освобождения родного Ставрополья работал комбайнером. Ему всего-то лет 14-15 было! Оно и понятно! Все мужики на фронте, а работать-то надо, вот он и научился! И молодец! За это он даже высшую награду Родины получил, орден Ленина! Но странности в его биографии уже тогда начались – работали-то на комбайнах многие мальчишки, однако награду получил он один. Неужели кто-то уже тогда тащил его с дальним умыслом наверх? Приходилось слышать, будто немцы с подростками на Ставрополье большую работу по вербовке вели. Видимо, и мимо Горбачёва они, аккуратные, не обошли стороной! Так или иначе, но с высшим орденом да в юношеском возрасте поступить на юридический факультет МГУ труда не составило. По той же причине говорливый Миша стал комсомольским секретарем факультета. И, есть сведения, что многие его товарищи были отчислены ввиду выдающейся «проницательности» комсомольского секретаря Горбачёва – он везде находил «врагов народа»! А ещё, он уже тогда разобрался в возможностях сладкой жизни и легко сообразил, где следует пристроиться, чтобы иметь большую власть и ни за что не отвечать! Потому его женитьба, даже если она и произошла по любви, весьма похожа на целенаправленное упрочнение карьерной перспективы. Известная вам его супруга Раиса, словно случайно, оказалась дочерью первого секретаря Башкирского обкома КПСС, который, надо думать, сделался для Горбачёва неплохим буксиром. Правда, сегодня этот факт засекречен, и отцу Раисы официально подставлена более пролетарская биография. Не забыли в неё включить и непомерные страдания по случаю необоснованных сталинских репрессий. Вот так-то! Но, похоже, я вас крепко утомил! Да и переваривать это долго ещё придется! Потому прошу наш разговор запить коньяком и разойтись! – Павел Степанович извлек из пакета очередную коробку. – Думаю, мне и оставшейся вполне достаточно!

Надо сказать, знакомые оживились значительно меньше прежнего, но пить не отказались. Когда степенно разлили содержимое по стаканам, опять возникла проблема тоста.

– Так за что или за кого? – неуверенно оглядел общество Тимофей, держа стакан наизготовку.

– Давай молча и не чокаясь, – предложил Василий Иванович. – За тех, кто нас не предавал!

Все согласились. Выпили.

Павел Степанович понял, что продолжать разговор никому не хочется, перегрузились безрадостной информацией, и надумал прощаться, но Василия Ивановича ещё что-то волновало:

– Вот, профессор, мы с вами всё в прошлом копаемся, да нынешнюю жизнь ругаем, будто слов хороших для неё не осталось, но хотелось бы знать, что из наших мучений в перспективе-то получится? К чему готовиться? Либо перетрется всё по-тихому, да улучшаться начнет мало-помалу, либо наоборот? Кто нам скажет? Вы-то как думаете?

– Эх, Василий Иванович! Мне бы кто на такие вопросы ответил! Как я понимаю, после предательской деятельности всей когорты, так называемых реформаторов, наше будущее столь незавидно, что никто из тех «реформаторов» нам об этом заранее не расскажет! Зачем? Ведь тогда можем и взбунтоваться! Терять-то станет нечего! А так, надежда остаётся. Население мало-помалу всё вымрет. Жутко это сознавать, но так и будет, поскольку народ до сих пор только стонет, оттого что ему плохо, а почему плохо, не понимает, да и понять не особенно-то жаждет. Стало быть, не знает, что делать! Одна мечта ему душу греет – из собственной нищеты хоть как-то вырваться, иномарку купить, квартирку отремонтировать, с долгами рассчитаться да в Турцию или в Израиль свозить свою задницу, чтобы перед знакомыми фотографиями хвастаться! Вот в этом-то самоуничтожение нашего народа и заключено! А он себя ещё и великим зовёт! Беда его даже не в трусости и широко распространившемся мещанстве! Мещанин, он, понятно, паразит; он на шее нормальных людей сидит. От него никому и ничего, зато он-то, всё под себя! Но если какие-то люди за этого паразита всё же работают, то все они, худо-бедно, но как-то живут! А у нас ведь всё иначе – страна ничего не производит, зато охотно паразитирует. На чём? Это все знают: на тающих запасах нефти, газа, леса, пресной воды… Уже территориями стали торговать… Байкал, Дальний Восток, на очереди Калининградская область или Московская… Ну, а всё нужное нам для существования спекулянты привозят из Китая, из Турции, Европы, Израиля… Вроде бы, хорошо, – никто не работает, а всё есть! Но ведь недолго так будет! Шабаш это настоящий! Что вам завтра спекулянты привезут, если денег не останется? А их ведь не только абрамовичи мешками из страны вывозят!

Приятели почесали затылки, а Иван Петрович подвел итог:

– Нет уж! Лучше мы будем в прошлом копаться, нежели в таком будущем!

Но у Василия Ивановича непроизвольно вырвалось, будто и не слышал последней фразы:

– Нет! Мы ещё сильны… Мы всегда выстаивали… Русский народ непобедим, вся история говорит…

– Ну да! – ввязался со своей иронией Тимофей. – Дальше некуда! Профессор прав, мы свою страну никому погубить не позволим! Потому что мы её сами хотим погубить! Уже тем, что ничего не производим, а тянем и тянем под себя… Миллионы чем-то заняты, а на самом-то деле лишь штаны свои протирают. Айти технологии… – он сплюнул и выругался.

– Что они нам, стол накроют? Или те штаны сошьют? Это не труд, это имитация! Занятость есть, зарплата какая-то есть, а для страны – одно словоблудие! Зато мы эти штаны у врагов наших закупаем, а они в виде прибыли с нас их и снимают. Вон, зачуханную Турцию мы за двадцать лет превратили в развитую страну, зато сами загнулись. Мы все деньги свои сдуру в Турцию перекачали. Теперь всё в Китай пошло! Эти иномарки, боинги, я уж молчу о телевизорах, телефонах и шмотках… Мы что же, сами не можем это фуфло производить? Оказалось, руками и даже головой ещё можем, но банки денег предприятиям не дают. Они на наших врагов да на воров работают! Значит, если так и дальше будет, непременно сдохнем. И вся промышленность, и вся страна наша! – с силой выдохнул Тимофей.

– Договорился! – ехидно поддакнул Иван Петрович. – Как же мы сдохнем? Нас вон сколько! Дети… Внуки только пошли…

– Понятное дело! Будет и на нашей улице праздник! – заверил Василий Иванович. – И наше время придет!

– Ну да! – подтвердил Тимофей. – Конечно, придет! Только нас оно уже не застанет!

А вдалеке, там, откуда змейкой струилась длинная аллея, в этот миг вспыхнули два пучка автомобильного света. Фары прорезали сумерки, рано загустевшие под плотными кронами деревьев, развернулись и стали быстро приближаться к компании.

– Менты! – сообразил Тимофей.

– Пора сматываться… сейчас цепляться начнут! – предположил Василий Иванович.

– Вроде, не должны! – неуверенно успокоил Тимофей. – Всё-таки праздник, всенародное гуляние…

– Да им-то по фигу! – не сдавался Василий Иванович. – Чует моё сердце, цепляться будут! Свидетелей нет! Могут, что угодно навешать!

– Поздно! Теперь далеко не убежим, даже если в разные стороны! И не бросать же профессора в одиночестве – он-то своё отбегал!

Зарешеченный полицейский «Уазик», не выключая мотора и фар, тормознул напротив компании.

– Пьёте в общественных местах! – утвердительно рявкнул здоровенный сержант, вывалившись из машины с коротким автоматом наперевес.

За ним показался, обогнув машину, более вежливый лейтенант:

– Не положено, господа, в парковой зоне употреблять! Собирайте своё богатство и расходитесь по домам!

– Да мы же за Победу! Всего бутылочку коньяка на всех… – принялся уговаривать Иван Петрович, порадовавшись, что две опустошенные бутылки по старой привычке давно отнес в урну к другой скамейке.

– Русскую водку за победу надо пить, а не буржуазную дрянь хлебать! Или вы не патриоты? – стал неожиданно заводиться сержант. – А ну-ка, по очереди, все в машину!

Было заметно, как новые знакомые напряглись и стали бочком пятиться от скамейки, на которой продолжал сидеть лишь Павел Степанович. Но Тимофей не захотел безропотно принимать это беззаконие и возмутился:

– В чём дело, товарищ лейтенант? Мы ничего не нарушали, никого не задевали? Всенародно празднуем! В чём дело?

Лейтенант отмахнулся от Тимофея, мол, помолчи пока, и попытался мягко охладить своего подчиненного:

– Николай! Ты опять за своё! Пусть сами себе сворачиваются – и по домам! Садись в машину!

– Товарищ лейтенант, да вы разве не видите? Они же пьяные в доску! И полицию грязно оскорбляют! И это в такой-то день! Не потерплю глумления над законом! – почти взревел сержант Николай, накручивая в себе звериную злость к соотечественникам.

Присутствующие быстро разобрались, что первую скрипку здесь играл не старший наряда, совсем не лейтенант. Понимая нутром, что ничего хорошего теперь не выйдет, трое знакомых мужиков стали, особо не демонстрируя своих намерений, всё дальше пятиться от скамейки.

Тогда сержант зычно рявкнул, призывая на помощь водителя.

От нечеловеческого рыка друзья мгновенно опомнились и ретировались. Лишь Павел Степанович остался в пределах досягаемости сержанта, да и то поднялся, чтобы захватить пиджак и уйти восвояси. Тогда сержант странно хрюкнул, возможно, это был условный сигнал водителю, после чего они оба метнулись к Павлу Степановичу с разных сторон и сильно ударили своими локтями под грудную клетку, как бы стремясь поднять атакованного человека повыше.

От удара Павел Степанович задохнулся. Сердце пару раз резануло острой болью и остановилось. Глаза перестали что-то различать. Раздышаться он уже не смог.

Ему вспомнилась мама – самая любимая, самая красивая. Она, совсем девчонка, вприпрыжку бежала навстречу, разведя руки в стороны, приглашая и сынишку бежать к ней, а в ладошках сжимала приготовленное для него лакомство – стручки гороха! Потом Павел Степанович вспомнил её уже смятой, заплаканной, отворачивающейся от него и прячущей под передник похоронку на отца.

Вспомнилось, как отец подбрасывал вверх, так что сердце уходило в пятки, и приговаривал: «Не бойся Пашка! Ничегошеньки в жизни не бойся! Все страхи люди сами себе придумывают, а ты их не придумывай!» И щекотал живот своими колючими щеками. Потом из черной тарелки репродуктора много раз слышалось слово война, от которого взрослые цепенели, и отец, весь в ремнях, с пистолетом и противогазом торопливо целовал сына, дочурок и очень долго нашу маму. Мама не плакала, пока отец не вышел из дома, а потом упала рядом с кроватью и тихо завыла на наших глазах. Такой мы её никогда не видели. А она, бедная, только и повторяла: «Вот и всё, вот и всё, вот и всё…»

Вспомнил, как впервые ночевал в лесу, сообразив, что возвращаться домой больше нельзя. Как мальчишку, замерзающего и голодного, в бреду, подобрали и отнесли к себе в землянку какие-то молчаливые и решительные люди, оказавшиеся партизанами и совсем скоро и надолго заменившие родную семью. Как боязливо ходил он в город с первым заданием, пробираясь по известным с измальства огородам, тропинкам и сараям, избегая выходить на улицы и встречать знакомых. Тогда всё обошлось, и он осмелел, твёрдо усвоив наставления командира, как вести себя при встрече с немцами, и как – при встрече с полицаями. Их он особенно ненавидел, зная, что это они расстреляли маму и сестер, и мечтал их самих при случае убить.

Перед глазами, будто прощаясь, прошла вся партизанская семья – многие и впрямь стали мальчишке родными, заботились, учили, даже игрушки всякие делали, словно маленькому… Он понимал, им на кого-то надо вылить свою тоску о собственных детях и женах…

После освобождения наших мест его, как ни сопротивлялся, как ни убегал, отправили в Москву. Там он стал суворовцем. И опять с друзьями и с воспитателями повезло! Кое с кем и сейчас в контакте. Какие люди в то время были! Целеустремленность, бескорыстие, уверенность в правильности нашей советской жизни, в могуществе нашего народа пока он находится под мудрым руководством Сталина!

Вспомнил, как оценил и полюбил «бога войны». Именно так называл артиллерию Петр Николаевич, преподаватель, который очень напоминал погибшего отца, приходившего с толковыми советами по ночам. Как отказался от московского училища и уехал в одесское артиллерийское. А там ещё и море узнал со всей его силой и красотой! Боже мой, какое сильное впечатление оно оказало на мальчишку. Он уже подумывал переводиться в моряки… Хорошо, научился к тому времени трезво рассуждать, задавил в себе детские порывы… А после училища закружила новая жизнь, да так, что и света белого не видел из-за занятости да хронической усталости, но почему-то был счастлив…

Потом в жизнь ворвалась она, Любаша. И ведь не ошибся, как случалось со многими друзьями… Сколько лет жили вместе… Скоро шестьдесят! Разве думали когда-то что будет именно так… Уже правнуки у нас… Всё было бы хорошо, да что враги со страной сделали… Не сберегли мы страну-то без Сталина, не разобрались в смертельных опасностях, не осилили врагов своих без него. Да ещё потом его, святого, и обгадили, повторяя выдумки, внедренные в головы простаков нашими же врагами. Уж как они Сталина до сих пор ненавидят! Боятся даже мертвого! И ведь есть за что – не однажды обводил могущественных врагов вокруг пальца, хотя раньше они в своем могуществе и не сомневались! Всем миром верховодили! А тут, на тебе! Какой-то сын спившегося грузинского сапожника! Но ни сам не поддался, ни страну свою на поругание не сдал!

Затратив напрасно многие века, чтобы нас подмять, не добившись этого войнами, сионисты поступили, наконец, весьма мудро – стали взращивать негодяев-предателей в нашей же среде. Поди, потом разберись в них! С виду – во всём наши, а на деле-то – враги затаившиеся, подлые, злейшие, алчные. Всех, если перечислять, уже и не счесть! Они же, с какой стороны не погляди, подлинные троцкисты, хотя, наверное, и смысла этого слова не знают. Тем не менее, дело Лейбы Давидовича исправно продвигают в жизнь! Он ведь, Троцкий, Советскую Россию рассматривал не иначе, как расходный материал для пожара мировой революции. Мол, бог с ней, с Советской Россией, с её народом. Впрочем, и мировая революция в его руках оказалась лишь ширмой, прикрывавшей главную цель мировой финансовой олигархии – полную глобализацию, – а себя на вершине подвластной им и легко управляемой голодом планеты! Сталин три раза разрушал их планы – сначала в тридцатые годы индустриализацией и коллективизацией, которые сделали нас независимыми, а потом незапланированной победой во второй мировой войне. Они-то рассчитывали, что Германия, Япония, Великобритания и СССР себя взаимно уничтожат, а оказалось, что Сталин вывел нашу страну из мировой войны неожиданно крепкой и сильной. В третий раз планы олигархов рухнули, когда наша страна создала собственное ядерное оружие! Стало быть, борьбу за глобализацию им предстояло продолжать… Вот и продолжили! И получилось у них, наконец, когда подкупили руководство СССР за тридцать сребреников! Вот они-то, наши «уважаемые» правители, сами страну и разрушили! Ровно так, как им из-за океана заказали!

– Ты что натворил? – услышал Павел Степанович испуганный голос лейтенанта, прервавший последние воспоминания старика. – Ты что опять творишь, вражья морда! – голос лейтенанта набирал силу и уверенность.

– Ну и что я творю, по-вашему? – нагло ухмыльнулся сержант, хорошо понимая, что неприятностей теперь, если сейчас же что-то не придумать, ему не избежать. – Ну и что? – заладил он. – Выкрутимся, как всегда выкручивались! Подумаешь, старика инфаркт догнал! Мы же не врачи, чтобы больных по всем дорогам лечить!

– Ты соображай хоть немножко! Трое смылись, теперь на нас заявят…

– Ну и что? Во-первых, не заявят! Кишка у них тонка! А во-вторых, если они идиоты, то сами виноватыми и окажутся. Я, например, скажу, что они на меня напали, за автомат хватались! Грозились разоружить и связать… И ещё что-нибудь наплету… А вы всё подтвердите, если не хотите вместе со мной отвечать! – он опять ухмыльнулся.

– Опять перегибаешь, будто бредишь постоянно… Старики хотели его разоружить… Спятил, что ли? Чушь какая-то!

– Как поглядеть! – засмеялся сержант.

Никто и глазом не повел, как он полоснул очередью из автомата куда-то меж веток и стволов. Череда грохочущих выстрелов подняла в воздух устроившихся на ночь ворон. Кружась, они устроили свою горластую чехарду, долго волнуясь и не смолкая.

Лейтенант оторопел. Такого разгула вседозволенности даже он не ожидал от этого прохвоста, навязанного в их отделение кем-то по влиятельному звонку. Вот теперь с ним и приходится маяться! Бандит! С каждым дежурством всё новые и новые закидоны. Не успеваем замазывать.

– Сержант Тусклов! Сдать оружие! – неожиданно для себя приказал лейтенант, однако всё более робея с каждым мгновением. Его неуверенность в вопросе, требующем смелости и решимости, была тут же замечена сержантом.

– Ты, лейтенант, знай-то меру! А то ведь докомандуешься на свою голову! Ишь, чего захотел! Я же первый тебя и заложу! Скажу, что это ты мне приказал по убегающим бандитам стрелять… Чтобы напугать их и поймать готовенькими. Я и не додумался бы до этого! А Петька-водитель, так он для меня свой в доску, он всегда подтвердит то, что именно мне и надо. Так что, не очень вы ерепеньтесь, товарищ лейтенант! Или вы, не дай-то бог, что-то против меня вынашиваете? Мол, отдежурим, а потом в рапорте всё изложите… Так? Тогда вы, сразу должен предупредить, себе очень жизнь осложните! Да и жена у вас молодая, красивая! А почему-то всюду без охраны ходит, я сам видал…

– Сдать оружие! – угрожающе спокойно прошипел лейтенант, держа в руке готовый к выстрелу пистолет.

– Всё-всё! Вот теперь вижу, вы, товарищ лейтенант, готовы на любую глупость! Это же надо! На своих товарищей заряженное оружие наводить! Ужас! Ты видел, Петро? Совсем у лейтенанта нашего с головой плохо! А уж с нервами, так вообще никуда не годится! – нагло измывался сержант. – Вы садитесь, товарищ лейтенант, мы вас живо до прокурора домчим… У него и покаетесь! А, может, вам прямо к Кащенко наведаться? Так у меня и там знакомые есть! Среди медперсонала, разумеется.

Лейтенант был близок к той черте, после которой даже робкие люди совершают решительные поступки, и сержант, казалось, тонко уловил его состояние, потому пошёл на попятную.