Опыты бесприютного неба

«…Итак, поскольку любая из социальных систем и мифологий признана джипси непригодной и ригидной, они отправляются на поиски более флексибильного, но не лишенного изящества габитуса. В этом поиске их нередко заносит в религиозные, псевдорелигиозные и наукообразные учения. Наработанные нюэйджерами теории и практики, легковесные, быстро транспортируемые и квазиодухотворенные, нередко становятся для джипси первой ступенью в мир надматериальной реальности.

Однако здесь джипси надолго не остаются. За короткое время они пробуют разные школы и течения. Трансцендентная медитация, неоязычество, сознание Кришны, гештальт-психология, Випассана, Алмазная Колесница, тренинги личностного роста, употребление корня ибоги, психоделические гуру, холотропное дыхание, всевозможные йогические кружки… Многие субкультуры нередко пропускают через себя представителей интересующей нас группы.

Так, нередко наряду с профессией к середине третьего десятилетия эти люди приобретают и опыт разных традиционных конфессий и сект.

Опыт сект часто рассматривается джипси положительно. Многие из них признаются, что любой культ предстает как бы уменьшенной версией модели всего общества. Нередко это усиливает ощущение отчужденности, которое у джипси часто следует за разочарованием. Однако кромешное разочарование – наиважнейший этап становления самости джипси. Неосознанно понимая знаменитое утверждение Леви-Стросса, согласно которому “самоописание общества посредством символов есть неотъемлемая часть социальной реальности”, джипси, раскусив обман, предлагаемый социумом, по выражению Лакана, “не застревают в пищеводе обозначающего” и легче расстаются с местами, работой, родным городом и легко меняют курс жизни.

Итак, теперь можно сказать, что сущностная черта рассматриваемой нами группы – безапелляционная, отчаянная витальность…»

Андрэ остановился и поджег сигарету.

– Что это? – спросил я.

– Мне мужик тот в обезьяннике дал. Говорит, тезисы его научного труда.

Андрэ опять погрузился в чтение:

«…Так, джипси можно назвать первыми потребителями информации. Именно это девальвирует любой интеллектуальный исследовательский труд. Как бы геологу было возможно вести геологические разработки, если бы все нутро земли по желанию ученого разверзалось за доли секунды? Джипси нередко испытывают эту развращенность вседозволенностью на себе. Уже здесь они смутно понимают: свобода – это непросто, а отсутствие границ – это самое тоталитарное ограничение».

Андрэ открыл новую банку.

– Что это за мужик вообще? – спросил я.

– Говорит, живет отшельником то там, то сям. Называет себя Номадом. Где-то по соседству с твоей родиной в бочке жил. Я и раньше об этом что-то слышал, кажется.

– В бочке?

– В цистерне. Типа, из-под нефти.

– Что он тут делает?

– Привез в СПбГУ свой научный труд. Но его не приняли. Ну и он поджег единственный терновый куст в ботаническом саду института и стал кидать туда эти бумаги, а потом его привезли в обезьянник.

Андрэ перелистнул пару страниц.

«Мало того что эти люди, по выражению некоторых представителей власти, “непонятно где и чем заняты”, так еще и непонятно, о чем они думают. Полнейшая невозможность хоть как-то просветить внутренний мир рассматриваемой нами группы, а также предсказать их поведение и, будем честны, выбрать способ управления ими, делает джипси огромной проблемой для всех тех, в чьих руках сосредоточена власть. Не стоит при этом забывать, что публичная истолкованность не принимается джипси как бытие собственное.

Напомним. Деньги интересуют джипси не больше, чем все остальное. Финансы для них не являются эманацией свободы. В этом они нередко отличаются от своих отцов. Они могут устроиться на хорошую работу и обеспечить себе хороший доход, но в любой момент – уволиться и уехать помогать бабушке копать картофель.

Сказать, что при всей своей нестабильности они чувствуют тревогу [Angst] – значит, в сущности, не сказать ничего. Степень аномии, отрешенности и тревоги подчас так высока, что можно смело сказать: не они испытывают тревогу, но тревога испытывает их. Присутствие [Dasein] – всегдашний модус существования джипси.

Если на определенном этапе по разным причинам – зависящим или независящим от него – индивид не отводит глаза от этой бездны, то, вопреки высказыванию Ницше, еще больше укрепляется в своих взглядах. В этом смысле рассматриваемая нами группа чаще пользуется максимой: “Терпи, казак, скоро долго сможешь терпеть”.

Этих людей невозможно разочаровать. Они сами кого хочешь разочаруют. С них невозможно сбить романтическую спесь, потому что она обретена не благодаря (условиям жизни, благоприятной среде), но вопреки.

3. Объединение, осознание, аккумуляция.

Как мы уже сказали, ни о каком признании авторитетов говорить не приходится. Любой авторитет, навязываемый социумом – официальная власть, духовенство, популярная культура, – не имеет веса в системе ценностей джипси, однако засоряют эфир, как вещи, не имеющие идей (например, обрезки ногтей – Платон).

Объединение всех групп, известных гуманитарным наукам, происходит по причине единого желания, единой пассионарной энергии. Непосредственно цементированием фундамента, основы грядущего социума, занимаются лидеры. В отсутствие такой кандидатуры для нашей группы образование строго иерархичного института исключено. Джипси – это полностью ризоматическая структура.

– Какая, какая? – спросил я.

– Ризоматическая… Ну, типа, как плесень, – сделав глоток, сказал Андрэ, – ну или грибы. Как опята, например.

Он опять уткнулся в листы.

Всегда ли будет так? Едва ли. Процесс джипсизации – этногенеза джипси – как показывает практика, имеет тенденцию к нарастанию. Это значит, что в нестабильной экономической обстановке и в условиях потери ценностных ориентиров все больше людей срывается с ненадежных островков своих систем в Джипсово море. Самозанятость населения, безработица, дауншифтерство – лишь отдельные, незначительные стороны этого процесса. Самые сложные и самые важные события только грядут. Итак, количество джипси растет, это подтверждается исследованиями наших коллег. Но что же это значит? Мы рискнем сделать зыбкое предположение, что количество так или иначе перерастет в качество.

Сейчас они представляют собой разрозненную массу людей. Но так или иначе, рано или поздно, осознают свою общность. Напомним: эти люди не имеют веры в социально-одобряемые авторитеты, будущее, карьерный рост, религию и деньги. Они даже не могут нормально заняться саморазрушением!

Единственный шанс для джипси – устоять и сделаться историческим событием – не позволять организовывать себя как классическую социальную систему. Где будет лидер и древовидная структура, там будет и верхушка власти. Где будет власть – там будет и нужна в дипломатии с соседними материками социальной реальности. А это будет означать смерть первоначальной витальной энергии этого класса».

– Размыты страницы дальше, лавандой пахнут…

Андрэ перелистывал подшивку.

– Тут че-то про «соборность» и «град Китеж».

Утреннее солнце уже принялось не на шутку жарить. По улицам потянулись первые прохожие.

«…Все основания полагать, что джипси – новая ступень социальной и, следовательно, общечеловеческой эволюции. Да, новый человек, который вызревает в этом котле, сегодня испытывает боль, когда наросты старых порядков отпадают от его тела. Но он будет лишен патерналистской, сатурнианской матрицы, и новое общество, которое составит этот человек, будет основано не на принуждении, не на табуировании, а на освобождении созидательной джипсовой энергии».

Андрэ закончил читать и посмотрел на солнце. Пиво закончилось.

Я забрал у него эти листы, отнес их домой и потом перелопатил в статью. Немного потыркавшись, я таки продал их одному модному журналу за хорошие деньги. Выводы про объединение класса они, конечно, вырезали – еще бы! Если бы я тогда знал, кто автор этого исследования и где он живет, я бы отправил ему часть гонорара. Впрочем, сейчас это уже неважно…

VII

В то время меня не покидало навязчивое чувство: я ощущал себя в каком-то фриковатом кино. Мои молитвы тогда звучали так: если и вправду кто-то пишет сценарии моей жизни, то, пожалуйста, пускай эти люди окончили хотя бы высшие курсы ВГИКа, а не какой-нибудь кулек где-нибудь в Челябинске. Я размышлял: почему ни у кого из нас не получается жить нормально? Ведь все хотят жить всецело нормально, в чем же дело? Наконец я понял: мы делаем все ради смысла, в наших действиях очень много смысла. Порой мы так стараемся над смыслом, так хотим, чтобы в наших поступках было больше смысла – больше, больше смысла, – что иногда мембрана разума, натянутая поверх абсурда, просто не выдерживает. Она лопается от переизбытка смысла, от тяжести наших намерений.

«В аду играет музыка из торговых центров, я тебе говорю, чувак», – вспоминаю я слова Андрэ каждый раз, когда меня заносит поссать в эти шедевры архитектуры-одного-дня. Я не представляю, как Андрэ проработал там два месяца, как аж два месяца он слушал эти маниакальные пластмассовые мелодии и ритмы, раздающиеся в бесконечных коридорах.

Будто у него была программа максимум, и все это он делал ради смысла.

Однажды в мае, после очередного похода на рок-пати, Андрэ проснулся на Марсовом поле. Он открыл глаза и увидел громадное весеннее небо, изрезанное на неравные доли следами самолетов. «Надо идти», – сказал женский голос рядом. Андрэ повернулся и увидел ее – Марину, местную рок-звезду, секс-символ питерского андеграунда. И они пошли к ней. Сдвинув с кровати гору фаллоимитаторов, смазок, плеток и костюмов садомазо, Андрэ обнял Марину и снова уснул, а проснувшись, понял, что он теперь живет с ней.

В той квартире на Грибоедова было две комнаты. В одной жила Марина, в другой обитало два любопытных субъекта. Хилый Ванечка – любитель дешевых аптечных обезболивающих, последователь учения Гурджиева. В принципе Ванечка был парнем милым, даже в своих колесах мог поддержать беседу. От цивильного гражданина его отличала маленькая особенность – он любил надевать китель австрийского офицера СС и всегда носил при себе эсэсовский же кортик. Все это добро он купил на Уделке и искренне удивлялся, когда ему говорили, что одеваться так в городе, который пережил блокаду, не стоит. Соседом Ванечки был мерзкий Игорек, всегда носивший растянутые и сальные футболки. Этот неопрятный, похабный дядька с пузиком занимался нехитрой работой: в специальном ветеринарном «Рено»-«каблучке» он перевозил собачек богатых дам. Мне всегда казалось, что от него пахло псиной, но Соня сказала мне, что это просто запах немытого мужика.

Наклонностей Марины Игорек не одобрял – при каждом удобном случае говорил, что ненавидит пидоров и вообще всех извращенцев. Уже потом, когда Андрэ съедет от Марины, а Марина будет неделю-другую пропадать по знакомым, Игорь уговорит Ванечку на эксперименты и даже не потрудится замести следы преступлений. Марина потом напишет разоблачающий пост у себя на странице. Расскажет, что нашла в комнате 70-сантиметровый дилдо в вазелине (покритикует выбор Игоря и Ванечки – вазелин не ценится в профессиональном сообществе как выбор дилетантов) и растянутую латексную маску. Очевидно, ее примерял Игорь. Элегантный костюм медсестры, также кем-то поюзанный, будет прожжен сигаретами.

Марина, конечно, девица с характером, но вряд ли она стала бы выносить чужую сексуальную жизнь за пределы альковов, если бы эти двое сладеньких не свалили с квартиры в неизвестном направлении, не заплатив за аренду и не оставив денег.

Вот как-то так Андрэ и жил: среди невменяемых персон, без маяков и сдерживающих факторов. Не то чтобы он культивировал хаос вокруг себя. Мне казалось, что он его, наоборот, всячески приуменьшал, пусть и скромными весьма усилиями. Просто его постоянно заносило в новый вихрь, и опять все начиналось по новой. Он не успевал «войти в центр смерча, где властвует царственный покой». Если бы мы с Андрэ познакомились в родном городе, если бы с детства жили в соседних домах, если бы не рыпались и сидели тихо, не занимались всей этой дурью с поиском себя в чужих мегаполисах, я уверен, он за всю жизнь едва ли пережил все то, что пережил за этот год с небольшим.

Что вообще толкнуло нашего друга переехать в Питер, где его не ждал никто и где ничего ему не светило? За пару месяцев до отъезда, прошлой зимой, ему грозила армия, но мама – кандидат наук, член-корреспондент РАН – похлопотала, и Андрэ миновала опасность. По устному договору с матушкой Андрэ должен был поступить в аспирантуру, но продал свой «Фендер Ягуар» и свалил в Питер.

А до этого от жуткой тоски он слонялся без дела. Вечером, когда темнело, он выходил, чуть подвыпив, на улицу и ловил тачки. Если останавливались мужчины-бомбилы, он махал – мимо. Примерно одной седьмой частью машин, попадавшихся ему, рулили женщины. Хорошо выглядящие, ухоженные дамы среднего достатка, плотные боевые бабенки или молодые девчата на неплохих авто. Что они делали на этих ночных дорогах одни, кого искали? Он садился к ним и заводил неспешный разговор о том о сем и частенько оказывался либо у дам дома, либо в местной гостинице. «Иногда стоять приходилось очень долго. В кармане у меня были пачка сигарет и запасные носки. Носки – это мужской атрибут. Если у тебя есть носки в кармане, то тебя этим вечером ничто не остановит».

Я как-то спросил, что можно делать здоровому двадцатипятилетнему мужчине в закрытом городе без работы и любви. Андрэ рассказал: «Я конструировал арт-объект – пианино, которое бьет током, я обязательно тебе его покажу как-нибудь. Только превозмогая боль, можно делать настоящее искусство. Это метафора творческого процесса, понял?» Когда он завершил свой арт-объект, то решил провести в ДК родного города перформанс. На концерт пришли научные сотрудники и ветераны труда, панки, молодые рабочие, дворники – весь спектральный срез социума этого закрытого городка. Каждое событие в городском концертном зале анонсировали для всех.

И вот Андрэ вышел на сцену в белом фраке, поклонился публике, потом демонстративно включил пианино в розетку. «Штраус, Рихард: “Альсо шпрах Заратустра”. На электро-болевом пианино исполняется впервые!» – объявил он собравшимся. Народ сдержанно поаплодировал. Андрэ сел на стул, откинул фалды фрака, многозначительно глянул на публику, открыл крышку инструмента и ударил по клавишам. Очнулся он уже в больнице. «Не рассчитал с напругой, но шоу было изумительным. Все эти пенсионеры обоссались от страха», – с нежностью вспоминал он.

В Питере Андрэ какое-то время жил в той самой пустой хате на «Черной речке». Хату за бесплатно предоставил ему приятель Артемон. По первости Андрэ устроился на работу в какую-то контору, продающую пожарные шланги. У него даже хорошо дела шли: его коллеги – менеджеры по продажам, они же конкуренты по тем же продажам, в основном были едва волокущей гопотой из городков вроде Луги и Пскова. На их фоне Андрэ с двумя неоконченными вышками, был просто маэстро. Работать у него получалось, но это не спасало от скуки. Мы тогда читали Камю и вспоминали фразу из «Постороннего». Когда я звонил Андрэ на работу, то всегда спрашивал: «Что ты делал?» – а он гнусавил в ответ: «Сегодня пришлось много поработать в конторе».

У Артемона Андрэ не задержался долго. Вскоре он поселился у своего друга-философа возле Таврического, а следующим пунктом его остановки стала уже комната Марины.

В харизме Марине нельзя отказать. Она приехала откуда-то из Сибири, оставив на руках матери трехлетнего сыночка Илюшу, рожденного от местного бизнесмена. Марина жарила задиристый, истеричный гаражняк в группе «Великие мастурбаторы». Сексапильная до предела, опасная Валькирия с длинными и мощными ногами. На сцене и часто вне сцены она являлась в прикидах из секс-шопа. Проблем с разнообразием у нее не было: в секс-шопе же она работала по ночам и могла брать все, что ей заблагорассудится. Назывался магазин, кстати, «Темные аллеи».

После того, как Андрэ поселился у Марины, его выгнали из конторы: коллеги-гопники показали начальству фотки Андрэ. На одной из них он в костюме единорога из Марининого магазина позировал с бонгом в руках. «Людская конкуренция – жестокая вещь, – объяснял Андрэ, – однако нельзя позволять, чтобы она составляла диалектику твоей жизни».

Так Андрэ устроился в магазин женского белья в торговый центр.

Кто его знает, почему у них с Мариной не сложилось? Это всегда самое неуловимое и непостижимое для меня в отношениях мужчины и женщины. Андрэ часто приходил к нам уже пьяным, говорил, что ненавидит ее, а потом тут же говорил, что любит. Она приезжала на такси во всем своем сценическом обличье – в костюме монашки или, например, в одной футболке с надписью «Nobody knows I’m a lesbian» – увозила его домой и хорошенько трахала. И потом у них все было хорошо, но «все хорошо» было только частью цикла.

Больше всего Андрэ не нравилось работать в торговом центре. Он долго не решался уйти оттуда, даже ходил на собеседование в те конторы, где мальчики и девочки развлекают старых извращенцев в веб-чатах. Но это случилось, в один день он таки свалил. В буквальном смысле. Прям не предупреждая никого, встал и вышел, оставив отдел с трусами и лифчиками наедине с пластиковой музыкой.

– Ты слышал, как они общаются? – объяснял мне он. – Клиентка говорит – у меня сегодня плохое настроение, я решила сходить в магазин. А девочка на кассе ей – правильно, надо же себя баловать. Баловать! Ба-а-аловать! Я снял бейдж и пошел, понимаешь меня?

Я все понимал.

Через какое-то время Андрэ и Марина окончательно разругались. Андрэ стал аскать с Ванечкой – тот стучал в барабан в метро, а Андрэ играл на гитаре что-то незатейливое и гундосил себе под нос. Получался такой облегченный, акустический Psychic TV. Удивительно, но за это время Андрэ зарабатывал нехилые деньги: за день он срубал столько, сколько поднимал на женских трусах в неделю. Я отдал ему рюкзак из брезента – свой он протер мелочью до дыр за полмесяца.

В то время я опять искал работу, и он одалживал нам с Соней. Вообще, надо сказать, я не помню такого, чтобы у Андрэ не было денег. Порой он мог не есть пару дней, но зато покупал новую примочку или шмотку на Уделке.

Когда Андрэ ушел из Марининой квартиры, он ночевал где попало или просто ходил с Ванечкой круглыми сутками – июнь был жарким, белые ночи – прозрачными. Ванечка закидывал его таблетками, а когда они отпускали, напаивал сиропом. Джем у них получался отменный, они даже подумали сколотить банду и звали меня на басу. Они и название выбирали. Колебались между «Десант удовольствия» или «Мой бла́ди, Валентин». Когда я узнал об этом, то тут же отказался, заранее.

Однажды Андрэ перебрал с таблетками и так долго и непрерывно играл на гитаре, что протер себе до мяса пальцы на обеих руках: штука покруче электрического пианино! Лечить пальцы Андрэ не стал. Через пару дней он взвыл от боли – дело было плохо.

Так он и пришел к нам: с гитарой за плечами, в кожаной старой куртке темно-коричневого цвета, которую носил даже в жару, с кистями, перебинтованными грязными тряпками. Длинные волосы сальным колтуном свисали ему на глаза. Всю неделю он просто не мог помыться – гноящиеся пальцы от воды саднило. Пока Соня готовила нам завтрак, я мыл ему голову и брил его. Он остался у нас.

Все то время, которое он жил в нашей комнатке, я пытался поинтересоваться, чем он хочет заниматься дальше, чего вообще ищет. Мне всегда неудобно задавать такие вопросы: я и сам никогда не знаю, чего я хочу, но не до такой же степени!

В один вечер Андрэ осенило: он увидел в интернете объявление, кто-то продавал тату-машинку. До кучи продавец отдавал чернила и всякие другие прибамбасы.

Я посмотрел на сову, которую делал мне один мой приятель молодости, художник по имени Разведчик, который сошел с ума в Индии. Отвратительно исполненная работа заживала долго и сейчас напоминала об ошибках былых лет невразумительным чернильным пятном со шрамами. Я сразу понял: дело хорошо не кончится, но к тому моменту мне хотелось, чтобы Андрэ хоть что-то сделал. Всю прошлую неделю он валялся на матрасе и только пару раз выбирался с Ванечкой в метро. Поскольку играть он не мог, то ему выпадала функция аскера – ходить по вагону с шапочкой и задорно выпрашивать у пассажиров мелочь за виртуозные драм-партии юноши в эсэсовском кителе.

Он купил машинку и принес ее к нам домой, мы все проверили. В тот вечер мы с Соней пошли на концерт. К Андрэ должен был прийти первый подопытный – конечно же, Ванечка. Мы вернулись поздно и обнаружили отвратительную картину: Андрэ сидел за столом, уткнувшись лбом в Ванечку. Оба спали, как потом выяснилось, от водки, перемешанной с препаратами. Машинка на низких оборотах тарахтела, ее жало было погружено в Ванечкин худосочный бицепс. Кровь вперемешку с черной краской соплей стекала по руке, капала на стул и на пол. Мы пришли вовремя – кровавый тату-сеанс, судя по всему, начался недавно.

Андрэ продолжил бесцельно болтаться в нашей комнате. Он отмыл машинку от крови и продал ее. Ванечка немного сломался, теперь и он не мог зарабатывать деньги – во время испытания машинки они задели какой-то нерв в руке, требовалось время на восстановление. На вырученное с продажи машинки Андрэ купил кусок твердого размером с кулак, курил его с паяльника, попутно ковыряясь в примочках, неотвязно гладил соседского кота, день и ночь слушал «Slowdive» на кассетном плеере.

Как-то раз я пошел устраиваться на работу. Когда я вышел с собеседования, мне позвонила Соня и сказала, что надо отправить Андрэ домой. Прямо сейчас. Я поехал на вокзал и долго ждал их. До единственного на сегодня поезда на Урал оставалось три часа.

Появилась Соня с комбиком Андрэ и сказала, что друг наш поехал прощаться с Мариной. Мы стали звонить ему: аппарат абонента… Он возник в зале ожидания за полчаса до отправления.

– Ничего необычного. Просто Марина приковала меня к кровати наручниками и кляп в рот вставила. Я думал, поиграет и отпустит, но она скурила весь мой оставшийся твердый и куда-то свалила. Эта женщина останется для меня неразгаданной.

Соня устало вздохнула.

– Освободился я быстро, наручники-то фуфляцкие… – будто оправдываясь, уточнил Андрэ.

Когда он появился у нас в комнате, я был уверен, что свалит Андрэ быстро. Меня даже не насторожило, что момент его отбытия оттягивается. Соня же сразу поняла, что все это может длится бесконечно.

И вот, когда я ушел на собеседование, она спросила его: «Чего ты хочешь? Чего ты будешь делать?» Тонкая струйка дыма взмыла вверх от жала паяльника. Андрэ втянул ее в себя, немного зажмурился и ответил: «Хочу курить твердый и слушать шугейз, буду курить твердый и слушать шугейз».

Но Соня не сдавалась. Через полчаса расспросов Андрэ все-таки проговорил свое единственное сокровенное желание: «Хочу, чтобы это закончилось. Хочу уехать домой».

Мы выкурили на перроне Ладожского вокзала по сигарете, затолкали Андрэаса в поезд, сложили его рюкзак, комбик, стратокастер, педали. Перед самой отправкой Андрэ наклонился и сказал мне: «Можешь взять у меня немного мелочи в кармане, сбегать в магазин на вокзале и купить носки? У меня носков нормальных не осталось». Я вытащил из его куртки какие-то монеты, глянул на часы и что было мочи побежал к палаткам в зале ожидания. Поезд уже тронулся, когда я вернулся. Андрэ помахал мне в окошко. Я побежал, неловко прыгнул и отправил носки в тонкий разрез открытой форточки.

Потом мы поехали домой – скоро должен был прийти новый басист «Великих мастурбаторов» покупать мою бас-гитару. На эти деньги нам надо было с Соней жить дальше.

VIII

В середине июня я опять потерял работу. До этого нам удалось немного заработать, поэтому Соня купила билеты и поехала погостить к маме, а я сидел целыми днями дома. Фэд забежал в среду, улегся на кровать, поправил челку, задумчиво уставился в потолок и, прокашлявшись, стал спешно и сбивчиво рассказывать:

– На них уходит все мое время. Я хотел бы заняться творчеством, но вместо этого каждый день теряю драгоценные часы. Эти прогулки, тусовки по лофтам, поездки на залив, ночные мосты… Это замусоривает мою жизнь, я так больше не могу. Я ненавижу женщин!

Я молчал.

– Все, я завязываю, а то мне кажется, у меня нимфомания в натуре, – продолжал ныть он.

– У тебя сатириаз, – поправлял я его.

– Нет у меня никакого псориаза, я на прошлой неделе в КВД полное обследование проходил.

Как бы то ни было, с этого момента Фэд решил бросить вести разгульный образ жизни. Подробные инструкции и добрые советы он пытался найти в интернете. Беда была в том, что во всей сети не оказалось ни одной статьи, где доступно, понятно и полно излагали бы, как избавиться от этой весьма непопулярной проблемы и обуздать свое либидо. Ссылки по запросу «жизнь без ебли» почему-то вели на сайты-каталоги проституток. Когда он менял запрос на «жизнь без блуда», то попадал исключительно на православные порталы. Тогда Фэд решил подойти к проблеме иначе.