Белоручка

И что странно, никто не мог отказать Престольскому почти ни в чём. Имея весьма сомнительный внешний вид, Лёня Ангельский обладал каким-то магнетическим воздействием на окружающих. Кажется, только благодаря своему певучему голосу и нескольким примитивным ужимкам он мог втереться в доверие почти к любому. Но что ещё удивительней, каких-то особенных материальных выгод Престольский с этого не получал. В этом заключалась его беда и одновременно парадокс. Зато чем он всегда обладал в избытке, так это информацией. Обо всём и обо всех Престольский знал превосходно. Он располагал сведениями, у кого сегодня день рождения или свадьба, кто к кому ходит на ночь или кто подсидел на службе своего начальника и занял вместо него руководящий пост. В какой стране рожала жена высокопоставленного местного чиновника или кто из судей, сев за руль в нетрезвом виде, совершил наезд на пешехода и отделался лишь мелкой заметкой в газете. И за этой информацией к нему обращались. Обращались часто, и особенно тогда, когда обратившийся человек находился почти в безвыходном положении. Касалось ли это денежных вопросов или же интимных дел – не имело значения. Главное, что Престольский всегда мог сообщить нужные сведения, даже если событие существовало пока ещё только в виде первых слухов и неподтверждённых сплетен.

Именно поэтому Швед, несмотря на внешнее и откровенное отвращение к Лёне Ангельскому, не отвернулся от него в тот день и не сбежал, когда судьбе было угодно в буквальном смысле столкнуть их на улице.

Дело в том, что Швед в последнее время влачил весьма жалкое существование. Постоянных занятий у него не имелось, он перебивался редкими заработками, а появившийся вдруг на его пути Престольский весьма прозрачно обещал некое любопытное дело. Разумеется, он врал, говоря, что искал Шведа. Шведа давно никто не искал, да и не думал искать. Может быть, о нём и позабыли вовсе. Но эта ложь была невинна, ведь если бы Престольский в самом деле не желал видеть Александра Ильича, то мог бы просто промолчать или сбежать, сделав вид, что не узнал старого знакомого.

– Какое заседание? – глухо спросил Швед.

– Это уже другой разговор! – обрадовался Престольский и, вновь взяв Шведа под руку, потянул его вверх по улице.

– Сейчас всё выясним, – запел он, когда они уже набрали ход. – Я и сам толком особенно ничего не знаю, но зато знаю определённо, что наша деятельность не пропала зря.

Престольский криво подмигнул спутнику.

– Я, разумеется, понимаю, можешь не сообщать, что ты отошёл от дел. И сейчас сидишь в своей конуре…

Швед хотел было возразить, но Лёня не дал ему этого сделать.

– Да-да, ты можешь относиться ко мне как угодно, но сейчас дело обстоит иначе. Говорят, в администрации появилась новая метла. И метёт чисто-чисто. Из Москвы прислали. Хотелось бы думать, что это из-за меня…

Престольский вновь подмигнул своим чёрным глазом.

– Надеюсь, ты понимаешь, о чём я толкую. Про митинг слышал на Текстильной? Ты ещё следишь за новостями?

– Эти твои пролетарские лозунги мне противны. И твой «Рассвет» надо разогнать.

– «Рассвет» не мой. Впрочем, почему? – удивился Престольский. – Разве ты не на одной с ними доске? Впрочем, не важно, не важно! Там дело обстояло иначе.

– Знаю я твоё дело, – как-то вдруг успокоившись, заговорил Швед. – Твоё дело не давать развиваться нашей промышленности. Идя на поводу у кучки элит! Ты тянешь нас обратно – и доведёшь-таки до рабства. В то время, когда новым классам следует развиваться…

– Саша, – вновь перебил Престольский, – оставь, пожалуйста, свою идеологию. Ты сама невинность! До сих пор, честное слово. Мне равно плевать на все идеологии. Я просто делаю то, что умею. Если необходимо собрать несколько десятков молодцов… Чуть пошуметь… И только прошу, не надо мне растолковывать свои взгляды. А если тебе так уж необходимо поделиться, то пожалуйста – можешь говорить, писать у себя на страничке в интернете… Ты ещё пишешь?

– Забросил, – глухо ответил Швед. – Это никому не интересно.

– Ты хочешь сказать, что это просто не приносит денег?

– Нет. Я хочу сказать, что всем в округе наплевать на любые идеи. Вот как тебе! Что всем нет никакого дела до того, что мы до сих пор находимся в гнилом болоте. Опять-таки как тебе! Что бараны против того, чтобы их тащили из этого болота за их крепкие крутые рога. Что они жрут свой навоз, не видя и не понимая, что, кроме него, есть что-то ещё и получше!

Престольский задумчиво почесал бровь, как это делают люди, которые столкнулись с фантастической наивностью, граничащей с глупостью.

– Как бы то ни было, – вновь заговорил он, – сейчас что-то, кажется, намечается. И не удивлюсь, если нам предложат не только мир, но и некоторое количество денег. А ты же знаешь, фонды сейчас очень стеснены в финансах.

Швед презрительно посмотрел на Престольского, но затем, как бы вспомнив, что деньги ему и самому сейчас крайне нужны, смущённо кашлянул.

– Вот мы и пришли. Входи, прошу тебя, – объявил Престольский, толкая стеклянную дверь кафе под вывеской «Адам».

Кафе «Адам» не представляло собой ничего сверхъестественного даже в масштабах небольшого провинциального города. Стены с намеренно содранной штукатуркой для высвобождения кирпича, венские стулья и столики, мозаичный чёрно-белый плиточный пол, меню среднего общепита. Словом, кафе как кафе, если бы не один очень значительный нюанс: это заведение пользовалось в городе весьма неоднозначной славой. А если говорить прямо, слухи сообщали, что здесь собирается крайне неблагонадёжная политизированная публика. Большую часть посетителей, конечно, составляла разномастная молодёжь, начиная от студентов и заканчивая обыкновенными работниками низкоквалифицированного труда, которые так и не смогли найти себя в специальности после окончания обучения, а потому добывали себе на пропитание любой работой, какая подворачивалась в самых разных областях. Ещё тут бывали люди постарше, в том числе и политические фигуры, которые считали своим долгом посещать «Адам» с тем, чтобы быть, как они говорили, ближе к народу, а заодно получить хоть какие-то политические очки. Конечно, в большинстве своём это были, что называется, сбитые лётчики, но так или иначе и они не желали отставать от современных и модных устремлений общества. Однако главный и основной ядерный контингент посетителей кафе составляли не первые и не вторые. Завсегдатаями тут были те самые протестно настроенные граждане, в том числе и из радикальных политических крыльев, которые стояли в глубокой и глухой оппозиции к существующей власти.

Неизвестно, как и почему их взор пал на это кафе. Вполне возможно потому, что ассортимент питейных заведений в городе был не так велик. А может, из-за названия. Как бы то ни было, но каждый из собиравшихся тут в той или иной мере серьёзно мечтал в будущем создать этому заведению определённую репутацию. И если уж не как у знаменитой пивной «Хофбройхаус», то хотя бы как у «Бродячей собаки».

Интересно, что владелец кафе, грузный высокий мужчина лет пятидесяти пяти, среди гостей величаемый странным именем Пафнутий, был совершенно аполитичным человеком. И ему не было никакого дела до того, чем занимают себя его гости. Однако имея предпринимательскую жилку и вмиг сообразив, что можно неплохо подзаработать на настроении публики, начал добавлять в меню блюда и коктейли с весьма провокационными названиями. Так, например, появилась сырная тарелка «Робеспьер», сэндвич «Ленин» и гранд-коктейль «Адам Смит», в состав которого входило подчас всё, что оставалось недопитым за день.

Посетителям нравился такой подход хозяина. Некоторые даже искренне считали, что он является тайным заговорщиком и что приехал из-за границы специально, чтобы продвигать в массы демократию и гуманизм. Конечно, это было неправдой, но всем было всё равно. Главное, что завсегдатаи не роптали, а даже с радостью выкладывали свои кровные за блюда и напитки, которые тут стоили порой в полтора-два раза дороже, чем в среднем по городу, лишь бы только прикоснуться своим языком ко вкусу блюда или напитка, от названия которого исходил специфический революционный душок.

Войдя в кафе, Престольский сразу заметил того, с кем была назначена встреча. Он сидел в углу, у окна-витрины, и не спеша пил кофе из маленькой чашки. Подойдя к нему и поздоровавшись, Престольский представил Шведа, а затем и человека за столиком:

– А это Михаил Михайлович Минусов, большой политический деятель – правда, в прошлом – и заслуженный борец за права угнетаемых, – последнюю фразу Престольский сказал как будто с издёвкой, но Минусов этого не заметил.

Расселись.

– А что? – вальяжно удивившись, прогнусавил Минусов Престольскому. – Я, кажется, думал, что нас тут будет двое.

– Ничего страшного, Михаил Михайлович, этот товарищ вполне надёжен. Немного наивен и часто становится рабом идей, но человек большого ума, – заверил Престольский, пока Швед рассматривал своего нового знакомца.

Минусов был очень специфичный с точки зрения внешности человек. Лет шестидесяти трёх, худощавый и щуплый, словно после тяжёлой болезни. Вообще вид его был какой-то поношенный и пыльный, как будто он никогда не менял не только свой засаленный серый вельветовый пиджак и растянутые на коленях брюки, но и весь потрёпанный образ. Вьющиеся волосы пепельного цвета, заскорузлая небритость, волосы в ушах и носу, исключительная неаккуратность во всём, начиная с длинных грязных ногтей и кончая потрескавшимися на изгибе ботинками, – всё это придавало его фигуре некоторую схожесть со старым чёртом, которого изгнали из ада за ненадобностью или за скверный характер. При этом сам Минусов держал себя необыкновенно гордо, очевидно в душе считая себя если уж и старым чёртом, то хотя бы мудрым, руководящим нерадивым людским племенем. Голос его был резок, глух и очень гнусав. Верно, из-за длины и кривизны носа. Да и глаза его были до невероятности косыми и сердитыми. Густые брови над ними неизменно хмурились, и чудилось, что ещё чуть-чуть – и Минусов начнёт метать громы и молнии за любое, даже невинное или неосторожно сказанное слово. Он будто старался просверлить своим взглядом собеседника, но, кроме улыбки, у нормального человека эти попытки ничего не вызывали. И от этого Минусов ещё больше хмурился и сердился, не понимая, что тут может быть смешного.

Чем конкретно занимался Минусов, никто не знал. В обществе было принято считать, что это политик, вышедший в тираж, но при этом пользующийся огромным авторитетом, что было не совсем верно. Зато верно было то, что, несмотря на весьма сомнительные прошлые заслуги, у него продолжали с охотой брать интервью различные местные издания, спрашивать мнение по тому или иному политическому или общественному поводу, а также приглашать на несколько псевдополитических телевизионных шоу в качестве эксперта. Однако всё это происходило отнюдь не по той причине, что Минусов произносил мудрые или актуальные речи, а больше потому, что все его высказывания носили резкий, критичный, а с учётом облика даже скандальный или, того хуже, комический характер. Людям это нравилось, хотя сам Минусов был уверен, что его любят и уважают, и именно за мудрость.

Ещё у Михаила Михайловича был большой секрет, про который знали очень немногие. Как все политики, а особенно деятельные и самовлюблённые, он любил, что называется, пописывать. Но делал это втайне от других и под странным псевдонимом Чумка-енот. Выражалось это в том, что он вёл довольно простенький дневник в одной из социальных сетей, где сообщал общественности своё мнение по тому или другому злободневному вопросу. Но пикантность ситуации заключалась в том, что манера изложения этого мнения была очень нетривиальна. В каждой публикации от Чумки-енота натурально сквозили желчь, ненависть и злая ирония. И не важно, какой темы она касалась, благородного ли дела или даже чьей-то трагедии, – подача была одинаковой для всего. Многие предполагали, что под необычным псевдонимом скрывается или полупомешанный социофоб и циник, или малолетний тролль. Как бы они удивились, узнай правду! Именно поэтому, чтобы не компрометировать себя, а между тем давать волю своим чёрным и гнусным мыслям, Минусов не писал под своим именем, а выбрал псевдоним.

– Это, разумеется, хорошо, – ответил Минусов, с недоверием поглядывая на Шведа. – Я даже не против, но тогда позвольте узнать, что тут делаю я?

Этот вопрос заставил Престольского несколько замешкаться, и единственное, что он сумел, это удивлённо приподнять брови.

– Простите, Михаил Михайлович, но как что? – переспросил он.

– Вот и я хочу узнать, что я тут сейчас делаю?

Минусов тупо уставился на Престольского своим косым взглядом, даже не моргая. Наконец сообразив, что ответа на свой вопрос не получит, он выкинул такой номер: встал и с благородством, какое только мог изобразить, вымолвил:

– Нет, раз так, то прошу прощения, и позвольте мне откланяться.

Затем он обиженно привстал над столиком и, даже как бы перегнувшись, одним глазом из-под брови посмотрел на Престольского. Так поступают подслеповатые люди, когда наклоняют голову чуть вперёд, чтобы рассмотреть собеседника получше.

– Михал Михалыч, Михал Михалыч, – запротестовал Престольский, но Минусов уже вышел из-за стола и направился к выходу.

Несмотря на то что начал он своё шествие довольно бодро, уже подходя к двери, Михаил Михайлович немного замешкался, и дальше могла случиться неловкая сцена, но его уже догнал Престольский, и они зашептались.

– Нет, Лёня, дорогой, ты меня не понимаешь, – тихо гнусавил Минусов, осторожно взяв двумя пальцами Престольского за свитер. – Я этого человека не знаю. Кто он такой – одному богу известно… Нет, ты меня послушай. Дело наше такое, оно имеет такой оттенок, что в конце видится очень серьёзным. Очень, слышишь!

– Михал Михалыч, – запел в ответ Престольский, – поверьте мне, я Сашу знаю хорошо. Да и он меня так же отлично знает и в курсе многих моих дел.

– Лёня, Лёня, – в тон возражал Минусов, – ты меня не слышишь и не хочешь слышать. Кстати, я ничуть не одобряю, что он в курсе всех твоих дел, но не в этом суть. Ты пойми – пишут мне. Я звоню тебе…

– При всём уважении, я не думаю, Михаил Михайлович, что пишут вам одному.

– Пусть так, Лёня, пусть ты сто раз прав. Но я отвечаю за своё письмо, понимаешь, за своё! Я звоню тебе, ты приходишь, и что же я вижу? Ты не один! А привёл кого-то! Кого? Да, может, он агент?! Ведь сколько было случаев, когда информация сливалась куда следует, а мы и не знали об этом? Помнишь? А мы сейчас ведь важное обсуждать собрались. Стратегию, слышишь?!

– Михаил Михайлович, Саша чудаковатый малый, но не более. Да, года два назад отошёл от дел…

– Вот видишь! – восторжествовал Минусов. – А где он был всё это время?

– Да здесь, по городу болтался. В нём как раз можно быть уверенным.

– В наше время, Лёня, ни в ком быть уверенным нельзя.

– А когда было можно?

– Согласен, – кивнул Минусов. – Но сейчас всё так изменилось. Но, в самом деле, что это за человек? Швед… Швед… Он не из тех?

– Да будет вам! – ответил Престольский, не совсем понимая, на что намекает Минусов. – Нет. Он идейный.

– Идейный? Это очень опасно, Лёня! Идейные первые предают. Ибо им деньги не нужны! Приноси им хоть миллион рублей, а они отказываться станут. Ибо не ради денег живут. Но зато потом возьмут, да и всё. Переймут чужую идею, оправдают её у себя в голове и за свою почитать начнут. На этой почве ни себя, ни своих близких, ни друзей не пожалеют. Непредсказуемые они и опасные!

– Этот не из таких, – успокаивал Престольский, косясь на сидящего за столиком Шведа, перед которым уже поставили чайник с чаем и чашки.

Самого Шведа в это время, не считая, разумеется, шептавшихся, привлёк внимание один паренёк. Он сидел лицом к Александру Ильичу и чуть наискосок, через столик. По всей вероятности, он был не один: на стуле напротив него висела розовая женская курточка, а сам он читал книгу и потягивал вино из высокого бокала.

Молодому человеку на вид было не больше девятнадцати-двадцати лет, и несмотря на общую юную миловидность и мягкость черт, дополняемых удлинёнными каштановыми волосами, на его лице уже ясно проступили тени усов и бороды. Картина, представшая перед Шведом, была, в общем-то, до пошлости обыкновенной для кафе: девушка соседа по столику, очевидно, отлучилась в уборную, а сам он в её отсутствие решил заглянуть в книгу. Такое объяснение данной сцены было как будто исчерпывающим. Но Шведа в ней что-то насторожило. Он не мог понять, что именно, но ему казалось, что какая-то деталь тут лишняя или, напротив, в сюжете чего-то не хватает. И это что-то смущало его до невозможности, но что конкретно, ответить себе он не мог. С минуту он внимательно и, может быть, даже чересчур откровенно рассматривал молодого человека, но, так и не найдя ответа на свой вопрос, отвернулся и принялся пить чай, иногда поглядывая в сторону совещавшихся Минусова и Престольского.

– С другой стороны, ты говоришь, что ему деньги не нужны, – вдруг что-то сообразил Минусов, мечтательно отворачиваясь от Престольского.

– Михаил Михайлович, я этого не говорил, но думаю, что вы правильно поняли. Дадим ему немного – и хватит. Но он пригодиться может. Трубят в рог, надо собирать части!

– Эх, части! Какие, Лёня, сейчас могут быть части? Время ушло. А моё-то и подавно.

– Это вы зря, Михал Михалыч, это вы зря! Ваша политическая карьера только начинается!

Минусов недовольно и небрежно махнул рукой, но эта фраза ему польстила, и он вернулся к столику.

Когда все вновь расселись, Престольский налил себе чаю, а Минусов заказал ещё чашку кофе. Небольшое собрание было объявлено открытым.

– Господа, – торжественно и важно начал Минусов, словно перед ним сидели не двое слушателей, а целый зал почитателей, – не буду ходить вокруг да около, а сразу приступлю к делу. Терять время нам совсем ни к чему. Нам всем нужно быстрее к семьям, к жёнам, детям, внукам… Кхм. Словом, кому куда. Так вот. На данный момент дело обстоит так. На днях я получил письмо из администрации нашей губернии за подписью некоего Капризова. Что там сказано, я сообщу чуть позже. В этом письме вот этот самый Капризов значится как советник Сенчука по работе с общественными проектами. Первое, что меня удивило, это то, что я о таком советнике никогда не слышал. И, разумеется, не знал о его назначении на эту должность. А всё-таки он так подписался.

– Вам-то откуда знать всех советников? – неуклюже вставил Швед. Александр Ильич был совсем не глуп и понимал, о чём шептались Минусов и Престольский. И ощущая, как презрительно смотрят на него косые глаза Минусова, злился и невольно отвечал тем же.

– Кхм… Кхм… Александр… Александр Ильич, так, кажется? – засуетился, начиная раздражаться, Минусов.

Теперь он видел в Шведе не столько угрозу, сколько конкурента в финансовом плане. И для того, чтобы сразу осадить неожиданного нахлебника и показать, кто тут у руля, а кто подсел как пассажир, решил поступить так, как всегда поступал в таких случаях – нахально перейти на личности и сообщить, с кем тот имеет дело.

– Если я не ошибаюсь, конечно. Нет, я могу ошибаться, это не чуждо даже мне, – волнуясь, продолжал Минусов. – Так вы спрашиваете, Александр Ильич, откуда мне знать? Нет, если вы не знаете сами, не понимаете, откуда знать мне. Нет, я говорю так, чтоб вы знали. Ведь если вы не знаете, то чтобы вы знали, понимаете? Кто. Я. Такой. Потому что я вижу, вместо того чтобы внимательно слушать, что говорят люди информированные…

– Михаил Михайлович, успокойтесь, пожалуйста, – чувствуя, как в Минусове вновь возникает напряжение, попытался разрядить обстановку Престольский. – Саша, Саша, ну что ты начинаешь?

Но на Престольского никто не собирался даже смотреть.

– А что я такого спросил? – недоумевал Швед, вперив свой мрачный взгляд в оппонента.

– Нет, Лёня, ты пойми, я человек вежливый, интеллигентный, – гнусавил Минусов, – но когда мне задают такие вопросы…

– А вы не раздувайте. Как склочник, ей-богу! – бросил Швед.

– Нет, ну это просто катастрофически невозможно, – хлопнув по столу и откинувшись на спинку стула, простонал Минусов.

– Господа, господа, – быстро запел Престолов, – давайте успокоимся. Саша, Михал Михалыч, вы только познакомились…

– Нет, ты скажи ему, кто я, – не унимался Минусов, очевидно собираясь поразить Шведа в самое сердце.

– Секундочку, Михал Михалыч.

– Нет, Лёня, ты скажи, чтобы он понял, что вопросы такие задавать некорректно! Если человек не профессионал, то зачем же показывать свою некомпетентность сразу и всем, верно?

– А вы сами скажите, – глядя исподлобья, предложил Швед.

Минусов в ответ тоже бросил грозный взгляд и, придвинувшись к столу, наклонился и с достоинством заговорил:

– Хорошо. Хорошо! Скажу для вас лично. В первый и последний раз. Чтобы вы понимали. Нет, вполне возможно, вы тоже кто-нибудь да есть такой…

– Михаил Михайлович, да скажите вы ему наконец, пожалуйста, да продолжим, – взмолился Престолов.

– Я говорю, Лёня! Видишь, я говорю!

– Так говорите!

– Говорю же, вот! Так слушайте, Александр Исаевич…

– Ильич, – глухо поправил Швед.

– А? Что? – словно не расслышав, осведомился Минусов. – Ах, ну да-да, конечно. А я как сказал?

– Исаевич, – ответил Швед с ненавистью.

– Господа, господа, – вновь встрял Престольский, – давайте прекратим пререкаться! Словом, Саша, это лидер движения «Правый поворот»! Познакомьтесь ещё раз! Пожмите друг другу руки, я жду! Прошу вас, господа!

– Я ничего не слышал об этом движении, – не двигаясь с места и сложив руки на груди, отрезал Швед.

– Я же говорил тебе, Лёня! Сегодня грубость и невежество стали знамёнами общества.

– «Правый поворот», – продолжал Престольский, не обращая внимания на реплику, – когда-то был общероссийским политическим движением, но потом…

– Но потом, – не усидев, вмешался Минусов, – власть отключила меня от финансирования. Меня, нас… Никакой разницы. Потому что испугалась. Заграничные деньги – они непостоянны, как вы понимаете. К тому же, чтобы легализовать их тут, теперь приходится проделывать большую работу. Делиться. Короче, пришлось деятельность несколько свернуть. А в своё время мы были грандиозной силой.

Швед усмехнулся.

– А как же вы здесь оказались? Сослали?

– Что значит как? Что это значит? – Минусов удивился этому вопросу, но почему-то без возмущения.

– Михаил Михайлович наш земляк, – пояснил Престольский.

– А раньше работал в Москве, – с грустью добавил Минусов. – Поэтому вы со мной и не знакомы! Даже депутатом мог стать. Но в то время, по сути, отменили выборы вне партий, и я независимым пройти не смог. А шансы были велики.

Наступило короткое молчание. Все вдруг задумались о своём и почему-то о прошлом.

– Поэтому, – уже спокойно загнусавил Минусов, – у меня остались кое-какие связи во многих органах власти. И в местных тоже. Вот я и говорю, что такого советника, как Капризов, я не знаю.

– Письмо точно из администрации? Не фальшивка? – предположил Швед.

– Нет, письмо определённо оттуда, – заверил Престольский, полагаясь на прозорливость Минусова, который бы не стал лишний раз собираться, привлекая к себе внимание, даже если бы был только намёк на подделку.

– Ну так что пишут? – нетерпеливо спросил Швед.

Минусов пожал плечами.

– Я и пытаюсь рассказать, а вы не даёте.

– Хорошо, умолкаю, – сдался Швед.

– Значит, мы определили, что советника по фамилии Капризов мы не знаем. Письмо подлинное. Значит, путём несложных логических умозаключений мы выводим, что этот человек там новый. А раз новый и сразу пишет нам, то, скорее всего, он сюда прислан из столицы.

– Опять! Откуда такая уверенность? – возмутился Швед.

– А это уже, дорогой Александр Ильич, – заулыбался Минусов гниловатыми зубами, – выходит из того, что он нам написал.

Все молча, стиснув зубы, уставились на Минусова.

Михаил Михайлович неторопливо и даже торжественно полез во внутренний карман пиджака и достал сложенный вчетверо лист, на котором вслед за адресом электронной почты Минусова было напечатано следующее:

Уважаемый Михаил Михайлович!

Приглашаю Вас принять участие в работе конференции по вопросу «Взаимодействие органов государственной власти Рошинской губернии и гражданского общества».

На конференции будут обсуждаться вопросы как взаимодействия различных органов местной государственной власти с гражданским обществом, так и помощь в развитии и реализации прав представителей гражданского общества с целью повышения качества связи между этими институтами, а также процессы поиска оптимального решения во избежание возможных недоразумений.

О желании участвовать в конференции со стороны других представителей общественности просьба сообщить заранее, назвав имена и организации (если таковые имеются).