Белоручка

Конференция состоится NN. NN. NN в 10:00 по адресу: г. Рошинск, ул. Театральная, д. 2.

К сроку прошу вас подготовить вопросы и предложения.

С уважением,

советник губернатора

по работе с общественными проектами Д. К. Капризов

Швед с большим любопытством прочёл письмо и вернул Минусову.

– Но я так и не понял, откуда уверенность, что этот самый Капризов из Москвы? – спросил он.

– Саша, так из письма видно, – потирая руки, заговорил Престольский, который тоже впервые прочёл документ – Тут ясно, чёрным по белому написано, что они хотят договариваться. Вот же: «…процессы поиска оптимального решения во избежание возможных недоразумений». Они боятся. Хе-хе. А раз боятся и так резко изменили риторику, то очевидно же, что у этого Капризова полномочий побольше, чем у любого другого. Иначе бы прислали письмо от имени заместителя губернатора или ещё кого-нибудь. А тут он сам напрямую пишет. А раз такие полномочия, то кто их ему ещё мог дать, как не Москва?

Швед задумался. Его взгляд вновь упал на молодого человека с книжкой. Его спутница так и не появилась, а на столике вместо бокала с вином уже стояла чашка кофе.

– Поэтому предлагаю выработать стратегию заранее, – заключил Минусов. – Чтобы не было путаницы.

– Нас слишком много, – заметил Престольский. – Письмо не только же вам. Мы не успеем.

Минусов хитро усмехнулся.

– Те, которые другие, пусть думают сами. Нам что важно, господа? Чтобы мы нашли консенсус в своём кругу. И чем больше предложений и вопросов мы выдвинем, тем больше шансов поставить власть в тупик. А значит, и поиметь кое-чего. Если мы добьёмся грантов на наше развитие – пусть и как откупные, разумеется, – это уже большое дело. Плотина начинает прорываться уже от первой трещинки. И, главное, – массовость, массовость, господа. Нельзя забывать, что нас много, нас больше, чем тех, что за стенами замка сидят. И пусть они трепещут, зная об этом!

– Тогда я позвоню Стуликову и этим… ребятам из «Рассвета», – задумчиво проговорил Престольский. – И тогда мы выдадим свой список, как просят.

– Не нравится мне «Рассвет», Леонид, – с нажимом произнёс Минусов. – Всё дело могут испортить. Пока мы ведём себя мирно и интеллигентно, нам, видишь, сами писать будут. Но как только перегнём палку… А этот Стуликов – тот самый?

– Да, писатель.

– Он разве в городе? Вернулся? – удивился Швед.

– Да! – подтвердил Престольский. – Да он, кажется, никуда и не уезжал.

– Я слышал, будто он в Москву подался, – возразил Швед.

– Не знаю. А ты что же, всё интересуешься им? Или его поклонником стал? – с лукавством осведомился Престольский.

– С тех пор – нет. И никакой я его не поклонник. И книг его не люблю. Они воняют пошлостью и дилетантизмом. Главное, похвальбы там больно много, показного. Дескать, смотрите, что я думаю, а на самом деле уже сто раз до него всё это обговорено и обдумано было.

– А по поводу «Рассвета», – обратился к Минусову Престольский, – зря вы, Михаил Михайлович. Эти ребята нам ой как полезны!

Минусов посмотрел на собеседника непонимающим взглядом.

– Лёня, что ты такое говоришь? Зачем они? Для того чтобы драться на улице, как пьяные в кабаках? – Минусов выставил перед собой ладонь. – Пожалуйста, но это уже без меня как-нибудь. Я свою жизнь прожил и собираюсь дальше жить, только в том русле, в котором жили Сахаров, Щаранский, Солженицын. Эти люди должны стать для нас светочами на пути к свободам.

– Нет, необходимо действовать твёрже, – вдруг вставил, без особой, правда, жёсткости, Швед.

– Что вы имеете в виду? – даже как-то испугавшись, осведомился Минусов.

– А то, что те господа, которых вы назвали, вот этой самой мирной деятельностью, вот этим вот непротивлением злу и всё такое прочее так и не задушили гидру. Что, несмотря на смену вывески, мало что изменилось.

– Поясните, прошу вас, – подавшись вперёд, попросил Минусов.

Швед лукаво улыбнулся.

– Спроси вы меня о чём-нибудь таком хоть даже года два назад, я бы, может быть, и растолковал бы. Я был тогда большой охотник всем всё рассказывать, убеждать. Знаете, вроде как юношеский максимализм. Так, чтобы обязательно на мою точку зрения встали. Чтобы даже зауважали. Но сейчас, уважаемый Михал Михалыч, мне решительно наплевать!

Минусов приподнял брови и демонстративно отвернулся.

– Вы очень и очень невоспитанный человек, – пробормотал он.

– Воспитанность здесь совершенно ни при чём! – возразил Швед. – Впрочем, если желаете, но только в трёх словах, не больше. Надо убрать из конституции, из статьи тринадцать, пункт о том, что в России запрещена идеология! Этого достаточно. И сделать идеологию социалистической!

– То, что Россия таковым государством по сути и, к сожалению, является, это, я думаю, понятно и так, – возразил Минусов. – Но хорошо, хорошо! Как скажете, пусть так – и что же будет?

Швед усмехнулся вновь, но как-то не по-доброму.

– Счастье будет. И развитие будет! И чтоб в Бога все верили!

И Швед хлопнул кулаком по столу так неожиданно, что Минусов даже подскочил на стуле, а Престольский, напротив, замер. Для чего Александр Ильич так поступил, зачем ему нужен был такой жест в эту минуту, он и сам ответить не мог. В нём просто вдруг проснулась какая-то тяга к кривлянию, как у пьяного. Чтобы чем-нибудь взять, да и удивить. И удивить так, чтобы страшно стало. Чтобы, может быть, за сумасшедшего даже приняли. И отчасти Швед этого добился.

– Так, Лёня, почему ты не предупредил, что я буду иметь дело с психически неуравновешенными людьми?.. Верьте в кого хотите! Нет-нет, дело ваше!

Минусов принялся подниматься, и на этот раз, кажется, действительно решил уйти.

– Саша, ты опять за старое?! – укоризненно простонал Престольский.

А Минусов в это время уже покидал кафе «Адам». За ним, что-то крича вслед, бежал Лёня Ангельский. За столиком остался один только Швед.

Он довольно взъерошил себе волосы и поставил локти на стол. Он ещё не совсем понял, что значила последняя сцена.

Молодой человек с книгой, на которого обратил внимание Швед, кажется, тоже намеревался уходить. Он уже расплатился по счёту, хотя его спутница так и не появилась. И тут случилось странное, после чего Александр Ильич до самого вечера ходил и, недоумевая, спрашивал себя: «Как же это так? Как это так может быть? Почему и зачем?»

Молодой человек поднялся из-за столика, и только тут Швед увидел, что тот одет во всё женское: красный обтягивающий свитер, джинсы с блёстками возле карманов, красные остроносые сапоги на тонком каблуке. Пока Александр Ильич во все глаза смотрел на столь неожиданный финал, молодой человек убрал в небольшую дамскую сумку книгу, лёгким движением сдёрнул розовую курточку со стула и накинул её на себя. Таким образом собравшись, он не спеша, слегка даже вульгарной походкой направился к выходу.

Швед очнулся, когда официантка, низенькая девушка с пережжёнными светлыми волосами, спросила:

– Вы как счёт оплачивать будете: наличными или картой?

До Александра Ильича только теперь дошёл смысл трюка, проделанного Минусовым и Престольским. И хотя сумма была невелика, даже она внушительно била по истощённому бюджету Шведа. Он злобно посмотрел в сторону выхода, где уже никого не было, и неохотно ответил:

– Наличными.

                                        * * *

В небольшую кухню, впрочем со вкусом и по моде обставленную, через лёгкие тюлевые занавески лился свежий утренний свет. В углу над столом, стоя на кронштейне, будто оратор на трибуне, на полную громкость гремел телевизор. С экрана чисто выбритый и с залакированными до блеска волосами репортёр с упоением рассказывал историю появления козла в дальневосточном сафари-парке. Репортёр делился предположениями и выдвигал версии, почему тигр, который должен был пообедать рогатым, отказался это делать и даже якобы подружился с ним.

– Хочу напомнить телезрителям, – восторженно вещал репортёр, – что козёл Артур – так его прозвали работники парка, в честь смелого короля бриттов – не только не позволил себя съесть тигру Байкалу, но даже на первых порах дал отпор свирепому хищнику. Поняв, что с добычей будет не так просто справиться, да и, кажется, проявив уважение к смелости парнокопытного, Байкал не только оставил несостоявшееся обеденное блюдо в покое, но затем даже подружился с ним. Теперь этот феномен изучают многие учёные со всего мира, отдавая должное столь фантастической и невероятной истории.

Девушка, что сидела за столом подогнув под себя ноги и ела бутерброд с маслом, безразлично слушала напомаженного деятеля телевизионных искусств. А тот всё не унимался:

– Работники сафари-парка между тем дают свою версию произошедшего. В эксклюзивном интервью нам сообщили, что тигра Байкала долгое время по документам считали тигрицей. Разумеется, этот факт ничего не говорит о характере хищника, но весьма примечателен в контексте произошедшего.

Оторвавшись от экрана, девушка так же безразлично приподняла занавеску и посмотрела в окно. Открывшийся вид, очевидно, ей не понравился, и она, презрительно отпустив ткань, вновь уставилась в телевизор.

Девушка, которую мы застали на кухне за завтраком, была вовсе не хороша собой. То есть совсем. Несмотря на свои двадцать семь с небольшим лет, она не могла похвастаться ни упругостью форм, ни стройностью ног, ни пропорциональным сложением. Всё её существо было каким-то угловатым и чрезмерно удлинённым, а излишняя худоба сочеталась даже с некоторой дряблостью. Несмотря на упорные попытки ухаживать за собой и постоянные посещения салонов красоты, её светлые волосы всё равно оставались тусклыми и имели неопределённый оттенок, ногти были ломкими, а кожа на лице желтоватой, пористой и жирной. Если бы не старания косметологов, вполне возможно, её щёки стали бы в конце концов рябыми, но и без этого вполне можно было признать, что природную красоту не купишь.

Что касается лица, то и оно тоже было угловатым, если не сказать кривоватым. Будто смотрело куда-то вбок. Наверное, такое впечатление складывалось из-за длинного, с горбинкой носа, который под разными углами зрения выглядел совершенно по-разному. Лоб был открытый, прямой и немного выступающий вперёд. Глаза блёклые и припухшие, будто с недосыпа, а рот и губы слегка отвисали и выпячивались. Особенно это было заметно, когда девушка говорила часто, скоро и взволнованно. Но особенной чертой в её внешности являлись два верхних передних зуба. Эти два резца были какой-то невероятной величины: крупные, широкие, но не длинные и росли вплотную. Со стороны они казались одним огромным зубом, глубоко сидящим в десне. Непонятно, почему девушка, осознавая этот недостаток, не сменила свои резцы на имплантаты, но так или иначе улыбаться она старалась не раскрывая рта, а только растягивала губы.

Однако, несмотря на свою внешность, девушка не была обделена мужским вниманием. Поговаривали, что это из-за её бойкого ума, образования или же некоего внутреннего обаяния. Впрочем, скорее всего, всё это было неправдой. Какими-то особенными умственными или душевными качествами девушка не обладала. Напротив, по характеру она была нахальна и груба. Умела и любила хамить и бить, что называется, ниже пояса – самыми скабрезными и пошлыми высказываниями. А поэтому вступать с ней в спор или, того хуже, ругаться было бы большой ошибкой для любого, даже самого профессионального и тонкого полемиста. Однако есть в мужчинах такая странная чёрточка, которая заставляет их испытывать тягу к женщинам, которые иногда даже не только уродливы и противны внешне, но и всем нутром своим. Кажется, что плюнуть хочется и уйти, а между тем они вдруг становятся до невероятности привлекательны. И этой самой противностью, этим уродством кавалеры как будто до одурения упиваются. Словно желая опуститься на самое дно в каком-то чрезвычайно грязном распутстве, они даже ищут таких женщин, а затем, найдя, неожиданно для самих себя становятся их рабами. Готовы потакать им, рассказывать на каждом углу о несуществующих достоинствах своих пассий и, чуть прищурившись, сально добавлять: «Есть в ней изюминка. Не каждый поймёт».

Эту девушку звали Анфиса Львовна Яцко.

В городе она была известна тем, что издавала модный женский журнал, а по совместительству писала авторскую колонку в главной газете Рошинска «Уличный глашатай». И что любопытно: колонка была политической. Казалось, эти занятия противоречили друг другу, но так казалось только на первый взгляд. Анфиса Яцко была замужем за Минусовым. И как жена некогда большого политического деятеля, а теперь ещё и прославившаяся тем, что якобы покорила своего мужа именно отличным пониманием политической ситуации как в губернии, так и вообще в стране, она была просто обязана доносить свои мысли до простого народа.

Разумеется, для столь бурной и разносторонней деятельности нужны деньги и связи. Например, издание журнала, пусть и в небольшом провинциальном городе, требует немалых вложений. А пробиться на страницы главной газеты региона было бы трудно без широких связей. Всё это имелось у Яцко в избытке. Своим формальным браком с Минусовым четыре года назад она скорее только закрепила свой статус, публично заявив о собственном уме и серьёзности. Тем более что она даже не стала брать фамилию мужа. Ранее же её не раз видели в обществе самых богатых и влиятельных мужчин, и не только Рошинска, но и других, более крупных, почти столичных городов. Поэтому выходило, что она уже тогда могла похвастаться как тем, так и другим. А имея в активе подобную репутацию, неудивительно, что слухи о невиданных талантах и способностях начинают расползаться сами по себе. Сами собой приходят приглашения посетить тот или иной приём, дать тому или иному изданию или телеканалу интервью, провести, за отдельную плату безусловно, то или иное коммерческое мероприятие или праздник.

Ещё у Анфисы Львовны, как, впрочем, и у её мужа, был один небольшой, но очень охраняемый ею секрет. На первый взгляд, ничего особенного в этом секрете не было, чтобы так заботиться о нём. В конце концов, все мы в той или иной мере приходимся друг другу родственниками: братьями или сёстрами, дядями и тётями, племянниками или племянницами, седьмой водой на киселе или даже нашему забору двоюродным плетнём. И нет на свете ни одного человека, у кого бы не было родственников. Пусть даже и за границей. Конечно, это не всегда положительно сказывается на отношении к такому человеку в нашем обществе. А если уж какой родственник затесался во власть, так и подавно будут косо смотреть и думать: «А! Это оттого у тебя в жизни всё гладко складывается, что твой отец в подчинении у начальника полиции и чай с ним по субботам пьёт!»

Анфисе Львовне в этом смысле не повезло (или повезло – как посмотреть) дважды. Её двоюродный дядя был судьёй в арбитражном суде Рошинской губернии, а другой дядя, уже по маминой линии, жил где-то в Нью-Йорке. Поговаривали, что он перебрался в Штаты транзитом, почему-то через Киев, и теперь где-то в районе Бруклина пишет для небольшой, но крайне специфической газеты заказные статьи на тему русской души и всего такого, что кажется западному человеку загадочным и непостижимым.

С родственником-судьёй Анфиса, впрочем, была знакома в далёком детстве и даже сиживала на его коленях, но затем, когда батюшка её по болезни умер, контакты прервались. Даже мама, которой муж оставил неплохое наследство и которая в припадке горя по умершему супругу начала крепко пить, а затем, что неудивительно при такой страсти, отправилась вслед за ним в мир иной, не искала контактов с высоким лицом, имевшим почти ту же кровь, что и у её дочери. Конечно, при желании Анфиса могла с лёгкостью реанимировать утерянные связи, но наотрез отказывалась это делать по каким-то своим соображениям. И когда временами проскакивал слушок о том, что родственники у неё не такие, как у всех, и что один из них имеет непосредственное отношение к судьбоносным решениям в спорных вопросах о земле в области, Анфиса Львовна только улыбалась в ответ и гордо отворачивала в сторону свою головку.

– Выключи, пожалуйста, – попросил Анфису мужчина, который только что в бирюзовом халате вышел из ванной и теперь стоял на кухне, растирая мокрую голову пушистым полотенцем.

Анфиса никак не отреагировала на просьбу, а продолжила настойчиво и сосредоточенно жевать бутерброд. Тогда мужчина сам взял пульт дистанционного управления и погасил экран телевизора.

– Ты знаешь, – вдруг сказала Анфиса, стараясь показать свою безучастность, – я не смогу больше говорить, что я командировке.

Мужчина подошёл к девушке и поцеловал её в щёку, словно за что-то благодаря.

– Нет, я в самом деле говорю, – Анфисе не понравилась реакция мужчины на её реплику, а поэтому в голосе начали проскакивать визгливые нотки.

– Придумаем что-нибудь ещё, – флегматично ответил он и сел за стол. – Ты мне кофе не сделала?

– Сделай, пожалуйста, сам. Твой дом, – коротко ответила девушка.

Мужчина какое-то время ещё потёр голову полотенцем, после чего перекинул его через спинку стула.

– Ты себя ведёшь так, как будто всё хорошо и так и надо, – раздражалась Анфиса неизвестно почему. Она специально дразнила себя. Ей почему-то хотелось устроить скандал.

Мужчина вздохнул, встал, плотнее запахнулся в халат и направился к кофеварке. Ему были противны эти утренние сцены, бессмысленные разговоры, и каждый раз в такой ситуации он задавал себе один и тот же риторический вопрос: когда же она уйдёт?!

Мужчине было чуть за сорок, он был высокий, статный и даже спортивный. С волосами цвета соломы, с бледной веснушчатой кожей и лицом таким простым и одновременно горделиво-постным, что становилось противно при первом же взгляде на него. Неизвестно, чем он покорял своих многочисленных женщин, но собственный отталкивающий образ он словно бы берёг и выставлял напоказ, стараясь ежедневно бриться, а иногда даже накладывая косметическую маску. Вообще лицо его было типично деревенским: нос картошкой, белёсые ресницы и брови, толстые губы и до невообразимости глупая улыбка, при которой появлялись ряды крупных неплотно стоящих друг к другу зубов. Мужчину, пожалуй, можно было бы даже назвать карикатурой на какого-нибудь Ивана-царевича, если бы не некоторая колченогость и невообразимо тупой взгляд пустых голубых глаз. Впрочем, сам он себя глупым не считал, а если бы кто осмелился ему об этом намекнуть, то вполне мог за это поплатиться собственным здоровьем.

Звали мужчину Аркадий Васильевич Бабкин.

Род занятий его определить было почти невозможно. Не проработав официально за всю свою жизнь и дня, Аркадий Васильевич между тем чудесным способом сумел скопить для себя кое-какой капиталец и теперь безбедно жил на проценты от него, а ещё на дивиденды от имеющихся у него ценных бумаг. Впрочем, ходили слухи, что у него есть и другие источники дохода, но об этом позже.

Профессия его, по крайней мере так писали в титрах под фамилией, когда он появлялся на телеэкранах, была «политик». Но где и в какой политической борьбе он участвует, а главное, за что именно борется, толком сказать никто не мог. Было лишь известно, что Бабкин всегда и везде находится в оппозиции, и не имело значения, к чему именно. Неуёмный мятежный дух его метался по городу и наводил ужас на местную бюрократию, коммерсантов или простых обывателей не хуже, чем второй призрак на Эбенезера Скруджа.

Захотят, допустим, власти раскинуть парк в центре города. Благое, казалось бы, дело. Пусть там гуляют детишки с мамами, уединяются под сенью лип влюблённые пары, пьют на скамейках пиво после трудового дня притомившиеся работники текстильной фабрики. Ничего в этом нет плохого. А хорошего, напротив, целый вагон! Однако же Аркадий Бабкин уже спешит на место предполагаемого строительства. Займёт центральное место, развернёт с любовью заготовленный плакат и начнёт раздавать интервью с прямой, как фонарный столб, критикой и обвинениями властей в том, что, мол, вместо квартала для малого бизнеса мэрия хочет засадить всё бессмысленными деревьями, которые не принесут в казну ни копейки, а наоборот, только увеличат пустые траты и обогатят скопившихся во власти коррупционеров. А бюджет и без того с дефицитом.

Хорошо, поменяют решение, воспримут доводы и вместо парка в самом деле на том же самом месте задумают построить несколько небольших, но очень опрятных и милых зданий. Чтобы там расположились офисы, лавки, торговые ряды, рестораны. Эдакий мини-город для коммерсантов. Но Бабкин снова тут как тут, снова с протестом и снова недоволен! Опять впереди всех спешит на известное место и рассказывает местным репортёрам уже другую историю: что вместо озеленения города власти вгоняют горожан в каменные джунгли, поддавшись на уговоры барыг, а дышать уже и так нечем. И таким образом борьба Бабкина и местных властей могла длиться очень долго.

Или вот, например, постановит губернская администрация расселить аварийный дом. Низенький, неказистый и покосившийся. С деревянными перекрытиями и крышей, текущей чуть ли не круглогодично. Казалось бы, уж тут Бабкину не подкопаться. Жильцы получат новые светлые квартиры, с новыми коммуникациями, лифтами и балконами, с видом на реку и в том же районе. Но Бабкин и тут в оппозиции. И тут без него не обойдётся. Обязательно зачем-то придёт к переселенцам, расскажет им фанатические по своей глупости небылицы о том, что выселять их будут почему-то непременно за город и непременно в старые двухэтажные дома, ничем не лучше прежних, напустит туману, напугает, взбаламутит и исчезнет. А жильцы останутся. Волноваться начнут, ибо от власти по многолетней привычке всегда и везде ждут какого-нибудь подвоха, и откажутся от переселения. Пройдёт не один месяц, пока всё уладится. Губернатор лично приезжать будет и заверять, что всё выйдет в лучшем виде. Что ничего такого, о чём врал Бабкин, у властей и в мыслях не было и что он лично своей головой готов ответить за то, что все останутся довольны.

Однако если бы в городе был один такой Бабкин, это было бы ещё полбеды. Но только с ним, как правило, всегда собиралась толпа из нескольких десятков так называемых рассерженных горожан. Чем они руководствовались в своих действиях: верой в своего карикатурного вождя или, может быть, таким же неуёмным и мятежным характером, – кто знает. Но отказать Аркадию Васильевичу в умении организации таких гражданских протестов было нельзя, и он неизменно водил за собой возмущённую кучку несогласных.

Поговаривали, что ради обучения подобным навыкам организации протестов он даже летал за границу, посещал там разные семинары и курсы. Но это было очень давно, ещё в юности, когда он по недальновидности вступил в одну из федеральных политических партий. Она, кстати, и поспособствовала ему в получении иностранного гранта на обучение. Но затем он крупно разругался с руководством и бросил на стол партбилет. Всё это, конечно, стало следствием негибкости Бабкина и его невозможно тупого самомнения. Однако с тех пор он положил себе раз и навсегда ни с кем в объединения не вступать, а если и вступать, то только тактически, ибо работать надо исключительно на себя, а на всех работать – глупо и унизительно.

Так Бабкин и жил в Рошинске и вёл с системой свою нескончаемую борьбу.

– Анфиса, – обратился Бабкин к девушке, одновременно наливая кофе в маленькую чашку из большого сервиза, чтобы придать утреннему завтраку некоторый аристократизм и западный оттенок, – не надо ставить телегу впереди лошади.

Анфиса посмотрела в ответ с брезгливостью.

Бабкин с чашкой сел за стол и принялся пить кофе мелкими глотками. При этом его белёсые брови хмурились, а лицо становилось красным.

– Придумаем для старого чёрта что-нибудь ещё, – предложил он, как бы продолжая свою мысль.

– Давай, придумай!

– Ну не сейчас же? – удивился Бабкин.

– А когда? Если ты говоришь, что так легко придумать, то и придумай сейчас же.

– Сейчас для этого не время.

– А когда будет время? Завтра может оказаться поздно!

– Сейчас я хочу выпить кофе, – важно ответил Бабкин.

Далее разговор перешёл в разряд тех наибанальнейших утренних споров, которые могут возникнуть только между глупым мужчиной и некрасивой женщиной. Наконец Анфиса не выдержала и отправилась в ванную причёсываться и приводить своё лицо в привычный для окружающих вид. Этот сигнал означал для Бабкина, что она скоро уйдёт, и Аркадий Васильевич вздохнул с облегчением.

– Кстати… – вдруг услышал он голос Анфисы из ванной, а затем даже увидел её высунувшееся лицо с одним подведённым глазом.

От такого зрелища его несколько передёрнуло.

– Мне мой говорил о каком-то письме от губернатора, – продолжала Яцко. – Ты ничего не знаешь? Даже странно.

Тут Бабкин действительно припомнил, что на днях он получил по электронной почте письмо, и даже, кажется, адрес отправителя был как-то связан с адресом губернской администрации, но он его не прочёл, а отложил. А затем и вовсе забыл.