Алая дорога

– Нет, Наталья, что ты говоришь?! – поразилась Елена. – Вставай немедленно, пойдём со мной!

– С тобой… – казалось, в Наталье, наконец, проснулось чувство. – А зачем мне идти с тобой, скажи на милость? Кто ты такая мне?!

Елена затаила дыхание. Как ни была она разочарована и взволнована, возможность проникнуть в тайные дебри чужого сознания восхитила её и заставила кротко ждать. Сегодня Наталья договорит то, что не захотела договорить тогда. Это что-то пугало, но и завораживало Елену, как будто способно было дать ключ к разгадке жизни.

– Я хочу помочь тебе.

Наталья загорелась недоброй улыбкой, которая в неверном свете свечей показалась Елене едва ли не зловещей. Она вздрогнула, подумала, что нервы её совсем расшатались, и ближе подсела к Наталье. Атмосфера тёмной комнаты завораживала. «Что сделало её такой? Не только война, не только бедность».

– Именно из-за тебя всё и пошло под откос в моей жизни, – слова Натальи, как когда – то давно, когда они только начинали свою дорогу, звучали нечётко.

– Но почему из-за меня?

– Ты что, так ничего и не поняла? Ты с самого начала, как только появилась, отбирала у меня любимых мужчин.

– Любимых мужчин?.. Я отбирала?!

Хмурая худая женщина с потушенным взглядом усмехнулась. Она не верила, что Елена находится здесь не для того, чтобы злорадствовать.

– Я понимаю, тебе было наплевать на меня, да и как иначе, но мне от этого не легче. Я так страдала, когда Алексей отдалился от меня, надеялась, он был первым, к кому я потянулась…

«Алексей, – стучало в висках у Елены, – так это была правда, я разбила её надежды…» Елена так надеялась, что Алексей и Наталья не были влюблены, что просто из-за схожести увлекались друг другом. Тогда её больше интересовали собственные чувства, но сейчас, здесь… С запозданием на шесть лет Елена всё – таки подумала, что, не вмешайся в их жизнь она, Елена Грушевская, они поженились бы, и, наверное, были бы счастливы. Елене стало больно и жаль. Жаль не себя.

– Но я пережила это, забыла его. В жизни всякое бывает, я понимаю тебя. Любить невозможно в пол силы – или любишь до самозабвения, или не любишь вовсе.

– Но зачем до самозабвения? Нужно в первую очередь жить собой, а не кем-то! Иначе в итоге и останешься с дырой в душе, одна, нищая…

– Я не такая, как ты. Это ты Сашу не любила, сама говорила об этом… И Алексея сначала предпочла размеренному существованию. А я не так, люблю – так люблю, и не думаю, как на меня посмотрит общество. Это неважно в минуты наслаждения жизнью! – прошипела она.

Елена с досадой почувствовала, как глаза начинают щекотать непрошеные слёзы.

– Вот ты подумай теперь. Чего ты добилась своим самоотречением, сидя на каменном полу в чьём-то разрушенном доме.

– Ты несправедлива… – глухо боролась Наталья.

– Я честна! И ты должна быть честна с собой, Наташа! Любовь растоптала тебя, довела до этого, и ты ещё обвиняешь меня, – хрипло докончила она.

– Удивительно, как ты всё-таки решилась выбрать Алексея, что же сказали твои родители! – Наталье, верно, не хотелось думать, что Елена может быть права.

– Выбрала, – отрешённо сказала Елена, – потому что потом уже стало наплевать на чужое мнение.

– Вот и мне наплевать.

– Да я не о том! Ты же на дне сейчас, на самом дне! И что дала тебе твоя любовь? Она только тогда и хороша, когда не несёт в себе опасности!

– Если ты не можешь пойти за ним до конца, значит, ты не любишь вовсе.

– Нет, это просто значит, что я смотрю на мир реально. Я не смогу любить того, кто топчет меня. Саша пошёл с тобой до конца, он свою жизнь разрушил?!

– Ты считаешь, что Саша топчет меня?!

– Посмотри на себя, посмотри, что стало с тобой! Как ты сама не видишь этого?! И ты ещё оправдываешь его… – поразилась Елена.

– Да, оправдываю! Я сама виновата во всём, я была слишком требовательна к нему, вот он и струсил! На него нельзя давить.

– Ты сумасшедшая, – отрезала Елена.

Наталья заплакала. Это успокоило Елену. Если женщина ещё способна плакать, потеряно для неё не всё.

– Теперь скажи мне, – продолжала Елена, поглаживая её по плечу, когда Наталья немного успокоилась, – что с тобой произошло, почему ты здесь?

– Мне… мне нечем стало платить за комнату, а тут ещё роды… Когда я вернулась из больницы, оказалось, что хозяйку моей комнаты арестовали, а в доме поселились большевики.

– А Александр?!

– Он ни в чём не виноват, он просто не знает!

– Ты разве не писала ему?

– Нет… Я не знаю, куда теперь писать, не знаю, где он…

– Он возвращается… уже вернулся. Ты должна пойти к ним. Я пойду с тобой. Хватит этого уже, я сама хочу освободиться от него. Он давно обещал дать мне свободу, и теперь с новой властью это возможно. Довольно мы все мучили друг друга. Если он ждёт указаний, он их получит.

Волчья тоска в настроении Натальи уступила место безразличному цинизму.

– Никуда я не пойду с тобой. Довольно мне досталось от тебя.

Как Елена ни пыталась уговорить Наталью, та не поддавалась, по-прежнему сидя на полу. Расстроенная, избитая, всё ещё чувствующая слабое царапанье в груди, причиняемое мыслью, что они с Алексеем, хоть и неосознанно, посодействовали падению Натальи, Елена ушла, с грустью обещая вернуться. Наталье было всё равно. Она продолжала бездумно смотреть на стену. Слышно было её ровное, но неприятно глубокое дыхание.

«Господи, как же помочь ей?» – дрожа то ли от холодного декабрьского ветра, то ли от прошедшей встречи, думала Елена, устало плетясь домой. Там, с гадкой тоской из-за собственного бессилия, она смотрела, как мечутся домашние.

Глава 11

Елена боялась, что не застанет Жаловых в их огромной квартире. Многих дворян уже выгнали с насиженных фамильных мест, заставив пережить то, что переживали во времена аристократического триумфа крестьяне. Мщение всё больше терзало Россию.

«Когда у них всё было, они с жалостью смотрели на крестьян и думали, как им помочь, ну а между делом (каждый день) развлекались. Когда у них всё отняли, они возроптали и начали жалеть себя, обвиняя рабов в том, что тем надоело их терпеть», – сказал бы Алексей, не стань он в последнее время молчалив и рассеян. Елена должна была позаботиться и о нём, одном из многих, доверенных её попечению, но столько у неё было забот в последнее время, что она, засыпая, не успевала продумать всё, что станет делать завтра. Таков удел тех, кто лучше слабых, глупых и бедных способен держать удар, оберегать их. А иногда даже тех, кто просто сбился с пути и никак не может найти новый смысл. После такой деятельности сначала гордишься собой, а потом кажется, что лучше уж самому быть слабее, глупее или беднее.

Опасения Елены не были напрасны – по старому адресу не оказалось никого из доблестной династии Жаловых. Запустение, разруха. В квартире Жаловых, как и у Ваеров, побывали большевики. Походив возле двери в надежде, что кто-то появится и расскажет, где они теперь, Елена задумалась о том, что стало с её жизнью за последние месяцы. Эти назойливые мысли, бросающиеся на неё, стоило ей остаться одной, выводили Елену из себя, потому что много в них было ропота и жалости к себе. Вслух она никогда их не озвучивала, но наедине с собой понимала, как они противоречат её идеалам, как они мерзки и мелки.

Елена отводила глаза от самой себя, как если бы разговаривала с отражением, и пыталась пресечь думы о том, что лучше бы всё шло по-старому, низшие классы продолжали бы выполнять функцию мулов. Тогда она смогла бы и дальше любоваться закатами, пожинать любовные плоды и с гордостью отмечать, как мужает сын. Такое течение мыслей вполне объяснимо для смертного, но ей было неприятно, как будто Елена Грушевская, первая защищавшая идеалы добра и справедливости, предала кого-то.

Она выбилась из старой жизни, на короткий момент подумала, что нашла себя в перевернувшейся среде разночинцев, но скоро поняла, что не может отыскаться в новом обществе.

***

Всё летело в преисподнюю, по крайней мере, Елене так казалось. Ей хотелось проснуться утром и понять, что вся боль и несправедливость остались в прошлом. Но каждый новый день всё больше отдалялся от этого желания. Иногда из центра города по улицам прокатывались, как оглушительные раскаты грома, леденящие очереди по людям. Елена начала опасаться, что Александра арестовали, и теперь ни Наталья, ни она не получат желаемого.

Елена не могла поверить в то, что Елизавета Петровна и Фридрих, утративший свою обычную склонность к ворчанию, всё-таки уезжают из России.

– Без Клары?! – вскрикнула Елена (в семье Клавдию величали на немецкий лад), только услышав от них то, что, казалось, не могло быть сказано вслух.

– Милая, – Елизавета Петровна пыталась скрыть, что оправдывается, – мы не можем искать её вечность, под угрозой мы все, мальчики!

– Лиза! – закричала Елена. – Да как ты можешь говорить такое?! Она твоя дочь!

– А они – мои сыновья, и я хочу, чтобы они видели счастье, а не смерть! Она сама свой путь выбрала.

Елена не добавила больше ничего. Даже Алексею она не сказала о своём разочаровании.

Ваеры уехали. Они долго и слезливо прощались, вздыхали и твердили том, что скоро вернутся, заберут Клавдию. Но Елена не могла слушать их. Ей только хотелось, чтобы поскорее отошёл поезд.

Но, когда она осталась одна лицом к лицу с Алексеем, ей стало ещё тоскливее. Человек, которого она так сильно любила, которому верила иногда больше, чем себе, в последнее время пугал её. Он стал ещё задумчивее и суровее, чем раньше, и походил на существо, потерявшее что-то важное для себя. А она, сбившись с курса, перестав верить всему, сбросила всю ответственность и инициативу на Алексея, несмотря на свои наполеоновские планы и вольнолюбивые речи.

Поэтому Елена и Павел начало 1918 года почти постоянно проводили с отцом и дедом. Аркадий Петрович, наверное, был рад сближению с дочерью, но никогда не показывал ей больше, чем можно было прочитать по глазам. Глаза он тщательно прятал и втайне боялся, что кто-то может залезть ему в душу.

Они много говорили в этот период. Жизнь вокруг стала так страшна, офицеров хватали на улицах и уводили в неизвестном направлении, женщины боялись открывать дверь на стук. Поэтому Грушевские окунулись в сладкий мир грёз и воспоминаний, приукрашенных и припорошенных фантазией. Елене начинало казаться, что вся её жизнь до революции была томно – цветочной. Все перипетии судьбы меркли, а то и вообще казались выдуманными по сравнению с теперешней жизнью.

Однажды Елена и Аркадий Петрович утомлённо и совершенно бесцельно бродили по Петрограду. Оба понимали, что нужно начать делать что-то, идти на службу или примыкать к одному из многочисленных политических движений. Но ни отец, ни дочь не могли совершить того, чего хотели. Вся жизнь стала для них одной бессмысленной тёмной повестью без ответа на главные вопросы, без счастья и радости. Да, когда – то в далёком будущем всё станет опять ослепляющее – цветным, душистым и игривым. Ну, а теперь…

– Расскажи мне о маме, – просила отца Елена, радуясь возможности впервые в жизни услышать от отца семейные истории, которые порой бывают так дороги. Они позволяют чувствовать, что ты пришёл не из ниоткуда, а это хоть немного, но облегчает груз непонимания начала собственной жизни. Никто не может сказать, откуда пришёл, куда идёт, и что встретит после жизни. Все религии мира преподносят свою версию человеческой сущности, и все они похожи, но… В мире хочется узнать всё самому, а не слепо верить в то, что придумал кто-то, поэтому Елене и казалось, что, познав себя, она сможет познать мир, его сущность, его безумие и совершенство. Когда она задумывалась о начале пути, находила столько непонятного, что невольно переставала думать об этом, но неизменно тянулась к привлекательному, но не разрешимому. Елене казалось, что, узнав больше о своём детстве, она сможет хоть немного приблизиться к сути. Задумываться над вечными вопросами человечества она начала недавно.

И Аркадий Петрович, сурово, но не без тихого одобрения смотря на дочь, начинал красивую историю о любви и верности, о трагическом конце и вечной памяти. Елена, хоть и не верила этим словам до конца, примято улыбалась, смотря на замёрзшие волны Невы. Река под ними расплывалась широко и бело.

На мосту к ним подошли несколько солдат в потёртых грязных шинелях. Говорили они громко и безграмотно, беспрестанно ругаясь и скалясь. Один из них, развязно посмотрев на Елену, выругался.

– Гляди-ка, крали буржуйские ещё по городу гуляют, – сказал он спутникам.

Аркадий Петрович быстро обернулся и, забыв, что не вооружён, сказал, едва сдерживая ярость:

– Господа, идите, куда шли, оставьте нас в покое.

– Ишь ты, брыкается ещё, скотина. Кончилось ваше время, наше теперь.

– Ваше не ваше, а за всё, что творите, вы поплатитесь.

– И как же, сударь? – издевательски спросил солдат.

– Папа, – прошептала Елена, – прошу тебя, не надо. Промолчи, пойдём отсюда.

Но Аркадий Петрович тем и славился, что никогда никого не слушал, а иногда даже шёл наперекор советам, боясь, что люди подумают, будто убедили его.

– Расстреляют вас, как изменников родины, когда истинная власть вернётся.

Трое в шинелях оторопели, потом переглянулись.

То, что произошло дальше, Елена видела через искажённое стекло. Казалось невероятным, что эти люди, незнакомые, нежданные, схватили Аркадия Петровича и долго били его, пока снег вокруг них не сбрызнулся чем-то тёмно – красным. Как бы в замедленном действии Елена со стороны созерцала, что пытается помешать солдатам, слышала глухие, разбавленные с собственным биением сердца, крики отца: «Беги, Лена, беги!»

Но она не могла. Перед глазами в ознобе проносились мысли – что станет с Павлом, если её убьют, как жаль будет дальше не видеть жизнь, пусть даже такую, как жаль… Наконец, огромным усилием воли заставив себя выплыть наружу, она, гонимая отчаянием и болью, неуклюже побежала по набережной, спотыкаясь и падая. Куда она бежала, она не понимала, да сейчас это было не важно. Внезапно её нагнала колющая мысль – отец… Он там один, она ничем не может помочь ему.

Резко повернув обратно и чувствуя только, как горло распухает от бьющего в рот ледяного воздуха, Елена увидела, как не её отца, нет, а мужчину, которого она совсем не знала, схватили под руки двое солдат. Протащив по замёрзшей улице, они насадили его на штык, который держал четвёртый участник представления. Мужчина на штыке тихо захрипел, с жалким выражением пытался сказать что-то, но не смог, перестав шевелиться.

Это не мог быть её отец. Не Аркадий Петрович, щёголь и сердцеед, всегда убеждённый в своей правоте, презирающий любое, кроме своего, мнение, валялся сейчас окровавленной грудой на белоснежном петербургском снегу. Не его дочь, неподвижно застывшая сейчас в двадцати метрах от тела отца, согнулась пополам из-за приступа тошноты.

Елена плохо помнила, как в страхе, что её догонят солдаты, добежала до дома, в котором жила теперь с сыном, Алексеем и Натальей. Наталья всё-таки оттаяла и согласилась принять помощь от женщины, которая, как ей казалось, разрушила её счастье. Конечно, теперь Наталья, имея время и силы поразмыслить надо всем, раскаивалась в сказанном и старалась загладить боль, причинённую Елене. Она извинялась, успокаивала её и ухаживала за Павлом и его сестрёнкой Анастасией, пока Елена бесцельно слонялась по оставленным им комнатам.

В тот день Наталья с лихвой загладила свою бестактную злобу – битый час она крутилась вокруг Елены, стараясь помочь той остановить истерику. Всё было тщетно. Елену била такая дрожь, что она не могла сидеть, а сползла на пол и лежала там, пока не затихла. Пришедший Алексей приглушённым голосом говорил что-то Наталье, дети тихо всхлипывали, почуяв в доме беду. Елена почти не слышала, как Алексей поднял её на руки и положил на диван, тревожно вглядываясь в любимое лицо. Весь мир вдруг стал для неё не более чем фоном, чтобы каждый человек наивно полагал, что счастье возможно. Впрочем, в тот момент она не думала ни о чём, а только смотрела вперёд. Алексей и Наталья, заметив её взгляд, поспешили отвести глаза.

Глава 12

Вечером того дня Алексей с Натальей долго говорили о чём-то, тихо не договаривая главного, но понимая друг друга. Он чувствовал, как мир, не тот, что был за окном, а его собственный, разбился вдребезги; он не знал, как теперь жить, на что надеяться и во что верить.

– Ты первая из нас разочаровалась, – объявил ей тогда Алексей.

– А мне казалось, что это был ты… Тогда, когда оставил город, никому ничего не сказав. Я была очень зла на тебя и ушла с Женей. Мне было так обидно, я почти ненавидела вас… Ведь именно ты пропитал нас теми идеями.

– Нет, тебе сейчас кажется так. Вы были свободомыслящими с самого начала, это характерно для умных людей. В таком случае, твоё отречение было ярче. Я и не думал, что ты можешь быть страстной настолько.

– Всё изменила смерть Евгения.

Наталья, потерявшая почти всю надежду на личное счастье, ради которого поступилась жесткостью суждений, старалась теперь помочь людям, не отвернувшимся от неё в сложный период. До сих пор не восстановив своё хрупкое равновесие, она легче, чем счастливые люди (хотя таких с каждым днём становилось все меньше), улавливала чужую горечь. Вместе с таким же, как он, человеком, придавленным эпохой, Алексей чувствовал себя легче. Хотя Наталью ранила не эпоха, или она меньше, чем человек, они нашли общие линии понимания. Они всегда находили их, потому что были похожи.

Все они – Алексей, Елена, Наталья, Ольга и Пётр могли бы добиться многого, не стань у них на пути семья, любовь или война. Это были талантливые мечтательные люди, каждый из которых надеялся найти счастье. В большей или меньшей степени борцы, идеалисты, эстеты, все они изначально были наделены похожими характерами и чувствами, только распорядились ими по-своему. Алексей не смог дойти до того, чего больше всего хотел – справедливости. Елена жила ради счастья, но споткнулась о теневую жизнь. Наталья предпочла любовь самостоятельности, позволила другому человеку завладеть собой, и теперь раскаивалась в этом. Ольга предпочла себя семье, и тоже разочаровалась, потому что никто, кроме неё, не ценил её жертву. Пётр мог сделать то же, что и Алексей, но слишком сомневался во всём на свете, поэтому просто смотрел на то, что происходит за окном. Со временем ему начало казаться, что созерцать жизнь интереснее, чем участвовать в ней. Однако он сделал добро своим крестьянам, и те не нарадовались на барина. Алексей же вообще не мог похвастаться тем, что помог кому – то.

Теперь двое из пяти, между которыми едва не образовалась любовь – содружество, смотрели друг на друга с горечью несбывшихся надежд. Каждый знал, что его жизнь могла пойти иначе, не натвори они стольких ошибок.

Алексею нравилось ухаживать за Еленой, оберегать её от новых волнений, заботиться о ней и бесконечными январскими вечерами рассказывать, как будет прекрасна жизнь. Надо только немного подождать… Снова видя перед собой беззащитный идеал, терпящий пощёчины судьбы, он чувствовал себя сильным, способным защитить его. Думая о реальности, а не об абстрактных справедливости и счастье, он невольно отвлекался от постигшего его разочарования. Он говорил Елене, что вся чернота, гуляющая сейчас по России, неизбежна, но наедине с собой, долго не засыпая, не мог оправдать происходящее. Вся его честность и стремление к совершенству восставали против. Не этого он ждал от страны, в которую верил. Он зарёкся не идти на поводу у того, что внушают люди, мечтающие о власти. Вообще лучше не верить людям… Его совесть подсказывала ему, что страна разрушена, не может наступить рая земного на следующий день, но всё же… То, что происходило вокруг них, перерубало всякую надежду на благоприятный исход.

Алексей начинал презирать себя за то, что так мучается из-за того, что решил оставить раз и навсегда, поскольку истину всё равно раскопать был не в силах, но всё равно ежедневно позволял своему разуму думать о судьбе русских людей. Когда-то он презирал, хоть и неосознанно, Петра за то, что тот, в период, когда никто из них ещё не узнал любви, разделял взгляды Алексея и говорил о революции, как о благе, а потом просто ушёл в тень. Теперь, сидя возле Елены и надеясь, что она заговорит с ним и развеет вновь обступившие его страхи своими тёплыми ладонями, он решил, что Пётр был прав, позволив всему катиться без его участия. Алексей подумал, что Пётр подозревал всё с самого начала, поэтому решил, что совесть его будет чище, не стань он никому помогать. Алексей обвинял Петра в лицемерии и трусости, но понимал, что его друг не лицемер и не трус. Он просто не хотел помогать, как Алексей, тому, что убивало людей. Но Алексею не было совестно за то, что он совершил – он никогда не врал. Это было частью его жизни, а все мы ошибаемся.

Елена тоже не врала себе более, и тоже заблудилась. Решить, что ей милее – внешнее благополучие за разбитым влечением к жизни или неопределённость, но свобода и любовь, было несравнимо легче, чем понять очередную бойню, растёкшуюся по родине. И сейчас, перед лицом настоящего, не отвлечённого, не чьего-то горя, она ненавидела всех. Ей уже было всё равно, кто лучше, кто прав. Она больше не анализировала себя и не пыталась уловить мысли, относящиеся к какому-то событию. В отличие от других дворян, твёрдо стоящих за интересы своего класса, Елена никогда не судила о природе вещей однобоко, и давно поняла, что жизнь делится не только на чёрное и белое.

– Ты как-то сказал, что не власть отвратительна, а люди, её создающие. А Ольга – что Россия не та страна, где что-то может пойти по маслу. И вы оба были правы! Теперь каждый день это доказывает. Как легко строить прекрасные теории и как трудно применять их на живых людях! И мы были такими же самоуверенными, думали, что правы, что молодцы, если идём куда-то. А Русь – матушка так многогранна, так своевольна, что представить её развитие невозможно, – доверилась Елена Алексею как-то вечером, когда тянет открыть сердце близким. В последнее время это происходило всё реже, Елена чувствовала странную накаленность и невозможность рассказать другому свои последние соображения.

Оправдывать людей, убивших отца, она не могла. Даже мысли об этом вызывали у неё приступы такой сильной ярости, что она готова была бежать на ту набережную и попытаться найти тех солдат. Елене отвратительно было насилие, жестокость, невыносимо было видеть глумление над памятниками искусства. Она всегда с отвращением читала, как варвары обезображивали античное наследие, а теперь то же созерцала в России. А в роли палачей выступали не чужеземцы.

Была ли она близка к своему народу, хоть и чтила его? Елена никогда не понимала крестьян, а они платили её сдержанным безразличием. Ей претила их темнота и ожесточённость, пессимизм и забитость. Она понимала, что виноваты в этом древние традиции, загнавшие низший класс в полу животное состояние, но перейти барьер в общении с этими людьми не могла. Крестьяне же в отместку считали её чудачкой, решившей, что она способна своими подношениями и подарками улучшить им жизнь. Во время одного из визитов в бедную семью Елена уловила на себе заинтересованный взгляд одного холопа и недовольно вспомнила «Утро помещика».

***

Так они и жили теперь впятером. Алексей с подрезанными крыльями, отчаявшаяся во всём Наталья, утешение находившая лишь в дочери, смятая Елена, которой казалось, что в двадцать пять лет её жизнь закончилась, и маленький Павел, понимающий многое, всеми силами пытающийся помочь заболевшей матери.

Болезнь Елены носила психологический характер, но от этого легче не казалась. Елена мало ела, плохо спала, тихо говорила, а большей частью вовсе молчала, печально глядя в окно.

– У нас кончаются сбережения, – сказал однажды Алексей. Если я не подыщу себе место, нам придётся продавать вещи.

– Мне жить хочется, дышать, здесь я как в тюрьме, – глухо ответила Елена. – Уедем, Лёша?

В её лице проснулась надежда, но Алексей только покачал головой.

– Предать родину мы не можем.

Елена будто от спазма закрыла глаза.

Алексей не вступил в ряды красной армии, чем снискал себе множество неприятностей. Найти себе службу с такой биографией было непросто. Украшения, спасённые ими, и деньги Аркадия Петровича не могли долго кормить их.

– Помнишь, как мы жили… – томно продолжала Елена, заранее смирившись с его непреклонностью, поскольку понимала это с самого начала. – Как будто не одна жизнь прошла с тех пор.

Алексей с жалостью посмотрел на неё.

– Так, как мы жили… Это прекрасно, милая, но эгоистично. Ты настоящей жизни за маскарадами не видела. Той, что у народа в сердцевине бушует. Я не о наших крестьянах, а о волжских. Если бы ты видела их силу воли, их стремление к свободе, их презрение к богатым, ты бы поняла, на каком краю Россия стояла. Да ты и понимала, кажется… То, как они смотрели, говорили, читали пропагандистскую литературу. Всё шло к перелому. Много лет шло. Я до сих пор удивляюсь, как они расшевелили наш ленивый народ. Расшевелили, так он теперь бушевать будет. Не бойся их. Всё вернётся на круги своя.