Алая дорога

– Наташа, прости, – сказал Александр, обнимая Наталью. Он даже не подумал, что может ранить Воронову безразличием к её судьбе, недоумевая, отчего бывшая жена набрасывается на него и толкует о предательстве.

Елена не умилилась.

– Убирайся, – сказала она. – И никогда не приходи сюда больше. Мы проживём без тебя. Ты можешь думать только о себе.

– Я пойду с тобой, – сквозь слёзы проронила Наталья, избегая взгляда Нестерова, остановившегося на ней.

Елена поразилась не меньше Алексея.

– Наташа, – сказал Нестеров, – подумай, куда ты идёшь.

– Позвольте ей самой это решать, – высокомерно произнёс Александр.

– Я лучше позволю вам убраться отсюда невредимым.

– Наташа, – с мольбой в голосе Елена подошла к Наталье вплотную. – Ты пойдёшь с ним после всего… Ты ведь говорила…

– Сердцу не прикажешь, Лена, – быстро начала Наталья, видя, как подруга, вновь вскочившая на ноги, пятится от неё и качает головой. – С нами всё будет хорошо. Спасибо вам за всё, я этого не забуду. Но я должна идти с ним.

Елена не стала больше удерживать её, слишком громко в ней кричали разочарование и обида. Оцепенев, она смотрела, как Наталья выпускает из рук ладошку Павла.

– Как Павел? – спросил Жалов, остановившись и косясь на ребёнка.

– Замечательно, – резко ответила Елена и отвернулась. Ей хотелось, чтобы эти люди поскорее оставили её.

Алексей закрыл за ними дверь, поцеловав на прощание Наталью. Потом он подошёл к Елене и обнял её, не найдя лучшего способа утешения.

Глава 15

– Я не плачу, – громко сказала Елена, убеждая скорее себя в том, что произошедшее действительно не затронуло её души, ставшей в последнее время слишком чувствительной.

– Лена, – нежно сказал Алексей. – Не нужно тебе по каждому пустяку терзать себя. Так никаких сил не останется.

Елена в замешательстве остановила на нём мутный взгляд. Обычно он даже в порыве сильных эмоций старался не показывать своей острой реакции на что-то. Ей казалось, что так он старается не обнаружить свою чувственность, пытается навсегда остаться в образе, созданном им много лет назад. Сейчас же он пытался утешить её, что случалось редко – обычно он давал ей шанс выкарабкаться самой. Но в последнее время и он, и она потеряли веру в то, что Елена способна выдержать всё.

– Ты об этом говоришь, как о пустяке? – отстранённо спросила она.

– Позволь ей самой решать, по какому пути пойдёт её жизнь.

– Ты прав… Знаешь, Лёша, меня давно уже мучает один вопрос… Быть может, ты посчитаешь это глупостью, но… Мне нужно знать, чтобы понять, действительно ли я заслуживаю порицания.

– Тебя слишком часто мучает что-то.

– И тебя, – неохотно отозвалась Елена. Ей не хотелось продолжать разговор, но она должна была знать то, что могло ударить ещё больше.

– Такова участь людей, знающих, что такое совесть. Лена, Леночка, – Алексей взял её руку за запястье и водил ладонью по своим колючим щекам, придававшим ему сходство с дикарём. – Мы переживём это, хорошая моя. Человек и не такое способен пережить. Была бы надежда. Теперь мы сможем пожениться, у нас родится очаровательная девочка, ты ведь всегда хотела дочь!

Елена не ответила. Его слова отбивались от неё, как от блестящей снежной стены, отдавались где-то далеко. Речь о дочери тускло уколола Елену где-то внизу живота. Если бы она не принимала мер, возможно, очаровательная девочка с карими глазами уже появилась бы на свет. Но Елена, общаясь с Аннет, узнала много не только о популярной парижской модистке Габриель Шанель, снискавшей себе большую популярность, продавая удобную одежду, идеально подходящую для времён войны. Она узнала и то, что, живя в двадцатом веке, совсем не обязательно иметь столько детей, сколько возможно. Она думала, что когда-нибудь потом, когда станет не так страшно жить, у них появятся дети. Но сейчас, здесь, в доме, занятом большевиками, на неизвестно откуда берущиеся средства… Елена не жалела, что их любовь пока не дала плодов.

– Ты давал Наталье надежды на то, что вы можете пожениться? – резко спросила Елена.

Он выпустил её руку и отошёл к окну.

– Послушай, – сказал он, готовясь вспыхнуть. – Какая тебе будет польза, если ты узнаешь? Почему ты так много думаешь о том, что не имеет почти никакого значения?!

– Потому что, – Елена, похоже, снова готова была заплакать, – я не могу построить своё счастье на несчастии других. Это подло.

– Да, было бы действительно подло, если бы мы бросили Наталью у алтаря! Но всё было не так, ты слишком усложняешь жизнь бесконечным самокопанием! Между мной и Натальей ничего серьёзного не было. Ты что, считаешь, что мы с тобой не должны были обручаться?!

– Она надеялась, а мы сломали её будущее, и теперь зависит от Александра, который ничуть её не ценит!

– Это жизнь, если бичевать себя за то, что слишком призрачно, можно умереть! Может быть, мы виноваты ещё и в том, что началась революция?!

– Ты уходишь от главного! Ты безразличен к чувствам других людей! Считаешь, что отдельный человек – ничто в воронке времени? Ты же добрый, я знаю…

– Ты безумна. Надеюсь, тебе станет лучше потом.

Алексей был разозлён, но надеялся, что это минутная вспышка, и она затухнет с течением времени. Но Елена не в силах была заглушить в себе растущую с каждым днём агрессию и гнев. Она не могла жить так, как приходилось, не могла выносить заточения в двух комнатах. Раньше она располагала услугами целого отряда слуг, спешившего выполнить любую работу. Благодаря их неустанной заботе Елена могла мечтать и заниматься тем, что нравилось ей больше всего. Теперь на неё свалилось слишком много – забота о сыне и возлюбленном, иногда мечущемся в своей совести, но упускающем подчас важные для неё моменты. Её душа просилась на волю, но найти желаемое не могла. Работать Елена не имела возможности – каждая её попытка атаки какого – нибудь издательства с надеждой заняться переводами или редактурой заканчивалась провалом. Сейчас печатали большевистские газеты и пропаганду. В её услугах никто не нуждался, а больше она ничего делать не умела, устроившись в конце концов судомойкой в какой-то захудалый ресторан.

Не находя в себе сил подавить тёмную бурю в душе, она выплёскивала всё на Алексея. Он тоже не мог похвастаться ангельским терпением.

– За что мы боролись? За это? – Елена обвела рукой комнату.

– Все сейчас живут так, – нехотя ответил Алексей.

– Все…

– Нельзя быть единоличниками, мы должны перебороть эпоху!

Она невесело усмехнулась.

– Должны… Что и кому мы должны? Это мы эгоисты? Кто тогда не эгоист? Разве может считаться преступлением желание человека жить прилично?! Это в природе вещей, это наша суть! В нас заложено это на уровне клеток!

Алексей вспыхнул. Сдержанно и едко он сказал:

– Вот значит как, Елена Аркадьевна. Мечтали мы о лучшем будущем для всех, а, стоило нас коснуться бедности, мы об общем благе забыли?

Елена со злостью, на которую раньше не была способна к человеку, лучше всех понимавшему её, покусывала губы.

– А что, что дала тебе твоя революция? Ты потерял друзей, состояние, себя, живёшь теперь, как во сне! – в её голосе чувствовалась близость срыва, слишком он уж был глухим, словно исходил не из этой отчаявшейся женщины с впалыми щеками, а откуда – то с промозглой улицы.

– Моя революция? – он даже качнулся вперёд. То, что она говорила сейчас из-за обиды и досады, невыносимо ранило его. Он принимал всё, связанное с Еленой, близко к сердцу, и сейчас подумал, что она изрекает абсурд. А легче всё равно не стало, где-то в глубине сверлила неуверенность, что она может быть права. Слышать несправедливые обвинения в свой адрес от самого дорогого человека, человека, которому доверял больше, чем себе, было поражающе тяжело. – Так вот что ты теперь думаешь обо мне…

Ему стало обидно. Совсем по-детски, глупо и бешено. Нестеров забыл уже, что способен на такие низменные в его понимании чувства. Захотелось убежать от Елены и со странной гордостью ждать извинений. Но он не стал ничего говорить, просто вышел в холл.

– Мы нищие! Нищие! – пронзительно закричала она. – Как можно радоваться жизни, если не можешь есть досыта?

– Ты теперь хочешь существовать отдельно от народа… – бесцветно протянул он.

– Я просто хочу жить.

Он вернулся, жестко схватил её за плечи и с силой тряхнул. В этот момент он ненавидел её. Он мог простить всё, кроме слабости. Увидев, как она трясётся в беззвучной истерике, он скоро пришёл в себя. Гнев уступил место раскаянию. Поняв, кому доставляет боль, он бессильно опустил её на пол. «Хорошо, что Паша спит. Что стало с нами?» – устало подумал он. Елена сидела на полу, собирая выскочившие из причёски шпильки.

***

На следующий день Елену ожидал очередной плевок судьбы, пригнувший её к земле гораздо ниже всех прошлых. Растрёпанный Пётр с невидящими глазами появился в трактире, где они условились встретиться. Елена уже не удивлялась количеству изморенных душ, ищущих убежище рядом с ней. Несмотря ни на что она притягивала людей, они хотели заботиться, успокаивать её, но чаще сами просили этого для себя.

На руках у Петра сидела Машенька. Она старалась не плакать, но слёзы самостоятельно падали на её грязные щёки.

– Боже мой, Петя, что случилось? Какой смысл встречаться в этом месте? Почему у вас такой вид, почему Ольга не пришла, не отвечала на мои записки?

– Она… Она умерла, Лена, – прошептал Пётр, закрыв Машеньке уши. Пальцы его тряслись.

Елена, не сердцем ещё, а только рассудком осознавая, что произошло, опустилась лицом на немытые доски стола и закусила губы, стараясь не закричать на весь трактир. Душу её била знакомая дрожь потери.

Ольга Астафина слишком сильно верила в брак и считала, что муж способен отгородить её от всех невзгод. Возможности развить свой дух Ольга не имела. Поэтому через три дня после того, как она, ослабленная и сломленная, разрешилась мертвым мальчиком, жена Петра достала из его стола пистолет, который служил надеждой на оборону от смутьянов, и блаженно, пытаясь отогнать от себя кричащие навязчивые вспышки памяти, выстрелила себе в рот. Она не оставила никакой предсмертной записки, поэтому Пётр, охрипший от горя, мог думать всё, что хотел.

– Лена, прошу тебя, ты всё, что осталось у нас, возьми Машеньку на время. Мне… Я не могу сейчас воспитывать ребёнка. Я… Иду воевать. Отомщу за неё… За то, что они сделали с ней, – процедил он.

– Кто – они? – ошарашено спросила Елена.

– Все. Все… Мир, эпоха, время, жизнь, люди! Лена, у меня никого больше нет на свете, да я никому бы и не позволил приблизиться к моей дочери… Только вам с Лёшей я верю.

Пётр скрылся так же быстро, как пришёл. Он боялся, что Елена откажет, поэтому и привёл её в кабак. С кем, против кого он собирался драться, Елена не поняла, да это и не было важно. Она заморожено смотрела на Машеньку, девочку, о которой должна была заботиться теперь. Получив от отца быстрый виноватый поцелуй и повернув голову к выходу, чтобы видеть, как он, нервно оглянувшись, скрывается, она расплакалась.

Из спёртых углов на Елену смотрели осатанелые глаза, весь смысл которых был залит вином. «Ну нет, – подумала она, уходя, – так просто я себя загубить не дам. Оля, Оленька, что же ты наделала? Как я без тебя?..»

Глава 16

Павел рос мечтательным и меланхоличным ребёнком, чем походил на мать. В Елене эти качества своими решительностью и безаппеляционностью уравновешивал Алексей. Павла, как и всех их, нужно было подталкивать, что Елена и старалась делать. Она следила за воспитанием сына в богатстве, и в бедности не перестала ухаживать за родным существом. Как он умудрился тяжело заболеть и выглядеть таким несчастным, стало для неё загадкой.

Павел занемог неделю назад. Желанное улучшение с каждым днём становилось призрачнее, а февральские вихри вовсе убивали всякую надежду на благополучие. Алексей и Елена слишком долго наслаждались обществом друг друга, разорвав почти все видимые связи с внешним миром. Друзья погибли, родные уехали. Ждать помощи было не от кого, слишком все были заняты выживанием в разрушенной стране.

Елене казалось, что она сделала что-то страшное, и сама судьба теперь наказывает её. Как будто окружающий мир стал понимающим мстительным существом и болел сейчас сильнее её ребёнка.

Когда Алексей существовал в обособленном мире борьбы с собой, она спокойно, с безграничным женским терпением поддерживала и понимала его, мобилизуя его силы. Теперь, когда он выкарабкался из болота подсознания и начал мало-помалу жить, не думая ежеминутно о совести и чести, сдалась она. Почувствовав под своей головой его ладонь, поддерживающую и вдохновляющую, она размякла и погрузилась в нудную меланхолию. Её характер слишком зависел от комфорта и красоты.

От силы, которую она чувствовала внутри последние годы, которую сама бесконечной страстью к совершенствованию воспитала в себе, осталось мрачное воспоминание. Сознание собственной значимости тепло-жёлтым светом грело её во всех перипетиях бытия. Порой Елена сама ненавидела себя за то, что проживает дни так мелочно и пусто, но, даже пытаясь выкарабкаться, встречала только колдобины. Оставалось загадкой, как Алексей выносил всё это. От него в последнее время она не слышала упрёков. Он смотрел на неё смущённо – сочувственно, как на неизлечимо больного, боясь побеспокоить его. Елена предполагала, что он остаётся с ней только из жалости.

Но она ошибалась. Алексей не жалел её. Он сокрушался вместе с ней, но боялся предложить осязаемую помощь. Вернее, не боялся – не мог. Не в силах был вынести ещё одну тяжёлую ссору, после которой заново ныло бы сердце.

– Лена, нам нужно показать его врачу. Иначе…

– Что «иначе»? – вскрикнула она.

– Нужно привести врача. Своими травами ты не вылечишь его. Подумай, вдруг это что-то серьёзное? Вдруг воспаление?! Пётр еле выкарабкался, помнишь, чего это стоило ему? Он до сих пор кажется мне гораздо апатичнее, чем был до болезни.

– Ну, хорошо, я понимаю! – срывающимся, охрипшим от бесконечной колыбельной, чтобы ребёнок забылся неблаготворным сном, прошептала Елена. – Только где мы возьмём этого доктора?!

– Я знаю одного. Мы были дружны до революции.

– Буржуй? – усмехнулась Елена. Она стала неоправданно желчной.

– В общем-то, да.

– Ну и что ты собираешься говорить ему? «Простите, товарищ, вы по старой дружбе, несмотря на то, что я переметнулся на сторону вашего врага, должны помочь. Сын моей любовницы тяжело болен». Браво!

– Но почему ты думаешь, что он знает?

– Да кто не знает? Ты – персона известная. Охотники за чужими жизнями передают сплетни лучше телеграфа.

Потом до неё достучался рассудок, и, подняв на Алексея загнанные глаза, она быстро отчеканила:

– Да – да, Лёша, ты должен привести его сюда. Я… я боюсь… я так боюсь… Приведи его, пожалуйста, – взмолилась она. – Сделай что-нибудь, я больше не выдержу!

Он кивнул, бросил встревоженный взгляд на остающихся в сером утре неуютной комнаты и вышел на улицу.

Свирепый февральский ветер тотчас наотмашь ударил его в лицо. Покрепче закутавшись в пальто, он поспешно зашагал к центру города. Его надежды относительно спокойного разговора с бывшим приятелем, которого он, что случалось крайне редко при познании человеческой природы, уважал, не оправдались.

В квартире доктора Ирбена теперь располагался штаб белогвардейцев. Сам господин Ирбен, помятый, недружелюбный, непричесанный и сонный, являл собой сильное расхождение с тем доктором, которого ожидал увидеть Алексей. В недоумении оглядывая врача, пока тот силился вспомнить, где он видел волевое лицо гостя, Алексей удивлялся произошедшей перемене. Впрочем, он был достаточно опытен, чтобы понять, что война уродует души через лица.

– Здравствуйте, доктор. Вы, наверное, помните меня. Я Алексей Нестеров, сын Марии Литовой.

Доктор встрепенулся. Его седые космы задрожали, почуяв сквозняк.

– Алексей? – он помолчал. – Давно не видел вас. Какими судьбами?

За спиной доктора ходили и говорили люди. Чудилось, что Ирбен боится их. Его глаза не могли найти покой в какой-то определённой точке. Поняв, зачем Алексей потревожил его, доктор недовольно вздохнул. Потом, вспомнив свой врачебный долг, он, тихо ворча что-то себе под нос, оделся и поплёлся за Алексеем.

– Куда вы так несётесь, молодой человек? – ворчливо спрашивал он на каждом перекрёстке.

– Там мальчик… Три года. Наверное, воспаление лёгких.

– Позвольте это мне решать.

Доктор устал в последнее время. Во время Первой мировой войны он ни одной ночи не провёл в тишине, ни одного дня не посвятил внукам. Он всецело принадлежал государству, и это надоело даже ему, от природы добродушному человеку. Теперь он, несмотря на закончившуюся для России войну, обязан был привечать у себя дома целый полк воинственных аристократов, которых, сам выйдя из низов, смутно побаивался. Его дочь вышла замуж за русского офицера старинного дворянского рода, и тот, не считаясь с мнением тестя, планировал свержение диктатуры пролетариата в его квартире. По совместительству с предоставлением помещения Ирбен зашивал колотые раны белых мстителей, слушал их планы и поддакивал. Сейчас на Алексее он постарался выместить хотя бы часть своего неудовлетворения действительностью.

Доктор недолго возился с мальчиком.

– Это не воспаление лёгких. Ангина. Не понимаю, как вы могли перепутать. Это способен определить любой дурак, – едко сказал он.

Алексей напрягся, но промолчал. От этого человека зависело слишком многое. Ирбен оставил на тумбочке несколько бутылочек с лекарством, выписал рецепт, дал матери нужные указания, поминутно разбавляя озабоченный тон саркастическими замечаниями о неосведомлённости Елены относительно детских болезней. Та стерпела всё, жадно ловя каждое слово.

– Алексей, вы должны проводить меня назад. Этот квартал небезопасный. Будет неприятно, если кто – то узнает меня.

Алексей неохотно кивнул и вышел за дверь.

– Возвращайся скорее, – шепнула ему Елена. – Тогда я смогу пойти за лекарствами.

Он снова кивнул. Он хотел сказать, что не хочет провожать доктора. Ведь не одному Ирбену грозила опасность на улице. В квартире доктора скопилось много меньшевистских сил, и Алексею показалось, что кого-то из них он знает. Но, посмотрев на неё, озабоченную и уставшую, он решил не будоражить её лишний раз. Он часто прятал что-то важное в душе и поступил так в очередной раз. Ему легче было промолчать, чем доставлять любимым неприятности.

– Иди, иди, – она нетерпеливо подтолкнула его к двери и опять села на корточки рядом с кроватью Павла.

Зайдя в квартиру доктора во второй раз, Алексей снова испытал неприятное чувство смеси антипатии и беспокойства. Взгляды сидящих за столом офицеров, пьющих вино, щедро поддержали его неприязнь.

– Спасибо за всё, – сказал Алексей Ирбену. – Не знаю, как благодарить вас.

– На здоровье, – проворчал доктор, не желая показывать, как ему приятно помогать людям. – В следующий раз берегите своего сына.

Алексей улыбнулся.

– Постараюсь.

В этот момент он встретился взглядом со знакомым прапорщиком. Тот смотрел пристально и зло. Такие глаза Алексей видел раньше у публичных женщин, которым на этом свете нечего осталось терять. Но к тем людям он испытывал жалость, а к тому, сидящему в углу – только нерасположение, которое, как и влюблённость, может зарождаться с первого взгляда.

– Прощайте, – поспешно добавил Алексей и повернулся к выходу.

– До свидания, – доктор забылся и перестал казаться вредным.

Человек, пристально разглядывающий Нестерова, издевательски усмехнулся.

– Батюшки, – крикнул он. – Неужели это вы, Алексей Нестеров? Столь приятная встреча!

Алексей сурово оглянулся на него, размышляя про себя, стоит ли отвечать.

– Ну что же вы, не припоминаете старых товарищей? Нехорошо, Нестеров! Или вы совсем уже поменяли кожу, перебежав к большевикам?

Теперь стало не до шуток. Дворяне за столом и те, кто находился в комнате, притихли, разом повернувшись в сторону Алексея.

– Ну почему же, – ответил Алексей в тон. – Я не забыл вас, Василий Ильич. Только вот вы правы – не по пути нам.

– Друзья, смотри-ка, наш дорогой Нестеров покраснел. Переметнулся к пролетариям, предал Россию!

Гул в комнате усилился. Алексей не собирался никого переубеждать. Время пламенных речей прошло. Он не нашёл выхода лучше, чем просто оставить спорщиков прежде, чем разжигающий сам себя Василий успел сказать что – нибудь ещё. Не из трусости он хотел избежать скандала – он думал о Елене и Павле. Она ждала его, он должен был спешить. Всё остальное не существовало в февральской метели, забрасывающей раненый Петроград.

Алексей прошёл несколько шагов прежде, чем услышал скрип двери и неровные шаги у себя за спиной.

– Нет, Нестеров, – развязно проговорил всё тот же мужчина. – От нас ты так просто не убежишь. Объясняйся!

Алексей понял, что попал в переделку. Сердце его начало учащённо биться, он мобилизовал на отпор все силы. Голос его звучал на удивление простодушно.

– Почему же я должен уходить от вас? Я ухожу просто так, из надобности. Не могу же я целый день сидеть возле вас и ждать, пока вы изволите сказать что-то ещё.

Василий и двое его спутников уже были порядком пьяны. С пьяными Алексей предпочитал не иметь никаких дел, морщась из-за их непредсказуемости.

– Значит, – злобно начал Василий, – ты переметнулся к этим свиньям и ещё смеешь шутить с нами, теми, кто Родину не бил! Ты мерзавец, Нестеров, мерзавец и трус. Предал дворян. И ради кого?!

Алексей усмехнулся и без всякого раболепия посмотрел на него.

– Я, может быть, и мерзавец, но, по крайней мере, в отличие от вас, не размазня, лижущая водку на оккупированной квартире и мнящая себя при этом избавителями.

Василий захрипел, пытаясь выдавить из себя ругательства. Неожиданно он ударил Алексея и с удовлетворением увидел, как по его бледному лицу бежит, дрожа, красная полоса. Алексей забыл об осторожности, которая и не была ему свойственна. Оказавшись в своей излюбленной стихии, он с азартом ответил на удар. Товарищи Василия, менее пьяные, чем он, не пытались разнять дерущихся, прося их образумиться. Они с увлечением созерцали, а сущность, вырвавшись из барьера воспитания и безукоризненных манер, захватывала их, требуя крови.

Видя перед собой искажённое лицо выдуманного врага, Василий чувствовал, как ненависть затапливает всё его существо. Вся его жизнь пошла прахом из-за революции, он оказался наедине сам с собой и не знал, кого винить в том, что стало с его семьёй и им самим. Как будто махнув рукой на совесть, не помня ничего, ни о чём не думая, он выхватил из кармана нож и в запальчивости вогнал его в Алексея прежде, чем тот кинул его в снег.

Алексей с замутнённым удивлением ощутил, как мгновенно разгорелась боль вокруг раны, и, ещё не понимая, что с ним произошло, упал, отчаянно пытаясь ухватиться за воздух.

Поняв холодом, врезавшимся в сознание, что он сделал, Василий мгновенно пришёл в себя. Этого он совершать совсем не собирался. Его друзья в замешательстве замерли на месте. Быстро оправившись от оцепенения, они поспешно схватили Василия под руки и, не оглядываясь, скрылись.

Несмотря на боль, с каждой минутой разрастающуюся внутри, Алексей смог встать на ноги. В те минуты, когда он не спеша добирался до дома, он не думал ни о чём. Нарастающая усталость мешала ему мучиться, ненавидеть или бояться. Сила духа помогала с каким-то трезвым безразличием чувствовать, как терпкая жидкость просачивается сквозь пальцы и марает пальто.

Глава 17

– Лёша, Павлуша уснул. Первый раз за день спокойно, без хрипа. Твой доктор – настоящий волшебник! – блаженно шепнула Елена, едва успев открыть дверь на его стук.

– Да-да, – напряжённо ответил Алексей.

Стоило Елене увидеть испарину на его лбу и блуждающий взгляд, в ней пробудилось беспокойство.

– Ты странно выглядишь, Лёша. Что с тобой?

– Всё хорошо, только немного поранился, – нехотя ответил он, садясь на диван.

– Где? Покажи!

Он, в ознобе откинув голову назад, позволил ей осмотреть его.

Её мысли подпрыгивали вверх неуверенными толчками, пока она в отупении смотрела на отвратительный порез у Алексея под рёбрами.

– Кровь… О боже! Лёша, Лёшенька, что же делать?! Что делать…

В отчаянии она хотела бежать на улицу за помощью, но его ослабевший голос остановил её.

– Тише, тише, Лена. Всё будет хорошо. Ты только останься рядом. Пожалуйста.

– Но ты ранен…

– Пустяки. Заживёт, – он вымученно улыбнулся. Это почему-то успокоило её.

Елена, как умела, обработала рану. К вечеру кровотечение стало тише, но совсем не прекратилось. Елена ругала себя за безынициативность. Алексей, сохраняя безразлично – уверенное настроение, не отпускал её от себя. Он не верил, что может умереть именно теперь. Его жизнь, хоть и нельзя было назвать её счастливой, была связана с этой истощенной, но по-прежнему прекрасной женщиной. Чем больше он понимал себя, тем больше дорожил ей, которая, брыкаясь и ворча порой, верно направляла его, сама того не понимая. Благодаря ей он научился любить жизнь здесь и сейчас, а не в далёком будущем. Несмотря на то, что идеи и гордость, которыми они мерились, отдалили их друг от друга, они крепко срослись душами.