Алая дорога

Уже наступили заморозки, близилась зима. Однажды Елена вышла на улицу с Павлом. Как не было ей горько и страшно, сын поддерживал её, сам того не понимая. Сейчас только он не причинял ей боли. Мысль о том, что ещё до наступления следующего года ей необходимо будет проститься с тётей и её семьёй, была нестерпима. Елена пыталась не думать о разлуке, но мысли против воли заполоняли её сознание.

Стоило Елене выйти за калитку, внимание её привлёк силуэт статного мужчины, быстро шагающего по направлению к дому. Это был Аркадий Петрович. Елене сейчас показалось прозаично – забавным, что с момента ссоры они ни разу не встречались. Теперь же эта встреча, которую она так боялась, не вырвала за собой никаких чувств помимо удивления. Аркадий Петрович, поняв, с кем столкнулся, на мгновение замер, но быстро оправился и решительно подошёл к дочери. Это свидание не взволновало их, не сблизило, не отдалило. Дальше уже было не разойтись.

– Лена, здравствуй.

– Здравствуй, папа. Что-то срочное? – Елена, стараясь ненароком не испортить многообещающее начало, не стала язвить и вытаскивала из себя фразы отчуждённо, как посторонний человек. Отец постарел, и это было заметно даже сейчас, при тусклом свете пробивающихся через облака солнечных лучей.

– Да. В стране такое творится… Ты, верно, знаешь, что мы теперь нищие.

– Нищие?

– Да, – с яростью сказал он.

– Не может быть, папа, ты путаешь что-то. А усадьба? Пусть на ней никто не работает, но это… земля.

– Нет больше Степаново, большевики конфисковали все дворянские гнёзда. У нас ничего не осталось.

– Это невозможно, – твёрдо сказала Елена. В последнее время она верила в то, что факт не станет правдой, если она не примет его.

– Я был там, видел, что он сотворили с имением. Хорошо ещё, что я успел забрать кое-что ценное.

Елена молчала. Аркадий снисходительно смотрел на Павла. Павел смотрел на трамвай.

– Дай-ка я подержу его, – попросил Аркадий Петрович. – Ух – ты, какой богатырь!

– Папа, что мы стоим на морозе, пойдём в дом. – Елена не сказала: «Давай пройдёмся» из опасения, что отец начнёт разговор о её частной жизни.

Сейчас Аркадий выглядел смирнее обычного, ему было уже не до приличий. Осколки высшего общества занялись сохранением собственной жизни, так перед кем ему осталось оправдываться? В свете тревожных событий семьи или объединялись, или распадались совсем. Аркадий выбрал объединение и до поры забыл обиды. За границей он почувствовал то, что раньше было ему неведомо – одиночество. Это чувство сильно напугало и заставило снизойти до прощения.

Они зашли в дом. Елизавета, не веря глазам, бросилась к брату и крепко обняла его, не давая даже снять пальто. Потом, шепча что-то и поднося платок к глазам, повела его в гостиную. Елена задержалась, и, раздевая щебечущего что-то Павлушу, услышала, как скрипнула дверь в прихожей. Алексей, разувшись, сел на пол и положил голову Елене на спину.

– Что с тобой, Лёша? – испуганно спросила она.

– Ничего. Просто я ничего не понимаю в жизни и вообще не знаю, как мы будем дальше.

– Это естественно, Лёша, не стоит так казнить себя. Эпоха рушится, понятно, что человек чувствует себя в ней неприкаянным.

– Нет, ты просто была права с самого начала. Я так надеялся, что новая власть решит все проблемы, но она может столько же, сколько предыдущая. Я просчитался.

– Родной, когда сменяется власть, невозможно не попасть в воронку смены идеалов. А с нами это сейчас происходит.

– Ты сильнее меня.

– Вовсе нет, я очень боюсь, но стараюсь держаться, чтобы не пугать вас.

– Ленушка, ну что ты там замешкалась? – послышался из гостиной звонкий голос Елизаветы.

– Пойдём, хватит страдать, жить нужно, – сказала она Алексею, но он не улыбнулся.

– Я видел сегодня, как убили и в чём не повинного офицера. Прямо у меня на глазах, а я не смог его защитить.

– Ты не должен думать об этом.

– Но думаю.

– Нашей вины нет в этом. Это… Издержки революции, любой смены правительства. Ты сам говорил мне это.

– Я размяк, Лена, как те дворяне, над которыми всегда смеялся. Раньше я завидовал тебе, потому что ты умеешь сомневаться, а теперь сам погряз в этом. Меня разъедает это.

– Выйди из партии, мне никогда не нравилось то, что ты связал себя. Я надеялась, мы будем свободными от всего и сможем прийти к чему-то, не испытывая давления. Но сейчас это вообще не важно. Главное – выжить.

– Я не представляю, за что мне судьба послала тебя.

Елена улыбнулась.

– Пойдём, наконец – то сможешь поговорить с отцом без истерик.

– Как, он здесь? – нерадостно спросил Алексей.

– Да. И выглядит каким-то примятым. Неприятностей с ним не будет сегодня, если только не начнёте снова о политике.

– Сегодня не начну, можешь не волноваться, – в его словах она уловила разочарованное смирение. Это было странно, но она промолчала. Ей не хотелось вновь бередить душу, вновь думать об одиночестве и крушении всего, что было ценно.

Они недолго, но насторожено смотрели друг на друга. Наконец, Алексей протянул Аркадию Петровичу руку, и тот, хоть и без радости, искренней или актёрской, пожал её. Елизавета улыбнулась, но, поймав взгляд Елены, осеклась. Елена смотрела на тётю так всё время с тех пор, как Фридрих заявил об отъезде.

Особняк заняли большевики, вся семья ютилась теперь в двух комнатах. Хозяева, однако, были благодарны и за этот шик, за то, что их не выгнали совсем. Алексей давно нашёл бы для Елены и Павла комнату, но, видя, как она привязана к тёте, придержал свою гордость. Ему, конечно, было неприятно приживалкой существовать в доме родственников своей любовницы, но во время, когда гражданская война назревала над их головами всё очевиднее, личные чувства не значили почти ничего.

Только сейчас, при неверном свете тусклой лампы, Елена рассмотрела отца так, как обычно исследуют неминуемые изменения в лице родного человека. Она уже перестала удивляться скоротечным переменам в облике близких. Война обезображивает не только оболочки, но и души. Прошло так мало и так много времени, меньше года и целая вечность. На лице отца застыло выражение неприятной скорби, похожей на обиду. От былой победоносности остались призраки мимики, выплывающие на свет в моменты, когда Аркадий Петрович злился. Виски его щедро посеребрила седина, но выглядело это трогательно. Словно блудный отец, испытав тяжесть мира, постарев и поутихнув, прибился к лону семьи и сидит сейчас на диване, рассеянно оглядывая родных.

– Так что же, – грустно спросил Аркадий Петрович сестру, – уезжаете?

– Да, уезжаем, – повторила Елизавета. Казалось, она с трудом подбирала слова. – Ты же понимаешь, Фридриха чуть не арестовали. Слава богу, у него ничего важного не было. Но ведь они могут передумать.

– Это я понимаю, – в голосе отца Елена услышала забытые уже нотки раздражения, победившего жалость к себе, а, может, рождённого ей. – Но почему ты не подумала, как мы будем без тебя?

– Дорогой, – уклончиво сказала Елизавета, – ты ведь не ребёнок уже.

Аркадий обиженно замолчал, неудовлетворённо отковыривая лак со столика.

– Всё эти ироды, будь они неладны. Думают, могут сломить нас.

– Могут, Аркадий Петрович, – неожиданно вмешался Алексей, – могут и сломят.

К Аркадию Петровичу вернулся весь его поблёкший снобизм. Он свирепо глянул на Нестерова и, не утруждая себя сдерживаться, ответил:

– Никогда им не сломить нас, они от бога отвернулись. С нами он, с нами сила.

– Тогда как же он позволил вам, правоверным дворянам, проиграть им?

– Ещё ничего не проиграно! Мы не сдаёмся.

– А кто вынужден уезжать за границу?

Елена с обидой глянула на Нестерова. «Он ведь обещал», – мелькнула у неё неприятная мысль.

– Молодой человек, да вы насмехаетесь над нами? – спросил Фридрих, а Аркадий неожиданно тепло посмотрел на зятя, которого никогда не любил за не конфликтность и способность принять мнение собеседника. Последнюю черту Аркадий считал недостойной. Он не соглашался со спорщиком, даже если был полностью загнан в тупик, и упрямо продолжал искать аргументы в пользу своего, застреленного уже, мнения.

– Прошу вас, не поймите меня неправильно, – начал Алексей без обычной скромной улыбки, означающей, что он готов высмеять мнение оппонента. Этот подход Елена обожала и втайне гордилась тем, с каким обаянием он пускает в ход своё оружие, – я хотел сказать, что эта война для вас проиграна, лучше уехать, иначе… Мало что может случиться, – (при этих словах Фридрих вздохнул, сдвинув брови шалашом).

– То есть попросту бежать, предать родину? – обмякнув, спросил Аркадий Петрович.

– Да. Они на всё способны, сейчас всё позволено. Лучше спасти свою жизнь для чего-то лучшего, чем бессмысленно погибать за растоптанную идею.

– Но ведь вы сами с ними… – тихо сказала Елизавета.

Аркадий, казалось, готов был выхватить шпагу.

– Я был с ними, думал, что правда на их стороне, а теперь, в свете того, что началось, вижу, что никакой правды вообще нет.

Елена с жалостью посмотрела на Алексея, а он не переносил этого. Она знала, но не могла сдержаться. Так вот что мучило его эти дни. Он разочаровался, снова разочаровался! Человек, ищущий идеал, обречён на меланхолию и недовольство действительностью.

– Никакой правды нет… – протянула Елена. – Лучше и не скажешь. На обоих полюсах одинаково холодно.

Все притихли. Видимо, незатейливая мысль Алексея разбередила еле затянувшиеся раны на каждом сердце.

– И за что тогда бороться? – неспешно спросил Аркадий Петрович.

– Вот в этом-то и загвоздка. Если не прав никто, к кому примкнуть, Аркадий Петрович?

– Я… Я останусь верен аристократии, государю… При нём не было таких беспорядков в стране.

– Да бросьте вы, – резко сказал Алексей. – Почти никто в феврале не жалел, что царя свергли, или он сам отрёкся, разница невелика. Если бы его не скинули, он так и продолжал бы бездейственно сидеть на троне, стрелять ворон и надеяться на жену и министров. Разве не так было?

Аркадий ничего не ответил, но, подумав, переменил тему разговора.

– Свергли императора, и что? Кому от этого лучше?

– Народу лучше.

– Народ сейчас кровь льёт.

– Это неизбежно при таких катаклизмах, – начал Алексей пересказывать свои прежние суждения. – Человек ведь неуправляем, и при каждой революции происходит одно и то же – сначала свергают надоевший строй, а потом плачут, что новый не лучше. Только потом может измениться что-то, но не сейчас. Сейчас страна разрушена после стольких войн. Жаль её…

– …и продолжает разрушать сама себя, – закончила Елена.

– И что же делать? – спросил, слегка озадаченный, Аркадий Петрович.

– На это вам только время ответит. Мы сейчас просто живём.

– Послушай, Аркаша, мы ведь вернёмся, я надеюсь, это ненадолго, – сказала Елизавета.

– Meine Liebe, куда же мы вернёмся? Здесь мне больше нет возможности заработать, а у нас четверо детей.

– Потом, дорогой, потом мы обязательно вернёмся.

Фридрих надул губы. Его звала Германия, а то, что происходило здесь, казалось уже надоевшей игрой, которую поскорей хотелось закончить.

– Но это будет через несколько лет! Что же я буду делать всё это время? – спросил Аркадий, с надеждой смотря на сестру. Он только сейчас понял, как много она значила для него – всегда обходительная, всегда понимающая, тихо предлагающая выход.

– С тобой останется Елена.

Аркадий сначала покосился на дочь, потом на Алексея. Он ещё не привык к мысли, что Елена вопреки его запрету добилась своего. И неожиданно Аркадий Петрович почувствовал зависть, ведь дочь нашла своё счастье, а он так и проскакал по жизни, ни о чём не задумываясь, ни к чему не стремясь.

– Мне, пожалуй, пора, Лиза, – нервно сказал Аркадий. – Ещё надо уладить кое – что. Я зайду завтра.

У самой двери он вздрогнул, как бы вспомнив что-то, повернулся к Елене и сказал:

– Ты, наверное, знаешь, что Жалов вернулся с фронта.

– Я провожу папу, – быстро сказала Елена, и, передав Павла Алексею, вышла в холл. Сердце билось учащённо.

– Папа, зачем ты сказал это? Всё между нами кончено, у него уже новая любовница.

– Любовниц может быть сколько угодно, но жена – одна.

– Нет, папа, ты не понимаешь, я не вернусь к мужу, это решение окончательное.

– Лена, неужели ты действительно думаешь, что будешь счастлива с этим анархистом? Ты разочаруешься в нём, в его идеях.

– В его идеях, как и в любых идеях, разочаруюсь, но в нём – нет. Ты не знаешь, какой это чудный человек, папа! Я всегда его любила, даже когда за Сашу шла. Сама тогда не понимала, но только его и ждала, – с лёта годов Елене всё именно так и виделось.

– Лена, – Аркадий начинал терять терпение, – я готов простить тебя, поскольку ты моя дочь, и сейчас не то время, чтобы лелеять в душе обиды. Возможно, я не должен был мешать твоему счастью с этим, но ты-то как могла разрушить мой союз с Аделаидой?

«Неужели он действительно сожалеет об этом? – с жалостью, похожей на боль, подумала Елена. – И я тоже повела себя неправильно? Пусть бы начали жить, а там разобрались бы сами. Сослагательное наклонение…»

– Что же ты молчишь? – нетерпеливо сказал Аркадий.

– Возможно, не поздно ещё сказать: «Прости, папа»?

Аркадий повеселел и надел пальто.

– Ну, прощай.

«Спроси его о маме, спроси! Вдруг он не был виноват в её смерти, вдруг мне это воображение дорисовало?!» – закричал разум, но Елена, чувствуя дрожь, осеклась. Он при любом раскладе скажет, что невиновен, ведь действительно так считает. Он мог издеваться над людьми, сам того не понимая.

– Папа, берегись большевиков, не говори им того, что думаешь. Это может быть очень опасно.

– Я не собираюсь молчать и проигрывать этим извергам. Пусть не думают, что мы их боимся! – ожесточённо закончил Грушевский, напялил шляпу и, не оборачиваясь, выскочил в начинающийся снегопад.

Этого ответа Елена и ждала. Вздохнув, она заперла дверь.

Глава 9

Вечером Клавдия не вернулась с прогулки. Её братья, игравшие первым снегом, не могли определить, в каком направлении она исчезла. Они, разгорячённые беготнёй, повторяли слова друг друга о том, что сестра пропала. Большевики за дверьми шумели больше обычного, но это никого не задевало.

В семье опять засела тревога. Все понимали, что слишком много отрядов красноармейцев патрулировало улицы, а человеческая жизнь не стоила ничего. В глазах Ваеров они были производными Люцифера, и ждать от них можно было всего. Впрочем, дело было даже не в большевиках – в любое смутное время потерять человека слишком просто. Однако оказалось, что беспокоиться о безопасности Клавдии не нужно – в комнате девушки была найдена записка, прекрасно объясняющая всё. Мать и отец оцепенели над ней.

«Мама, папа, не нужно искать меня. Я вполне счастлива. Наконец, впервые в жизни, я могу сказать, что свободна. Прошу вас, не допустите с мальчиками того же, дайте им хоть каплю свободы. Как мне надоели все ваши школы и курсы, как мне хотелось отдохнуть хоть день, когда я обязана была брать уроки рисования или игры на фортепьяно! Вы, видно, пытались вылепить из меня идеал, который успешно выйдет замуж. А я хотела состояться, как человек, поступить в университет, пойти на службу, чему вы противились.

Не судите меня. Я люблю вас, но понимаю, как мы далеки друг от друга. Вы – прошлое, вы не приветствуете прогресс. Все видят его необходимость, только вы хотите сбежать. Зачем? Скоро Россия построит режим, где все будут счастливы, а вы в своей Германии будете со вздохом смотреть на восток и жалеть.

Я хотела открыть вам, что пойду со своими друзьями строить новую жизнь, но вы не дали мне шанса. Мама выгнала моего друга, не дав нам даже объяснить всё, чтобы расстаться без злобы. Не ищите меня, сейчас я по-настоящему счастлива. Не скучайте, у вас ведь ещё есть дети. Желаю счастья за границей, но родина вам не простит этого.

Клавдия»

– Ты виноват, ты! – кричала на мужа Елизавета, очнувшись от первого удара. – Ты никогда не занимался детьми, они были тебе, как собаки!

– Что ты говоришь такое? Я люблю детей, это ты всё время давила на них, шагу не давала ступить!

– Нет, хватит, хватит! Ты всё испортил! Ты никогда не говорил с ней душевно!

– А ты? Слишком много говорила с ней о глупостях, так, что она слушать не могла тебя!

– Бедная моя девочка!

Елену словно ударили сзади запачканным солдатским штыком. То, что происходило сейчас, было похоже на сон, а не на благополучную семью Ваер, крепкую и любящую. Что случилось с этими воспитанными людьми? Перед общим горем они не сплотились и не начали сообща искать выход, а просто обвиняли друг друга, упуская драгоценные минуты.

– Перестаньте, мальчики же слушают! – повысила голос и Елена. – Надо вернуть её, надо искать!

– Лена, тебе не кажется, что, раз она ушла, ей лучше там, а не здесь? – Алексей наклонился к её плечу.

Она посмотрела на него, словно не сознавая, кто он.

– Что ты говоришь? Ты что, не понимаешь, как сейчас опасно скитаться по городу в сомнительной компании?!

– Понимаю, – вздохнул Алексей. – Не нравится мне всё это.

Что именно ему не нравится, Елена не успела переспросить. Ваеры перестали клясть друг друга.

– Да, Ленушка, дорогая, ты права! Нужно немедленно бежать!

– Куда бежать? – с готовностью переспросил Фридрих. Он уже смутился из-за того, что наговорил, и пытался загладить вину.

Елизавета опять растерялась, Елена чуть не плакала, дети с надеждой смотрели на старших. За это короткое время их мир перевернулся несколько раз, и они перестали понимать хоть что-то. А, когда не понимаешь, становится страшно и досадно.

***

Елена шла по темнеющим улицам. Петербург с обеих сторон налетал на неё, придавливал своей мощью. Сочная тишина и успокаивала, и коварно усыпляла. Она боялась, что не дойдёт до дома, ляжет на гранит и блаженно уснёт. Сумерки с торжественной грациозностью стучали в стёкла выплывающим из синей дымки очертаниям шедевров архитектуры, а с реки тянуло тошнотворным запахом тины и помоев.

Елена отвыкла от красоты, от простого сознания, что жизнь – небывалой щедрости подарок привередницы – судьбы. На такие мысли теперь она, уставшая от поисков племянницы, хнычущая и чувствующая себя ничтожной, не была горазда.

Улицы наполовину опустели. Люди заперлись в своих промёрзших домах и жались друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Возле величественного Спаса на Крови стояла стройная женщина с чёрными волосами. Елена и в темноте умела различать оттенки цветов, а особенно женских волос, ведь была остроглазой и наблюдательной к внешности и туалетам других. Женщина величаво и просто, без налёта высокомерия, повернула своё лицо на шелест шагов Елены. У той перехватило дыхание, как в момент открытия занавеса перед торжеством искусства, и тёплые благоговение, признание, любовь разлились внутри.

Елена видела, как Она призрачно улыбнулась, повернулась и пошла навстречу. То невообразимое ощущение восторга, даже суеверного преклонения, какое чувствуют верующие перед святыней, нарастало в Елене. Она боялась пошевелиться, боялась, что слёзы защекочут ей глаза и помешают лицезреть минутное видение. Елена не могла поймать, схватить поэта за длинно спадающую с её вытянутой фигуры юбку. Ей казалось, что Анна просочится сквозь её пальцы, как неуловимый бархат, и оставит только сожаление и стыд. Она никому не принадлежит, разве только музе и вечности. Она – образец того, чем может стать Женщина, если она не растрачивает себя на пустяки.

Она удалялась уже, а Елена стояла по-прежнему в оцепенении, как будто её обкурили терпкими восточными благовониями. Так мало в её жизни осталось прекрасного, что она не могла просто так отпустить чувства, распирающие её. Догнать Анну и заговорить с ней Елене казалось кощунством, как будто она хотела вмешаться в ход времени. Ей казалось невообразимым, что с той, великой, можно говорить о пустяках, жевать баранки и искать деньги. Так можно было разрушить созданные собой дымчатые фантазии о чём-то лучшем. Наконец, Елена обернулась, чтобы посмотреть вслед видению.

Ты прошла, словно сон мой, легка…

На дороге, где только что она ступала, сиротливо белел небольшой кусочек ткани. Елена нежно взяла его в руки, как ценнейшую реликвию и, опомнившись, догнала Анну. Молча она воззрилась на благородное грустное лицо и почувствовала что-то родное в нём. Подумала вдруг, что не одинока в беде. Елена заслужила в ответ печальный, мистический, как вся ахматовская поэзия, взгляд и едва уловимую улыбку, не показывающую зубы. Елена ощутила почему-то, что уже видела это лицо – в далёком детстве, у постели больной матери. Конечно, судьба Анны не была ещё так печальна, как судьба безызвестной безответной женщины, носящей одно с ней имя, но Елена в тот миг была уверена в их схожести. То, что стихи – часть фантазий, а не отражение настоящей жизни, она не понимала. Она знала, что Анна трагической долей похожа на её мать, что она так же воздушна и так же живёт в её мечтах, фантазиях и даже воспоминаниях, и эта уверенность жгла.

В восторге, в благодарности за подаренные лучистыми тягучими стихами минуты Елена могла бы целовать… не песок, на такое унижение она не способна была, но платье. Но она просто смотрела на своего кумира, стараясь понять, потому что всегда надеялась, что высшее, какой-то потаённый смысл, открытый лишь избранным, есть.

Елена читала многих современных поэтов, объединённых позже под красивым именем «Серебряный век», но в большинстве случаев бегло пробегала их строки глазами, не цепляясь за них душой. Но по-настоящему существовали для неё только король и королева этого времени – Александр и Анна. Все остальные являлись их свитой, разноплановой, разношёрстной, буйной и великолепной свитой.

Глава 10

Они искали Клавдию уже несколько дней. Безрезультатно. Скитаясь по посветлевшим от первого снега, но нерадостным петроградским улицам, Елена всё больше отчаивалась. От её летней ослеплённости осталась бледная надежда на то, что тот подъём когда-нибудь повторится. Сейчас же было не до внутреннего мира – нужно было думать о материальном, и это отнимало всё время. Боясь, что с Клавдией случится беда, Елена бесстрашно ждала, пока мимо неё, застывшей не мостовой, пройдут группы большевиков. Немного привыкнув к вечному патрулю, она уже не вздрагивала и не ждала грубостей от них. Они оказались людьми, и были такими же разными и противоречивыми, как дворяне.

Однажды Елена забрела в странное место – не то приют, не то убежище. Множество лиц, измотанных жизнью, воззрились на неё. Здесь существовали разные слои населения – это чувствовалось и по одежде, и по манере держаться, разговаривать, смотреть. Некоторые с недовольством встретили ту, которая нарушила их относительный покой, другие звали поиграть с ними в карты. В целом это сборище не отталкивало, не вызывало тошнотворной жалости, как герои пьес о нищих – эти люди ещё не отчаялись – их сюда забросила революция, а не разбитые мечты.

– Что вам угодно? – спросила Елену молоденькая медсестра с маленькими добрыми глазами.

– Я ищу одного человека, – ответила Елена и протянула фотокарточку Клавдии. – Видели ли вы эту девушку? – спросила Елена, не надеясь уже на успех. Уже много раз она получала в ответ сочувственное отрицание.

– Нет, не видела, – вздохнула девушка.

– А что это за место? – вновь спросила Елена.

– Это временное убежище для тех, кто потерял свой дом или не хочет возвращаться в него. Его организовала моя семья.

– О, это похвально. В такое время мы должны объединяться, – рассеяно пробормотала Елена, косясь по сторонам.

Её взгляд ощупывал молодую женщину, сидящую на полу со свёртком на руках. Как всегда при своих встречах с Натальей Вороновой Елена почувствовала тесноту и что-то вроде чувства вины.

На момент их последнего свидания красавица Наталья выглядела утомленной и потерянной. Сейчас она казалась растоптанной. Подняв на изумлённую Елену свои голубые глаза, Наталья не отобразила в них ни удивления, ни радости, ни досады – ничего, что уместно в случае неожиданного возобновления старого знакомства. Но лучше бы Елена не видела её взгляда – сколько в нём было боли! Боли от всего, что случилось в последний отрезок жизни, оттого, как сильно по ней потопталась судьба. Потухшее, ничего не выражающее лицо – лицо той, которой восхищались, но которая не воспользовалась дарами природы, предпочтя обеспеченной жизни любовь.

– Наталья, вы… Как же, почему вы здесь? – изумлённо спросила Елена, садясь на пол рядом.

– Почему? Как вы думаете, почему здесь все эти люди?

– Им некуда идти.

– Вот и мне некуда…

– Боже мой, Наталья, вы не можете тут оставаться с… ребёнком. Вы должны пойти со мной, у нас есть место! Что это за условия для новорожденного!

– Что за условия? Какая разница. Всё кончено с нами, что империи думать о младенцах?