Полная версия
Ангел Спартака
Из обуви только сандалии на ремешках с заклепками прикупила. Успеется остальное.
Остальным в это утро я и решила заняться. Сама пошла, без Аякса. День ясный, да и положение мое вроде бы определилось. Пособить же одноглазый мне на этот раз не мог. Ну никак! Сандалии – не задача, в первой же лавке, что на Острове, купила (две пары да еще полусапожки) и до вечера там оставила. А вот лицо… Хорошо бы по совету Гая готовое купить, знать бы только где!
О лице сиятельном размышляя, я парня этого и подметила.
* * *Лавка на Дороге Сципиона. Из самых лучших, с двумя пиниями у входа (по-римски – дворцу впору) и с вывеской пристойной. На улицу выходит, но прилавок широкий, далеко вперед вынесенный для пущего удобства. А на прилавке – лица те самые, правда, в разобранном еще виде.
Каким быть лицу хозяйскому? Тоже задача, и немалая. Нагляделась я на матрон римских, но издалека. В господском доме, как хозяйка наша хозяину развод по всем правилам дала, только девицы из тех, что пошустрей, бывали. Девица и матрона сходство, конечно, имеют…
Оно и плохо. Не должна моя Фабия на служанку свою верную походить! Сандалии я на самой широкой подошве подыскала, прическу повыше сделаю, пояс пошире. Но лицо, лицо!
Стою у прилавка, глазами по баночкам да шкатулочкам бегаю – и замечаю, что парень в плаще, молодой да уже бородатый, тоже всю эту красоту изучает. Любопытный – у соседней лавки, где я чуть задержалась, он тоже интерес свой проявил. Тогда я по плащу его взглядом скользнула…
С плащом он и ошибся. Сердце Капуи, форум рядом, лавка со всеми радостями женскими – и сельский увалень, то ли из пастухов, то ли виноградарей. За стенами городскими такие плащи круглый год носят, летом даже, но чтобы тут!
В книжках греческих, где про любовь несчастную, о бедняжке какой-нибудь пишут: «Похолодела». Я не похолодела, камнем взялась. Миф есть, греческий тоже – боги провинившегося в камень обратили, а нутро живое оставили. Стоит бедняга статуей мраморной, из глаз слезы сочатся…
Все возможно, конечно. Лохматого могло по своей надобности в Капую занести, а он время решил убить, мимо лавок пройти, на редкие штучки полюбоваться. Или красотка его в лавке служит, вот-вот выглянет подмигнуть. Все быть могло! Но я, понятно, о другом помыслила, о чем беглой рабыне думать и полагается.
И что делать? Бежать? В лавку зайти да вторую дверь поискать, которая на соседнюю улицу ведет? Кинжал я, понятно, не взяла, а заколкой на улице не повоюешь, случай не тот.
Стою, смотрю. И он стоит – смотрит. Не на меня, на прилавок, только не легче от того. И решила я не спешить. В случае крайнем, последнем заорать попытаюсь, на помощь позвать. Парень – не стражник, не при мече-панцире, так что добрые капуанцы ему и бока наломать могут. Чтоб к приличной девушке не приставал, лохматый! А когда решила, вновь о лице моей хозяйки, сиятельной Фабии Фистуле, задумалась. Лавочник, смекнув, уже выскочил, помощь предложил, горшочки-гребешочки расхваливать стал, но я только рукой махнула. Не суетись, мол. Сама знаю!
А чего я знаю? Вот мудрец один, лысый наверняка, сказанул, что мужчины и женщины – разные создания. Близко, но не одно и то же, вроде как волк и собака. Щенков давать могут, а все же не одного рода. Потому и нравом не сходны, и внешностью, и всем прочим, причем женщины от природы дикие и ума-разума лишенные.
Бред, но не совсем бред.
Мужчина каким должен быть? Какие роду нашему женскому нравятся? Одним (мне, скажем) мытые с песочком причесанные и гладко бритые. Чтобы зубы порошком фрициумом чищены были и подмышки старым козлом не благоухали. Для иных (и таких знаю) мужчина обязан быть бородат, волосат и вонюч.
…Как парень этот! Стоит? Стоит, рядышком уже!
Мужчина самим собой быть обязан, вот оно! А если его белилами намазать да румянами натереть, кому такой полюбится? Полюбится, конечно, но только не женщине.
А мы, женщины? Почему нравимся мужчинам только раскрашенными, словно статуи? Те, правда, чаще красным мажут, а нам и красный нужен, и белый, и вся радуга в придачу. И нравимся, точно знаем. Сенат римский каждые десять лет эдикты издает, матронам краситься запрещает, да где там!
…Плечом коснулся, случайно вроде. Буркнул непонятно, отвернулся.
Шагнула я к прилавку, взяла в руки первое, что заметила. Палочка кости слоновой, видом, как рука, даже с пальцами. Полезная вещь! Скальптория – вошегонялка, самая сладость для тех, кто понимает. Зачем у лутерия мыться и в термы ходить? Сидишь в гостях – да спину при всех чешешь. Многим матронам такое по душе, сама видела.
Вот к чему меня хозяин, чтоб ему у Плутона кровью харкалось, приучил, – так это к мытью. Бил безжалостно, пока в привычку мертвую не вошло. Убежала – все равно трижды в день мылась и скреблась, хоть у пруда, хоть у колодца.
– Если ты и вправду Папия Муцила, тебе бояться нечего!
На моем родном наречии сказано. А парней лохматых-то уже трое.
* * *– Не хотели тебя пугать. Извини!..
Козьими шкурами пахнет, овечьими тоже, чан какой-то посередине, скамейка у стены. Лавка, но другая. И двери закрыты.
– Ты из осков? Ты Папия Муцила?
Я сижу, парни стоят. Один в один, лохматые, широкоплечие, загорелые. Какой из них меня у лавки встретил, даже сказать трудно. Братья, не иначе.
– Кто спрашивает? – наконец отозвалась. Поняла – не ловцы рабов, не лихие люди, не стражники. Говор наш, оскский.
Переглянулись. Один кивнул, второй – тоже, третий лапищу вперед вытянул. Указательный палец согнутый, а на нем – перстенек. Простенький такой, медный.
Поглядела, подумала… Подумала – и отвернуться им велела. Самое ценное у меня – под туникой, в шерстяном пояске над пупком, чтоб только с мертвой сняли.
– Вот!
Поглядели…
На моей ладони – тоже перстень. Не медный только – золотой. Но похож, в одной форме лили.
Вновь переглянулись. Поклонились низко.
– Папии Муциле, госпоже нашей, здравствовать и радоваться!
Закрыла я глаза, дух перевела, улыбнулась даже.
И так бывает!
АнтифонПерстень и сейчас у меня на ладони. Тяжелый, литой. На круглой печатке – рогатый Бык, попирающий Волчицу. Дедов перстень, бабкино наследство. Сняла она перстень с дедова пальца у погребального костра консула Государства Италия. Сберегла! Словно знала – сгодится дедовой внучке. И не ей одной.
Бык и Волчица. Государство Италия – и Римская Республика.
* * *– Еще помнишь, Гай?
– Только на греческом. Перевести не успел.
И не надо. Понимаю я греческий. Говорю плохо, а вот разбирать – все разбираю. У хозяина половина рабов в доме по-гречески говорила.
Лгут на тебя, будто ты волоса себе красишь, девица.Черными, как они есть, куплены в лавке они.Поглядела в зеркало (удобное, квадратное, где только гостинщик и отыскал?), усмехнулась, потом призадумалась. Мысль удачная, только парик заметят быстро. Прическа надежнее, но вот возни с нею! Особенно если не со своей – с господской. Для матроны прическа – башня осадная. Моя нынешняя, кстати, так и называлась – «гелиопола».
Вздох – очередной, то ли десятый, то ли уже двенадцатый. Сзади вздох, от окна, где Гай Фламиний, клиент сиятельной Фабии, расположился – на табурете, кресла в гостинице не нашлось. Все как в Риме, будь он неладен: матрона прической занята, а клиент-виршеплет стихами ее развлекает. Правда, матронам «гелиополы» служанки сооружают, но тут делать нечего. Сама себе госпожа – сама и служанка. Напросилась!
А постараться придется. Этим вечером госпожа Фабия Фистула первый раз личико свое покажет. И не где-нибудь.
– Что не так, Гай?
Обернулась – и зря. Смутился парень. То ли из-за прически недостроенной, то ли из-за туники. А чем плоха? Как раз для госпожи – из коийской ткани. Дорогая, дороже нет, зато видом, словно легкий дым. И есть – и нет ее. В том-то и хитрость: сверху палла панцирем легионерским, а вот под ней…
– Гай Фламиний Не Тот! – нахмурилась я. – Если по римским обычаям положено при девушках обязательно ухать, так я тебя от этого освобождаю.
Моргнул глазами голубыми. Ямочки, ямочки!..
– При чем здесь обычай, Папия? Я… Ты…
Тут я и озлилась.
– Не намекай, не поверю! Стихи сама знаю и книжки про любовь читала. Там все быстро – Амур прицелился, стрелу достал. А дальше: полюбил, томил, молил, не мил, забыл. Верно?[4]
Краснеет, бедняга! Только меня не остановить.
– Мы едва знакомы, Гай! Стать твоим другом буду рада. А вот Амур, которого ты глазами ищешь, в окошко еще не залетал. И не залетит. Тешить тебя по-дружески не хочу. Не умею по-дружески! А если, извини, сильно чешется, так «волчиц» полно. Стаями кружат!
Зря я так!.. Вскочил, волосы светлые поправил.
– Ты… Не надо, Папия! Бывает, и сам не знаешь: любовь, просто ли влеченье, дружба нежная. Может, все вместе, может, призрак того, что будет, чему случиться после. Когда увидел тебя!..
Теперь и я вздохнула, подобное услыхав. Поэт, что с него взять? Подумала, в окно поглядела, время прикинула. Хватит? Да за глаза, с верхом!
– Гай!
Вздрогнул, не иначе с голосом перестаралась. Подошла к столику, взялась за клепсидру, о недостроенной «гелиополе» вспомнила. Ничего, обойдется.
– Можно проверить все, Гай Фламиний! И чувства можно. Клепсидра на столике. У стены – ложе. Я здесь!
Скользнула на пол туника ткани коийской.
– Две клепсидры – я твоя. Делай со мною, что хочешь, а я помогу. По-дружески. У меня, к сожалению, очень большой опыт, здешние девки такому никогда не научатся. Две клепсидры, Гай Фламиний! И все, навсегда, навечно, до могилы и за могилой. Дружбе нашей конец, а любить ты меня вновь сможешь, только привязанную за руки и за ноги. Недолго – откушу себе язык и задохнусь кровью. И в том клянусь тебе родными могилами и родной землей! Оск такую клятву никогда не нарушит. Выбирай, римлянин!
Из окна – горячий зной. Капли пота у него на лбу. У меня – холод на сердце.
– Прости, Папия! Я… Я сам не знаю. Прости! Не знаю…
Отвернулся, дрогнул плечами. Не стала дальше смотреть, тунику накинула. Не коийскую – свою, льняную. Подошла, поцеловала парня в щеку.
– Теперь знаешь, мой Гай! Не торопи жизнь – смерть примчится. А ты и я долго жить должны, очень-очень долго, мой Гай!
Кивнул, улыбнуться попытался.
– Пойду, наверно!
– Ну уж нет, Гай Фламиний! – усмехнулась я. – Мужчины не должны сдаваться. Сейчас ты нальешь из кувшина немного вина, глотнем с тобой неразбавленного, а потом ты будешь рассказывать о поэзии. Нет, прямо сейчас и приступай! Кувшин на полу, у ложа. Начинай, не оглядывайся!
Постоял, затвердел скулами (прощайте, ямочки!). Блеснули глаза.
– Неразбавленного? Вот уж ни к чему!
Кабы попался ты мне на такие же плутни, трактирщик!Воду даешь ты, а сам чистое тянешь вино!Кажется, не ошиблась я в этом парне!
– А что до поэзии… Я уже тебе говорил, Папия: нет у нас, римлян, поэзии. Невий с его архаикой, которую сейчас смешно читать, Гай Луцилий – и все. Поэтому мы с другом моим Титом Лукрецием Каром…
АнтифонЕго голос слышу до сих пор – красивый, мягкий. Лукреций Кар и Марк Туллий, друзья Гая, очень любили его стихи. Марк Туллий все повторял: «Слова, слова! Откуда Гай берет слова?»
С Марком Туллием Цицероном мы враги. Навечно! Я не простила, даже узнав, как страшно убивали его озверевшие легионеры Антония.
– Учитель! – спросила я однажды. – Сколько раз прощать врагу моему, согрешающему против меня? Не до семи ли раз?
– Не говорю тебе: до семи раз, – покачал головой Он, – но до седмижды семидесяти.
– Четыре девяносто раз? – поразилась я.
– Да! Но на четыреста девяносто первый – сокруши кости его, разметай прах по ветру – и перебей его род до седьмого колена!
* * *Жабу уберите, жабу!!!
Умереть бы. Или уже умерла? Если умерла, зачем жабу в живот засунули? Больно!
– Папия, Папия, что с тобой?
– Госпожа Папия, да простит мне твой гений, встать бы тебе.
Жабу, жабу зачем, ненавижу жаб! В животе жаба, в горле жаба, булькает… Или это я булькаю?
– Папия, сейчас я лекаря…
– Остынь, господин Фламиний. Лекаря! Еще скажи, фармакопола драного! Эх, отпустили девчонку одну!..
Гай с Аяксом рядом, но я их не вижу, все из-за жабы, из-за трех жаб, дюжины, двух дюжин…
– Ты вот чего, мой господин! Беги-ка в лавку соседнюю да вели «утреннего нектара» горшок принести. Полный! Видал, как наразбавлялась!.. Ей пора завтрак сюда волочь, того и гляди удивятся, чего о хозяйке позабыла.
Ничего, Аякс, ничего, сейчас открою глаза, встану, сойду вниз, потребую горячей воды и завтрак для сиятельной, пропади она пропадом, Фабии Фистулы. Со мной все в порядке, все помню, только не понимаю, откуда жабы, я не глотала никаких жаб…
Не глотала. Но лучше бы проглотила.
* * *В школу Батиата одной идти было нельзя, не поймут – и не оценят. На свободную трапезу перед завтрашним боем пожаловать изволит не кто-нибудь – сама светлейшая Фабия, гость Капуи! Первый мой (и ее!) выход в люди. К гладиаторам – потому что там римских глаз меньше, если ошибусь в чем, не беда. Нравы простые, извинят.
И еще одна причина имелась.
Одной идти было нельзя, но ни Аякса, ни Гая я решила не брать. Аякс на виду слишком, знают его все, значит, и мною не в меру заинтересуются. А вот поэта взять стоило, да удержало что-то. Шла я туда не для бесед о Невии и Луцилии.
– Простые там порядки, госпожа Папия, верно. Простые – но твердые. Кто поит-кормит, тот и хозяин. Угощает, конечно, устроитель игр, но и гости стараться должны.
Решилось все быстро. Вино и снедь Аякса купить попросила, все равно ему лучше знать, что и как. В помощь себе парня наняла, крепкого и с дубиной. Не из гладиаторов, чтобы вопросов меньше. А слушок по школе заранее пущен был: мол, есть такая сиятельная из Рима, гладиаторов любит и в гости придет. И здесь без одноглазого не обошлось.
– И еще, госпожа Папия. За столом – ничего лишнего, только словами можно. И пересаживаться не принято, уж не знаю почему. Чашу вина послать или там здоровье выпить – сколько угодно. А как все из-за стола встанут, светильники гасить начнут, вот тогда уж в полную волю можно. Гладиатор гостью без приглашения и пальцем не тронет. Кому на крест охота? Так что сама она должна подойти и сказать: проводи меня, мой гладиатор! Или даже попроще чего… Госпожа Папия, я же так, на всякий случай! Ничего в виду не имею, Геркулесом клянусь!..
То, что школу Батиата Аякс мне не только словами описал, но и на табличке нарисовал, и так понятно. Гай тоже не подвел – припомнил несколько стишат про гладиаторскую доблесть да храбрость. Вдруг пригодятся?
Помогали мне, старались, под руки, можно сказать, вели. И что в итоге? Лежу пластом на подстилке, грязная, полудохлая, с жабами во всех местах сразу. Навоевалась! Наразбавлялась, как Аякс выразился. Полный разгром, словно при Каннах. Или все-таки не совсем?
Не кое-что даже, больше. Если бы не жабы!
* * *Каст – Марсова племени утеха.Эномай может по-всякому сражаться.Ганник – школы нашей страх и ужас.Крикс – и гладиатор, и учитель.Вибий смерть собою замещает.Сир с любым оружьем побеждает…Двор квадратом – огромный, камнем неровным мощенный, колонны дорические, ворота в железе. Посредине стол тем же квадратом и ложа, шерстяными покрывалами устланные. Все как Аякс рассказывал.
Гай Фламиний зря старался – Невии и Луцилии и без него в здешних местах водились. Бесконечная поэма (воску б в уши!), в которой перечислялись чуть ли не все ученики школы Батиата, читалась уже третью клепсидру.
За столом было скучно – по крайней мере, мне. Матроне на таких пиршествах полагалось не сидеть, а восседать, не пить, а испивать, не веселиться – вид принимать.
Пока горят светильники, если все тому же одноглазому верить.
Вид я приняла, покрывало на голове поправила (белила – белилами, а опаска есть), локтем на край стола оперлась.
Восседаю.
Чаша с вином под носом, справа омар клешней грозит, слева рыбы хвост кажут. Но – не естся и не пьется. Бахус его знает почему! То ли восседать да испивать не привыкла, то ли из-за того, что пирую с покойниками. Как там Аякс говорил? Завтра половина свободными станет…
А так, ничего особенного. Видела я, как гуртовщики гуляют, как сукновалы, как грузчики. Любят италийцы у стола собраться, был вы повод! Потому-то у всех на такой случай казна заведена. По закону – для поминок и похорон, а на деле именно для этого. У Плутона не погуляешь.
И соседи попались скучные. Справа от меня (ближе к омару) – некто пожилой, виду явно не гладиаторского, с брюшком изрядным. Но и не чужак, наверняка из школы, дабы гостье знатной все вокруг пояснять и разъяснять. Слева даже не сосед – соседка, тоже гостья, но ее я и рассматривать не стала. Не из сиятельных, точно. И даже не из совершеннейших. А до остальных госпоже Фабии дела нет.
Едят, пьют, возглашают, поэма, кажется, кончилась. А много бойцов у Батиата! Сколько именно, спрашивать не стала, успеется. Лишь поинтересовалась у соседа с брюхом, кто таков «и гладиатор, и учитель Крикс»? Имя уж больно приметное. «Носящий Браслет» – наше, оскское.
Оказалось – ничего особенного. Гладиатор. «Галл», опытный, двадцать побед, пять ранений, дважды отпущен с арены «стоящим». Иногда заменяет рудиария, потому и учитель.
Запомнила.
Амфоры и кожаные мехи пустели, чаши пустели, разговор криками сменяться стал, песню затянули, кто-то с ложа скатился и в сторонку – облегчаться. Кажется, пора. Шепнула соседу, тот кивнул, кого-то подманил…
– Сиятельная Фабия Фистула отсылает победную чашу славному бойцу и победителю Эномаю!
Вот! За тем и шла – себя проверить. И не только себя.
Моя победная чаша – не первая за вечер, негоже сиятельной спешить. Но – услышали, закричали, какой-то парень слева встал. И я встала – победителю, что мне пятьсот сестерциев принес, улыбнуться. Глазами поискала, нашла.
Охнула. Не хуже моего Гая охнула! Ахнула даже. Видела я парней всяких, видела красивых, видела таких, за которыми девицы табунами бегали…
Бог стоял у стола.
И не в том дело, что белокурый, что плечи тунику рвут, что лицо – как у Аполлона в храме на Палатине…
Холодно мне стало, жарко стало, в животе жаба зашевелилась (первая жаба!), под животом тоже.
Легенду слыхала, глупую очень. Будто люди когда-то на женщин и мужчин не делились, у каждого все разом имелось. А потом боги людей пополам развели. И вот ищет одна половинка другую, найти не может. А если уж найдет!.. Глупо, конечно. Только в тот миг мне это глупым не показалось.
Стоит бог, мне кивает, улыбается, отвечает что-то, чашу берет. Делать нечего – улыбнулась в ответ и на ложе бухнулась. Подумала… Потом на светильники поглядела. Как там Аякс советовал? «Проводи меня, мой гладиатор»?
И тут еще одна жаба квакнула. Слово себе я дала, давно уже, парням не навязываться. И вообще, не навязываться ни в чем и никому. Последнее, что у меня осталось – гордость. Что б со мною ни делали, в какой грязи ни купали, но гордость осталась. Я – это я, моя воля – моя!
Приподнялась с ложа, глазами бога белокурого отыскала. Да гори огнем она, огнем, гордость!
А тут и светильники потушили.
* * *Понятно, опоздала – в моего бога целых две «волчицы» вцепились. И у них, видать, в животах и ниже жабы квакали. Вцепились, руками оплели, губами тянутся.
И что делать сиятельной Фабии Фистуле? Стоит римлянка знатная в палле и покрывале, как последняя дура…
Недолго стояла, конечно. Вперед шагнула, «волчицы» в стороны прыснули. Я руку к его лицу протянула, комок в горле проглотила.
– Проводи меня, мой гладиатор!
Даже не поглядел. Лицо мраморным стало, точно у статуи на Палатине. Чуть подбородком двинул. Поняла я – терять нечего. Обхватила его руками, ладонями по тунике скользнула. Гори, моя гордость, огнем пылай!
– Катись отсюда, волчица римская!
Еле слышно сказал, одними губами, только я-то услышала.
– Катись к Харону, у меня подстилок хватает! Да не просто катись!..
Прилипли ладони мои к его тунике, отлипнуть не могут, а бог мой знай себе объясняет сиятельной подстилке, куда и как ей катиться надлежит. Подробно очень.
А вокруг – смех. Негромкий, конечно.
* * *За воротами школы скинула я паллу, украшения сняла, все это вместе с сандалиями парню с дубиной кинула, велев в «Красный слон» отнести. Хорошо еще, туника на мне обычная, не стала коийскую надевать.
Парня отослала, одна осталась.
Видели, все видели! Двор, хоть и большой, только народу много, разойтись никто не успел. Красиво со стороны – разряженная матрона мелкой рысью к гладиатору спешит, ручками белыми его обнимает…
Не меня оплевали – Фабию Фистулу, конечно. Но получается, что меня тоже. И надо же такому статься! Чуть ли не впервые парень приглянулся. И не приглянулся даже, слова нужного не знаю, разве что у Гая Фламиния спросить.
Побрела я по улице темной. Босая. Оплеванная. Хорошо еще, догадалась «гелиополу» на голове распустить, а заколки за пояс сунуть.
* * *– Эй, девочка, куда спешишь?
Еще и это! Ночь, темень, пустая улица… Не совсем пустая, конечно. Рядом таберна огнями светит, парни прямо у входа на табуретах восседают. Один не восседает – дорогу заступил. Вид знакомый: плащ из шкур козьих, борода, босой, как и я. Не из Капуи, понятное дело, пришлый.
– Повеселимся? Десять ассов дам.
Пригляделась. Не душегуб, и то хорошо, просто повеселиться хочет. Ну что, сиятельная Фабия? Десять ассов – деньги, «волчицы» по пять идут.
– Десять всего?
Ближе шагнул, присмотрелся.
– Ну… Гулять так гулять! Два сестерция! Только, чтобы до утра – и на все соглашаться. Идет?
Заквакали жабы, дюжина целая, по всему телу лапами погаными задвигали. Вот тебе и цена, девочка. И то до утра. За заколку взяться?
Взялась за кошель.
– Ауреус, золотой. Настоящий, зубами куснуть можешь. Только чтоб до утра – и на все соглашаться. Захочу – уд твой веревкой перевяжу, захочу – ногами бить стану. Или в рот тебе нужду справлю. Ну как?
– Да ты чего, девочка?
Отступил на шаг – а я прямо на него. Золотой кругляш на ладони.
– Струсил, бородатый, ремень свой мокрый бережешь? Все вы такие, катились бы вы, мужики, к Харону, да не просто катились…
Громко получилось. Услыхали парни с табуретов, встали, ближе подошли. Долго, долго слушали. Затем переглянулись, поглядели серьезно.
– Знатно дорогу поясняешь, красавица, знатно, без дорожника обойтись можно. Завидно даже! Да что с тобой, хорошая? Или с парнем своим повздорила?
Золотой в кулаке сжала, плечами дернула. Или не видно?
Вновь друг на друга поглядели. Подумали.
– А пошли-ка выпьем! По-нашему, как в горах пьют. Это у вас в городе воду водой разбавляют, а у нас… Только скажи, куда тебя после отнести.
Выпить? Не разбавляя? Ночью? С полудюжиной парней? Да с удовольствием!
* * *– Гуртовщики мы, Папия, стадо с рук сбыли, завтра уходим.
– Из Апулии я, Публипор. Раб, конечно, или по имени не видно?
– А парню своему ты тоже дорогу разъясни, поосновательнее только.
– Я тебе, дочка, вот что скажу. Ты, по всему видать, девка боевая, значит, тебе такой и нужен – боевой. А он, парень твой, не иначе, медуза синяя.
– Оно и не жалуемся мы, доход имеем. С хозяевами делимся по уговору, как заведено. Только римляне проклятые совсем житья не дают. На равнинах стада пасти нельзя, виллы там с виноградниками. И в предгорьях нельзя – хозяева римские свои стада нагнали. И пастухов прислали, с севера, из Этрурии и Пицена.
– Говори при ней, она же не римлянка, или не видишь?
– А еще колонисты, от Суллы которые. Ну, я тебе скажу, Папия, хуже нет народу! Передушил бы, а после руки уксусом винным вымыл.
– Нет, нам что Рим, что Государство Италия – едино. Ты, дочка, те времена не помнишь, а я чуток застал. Ну провозгласили Беневент столицей, ну консулов выбрали. И что? Был я рабом, рабом и остался.
– А хорошо бы римлян – да к ногтю!
– Ноготь у тебя больно короткий!
– Найти меня просто, Папия. Стадо какое увидишь, так и передай старшему гуртовщику, что мне весточку шлешь. Публипора все знают, по всему югу. Ты не думай, стада медленно идут, а вести птицами летят.
– Эй, парни, девку волочь пора. Куда она сказала? К какому такому слону?
* * *Открыла глаза, смахнула ладонью ближайшую жабу, в белый потолок поглядела.
– Воды…
– Ты не спеши, госпожа Папия. – Аяксов голос слева. – Сейчас господин Гай «утренний нектар» принесет. Полезное, скажу тебе, питье, сразу на ноги ставит. А воду, знаешь, после такого лучше не потреблять.
Настолько разозлилась, что вскочить смогла. Метнулись жабы во все стороны, словно не жабы – саранча. Да что такого случилось, дуреха? Ну отправил храбрый парень Эномай римскую подстилку в нужном направлении, ну оценили красивую девку в два сестерция, ну напилась, как гуртовщик…
– Не для питья воды! Мыться! И побыстрее.
