Белладонна

– Заходи, садись, в ногах правды нет! – обратился к незнакомцу Лёшка. – Я Алексей. Вот Миха, это Юра, – и, не дожидаясь ответа, наплеснул армянского в чистый стакан, поставив его на стол перед пустым стулом.

Артур сделал шаг. Раздался странный звук, такой, какой бывает от модных офицерских сапог «со скрипом». Сделал, едва помогая себе палкой, второй – звук повторился. На Артуре не было сапог – только видавшие виды кроссовки; они уж точно звучать не могли. Перехватил мой недоуменный взгляд:

– В ногах правды нет. Потому я вправду – здесь, а нога там осталась…

– Он автомеханик от бога, – шептал мне на ухо Толик, – любую машину с закрытыми глазами разберёт-соберёт.

– А чего у тебя с ним?

– Сестру на фортепиано учу, но сейчас не учу, сейчас каникулы. А так я у него денег занимал, так вот, отдал.

– А с ногой что?

– Оторвало.

– Где?

– В Афганистане.

Почему-то стали пить быстро, особо без разговоров, зачастили.

– Это всё? – спросил Артур, глядя, как Юрка миллиметражно разливает по стаканам остатки портвейна.

– Ага, – сказал я.

– Нет, не всё, – твёрдо отчеканил Артур. – Пошли.

Не дожидаясь нас, встал, открыл дверь, тяжёлой поступью заскрипел по коридору к лестнице. Мы двинулись следом. На улице толком ещё не стемнело, было около полуночи, может, половина первого. Артур направился к небрежно брошенному чуть ли не посреди улицы ижевскому четыреста двенадцатому «москвичу», слегка покачнувшись, вонзил ключ в водительскую дверь. Грузно упал на сидение, открыл все замки:

– Садитесь! Толян, ты самый мелкий – тебе или сзади посерёдке, или в багажник.

– А как зажопят? – шепнул я усевшемуся чуть ли не у меня на коленях Толику.

– Так его дядька – начальник милиции. Менты этот «москвичок» десятой дорогой объезжают.

Артур завёл двигатель, тот совсем не по-москвичёвски, как-то утробно, с бульканьем, зарычал.

– Прямоток, – изрек он неведомое мне слово, – сам варил.

Машина, взвизгнув покрышками по асфальту, тронулась и, резво набирая скорость, понеслась по пустым тёмным улицам, виляя жопой, жгя резину и не обращая никакого внимания на редкие красные огни светофоров. Скоро выехали за город, помчались по прямому шоссе. В тусклом свете фар налетали какие-то белёсые тени, бились и размазывались о лобовое, отлетали по сторонам.

– Вот же сар-р-ранча, – раскатисто рыкнул Артур, – ты их давишь-давишь, а они всё лезут и лезут, – и добавил, – совсем как люди.

В тёмной стрёмной деревне Артур остановил у одного из крайних дворов – «Толька, пошли!» Глухо и злобно заворчала собака. Зажглось окно. Артур поздоровался. Приотворилась входная дверь, Толя споро подхватил обеими руками опалесцирующую в свете невыключенных фар солидную бутыль.

– Первач… – выдохнул Юрастый. Нам пиздец, обречённо подумал я.

– Похоже, других вариантов здесь нет… – стоически вздохнул Лёшка.

– Посошок, – мрачно сказал Артур, устраиваясь за рулём, укладывая клюку между дверью и сиденьем, – посошок на дорожку. Господа офицеры, посуды нет. Будем, как учили в Красной армии – из горла́.

Что ж, ты, умник, молчишь, задал я немой вопрос – давненько тебя не слышали. «Чуть что – так сразу Косой!», смущённо прошептал Джинн. Но вдруг голос его окреп: «Моё дело – воспитывать детей, а не бегать с вашими жуликами по Советскому Союзу!». Молчал бы уж, Хамле́т, принц поддатский, поставил я точку в дискуссии.

Тем временем мы целыми и невредимыми вернулись домой. Я больше не пил. Не потому что не мог. Не потому что не хотел. А потому что устал. Не то чтобы физически, нет, всё ощущалось как-то глубже – и безнадёжнее. Я кожей чувствовал: автобус моей жизни поехал куда-то не туда. Не намного, не очень далеко ещё уехал, но уже видно, – себя-то не обманешь. Странное чувство; оно посетило меня впервые. И надо же, чтобы это случилось именно сейчас! Комната, заполненная клубами дыма, гудела. В ней бухали, орали, гремели стульями, выходили в сортир, возвращались, что-то жрали, травили анекдоты. С Артура, похоже, слетела тоска – он, нежно обняв здоровенного Лёхуса за мощные плечи, что-то увлеченно рассказывал. Ставшая ненужной палка валялась у стены. Толян птичкой на жёрдочке, аккуратно зажав тремя пальчиками-коготочками рюмку, то и дело клевал носом, не обращая внимания на Юрастого, оседлавшего коронную поэтическую тему, читавшего ему наизусть бессмертные строки:

Блажен, кто смолоду ебёт

И в старости спокойно серет,

Кто регулярно водку пьёт

И никому в кредит не верит!13

Я первый раз за вечер присел на свою кровать. Открыл рюкзак, отвернулся к стенке и украдкой вытащил Дашин мешочек. Потянул завязки. На меня узкоглазой чукчанской физиомордией таращилась маленькая деревянная фигурка. Я никогда её раньше не видел, но моментально понял, что это. Когда Даше было пять, отец вернулся с Севера и подарил ей деревянного чукчонка. А шестилетие Даша встречала уже без папы.

Встал, открыл шкаф, положил фигурку во внутренний карман потёртой польской джинсовой куртяшки и крепко-накрепко застегнул молнию. Теперь чукчонок мог пропасть лишь в одном случае: если пропаду я сам.

Тем временем, разгул не заканчивался. Пойду к Толянычу, у него вторая койка – свободная. Там хотя бы тихо. Я, разминая затёкшие ноги, шагнул в коридор и, прежде чем окончательно стать на якорь, побрёл в сортир – естественно, не в «свой» нижний, а в женский на другом конце. Было поздно, пусто, темно и одиноко.

* * *

С неприсущей маниакальной скрупулёзностью вымыв руки на три раза с мылом, вышел из туалета и побрёл обратно. Раздался тихий скрип. Прямо передо мной на стене справа образовался яркий прямоугольник – это слева открыли дверь. Я сделал ещё один шаг и повернулся к источнику света. В проёме двери – нога за ногу, локтём опёршись о косяк, разметав по плечам роскошную мелким бесом закурчавленную шевелюру, нагло мне улыбаясь, стояла смуглокожая девчонка. Наши глаза встретились, и она спросила:

– Молодой человек, конфету хотите?

– Какое у тебя странное имя – Конфета! – брякнул я в ответ и сделал шаг вперёд, закрывая дверь за собой.

Коварный французский замо́к обречённо защёлкнулся. «Народ к разврату готов», вспомнилось мне. Джинну же было откровенно на всё наплевать. Он просто спал.

* * *

Придя домой в четыре, я обнаружил свои кроссовки подвешенными к потолочным фонарям. Не то чтобы потолки в общаге сильно высоки, но со стула до болтавшихся кроссовок я дотянуться не смог. Да и никто бы не смог, если только он не баскетболист! Значит, чтобы соорудить гирлянду из моих новых белых приличных обувок, эти умники где-то раздобыли стремянку! Оба-два массовика-затейника досматривали десятые сны. Недолго думая, я вышел из комнаты и поскрёбся пару раз в дверь напротив.

Сонный Толян во фланелевых пижамных штанишках с ёлочками и зайчиками открыл мне, не размеживая век и не приходя в сознание.

– А?..

– Толюнь, – медленно на ушко прошептал я, – мне стремянка нужна. Где взять?

– Пойдём, – так же тихо отозвался Толяныч и пошатываясь со сна и похмелья выкатился в коридор.

– Стой, Толюнь…

– А?..

– Стой тут.

По всем правилам на трансцендентное Толюнино «а…» следовало отвечать «хуй на!..» – для закрытия гештальта, – но мне было не до соблюдения психотерапевтического протокола. Я снова зашёл в Толину комнату и вытянул испуганно выглядывавшие из-под кровати его домашние тапочки.

– Толь, обуйся.

– А…

Сомнамбулически летающий от стенки к стенке перегарно-огнедышащий юный Толик всё же довёл меня до цели. Стремянка приткнулась к стенке на первом этаже у двери в подвал. Благородный Толян порывался помочь в подъёме лестницы по лестнице, но я не принял жертвы. Уложив беднягу досыпать, бесшумно, чтобы не разбудить «своих двоих», я устойчиво поставил лестницу и восстановил контроль над кроссовками. Вернув штурмовое орудие на место, взглянул на часы: у меня оставалось два часа для сладкого безмятежного детского утреннего сна. Быстро разделся, аккуратно повесил шмотки на стул. С наслаждением приземлился на свежие, ещё никем ни разу не пользованные простыни, потянулся, зевнул, лёг на бок и закрыл глаза.

Сон не шёл. Минуту, пять, десять. Считать овец и слонов бесполезно: со мной это не работает. Обманывать себя – тоже. Значит, пора вставать.

– Не играть! Не пить! Не воровать (без меня)! – пожелал доброго утра выспавшийся бодрячок Джинни.

«Пятьдесят вторая» являла картину мамаева побоища. Бутылки – конечно же, пустые, и не надейся! – катались по полу, валялись под столом и на столе. Остатки закуски образовывали рельеф пересечённой местности на разбросанных по столу тарелках. Стаканы и рюмки, мечта криминалиста, хранили наблюдаемые невооружённым глазом отпечатки пальцев участников вчерашнего непотребства. Довершали картину невесть откуда взявшиеся – по крайней мере, для меня – арбузные корки. Ими кто-то остроумный выложил на полу простое до боли родное слово. Для создания надстрочного знака в последней, третьей литере автор использовал фигурно формованную в полумесяц молодыми крепкими зубами винтовую пробку от коньячной бутылки: это было по-нашему!

Я оделся, открыл шкаф, выудил пачку питьевой соды – вот и настал твой черёд, дорогая, кто бы мог подумать, что так скоро, – и споро двинулся на кухню. Там было грязно и пусто. Поставив сразу два чайника, алюминиевый и эмалированный со слоником, – стал не спеша, рейс за рейсом, перетаскивать грязную посуду. Вода закипела. Я забросил в таз полстакана соды, щедро добавил найденного уже на месте горчичного порошка. Залил кипятком, чуть разбавил холодной, свалил грязную посуду, и, забив на правила приличия, пошёл в женский душ.

Нет в мире такой женщины, что в здравом уме и твёрдой памяти полезет в душ в пять утра. В пять любая женщина – норвежка или конголезка, королева или служанка, язычница или протестантка, натуралка или би, – будет спать, и ничто не вынет её из объятий Морфея. Поэтому никто не нарушил моего покоя, не обрушил на голову скалку, не отвесил пинка под мягкое – на самом деле, не очень – место. Я прыгал, скакал; фыркая, ловил кайф под едва тёплой, но в щедром избытке лившейся с потолка прекрасной водой. Живой, возрождающей, омывающей, дарящей прохладу и надежду хоть на какую-нибудь бодрость.

Выйдя из душа и с трудом натянув упирающиеся штаны на худые мокрые ноги, я вернулся на камбуз и без усилий отмыл всю посуду – после жёсткой химобработки это стало абсолютно плёвым делом. Побросал скрипящие под пальцами тарелки и стаканы в таз, да и пошёл в свой конец коридора.

– Скучно без водки! – хрюкнул изнутри прямо в левое ухо Джинни.

– Ты задолбал «Джентльменами удачи»! Смени пластинку!

– Слушаю и повинуюсь… – с обидой вздохнул хранитель.

В семь, выпив пока ещё не иссякшего в запасах растворимого кофе на крутом кипятке с сахаром и съев по бутерброду с пока ещё не опротивевшим, но уже напоминающим оконную замазку шпротным паштетом, мы вышли на улицу. Оказались первыми. Недолго думая, уселись рядком на длинном трёхступенчатом крыльце.

– Ты где шлялся, хо́дя? – хитро поглядывая в мою сторону, попытался докопаться Юрастый.

– Где надо, – хмуро огрызнулся я. – В следующий раз я твои ботинки к люстре пришпандорю, умник!

– Ладно вам, девочки, не ссорьтесь! Мир, дружба, жвачка! – нежно проворковал Лёшка.

– Не, ну как излагает, падла! – заржал я.

– Учись!.. – давясь от смеха, выдохнул Юрка.

* * *

В больницу мы выдвинулись, построившись «свиньёй». Поблёскивая модными очками, возглавляла грозный клин Машуня: в её блокноте наверняка уже был заранее составлен план местности с тайными знаками, направлявшими наше передвижение. Следом шли Лисёнок, Бабочкина и Вера Грязнова. Замыкали колонну пятеро имевшихся в наличии мужчин. Попадавшийся навстречу народ оборачивался вслед.

– Так, – трогательно наморщила лоб Машуня, – смотрим. Ага, памятник Ленину.

Выкрашенный серебрянкой приземистый чем-то похожий на резко схуднувшего борца сумо Ильич попирал неровно оштукатуренный облупленный пьедестал, широко расставив ноги, засунув пальцы левой руки за обшлаг сюртука и указательно выкинув правую в надвигающийся на всех нас горизонт.

– Значит, нам сейчас налево и с полкилометра прямо. Понятно. – Маша поправила очки. – Миш, ты видишь, куда его рука выставлена?

– Вижу.

– Ну, так вот. Ей он показывает чётко на роддом! Нам с тобой потом туда.

Взвизгнув резиной, рядом с нами притормозила бликующая на солнце новёхонькая оранжевая жигулёвская «шестёрка».

– Пап, спасибо, ну, я побежала! – роскошная пышногрудая блондинка «а-ля Чиччолина», упруго потрясая небесной красоты задницей, затянутой в «супер-райфл», выскочила с переднего пассажирского сидения, открыла багажник, достала чемоданчик, тут же бросила его на тротуар и принялась целоваться с девчонками.

– Ирка, ты где была? Мы думали, ты уж и не приедешь! – по очереди обнимались те с Алеевой.

– А что тут ехать? Тридцать километров всего! – щебетала довольная Ирка.

Азат тем временем подхватил Иркин чемодан.

– Дон Жуан, – скабрезно вполголоса ухмыльнулся Юрастый.

– Юр, а вот тебе лишь бы подначить! – не сдержался я. «Ага! Мочи каз-з-злов!», согласился Джинн.

Азат был безнадёжно влюблён в Алееву. Точно так же, как не так давно я в Марину Ласточкину. Но была разница: у меня наваждение схлынуло, а у него – длилось и длилось, уже перейдя в хронь. То, что всё оно напрасно, было понятно всем. Всем, кроме него. Во-первых, Алеева была богатой, нет, – богатейшей невестой. Иркины родители в конце пятидесятых, закончив стоматологический в какой-то дыре, приехали в Воздвиженск с одним чемоданчиком на двоих, а вскоре стали самыми дорогими стоматологами в городе – что по терапии, что по ортопедии, что по хирургии. Во-вторых, Алеева романтичного Азата элементарно в упор не видела (салют, Ласточкина!). А, в-третьих, у неё испокон веку был жених; ещё с тех пор, когда они вместе ходили в одну детсадовскую группу, а потом и в один школьный класс. Егор появлялся в Москве редко, на наших попойках бывал и того реже, но каждый раз его приезд становился праздником для всех: такого обаятельного, сильного, красивого и бесконфликтного мужика надо было ещё поискать. Ирка уже нашла и менять выбор совершенно не собиралась.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

И снова они – иглы и булавки! Это всё моя гордость – слёзы, которые я должен прятать!

2

Отдел гипербарической оксигенации Всесоюзного научного центра хирургии

3

Народное название кинотеатра «Киргизия».

4

Владимир Высоцкий, «Дорожный дневник».

5

Искаженное «Enjoy yourself», первые слова песни «Mister-Do-Right» диско-группы Belle Epoque.

6

Дамы вперёд (искаж. англ.).

7

«Маргерита (Фелисидад)» – популярная дискотечная песня, хит конца 70-х – начала 80-х годов.

8

Massara, Boney M – популярные исполнители в 70-х и 80-х годах.

9

Автомобиль «Запорожец».

10

Переносной магнитофон японской фирмы SONY.

11

ABBA – популярная группа 70-х.

12

Ценные Указания и Ещё Более Ценные Указания.

13

Иван Барков, «Лука Мудищев».