Родственник из другой Вселенной

– Вот за это я тебя и люблю, Юрец, – с чувством сказал Роман, – больше всего ценю в людях открытость и честность. А насчет пророчества запомни. Проверишь, правильно ли меня учили.

–Кстати, – быстро ответил Соколан, скрывая неловкость за полученные комплименты,¬– забыл тебе сказать: я вчера прочитал, что сегодня в университете состоится встреча со столичной знаменитостью, приглашают всех желающих. Физик– теоретик. Будет читать лекцию о современной физической картине мира и новейших достижениях в области астрономии. Точно не помню, но что-то в этом роде. Ты же у нас интересуешься астрономией – можешь сходить.

– А может вместе?– тут же предложил Роман.– Самому как-то не хочется.

– Ладно, вместе так вместе,– после некоторого раздумья согласился Юра.-Мне торчать дома одному тоже неохота. Лекция, по-моему, в 16.00. Придется пораньше уйти с работы.

На следующий день, когда они пришли в университет, актовый зал был забит до отказа. Пришли студенты и преподаватели всех вузов и школ города: кого-то «попросили» придти, боясь, что зал окажется пустым; кого-то в самом деле интересовала физика и астрономия. Воздух был слегка наэлектризован, как всегда бывает при большом скоплении народа. Студенты громко разговаривали, смеялись, шутили, шумно усаживались, а потом то и дело вставали и куда-то уходили, потом опять возвращались, снова усаживались и вертели головами по сторонам, отыскивая знакомых, весело приветствуя их и приглашая к себе рукою а то и голосом. Откуда-то лилась джазовая музыка.

– Все, как всегда, – с налетом грусти сказал Соколан, оглядывая зал.

– А что ты хотел, – заметил Рома,¬ – не прошло и пяти лет, как ты здесь протирал штаны.

Они уселись в удобные кресла в середине зала и стали ждать. Вскоре на сцене появился проректор по научной части, этакий мягкий, рыхлый колобок с широкой желтой лысиной через всю полупустыню, и с ним невысокий сухощавый человек в тонких золотых очках, уверенно подошедший к трибуне.

– Господа, – начал проректор с улыбающимся гостепримным лицом,– к нам в город по своим служебным делам приехал ученый с мировым именем, академик, профессор, заведующий кафедрой теоретической физики Киевского университета Владимир Борисович Кильчинский. Несмотря на занятость, он любезно согласился прочитать вам лекцию, основанную на самых последних достижениях научной мысли в области физики и астрономии. Прошу внимательно его послушать.

– Не удивляйся и не дергай меня за рукав, – шепнул Истрин, – если я немного пободаюсь с ним.

– Не валяй дурака,¬ – также тихо ответил Юра и устремил заинтересованный взгляд на сцену.

– Итак, господа, приступим, – уверенно начал лектор. Для его роста трибуна оказалась высоковатой. Кильчинский быстро покинул ее и стал медленно расхаживать по сцене, собираясь с мыслями. Зал притих, рассматривая именитого гостя. Ничего особенного и выдающегося в нем не было: ладная поджарая фигура; энергичное, худощавое, тонкой кожи лицо; широкий, без морщин, высокий лоб с глубокими залысынами; острые, плоские виски; уши маленькие, оттопыренные – « локаторы», как называют их в детстве; губы тонкие, в ниточку. В лице – спокойное, величавое достоинство человека, знающего себе цену. Голос ровный, звучный, убедительный, привыкший властвовать, с некоторыми нотками начальственности и даже барства. А может, это только показалось Соколану.

– Вы знаете, – начал гость,¬ – что физическая картина мира менялась много раз. Поначалу людям казалось, что все происходит само по себе: сам по себе идет дождь, метет метель, весна сменяет зиму и так далее. Потом они придумали богов и предположили, что всем заправляют эти самые боги, и что можно влиять на развитие событий, ублажая эти высшие существа. Богов было очень много: бог моря, бог ветра, бог солнца, бог леса. Потом количество богов уменьшалось, но росло значение оставшихся. Это продолжалось до тех пор, пока ни остался один– единственный бог. У разных народов он назывался по-разному: Яхве, Будда, Саваоф, Аллах.

Также менялось и представление об устройстве мира. Древние верили, что Земля покоится на трех китах. Когда выяснили, что никаких китов нет, то постановили считать центром всего видимого мира Землю, вокруг которой ходят по кругу Солнце и звезды.

Это была первая, якобы научная, физическая картина мира, и она продержалась больше всех остальных представлений об устройстве Вселенной. Не буду далее вдаваться в подробности – вы их знаете. – Лектор остановился, впервые внимательно посмотрел в зал, видимо, анализируя, как его слушают, и, убедившись, что слушают внимательно, продолжил:– Передо мной, я думаю, подготовленная аудитория, и поэтому я перехожу к нынешней физической картине мира, пользуясь современной научной терминологией, а также некоторыми литературными метафорами и сравнениями для понимания сложных вещей. Академик Ландау, мой учитель, как-то сказал, что величие человеческого ума состоит в том, что человек понимает такие вещи, которые невозможно представить и которые существуют только виртуально или в математических формулах. Так вот, чтобы представить непредставимые вещи, я буду пользоваться некими образами, более доступными нашему сознанию. Вы согласны?

– Согласны! – охотно донеслось из притихшего зала.

Итак, современная физическая картина мира основывается на теории так называемого Большого взрыва. Суть этой теории состоит в следующем: старушка-Вселенная вдруг почему-то решила самоуничтожиться: склероз измучил или жить надоело, или ходить в булочную стало тяжело. – По залу пробежал вежливый смешок, которого лектор явно ожидал и с видимым удовлетворением продолжиллекцию: – Так вот, она не придумала ничего лучшего, как уменьшаться и превратилась в нечто немыслимое – некую бесконечно малую точку.

 Эта математическая точка называется точкой сингулярности и не имеет ни пространства, ни времени, ни других, известных нам измерений. Зато масса ее бесконечна. Эта рехнутая точка, где может существовать тангенс 90 градусов, где ассимптота целуется с осями координат, как встретившиеся, наконец, страстные любовники; где бесконечность можно погладить по шерстке как милого щенка, жила по своим чокнутым законам, презрев униженную действительность, которая утверждает, что существуют уровни организации материи – этакие этажи стройного здания, уходящего как вверх так и вниз. Например, клетка – это один этаж, молекула – этажом ниже, атом – еще ниже. Далее вглубь уходят электрон, затем гипотетический кварк и неизвестные пока нижеследующие этажи материи.

Если клетку можно запросто сжать, как толпу, идущую по улице, то молекулу уплотнить уже значительно труднее – это битком набитый автобус. Для того, чтобы уплотнить атом, нужна энергия, сопоставимая с энергией термоядерного взрыва, причем узконаправленного. Какая же энергия понадобится, чтобы уплотнить частицы, находящиеся на десятки и сотни этажей ниже, например, кварка? Откуда она может взяться, да и что за блажь такая – бесконечно уплотняться? Вселенная все же не коммунальная квартира, которая по Швондеру требует постоянного уплотнения.– В зале тихий ветерок смеха.– Да и как нормальному человеку, хотя и привыкшему ко всяким умственным ухищрениям и предположениям, представить себе, чтобы 600 миллиардов галактик, каждая из которых состоит из приблизительно такого же количества громадных звезд, вместилось в одну, бесконечно малую точку? На эти вопросы ответов пока нет, пока мы это воспринимаем как данность, которую еще только предстоит объяснить.

Сколько существовала Вселенная с мозгами набекрень – неизвестно, ибо время, как таковое, у нее отсутствовало. Но, наконец, и ей надоело издеваться над здравым смыслом, и она в один прекрасный момент попросту взорвалась как женщина, которую достали жизненные проблемы с мужем, детьми, харчами – быт окончательно заел. – Кильчинский опять сделал эффектную паузу, надеясь, что слушатели достойно оценят его пассаж. Слушатели оценили улыбками и жидкими аплодисментами.

– Так вот, это и был так называемый Большой взрыв, давший начало нашей Вселенной. В первое время она расширялась с неимоверной скоростью, во много раз превышающей скорость света. Для наглядности представим себе озеро или пруд, на поверхность которого упал камень. От этого камня идут волны – круги, которые постепенно затухают. То же самое происходит с ядерным взрывом: первоначальная мощная взрывная волна постепенно сходит на нет. Это, конечно, аналогия очень примитивная. Вселенная по мере своей эволюции создавала метагалактики, галактики, звезды, планеты и прочие космические объекты. Это все цветочки. Теперь перейдем к ягодам.

Кильчинский подошел к доске, услужливо установленной на сцене по такому случаю, и стал сыпать сложными формулами, чертить схемы и графики, уснащая свою речь новыми научными терминами. Многие в зале склонились над блокнотами, тетрадками, быстро записывая его выкладки. Самые продвинутые поднимали руки с мобильниками, на которые записывали все происходящее на сцене.

Наконец лектор удовлетворенно положил мел, вытер платочком руки и небрежно бросил в зал:

– Вот и все, что я хотел вам сказать. У кого будут вопросы? – Он, конечно, на каверзные вопросы не рассчитывал, учитывая сложность темы.

Зал слегка зашумел, и залегла обычная вежливая тишина, после которой должны были следовать обычные в таких случаях слова благодарности от проректора, сидящего в первом ряду и оставшегося исключительно ради этого.

– У меня вопрос, – вдруг раздалось в середине зала.

Кильчинский удивленно встрепенулся, вопросительно вскинув голову, осмотрел аудиторию, выискивая хозяина голоса.

– Встаньте, пожалуйста. Представьтесь.

– Преподаватель физики в средней школе №17А , любитель астрономии.

– Что непонятно преподавателю физики в моей лекции? – с легким сарказмом спросил Кильчинский.

– Вы здесь убедительно говорили о расширении Вселенной, приводя формулы Доплера, Дирихле, Эйнштейна и прочих. Но скажите: если Вселенная изначально бесконечна, то как она может расширяться? Куда?

Аудитория мгновенно затихла, многие с улыбкой повернули головы к смельчаку.

Лектор от неожиданности и каверзности вопроса заметно смутился, если не сказать растерялся. Он в раздумье наклонил голову, недоуменно сжал губы, затем нерешительно прошелся по сцене, все еще размышляя над ответом.

– Вопрос глубокий,– медленно начал гость. – Это скорее вопрос философии, чем вопрос физики. Должен вам сказать, что философия и даже математика серьезно отстают в разработке современных представлений о нашем мире. Когда мы говорим о расширении Вселенной, мы имеем в виду удаление самых далеких от нас галактик, находящихся на ее окраине. Что касается времени и пространства, то я уже говорил: эти понятия имеют значение лишь в процессе эволюции Вселенной. В момент ее рождения не было ни времени, ни пространства.

– Но тогда ваши слова,– спокойно сказал автор вопроса, ¬ – совпадают с утверждением блаженного Августина, который еще в пятом веке писал, что «время есть часть божьего творения; просто не было никакого прежде». А ведь вы доказывали свою приверженность атеистическому мировозрению. Как же тут быть? – снова спросил учитель физики, продолжая стоять в ожидании ответа.

– Я не философ и не теолог,¬ – раздраженно ответил Кильчинский,¬ – я прочитал научную лекцию по физике. Вот и задавайте мне вопросы по физике.

– Хорошо, – не унимался настырный молодой человек, – если, по-вашему, Вселенная сущестует 14 миллиардов лет и ее расширение замедлялось, как круги на воде, то разные ее участки должны иметь разные свойства, а фактически Вселенная однородна и изотропна, о чем говорит реликтовое излучение. Чем это объяснить?

– Вам известна теория инфляции? – все больше раздражаясь, спросил Кильчинский,¬– она все объясняет.

– Далеко не все.

– Согласно теории инфляции, поначалу галактики были очень плотные и разлетались в разные стороны с огромной скоростью,¬ – снизошел до объяснения Кильчинский. – Эта скорость расширения намного превышала скорость света, и галактики были оторваны друг от друга и, действительно, могли иметь несколько иные свойства. Но когда инфляционное расширение замедлилось, теперь уже скорость света намного превышала скорость расширения; галактики снова стали ближе друг к другу, их свойства выровнялись и приобрели изотропность. Для наглядности скажу: расстояния между галактиками увеличились приблизительно в десять тысяч раз, тогда как радиус всей наблюдаемой Вселенной возрос в миллион раз. Как вы думаете, молодой человек, 14 миллиардов лет вполне достаточно для стохастического процесса выравнивания?

– Возможно, но неубедительно для таких огромных пространств, – скромно ответил оппонент. – Еще один вопрос: откуда же взялась колоссальная энергия Большого взрыва? Непонятно мне что-то.

– Мне, откровенно говоря, тоже непонятно и удивительно, что учитель физики делает вид, что понимает все, о чем я говорил, – все также нервно ответил Кильчинский. – Но я разъясню специально для вас: так вот, накопленная в результате сжатия потенциальная энергия в отличие от массы покоя и кинетической энергии приводит к гравитационному отталкиванию. Как последняя капля воды переполняет чашу, так и малейшая флуктуация такой неустойчивой системы запускает механизм взрыва. В течение одной десять в минус тридцать пятой секунды после Большого взрыва возникает особое квантовое поле – инфлатон.

– Но кто или что сжимает эту пружину – вот в чем вопрос?

– Пока это неизвестно,¬ – сожалея, развел руками Кильчинский.

–Это все равно, как если я буду утверждать, что у меня есть миллион долларов, но я не знаю в каком они банке. Сплошные софизмы, ¬ – заключил молодой человек и сел.

– Вы слишком самоуверенны, молодой человек. Ставить вопросы значительно легче, чем на них отвечать,¬ – резко сказал ученый. – Я далек от мысли, что вы просто-напросто плохо знаете предмет обсуждения. Значит, дело в принципе. Вы отрицаете теорию Большого взрыва? Или морочите мне голову вопросами, взятыми из научно-популярной литературы?

– Я пока не отрицаю теории Большого взрыва,¬ – последовал вежливый ответ, – я в ней сомневаюсь.

– Вот, значит, как?! Вы, оказывается, некий Галилео Галилей, отрицающий учение Коперника. Глубоко копаете. – Доза сарказма в голосе Кильчинского могла бы убить слона. – Ну-ну. В таком случае, объясните, будьте любезны, в чем кроются ваши сомнения? Мне кажется, что вы или невнимательно, через пень-колоду, читали научную литературу, или сделали неверные, абсолютно вздорные выводы из прочитанного. Или обуяны своей гениальностью. Это иногда бывает у преподавателей физики в средней школе. Взять хотя бы Циолковского… Может, вы в своей средней школе знаете и ответы на эти вопросы?

– Я волнуюсь, профессор, и потому мои объяснения могут быть сбивчивыми и непонятными. Прошу меня извинить.

– Владимир Борисович,¬– поднялся с места проректор, теперь уже очень серьезный, – может, не будем слушать этого…экзальтированного человека? Мы и без того отобрали у вас много драгоценного времени.

– Нет, отчего же? – быстро возразил задетый за живое Кильчинский. – если у слушателя есть собственные соображения, пусть доложит. Когда же еще он это сможет сделать? Потом скажут, что я ушел от научного диспута. Да и студентам, я думаю, будет полезно знать, как ведутся научные споры: иногда содержательные, а иногда совершенно бестолковые. Пожалуйста, молодой человек.

Кильчинский, конечно же, приглашал на трибуну слушателя смеха ради. Это была скорее некая ораторская фигура, прием, чем реальное приглашение. Но к его неописуемому удивлению нахальный слушатель поднялся и, несмотря на то, что его сосед усиленно хватал его за джинсы, пытаясь остановить, стал пробираться по ряду. Легко, непринужденно, почти танцуя, он пробежал по ступенькам и подошел к трибуне.

Девушки, которых на удивление много было в этой специфической аудитории, невольно ахнули – какой красавец! Высокий, широкоплечий, стройный, как полубог. А лицо?! А лицо – Байрон, не меньше! Или Моцарт в минуты написания своего «Реквиема» или Шопен, или другой гений в миг творческого озарения. Прекрасное одухотворенное лицо, горящие вдохновением и энергией глаза. Такому трудно противостоять, такому трудно не верить.

– Я волнуюсь, профессор, и потому мои объяснения могут быть сбивчивыми и непонятными. Прошу меня извинить.

– Ближе к делу. Уж как-нибудь поймем, – поторопил академик, ошарашенный невиданной беспардонностью и такой же привлекательностью слушателя.

–Теория инфляции как виртуальное умственное ухищрение вроде бы объяснила ряд противоречий, – начал незнакомец.

– Почему «вроде бы»? – запальчиво перебил его Кильчинский, тоже известный спорщик, – она объяснила многие результаты исследований и астрономических наблюдений.

– Да, эта теория объяснила многое, но далеко не все,¬ – спокойно продолжал новоявленный докладчик. Странно, но несмотря на свой внушительный рост, он все же неправдоподобно высоко возвышался над трибуной, словно она на глазах уменьшилась в размерах или сам докладчик неожиданно подрос на полметра. А тот чувствовал себя все уверенней. Аудитория слушала, как загипнотизированная. – Теория, например, не объясняет, почему скорость расширения Вселенной не уменьшается, чего следовало бы ожидать, исходя из вашей теории, а¬, наоборот, растет. Она стыдливо умалчивает о том, что же было до Большого взрыва и что будет после того, как его волны окончательно затухнут. Теория Большого взрыва не объясняет удовлетворительно квантовых эффектов, которые должны возникать вблизи точки сингулярности и возникают-таки при взрыве сверхновой.

–Тогда, может, вы объясните нам, невеждам, суть этих эффектов?– с упором на «вы» спросил Кильчинский, всячески пытаясь противостоять обаянию незнакомца. Однако, хотя в реплике академика все еще присутствовал сарказм, но уже не было ядовитости.

– Всего, конечно, я объяснить не смогу,¬ – быстро нашелся докладчик, – но все говорит о том, что понятие о сингулярности Вселенной является ложным и теория Большого взрыва нуждается в кардинальном переосмыслении.

– Даже так?! – академик победно посмотрел на проректора, призывая его в свидетели научного абсурда. – И что же вы в таком случае предлагаете взамен? Если вы так самонадеянно говорите «А», тогда надо говорить и «Б». Выходит, я не в курсе новейших исследований в этой области, и вы обнаружили в интернете нечто, мне неизвестное. Тогда валяйте дальше, а мы, неучи, консерваторы, вас послушаем.

– Я знаю одно: – уже запальчиво сказал Истрин, – теория относительности справедлива не всегда, она имеет свои интервалы и пределы; она не учитывает квантовых эффектов, которые наблюдаются вблизи сингулярности. Необходимо объединить общую теорию относительности с квантовой теорией гравитации и согласовать их. Тогда окажется, что электрон – это не точечный, а бесконечно тонкий одномерный объект, некая струна, колеблющаяся в десятимерном пространстве и уходящая иногда в дополнительное 11-ое пространственное измерение. Квантовая струна имеет конечный размер согласно принципа неопределенности Гейзенберга, и поэтому вещество по определению не может быть бесконечно плотным. Теория cингулярности, таким образом, становится нелепой.

– Где вы набрались таких сведений?– с удивлением спросил Кильчинский, мгновенно соображая, что в этих быстро сказанных словах есть некая логика и смысл.

– Я же говорил, что фанатик физики и астрономии. Ночью в голову пришло,¬ – невозмутимо ответил оппонент, продолжая стоять.

В зале шумно засмеялись, приняв это за шутку или за рассуждения человека, у которого поехала крыша.

– Вот какие нынче пошли преподаватели физики в средней школе,¬ – сказал Кильчинский, приходя в себя и снова обращаясь к проректору. Потом обратился к трибуне:

– Расскажите, что еще вам приснилось?

– Мне приснилось,– в тон академику сказал Истрин, – что взамен представлений об элементарных частицах, основанных на работах Эйнштейна, надо принять теорию струн, которая полнее и глубже объясняет физические процессы, происходящие в микромире и дает более точную физическую картину мира, чем та, что основана на теории Большого взрыва.

– Молодой человек, вы, случайно, не выпили сегодня для храбрости? – шутовски прищурился лектор. – Наверно, вы перепутали актовый зал университета с репетиционной какого-нибудь струнного оркестра. – Опять веселый смех в зале.

– Нет, профессор, я ничего не перепутал. Но со струнным оркестром у меня, действительно, будут некоторые аналогии, – уважительно, но нисколько не теряясь, ответил оппонент. – Если вам позволяет время, я могу пояснить.

Зал с улыбками, недоверчиво наблюдал за этой перепалкой, обращая взгляды то на одного, то на другого спорщика.

– Какими научными источниками вы пользовались?

– Я же говорил, что фанатик физики и астрономии. Вот мне и снится всякая ерунда.

– Вы женаты? – неожиданно спросил академик.

– Нет, еще успел.

– Может, стоит все-таки поторопиться с таким важным делом? – продолжал изголяться лектор, – тогда вам перестанет сниться всякий вздор.

– Боюсь, что этот вздор будет плохо влиять на мою будущую семью, пока я окончательно не разберусь со всякими частицами и струнами.

– Хорошо, докладывайте, что там за струны такие хитрые. Только очень сжато: знаю я вас – фантазеров.

– Начну с аналогий, – охотно согласился оппонент. – Когда скрипач перемещает пальцы по деке скрипки, он тем самым уменьшает длину струны и повышает таким образом частоту колебаний по известной формуле и, следовательно, энергию струны. Если укоротить струну до суб-субатомных размеров, то начнут действовать квантовые законы, препятствующие дальнейшему уменьшению струны, иначе бы стала неограниченно расти масса и энергия такой струны. В данном случае струна ведет себя как обыкновенная элементарная частица. Поэтому я пришел к выводу, что элементарные частицы суть не точечные, а бесконечно тонкие одномерные объекты, которые можно назвать струнами. Они такие же переносчики фундаментальных физических сил, как фотон и гравитон.

Каждому семейству элементарных частиц соответствуют свои струны. Это и есть оркестр, если вы хотите. Струны – конечно, название условное, некая метафора, которая удачно передает суть происходящего в микромире. Квантовые струны есть объекты квантовой механики. Как только правила этой механики применяются к вибрирующей струне, вдоль которой распостраняются колебания со скоростью света, у нее появляются новые свойства, связанные с физикой элементарных частиц и космологией.

– Ну и что из этого вытекает? – уже серьезно спросил Кильчинский.– Какая разница, как будут называться элементарные частицы, если они описываются по уже установленным законам?

– Разница огромная, – не задумываясь, продолжал рассказчик. – Во-первых, квантовые струны имеют конечный размер. Это принципиально важно. В соответствие с уже упоминавшимся принципом неопределенности Гейзенберга длина такой струны не может быть меньше, чем 10 в минус 34-ой степени метра. Это непредставимо малая величина, но она все же конечна. Таким образом, она ставит предел сингулярности, а проще говоря, ее отрицает.

– Волновые свойства элементарных частиц уже известны давным-давно, ничего нового, «снотворного», в этом нет,– небрежно бросил Кильчинский.

– Человечество давным-давно смотрит на звезды, однако же не перестает открывать в них что-то новое, ¬ – азартно возразил слушатель. – Да, волновые свойства элементарных частиц известны еще со времен Максвелла, но никогда глубоко не исследовалась волновая механика этих частиц. Субатомная частица движется значительно сложнее, чем традиционная элементарная точечная частица. Струна не только перемещается, колеблется, что само по себе представляет сложное движение, но она способна завиваться, как пружина. Здесь возникает один из квантовых эффектов – так называемый Т-дуализм. Он заключается в следующем: теоретическая волновая пружина представляет собой цилиндр. Если длина окружности такого цилиндра больше, чем минимальная длина струны, увеличение скорости перемещения требует малого приращения энергии, а каждый законченный виток – большого. Однако, если окружность воображаемого цилиндра меньше минимальной длины струны, то дополнительный виток требует меньше энергии, чем на приращение скорости. Следовательно, полная эффективная энергия струны остается неизменной. Из этого факта путем небольших математических преобразований неумолимо следует, что длина элементарной струны не может быть короче кванта длины. Поэтому вещество не может быть бесконечно плотным и сосредотачиваться в бесконечно малой точке.

– Туманно, мудрено и не совсем понятно, – заключил Кильчинский. – По крайней мере, требует кабинетных размышлений, хотя навскидку в этом что-то и есть, – заключил Кильчинский. Потом опять весело:

– Так вы говорите, вам «Голос» был? Что он вам еще напридумал?

– Я ничего не придумывал, а только размышлял, сопоставлял и состыковывал, – ответил оппонент. – В частности, пользовался математическим аппаратом по топологии многомерных пространств профессора Бенгальского, трудами Никколо Бурбаки и других математиков. Кстати, должен сказать, не всегда в случае квантовых флуктуаций работает закон нормального распределения Гаусса и вообще математике нужно осваивать новые виды симметрии, фазовые переходы в случае «черных дыр» и другие направления. Я постоянно натыкался на отсутствие математического сопровождения при анализе новых физических процессов.