Родственник из другой Вселенной

– Вот уже и математикам перепало на орехи, – улыбнулся гость. – Что еще вы можете добавить к физической картине мира?

– Если прокрутить историю Вселенной назад, то кривизна пространства-времени будет расти, но она не станет бесконечной, как в сингулярности Большого взрыва. В некоторый момент кривизна достигнет максимума, а затем станет падать, то есть Вселенная начнет расширяться. Процесс этот скорее всего носит циклический характер.

– Чушь, абсолютная чушь! – вдруг вспылил Кильчинский, который сделал себе научное имя на обосновании теории Большого взрыва. – Чтобы такая модель согласовывалась с наблюдениями и расчетами, Вселенная в таком случае должна была бы возникнуть из «черной дыры» гигантских размеров.

– Мои уравнения не накладывают никаких ограничений на размер «черных дыр», – парировал слушатель, я могу представить соответствующие расчеты, и вы их можете проанализировать.

«Черт возьми, – шепнул проректор сидящему рядом профессору университета, – я уже не пойму, кто тут лектор, а кто слушатель. Он или пьяный, или сумасшедший. Как он сюда попал? Нашел с кем спорить!». – « Интернет, Виктор Иванович, интернет,¬ – таким же шепотом ответил профессор. – Начитался некритически научных статей или фантастики и шпарит теперь». – « Но ведь складно шпарит, паразит. Владимир Борисович, я вижу, в растерянности, и толком ничего не может ему возразить. Может, прекратить этот базар, а?». – « Вы не знаете Кильчинского. Надо дослушать, иначе будет скандал».

Неизвестный между тем продолжал:

– Как я представляю, наша Вселенная находится внутри огромной «черной дыры» и колеблется, как громадная мембрана среди других таких же мембран в 10-мерном пространстве. Кроме того, при очень большой кривизне объект может уходит в 11-дцатое измерение– так называемый делатон. Соударения таких мембран и вызывают эффект Большого взрыва. Таких мембран-Вселенных – бесчисленное множество.

Все эти вещи и понятия трудно представить, но это все же лучше,чем признавать кошмар и безумства сингулярности.

–Не сходится, молодой человек,¬ – крикнул Кильчинский с таким видом, словно поймал незнакомца на шулерстве. – Если принять всерьез вашу концепцию, то получается, что материя и пространство вблизи Большого взрыва или любой другой катастрофы должны вести себя хаотически, должна возникнуть неизбежная неоднородность. Однако, этого не наблюдается. Вселенная, как вы сами успели заметить, везде однородна, по крайней мере, на тех расстояниях, которые мы можем исследовать.

Вопрос не смутил незнакомца:

– В этом случае возникает очень плотный газ из мельчайших «струнных дыр», обладающих огромными массами вследствие квантовых эффектов. Возможна и неоднородность, расчеты допускают, что напряженность полей была неодинаковой на протяжении различных стадий эволюции Вселенной или в отдаленных ее областях. Скажу больше: в уравнениях теории струн физические постоянные, которые определяют свойства природы и входят в уравнения теории гравитации, перестают быть независимыми физическими константами типа поcтоянной Планка, числа Авогадро, скорости света и так далее. В теории струн их величины динамически задаются полями, похожими на электромагнитные. Таким образом, если астрономам и физикам удастся зафиксировать хотя бы малейшее изменение физических констант, то это и будет научным подтверждением справедливости теории струн.

В первом ряду, где сидела профессура университета, мешковато встал некто низенький и толстоватый и, обернувшись в зал, спросил хорошо поставленным, преподавательским голосом:

–Какова же физическая картина мира в свете ваших новых представлений? Чем она отличается от прежней?

– Отличается кардинально,¬ – с готовностью последовал ответ. – Согласно теории Большого взрыва, если мы начнем возвращать время обратно, то увидим, что галактики и прочие космические объекты начнут, как будто проваливаться в черную необъятную дыру и сжиматься в единственную бесконечно малую точку – сингулярность. При этом плотность материи, ее температура и кривизна пространства обращаются в бесконечность, о чем мы уже говорили. На сингулярности наша космическая родословная обрывается и далее в прошлое простираться не может. Исходя из таких посылов, история Космоса насчитывает каких-нибудь жалких 14 миллиардов лет. Возникает странный философский парадокс: при бесконечности материи, пространства и времени эти физические величины имеют мизерную историю.

Теория гравитационных струн предлагает иной сценарий, предполагающий существование Вселенной и до Большого взрыва. Это выглядит более логично и убедительно. Тем не менее доказательства нужны. Так вот, согласно симметрии, вытекающей из теории струн, Вселенная перед Большим взрывом была идеальным зеркальным отображением самой себя после него, то есть за пять минут до Большого взрыва, она была такой же, как и спустя пять минут после; за год до взрыва она опять же была абсолютно такой, как и через год после взрыва и так далее. Это трудно представить, но это так.

Если Вселенная безгранично устремляется в будущее, в котором она разжижается, как правильно говорил здесь господин Кильчинский, до предела, до тонкого черного тумана, дыма, то она также бескрайне простирается и в прошлое – таков закон симметрии.

– Очень польщен, – кисло улыбнулся Владимир Борисович.

– Итак, что же было вначале? Аморфное, бесструктурное, бесконечное пространство, заполненное легкой паутиной хаотического газа из вещества и излучения. Ни того ни другого не было достаточно, чтобы наполнить содержанием этот безжизненный, бесплодный континуум. На небе – ни звездочки, ни одного огонька, ни одного ориентира –торричеллиева пустота и клубящийся беспросветный мрак. Пустой черный холст, на котором художник-природа еще только намеревается нанести мазки будущей гениальной картины.

Но время уже тикало. Легчайший газ метался по безбрежному пространству, и в силу стохастических процессов создавал отдельные флуктуации, где плотность газа оказывалась достаточной, чтобы запустить механизм самоуплотнения. С течением огромного времени силы взаимодействия возрастали, и возрастали настолько сильно, что стали образовываться «черные дыры».

Вещество внутри таких замкнутых областей оказалось отрезанным от остального пространства, то есть общий массив разбился на отделы, обособленные части. Внутри «черных дыр» пространство и время поменялись местами: центр дыры» – не точка пространства, а момент времени. Это как процесс закипания борща в кастрюле: хозяйку интересует, не где закипит, а когда закипит – это ее центр внимания. Аналогия, конечно, примитивная и обидная для угрюмых теоретиков, но все-таки дает некое представление о сути вопроса.

Падающая в дыру материя наполняет ее, как воздух наполняет воздушный шарик. В «черной дыре» образуются галактики, шаровые звездные скопления, туманности, а между тем шарик раздувается, раздувается и в один прекрасный момент лопается от внутреннего напряжения.

Возможен и другой вариант, когда два подобных шарика сталкиваются с огромной силой и взлетают на воздух. Вот она, та недостающая потенциальная энергия, которую мы ищем при анализе Большого взрыва! Эти два варианта и воспринимаются нами, как Большой взрыв. А далее согласно закону симметрии идет обратный процесс, когда вещество из черной дыры рассеивается по остальному пространству, и все идет по очередному кругу. Точка конца является и точкой начала следующего цикла. Так реализуется бесконечность материи, пространства и времени. Все согласовывается, ответ сходится – задачка решена и может подаваться на проверку уважаемому Владимиру Борисовичу.

Внутренностью одной из таких «черных дыр» и является наша Вселенная – всего лишь одинокая, мизерная, печальная единица среди бесконечного множества подобных, – незнакомец с облегчением выдохнул воздух от некоторого волнения и замолчал, давая возможность переварить услышанное.

– М-да, невеселая картина вырисовывается,¬ – мрачно сказал проректор, пожевал губами и посмотрел на Кильчинского. Тот стоял неподвижно, скрестив руки на животе и двусмысленно усмехаясь. Видимо, он и верил, и в то же время отказывался верить в услышанное.

– Долго еще наш пузырь будет расширяться? – весело крикнул кто-то из студентов.

– Пузырь – это опять же метафора, – немедленно отреагировал незнакомец. – Мы не можем, находясь внутри, видеть, какую форму имеет наша Вселенная. Но с физической и математической точки зрения – это некая мембрана, плавающая в 10-мерном пространстве и требующая иногда 11-дцатого пространственного измерения – делатона. Концы гравитационных струн могут быть открытыми, закрытыми и смешанными. Это определяется в каждом конкретном случае Т-дуализмом и граничными условиями, о которых я здесь не буду распостраняться. Электроны, например, могут быть струнами, чьи концы закреплены в семи пространственных измерениях, но могут свободно двигаться в трех остальных, образующих подпространство, известное как мембрана Дирихле, или Д-мембрана. Наша Вселенная и существует как такая Д-мембрана. Вот почему мы так легко воспринимаем три измерения: длину, ширину и высоту и абсолютно глухи к семи остальным измерениям. В этом проявляется ограниченность человеческого сознания. Возможно, где-то живут разумные существа, которым доступно все великолепие 10-мерного пространства. Насколько они интеллектуально и эмоционально выше нашей цивилизации!

– Молодой человек, вы уж не хайте так нас, недоразвитых,¬ – нашел в себе силы шуточно запротестовать Кильчинский. – Достаточно того, что мы логически постигаем это невообразимое гипотетическое пространство. У меня к вам последний вопрос: какое высшее учебное заведение вы заканчивали и по какой специальности?

– У меня диплом физика-теоретика одного очень уважаемого университета.

– Какого, если не секрет?

– Секрет.

– Нашалили там?

– Нет, не хочу ему портить репутацию.

– Как же вы с такой подготовкой оказались в средней школе, да еще, как мне подсказывают, для детей с ограниченными способностями?

– А что, у нас на Украине нужны сейчас физики-теоретики?

– Я обещаю без всяких формальностей принять вас аспирантом на кафедру теоретической физики. Приезжайте в Киев, обеспечим отдельной комнатой в общежитии для аспирантов, по вечерам разрешим подрабатывать, – в зале зашумели, раздались даже аплодисменты: попасть в столицу на таких условиях – это было мечтой для многих будущих выпускников.

– И какая зарплата у аспиранта? – спросил незнакомец.

– Пока две тысячи, – несколько смутившись, ответил академик.

– А у меня в пятьдесят раз выше, – сказал парень. – Я в школе именно подрабатываю – хочу детишкам привить любовь к физике, а вообще-то я совладелец ИТ – фирмы.

– Если у вас есть призвание к науке – а оно у вас несомненно есть, – теперь убежденно сказал академик, – то вы будете работать за любую зарплату, чтобы только заниматься любимым делом; вы бросите последнюю рубашку на алтарь науки, если она этого потребует. Приезжайте немедленно; сквозь мусор ваших научно-фантастических рассуждений я вижу зерна здравых идей.

– Хорошо, я подумаю, – согласился незнакомец и пошел на свое место.

Кильчинский невнимательно выслушал все, что по привычке слащаво говорил проректор, и все бормотал про себя: …струны…гм…соударение…рассчитать…

Когда возвращались домой, Юра отчитал Истрина:

– Зачем тебе понадобилось устраивать этот спектакль? – спрашивал он сурово. – Самого Кильчинского поставил в неловкое положение: он как человек интеллигентный не стал тебя одергивать, хотя и надо было. Молол какую-то смесь научно-популярной литературы с вульгарной фантастикой и, небось, думаешь, что ты бога за бороду взял – умник нашелся. Весь зал давился от смеха по поводу твоих рассуждений: с таким апломбом вещает, как будто он в самом деле открыл нечто гениальное. Ты хоть видел, как Кильчинский на тебя смотрел – выскочка ты эдакая?

– Все-таки он нашел что-то толковое в моих выкладках, если сделал такое лестное предложение,¬ – оправдывался Роман. – А кому еще я мог рассказать о своих догадках? Все приняли бы меня за Циолковского из сумашедшего дома. Теперь я спокоен: вытряхнул из себя все, о чем думал по ночам, и могу теперь вплотную заняться нашими проблемами без всяких вредных отвлечений.

Глава четвертая

Через два дня позвонила секретарь мэра и щебечущим по-птичьи голоском, с томным подвывом на концах фраз, сообщила, что Герман Петрович желает встретиться с руководством фирмы «ИС» сегодня, где-то к вечеру.

– Отправляюсь к мэру, – торжествующе сказал зам своему шефу, – посмотрим, какие у него аппетиты.

– Смотри не поддавайся его сладким речам,¬ – предупредил Юра,¬ – это известный ханжа, сладкозвучная сирена.

– Постараюсь, – кратко заверил Истрин.

Герман Петрович Балабан, Днепровский градоначальник, встретил Иcтрина руками, раскинутыми так широко, словно намеревался разом объять шар земной, и одной из лучших своих улыбок, предназначенных для самых ответственных моментов; улыбкой во все лицо, обрамленное розовыми здоровыми щечками с милыми, симпатичными ямочками, с голубыми глазами, как у Мальвины. Голос у него был мягкий, бархатистый, убаюкивающий; движения – пластичными, шаги вкрадчивыми, бесшумными, как у вора, что идет на «дело». В таком обличье он смахивал на красивую, пушистую кошечку – любимицу хозяйки большого, богатого дома. Когти были спрятаны глубоко и надежно.

– Как я благодарен вам, что нашли время заглянуть к опальному градоначальнику, – сказал этот кот Баюн, обеими руками тряся ладонь гостя. Казалось, что в это время для него нет на свете дороже человека, чем руководитель фирмы «ИС».

– Почему опального?– шутливо спросил Истрин.

– Ревнует меня губернатор, – с удовольствием отвечал Балабан, – хочет иметь права первого секретаря обкома КПСС. Области ему мало; хочет рулить и городом. Я бы и не против, если бы деньги давал, а так одни только ценные указания шлет беспрестанно, а их в банк, как известно, не заложишь. Вот и попал в ряды опозиционеров.

Трудно, однако, было видеть человека, более непохожего на оппозиционера, чем товарищ Балабан. Даже «господин» неохотно к нему лепилось.

– Чем могу служить, Герман Петрович?– по– старинному спросил Истрин, начитавшись Гоголя.

– Да подождите вы с делами, – шутливо поморщился мэр. – Давно хотел с вами ближе познакомиться: как-никак, а один из крупнейших градообразующих налогоплательщиков в городе.

–Лидия Андреевна, – громко позвал Балабан, – принесите нам кофе и все такое.

Грудастая, кокетливая секретарша с большими чувственными губами принесла поднос с дымящимся кофе, печеньем, повидлом и бутылкой коньяка, заинтересованно, призывно глянула на Истрина, подвела глазки, поиграла ими и неторопливо вышла, вихляя задом, туго обтянутым короткой юбкой.

– Лида, меня нет уже, – по– домашнему крикнул мэр вдогонку и потом обратился к гостю. – Замучили просители, и все идут к концу дня: непризнанные музыканты, писатели, художники, архитекторы; стоящие на грани закрытия театры, музеи, зооуголки, руководители всяких фондов и ветеранских организаций, школ ну и так далее. Все доказывают свою важность и что если их закроют, то мир и культура погибнет безвозвратно, – он мило улыбнулся своими женственными ямочками и пожал плечами, как будто говоря: ну что поделаешь – приходится терпеть, такая наша участь. И тут же, словно извиняясь за докучные подробности, обратился к гостю товарищеским тоном:– Ударим по коньячку? Рабочий день закончился, можно и расслабиться.

– Спасибо, но мне еще надо возвращаться к своему начальнику; сами понимаете: буду выглядеть нехорошо.

– М– да, это серьезно. Ну, что ж, пейте кофе, Лида его готовит отлично, могу познакомить, если хотите. Печенье вкусное. – Мэр безутешно вздохнул,¬ возвращаясь к своим проблемам. – Так вот, просителей принимаю, морщусь, но приходится и самому быть в таком незавидном положении.

– Да, все мы когда-нибудь бываем в этой не самой выигрышной роли, – подтвердил Истрин, медленно попивая кофе небольшими глотками.

– Как идут дела в вашей фирме?– участливо спросил Балабан, тоже устраиваясь поудобнее и как будто надолго. – Слышал я, вы уже частенько и в Киев наезжаете по служебным делам. Ваше программное обеспечение очень ценится.

– Да, – подтвердил Истрин, – несколько наших специалистов уже работают за границей. Есть наш филиал и в столице. Нам не раз уже предлагали работу в Киеве, но я предпочитаю держаться подальше от начальства.

– Может и стоит согласиться? А чего торчать в провинции, если дело идет вверх?– доверительно сказал мэр.

–Слишком хлопотно в столицах, – ответил Роман Николаевич, – офисы крупнейших кампаний мира часто располагаются в небольших городах. Хотим прославить Днепровск, – сказал он с улыбкой.

– Тоже правильно, – охотно согласился Герман Петрович. – А то как бывает: чуть на вершок поднялся талантик – гоп и он уже в столице, на земляков смотрит через губу. А здесь вы – полные хозяева и уважаемые люди.

Мэр с видимым удовольствием посмаковал кофе, намазал вареньем печенье, небольшими, грациозными кусами неторопливо отправил его в рот. Наконец поставил чашку и сделал серьезное лицо.

– Роман Григорьевич, не буду лукавить, я к вам тоже просителем. В библии говорится: да не оскудеет рука дающего. У нас есть общественная баня – единственная в городе. У многих горожан нет горячей воды, помыться недорого хотя бы раз в неделю можно было только в этой бане. Но она пришла в полный упадок, нужны приличные по меркам города деньги на капитальный ремонт. Поможете?

– Я думаю, поможем, – после некоторого молчания сказал Истрин. – Сам еще недавно ходил по комунальным баням. О какой сумме идет речь?

– Боюсь и называть, – ответил Балабан, явно смущаясь, как стыдливая девица. – За себя никогда бы не просил, но ради города…

– Так сколько же?– настоял Истрин.

– Около миллиона, – с явным усилием выдохнул мэр и полез за платочком, чтобы вытереть пот от неловкости.

– Это многовато, – вздохнув, ответил гость, – но я думаю, что смогу убедить своих раскошелиться на такую замечательную цель.

– Мы представим вам смету; будет все, как положено, чтоб у вас голова не болела насчет истраченных денег, – поспешил добавить градоначальник, чтобы уж полностью снять все опасения.

– У меня она не будет болеть, – улыбнулся Истрин, – а вот если будут финансовые нарушения, то голова будет болеть у вас, и болеть основательно, а может и вовсе повредиться, пока дело не пойдет на лад. Договорились?

– Ну уж вы такое скажете, – шумно замахал руками хозяин кабинета, как будто отгоняя злых духов. – У меня такого сроду не водилось и никогда не заведется. Заметано, будьте спокойны, – радостно, легко заверил Герман Петрович, – я слов на ветер не бросаю– это все знают; отчитаемся, как там, – он поднял палец к небу. – Перед открытием попаримся вместе, если вам дела позволят, – он заговорчески понизил голос, подвинулся к Истрину, моргнул игриво и многозначительно, – И Лиду пригласим…а?

– Это лишнее. Я приду со своим начальником и партнером или только он, если, действительно, дела задержат, – сказал Иcтрин, – а насчет головы не забывайте.

Радушный хозяин кабинета проводил гостя до входных дверей здания и долго благодарно жал руку на прощанье. Даже подождал, пока машина с Иcтриным не отъехала, затем с изменившимся до желчности лицом потер руки, возвратился к себе и некоторое время неподвижно сидел, с удовольствием размышляя, какой он ловкий Гаврила.

– Что за вопрос, конечно, поможем, – сказал Соколан, когда напарник, возвратившись, доложил о ситуации.

 Через неделю деньги были исправно перечислены в отдел капитального строительства горисполкома. И работа закипела. Ремонтные работы велись на широкую ногу. Мэр усилий и денег не жалел, щедрой рукой давая разрешения на закупку дорогих материалов, как будто хотел построить в Днепровске баню, которая соперничала бы с римскими банями императора Диоклетиана. Тут был и полированный гранит, и мебель карельской березы, и паркет из благородного мореного дуба, и немецкая сантехника, итальянские обои и многое другое, чего в общественных банях обычно не бывает. Не планировалась такая роскошь и в Днепровске.

Уже перед самым открытием присутственного места Балабан устроил большое совещание с привлечением средств массовой информации, на котором он собирался выступить с большой ораторской речью с использованием средств художественной выразительности, жеста и эмоционального наполнения. Грядели будущие выборы, и мэр намеревался показать всей общественности города всю силу его заботы об общественном благе, всю меру его бескорыстия, ставящего его незримо рядом с Альцестом, Сен-Жюстом и Цюрупой, который, якобы, будучи наркомом продовольствия, падал в голодные обмороки.

И вот когда Балабан Георгий Петрович вышел на трибуну в хорошо отглаженном дорогом костюме, который очень шел к его нежно – алым от легкого приятного волнения щечкам, обрызганным французским одеколоном, весь такой торжественный, праздничный, наполненный общественными чувствами долга и служения высшим идеалам, когда он уже услышал, как дышит жизнью микрофон, готовый передать на весь мир его страстную, зажигательную, исповедальную речь, долженствующую оставить его на служебном посту следующие пять лет; когда мэр был готов произнести хорошо поставленным голосом: « Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий над судьбами нашей отчизны….» – так вот, когда он приготовился уже все это произнести и дальше по строго выверенному тексту с логическими ударениями и многозначительными паузами для бурных рукоплесканий, Георгий Петрович вдруг ни с того ни с сего, самым неожиданным образом, и в первую голову для самого себя, брякнул в микрофон:

– Со всей ответственностью докладываю вам, дорогие товарищи и господа, что я… украл у своего народа на афере с общественной баней девятьсот восемьдесят семь тысяч шестьсот сорок три гривны пятьдесят восемь копеек.

Не знаю каким способом передать тишину, которая залегла в большом зале после такого вступления. Эпитет «гробовая» столь же отличается от истины, как бас непохож на тенор. Однако, бог с ними, этими художественными средствами выразительности, тут не до них.

Сам Георгий Петрович застыл в оцепенении от собственных слов, тупо глядя в перспективу аудитории. Когда наконец мэр оклемал от изумления, он съежился, посерел, из свежего огурчика превратился в соленый магазинный, не пользующийся спросом, лоб его покрыла густая испарина.

– Извините, господа, я что-то не то сказал, – пролепетал он скороговоркой, пытаясь поскорее замять этот глупый инцидент и заглядывая в конспект речи. – Я хотел сказать, что…я украл у своего народа на афере с баней девятьсот восемьдесят семь тысяч шестьсот сорок три гривны…

Тут уж могильную тишину зала прострелил чей-то ехидный смешок, потом еще и еще. Мэр затравленно оглянулся, ища глазами наглеца, который подделывается под его голос. Но наглеца нигде не было, голос принадлежал только ему. Другой на его месте уже окончательно бы растерялся и стал давать признательные показания, но не таков был Георгий Петрович, прошедший огонь, воду и медные трубы от твердого троечника и общественно активного пионера до мэра Днепровска. А это, я вам доложу, ох какой долгий и ухабистый путь. Оратор печально сморщил лицо, приложил руку ко лбу, стал его растирать.

– Простите, господа, – сказал он болезно, – со вчерашнего дня со мной происходит нечто странное. Жена убеждала меня взять больничный: всю ночь меня мучили кошмары, я постоянно превращался в каких-то бандитов, взяточников, казнокрадов. Нервное истощение. Ничего, это пустое, бывает, – мэр наплевательски махнул рукой, – Я сейчас сосредоточусь. Отдыхать будем потом, – он попытался улыбнуться прежней своей улыбкой врожденного канальи и твердо продолжил: итак… я украл у своего народа….

Зал разразился гомерическим хохотом. Но Балабан на этот раз не остановился, а уверенно продолжал: Вместе со мной за отчетный период наиболее отличились украденными суммами путем составления фальшивых смет и завышения стоимости стройматериалов и прочих злоупотреблений следующие руководители строительных организаций в алфавитном порядке:

Зал опять замер, как океан во время штиля, слышно было, как под кем-то заскрипело кресло.

– Товарищ Ахмоненко похитил триста сорок тысяч пятьдесят восемь гривен двенадцать копеек.

Товарищ Бублик – двести девяносто тысяч триста двадцать три тысячи гривен, – оратор поднял голову и извиняющимся голосом сказал: Список большой, поэтому, товарищи, копейки буду округлять до гривен.

– Товарищ Вотченко – четыреста двадцать шесть тысяч сто сорок семь гривен.

– Товарищ Дульский – мэр резко сдернул с себя очки и сурово глянул в зал, призывая его возмутиться вместе с ним. – Совсем уж безобразие, пятьсот девяносто восемь тысяч четыреста пятнадцать гривен. Больше, чем мой зам. Не по чину берете, Аркадий Ильич.

С кресла вскочил упитанный господин в новеньком фирменном джинсовом костюме. Видимо, это и был упоминаемый Аркадий Ильич.