Мемуары рождённого в СССР. Правда, правда и ничего, кроме правды

Глава 20

С первых дней службы начались занятия по политподготовке, тактике, физподготовке, строевой подготовке и стрельбе на стрельбищах. На стрельбы мы ездили лишь однажды. Моим любимым занятием была политподготовка. На ней мы проходили устав, изучали внешнюю политику СССР на современном этапе. Моим коньком была география. Я называл без всякой запинки шестнадцать стран блока НАТО и семь государств организации Варшавского Договора. Меня в этом отношении ставил в пример командир взвода. Слабым местом для меня были тактика и физподготовка, особенно последний предмет. Строевая тоже слегка «хромала» у меня, но этот предмет всё же потихоньку мной осваивался. О стрельбе трудно сказать по одному разу, ведь сначала не у всех имеется опыт обращения с автоматом Калашникова – АКМ или АКМС, а также с пистолетом Макарова – ПМ.

Разборка и сборка АКМ у меня в первые дни учёбы тоже барахлила. Я не укладывался в те секунды, которые отводились для процесса разборки-сборки, но постепенно это занятие доводилось мной до автоматизма и я мог разбирать и собирать оружие даже с завязанными глазами.

День принятия присяги был назначен на 16 декабря и большая часть всей нашей учёбы заключалась в том, чтобы выучить текст присяги в часы политподготовки, посему другие занятия приходились нам постольку-поскольку. Приходилось рассказывать присягу чуть ли не ежедневно, выходя перед всей группой курса молодого бойца. Одновременно упор делался на строевую подготовку: умение тянуть носок сапога как можно дальше вверх и вперёд, умение держать равнение в строю, правильно выходить из строя и при этом нести автомат так нежно, как родного ребёнка.

«Зубрёжка» присяги шла даже тогда, когда ты её уже прекрасно знаешь. Несмотря ни на что, лейтенант Головченко требовал от нас беззапиночно пересказывать присягу.

Комбат пригласил родителей всей нашей группы на принятие присяги, чему мы несказанно обрадовались. Это ведь сулило увольнение в город, о котором мы тоже мечтали.

Вот, наконец, и пришёл тот памятный день – 16 декабря 1983 года. Всю ночь мы готовились к присяге, гладили парадную форму, начищали бляхи ремней и чистили до изнеможения сапоги и ботинки. Спали я и мои товарищи часа три-четыре, не больше.

Мать моя смогла прибыть на присягу, направившись прямо с трапа самолёта в часть. Гостиницу мама не заказывала и я проводил её вечером до аэропорта, правда, не дождавшись отлёта лайнера ввиду ограниченности во времени увольнения.

В 11—00 мы построились на плацу и комбат начал объявлять фамилии тех бойцов, которые должны были принять присягу. Мои товарищи назывались в алфавитном порядке. Они выходили из строя, читали наизусть текст клятвы и становились обратно на своё место в строю. Их фотографировали в момент чтения присяги и молодые войны делали серьёзный вид, понимая, что этот момент запечатлится в истории части, да и в личной жизни тоже. Вот прочли присягу Абрамович, Агапов и Брюхов. Подошла и моя очередь. Я внутренне собрался и настроился.

Подполковник Лапшин поглядел в список и объявил:

– Стрелок Бухтин!

Я сделал серьёзное выражение на лице и ответил:

– Я!

– Выйти из строя!

– Есть!

Я выполнил четыре шага вперёд, сделал «Кругом!» и замер. Передо мной стоял батальон.

– Клятву зачитать!

– Есть!

Я успокоил внутренне себя и стал чётко и по-своему громко начал:

– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил СССР, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, соблюдать Конституцию СССР и советские законы, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству.

Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых Сил СССР, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского народа, всеобщая ненависть и презрение советского народа.

– Встать в строй!

– Есть!

Я, чётко чеканя шаг, вступил в строй, сделал «Кругом!» и снова замер. Волнение меня не покидало до тех пор, пока комбат не поздравил всех нас с принятием в ряды Вооружённых Сил СССР и мы не прокричали троекратно «Ура!» Потом подполковник Лапшин скомандовал «Вольно!» Мы все, как один, вздохнули.

Прошло десять минут. Нас поздравили родители в лице отца Брюхова Алексея. Ответно выступил с торжественной речью Потеряев Володя.

Прозвучала команда «Смирно!», после чего был дан приказ «Торжественным маршем» и мы, молодое пополнение, прошли строем по плацу, держа равнение направо.

В два часа закончилась торжественная часть и мы расселись в столовой вместе с родителями. Перед нами была прекрасная сервировка на столах, способствующая приподнятому настроению у нас и наших родных.

По окончании обеда комбат объявил нам всем увольнения до 21 часа, чем мы с удовольствием воспользовались. Я с мамой поехал осматривать город. Мы пошли на автобусную остановку и сели на пятнадцатый маршрут. Автобус подвёз нас до Комсомольской площади, мимо которой я и мои товарищи ехали в часть 1 ноября.

Я с мамой пошли по магазинам, несмотря на лёгкий морозец. Дойдя до кинотеатра «Кристалл»; мы подошли к нему и купили билеты на сеанс в 16—00. Шёл какой-то индийский фильм, название которого я не помню. Правда, у них все фильмы однотипны, посему название роли не играло.

После кино я дошёл с мамой до Центрального рынка. Там мы сели на автобус-«экспресс», которым доехали до аэропорта. Когда я и мама прибыли в «Б. Савино» (так назывался аэровокзал Перми в то время), часы показывали 19—40. Посему мы попрощались, пожелав друг другу всего доброго и обещаний писать.

Далее я сел на тот же «экспресс» и поехал в город. У рынка ваш слуга пересел на автобус №15. В войсковую часть я прибыл без десяти девять и с грустным выражением на лице вошёл в казарму. Все мои товарищи закончили этот день в том же настроении, что и автор этих строк. Служба, похоже, никому не улыбалась, да ещё в течение двух лет.

Глава 21

Первые дни после принятия присяги наше пополнение занималось различной подготовкой: мы учились применять боевые силовые приёмы, отрабатывали выносливость при беге в полной боевой амуниции. Эта амуниции включала в себя следующее. Начну с головы. На голове «сидит» металлическая каска. Под ней шапка-ушанка. Одежда состоит из «х/б», поверх которого находится в зимнее время либо шинель, либо полушубок. На ремне висит подсумок с двумя магазинами, сапёрная лопатка и подсумок для гранат. Через плечо свисает сумка с противогазом, через другое плечо – автомат Калашникова. На ногах обуты или сапоги, или валенки. Приходилось проходить пешим ходом, а также пробегать в отдельные дни до двадцати километров. В эти дни мы совершали марш-бросок на стрельбище, в посёлок Голый Мыс, находившийся за пределами города.

Стрельбище представляло собой довольно рельефную местность, перемежавшуюся то перелеском, то холмами. Холмы были, в основном, искусственного происхождения. Непосредственно стрельбы проходили на относительно ровном участке длиной до километра, шириной метров триста. Имелось три линии огня, расположенные друг от друга на расстоянии пятидесяти-ста метров. Одна линия располагалась относительно соседней метра на три выше. Рядом с самой дальней из них находился стол, где после окончания стрельб мы чистили автоматы. На стрельбище был свой плац, где выстраивался наш батальон. Рядом с плацем возвышалось двухэтажное строение, на верхнем этаже которого размещался наблюдательный пункт. С этого пункта дежурный офицер наблюдал за стрельбой и объявлял результаты стреляющих.

На нижнем этаже в зимнее время шла чистка оружия. А летом мы чистили его на том столе, о котором я уже здесь упоминал. Если не чистить автомат сразу после стрельбы, то потом это будет делать куда сложнее. Протиралась буквально каждая деталька, ствол АКМ очищался с помощью шомпола, который служил также одной из важнейших деталей оружия.

Около стрельбища рос лесок, состоявший в большой части из сосен. Во время стрельбы в него направлялись четверо солдат, чтобы они предупреждали случайных лиц от попадания в зону огня. Правда, очень редко это происходило ввиду того, что в окрестных деревнях люди прекрасно знали о назначении полигона.

По другую сторону от леска находилось поле, где проходили тактические занятия. Это поле состояло сплошь и рядом из различных рытвин, выбоин, траншей и к тому же перемежалось местами колючей проволокой. Мы часами носились по этому участку, загоняя себя до состояния взмыленной лошади, особенно в летнее время. Зимой поле было покрыто сплошным глубоким снегом, по которому двигаться не составляло никакой возможности. Поэтому в дни обильных снегопадов наша часть почти не ходила на Голый Мыс.

Во время передвижения порой давалась команда: «Воздух!» Мы должны были разбегаться в разные стороны и падать куда попало. Естественно, старались упасть туда, где было чуть-чуть почище, чтобы после учения меньше тратить времени на чистку одежды и оружия. Если звучала команда «Газы!», мы расстёгивали сумку, висевшую через плечо, доставали противогаз и натягивали его на голову. По ходу снимали каску и ушанку, одевая противогаз. Необходимо всё это проделывать за считанные секунды, дабы не отравиться, если будет настоящая, неучебная тревога. Ещё были команды «Вспышка справа», «Вспышка слева» и так далее. В данном случае нужно развернуться лицом в противоположную сторону и падать, закрывая после падения лицо и открытые части кожи. Лицо пряталось под каской, а руки под туловищем. Вот таковы некоторые команды, отдававшиеся в наш адрес боевыми офицерами нашего батальона.

При походе на стрельбище или во время прохождения строем по плацу мы исполняли песни. Кто-то из офицеров отдавал приказ: «Песню запевай!» Батальонный запевала начинал песню, а остальные подхватывали. Чаще всего звучала «Вот кто-то с горочки спустился», прекрасно всем известная. Также мы пели «У солдата выходной» и пели про город, который оберегали от беспорядка:

Мы славим город.Наш Пермь трудовой.С тобою связаныОбщей судьбой… и т. д.

Первые дни после перехода в батальон большая часть нашей группы ходила в наряд: кто – на кухню, кто – дневальным на «тумбочке», кто часовым на складе, кто – «пожарником» и т. д. «Пожарник» дежурил ночью, обходил территорию, наблюдая, нет ли где открытого огня. Дежурный по батальону заставлял порой «пожарника» чистить снег на плацу, чтобы тот не отлынивал от службы, «гасясь» в наряде. Смена часовых проходила через каждые два часа.

Самым трудным являлся наряд на кухне. В этот наряд входило три солдата. Один из них убирал зал, другой помогал повару, а третий мыл посуду в так называемом трюме. Мойка посуды называлась по-другому «дискотекой». Самая тяжёлая работа приходилась на долю помощника повара. Он отдыхал всего три часа в сутки и то, когда спал. В остальное время помповара драил кухню, таскал бачки, ходил с поваром за продуктами на дальний склад, откуда катил тележку, гружённую доверху крупами, картошкой и прочими видами пищи.

Развод в наряд производился в одно время с разводом на службу. Старшина строил солдат в одну шеренгу и после того, как основная часть батальона уезжала на дежурство в город, направлял оставшихся по своему усмотрению и настроению. Список идущих в наряд составляли командиры взводов. Вот как это примерно происходило.

Старшина, проводив взглядом уходивших на дежурство, объявлял:

– Смирно! Равнение направо!

После чего старшина чётким шагом подходил к подполковнику Лапшину и докладывал, что наряд построен. Комбат давал «добро» и разрешал развести наряд. После этого подполковник отпускал старшину, а сам направлялся к своему «уазику», чтобы возглавить выезд батальона в город. Прапорщик Федин, старшина батальона, возвращался к своим «баранам», как он любил выражаться.

– Наряд! Слушая мою команду! Приказываю вам заступить в наряд. Рядовой Агапов, рядовой Смирнов, рядовой Поликарпов – дневальные. Рядовой Романенко, рядовой Тепляков – склад. Рядовой Симухин – КПП. Младший сержант Ушал – КПП. Ефрейтор Щепёткин – «пожарник». Рядовой Бухтин – «дискотека». Рядовой Третьяков – зал. Рядовой Сундуков – помповара. Вопросы есть? Вопросов нет. Налево! Шагом марш!

Спустя полчаса я принял «трюм» и стал готовить всё к тому, чтобы на ужин на столе были чистые тарелки, кружки, ложки, вилки. Необходимым являлось то, чтобы бачки для приготовления блюд поддерживались в постоянной чистоте и порядке. Первое время мне попадало от сержантов и «дембелей» за недостаточную чистоту тарелок и прочей утвари. Приходилось сначала счищать остатки пищи, потом промывать всю посуду с содой, после чего полоскать и аккуратно укладывать на полках все предметы. «Дискотека» проходила три раза в сутки. По окончании мойки посуды требовалось промыть пол в «трюме», а потом наступала некоторая передышка, в течение которой можно было совершить путешествие в чайную, в беседку для курения, переброситься разговором с товарищами, оставшимися в части. Таким образом, протекали сутки, по истечении которых я занимался учёбой со взводом, если это был выходной от дежурства день, или занимался своей формой, или чистил картошку в овощном отделении наряду с другими, свободными от наряда и службы, солдатами преимущественно моего призыва. В овощном мы рассказывали между дулом анекдоты. Каждый день требовалось вручную чистить до трёх бачков картошки, чтобы обеспечить ей и первое блюдо, и второе. Пюре с рыбой мы получали на ужин. Три раза в неделю по утрам давалась моя любимая гречневая каша с маслом. Норма масла сливочного у нас составляла двадцать грамм в день. В месяц, в среднем, пайка составляла 600 грамм масла и 1,8 кг сахара (по 60 г в день).

Сидя в своём кругу, мы вспоминали родной дом, девушек, друзей. Пели любимые песни, я писал и рассказывал стихи. Даже были заказы старослужащих в мой адрес на мотив творчества для «дембельских альбомов». Особенно просил меня что-нибудь чиркнуть Гоголев Юра, ходивший часто помощником дежурного по наряду. Дежурным обычно был офицер батальона, какой-нибудь взводный согласно очередности.

Забыл вам сообщить, что некоторые ребята были направлены в «учебку» на подготовку из них водителей батальона. Из земляков туда попали Сергей Штрек, Иван Классен. Таким образом, пять моих земляков убыли временно из батальона для повышения квалификации.

Так как домой уходили последние солдаты призыва 1981 года, требовалось восполнять их число тем, что направлять пять раз в неделю на дежурство и молодое пополнение в качестве стажёров. В конце концов, почти все «новички» отстажировались в течение недели и их стали ставить уже в паре или с сержантом или со «стариками». Многие из них показали со временем себя с лучшей стороны и стали примерами для других солдат.

Глава 22

Числа 25-го или 24-го декабря меня вызвал из строя во время построения на завтрак лейтенант Головченко:

– Рядовой Бухтин!

– Я!

– Выйти из строя!

– Есть!

Я вышел чеканно из строя и повернулся лицом к своему взводу. Затем взводный объявил, что сегодня рядовой Бухтин заступает на дежурство вместе с сержантом Гоголевым. Я удивился. Обычно мои товарищи ходили с двумя опытными солдатами, меня же назначили к сержанту, находившемся на том ещё счету у штабных. Правда, глазом не моргнув, я ответил:

– Есть!

– Встать в строй!

После того, как мы позавтракали, командир отделения сержант Беланов начал меня стажировать, готовя к службе. Порой, видя мою полную неосведомленность в предстоящем, он выдавал мне по «фанере». Характер у него был злой. Впрочем, у ефрейтора Щепёткина аргументы выражались посильнее. Порой он заставлял меня отжиматься от полу до сотни раз, после чего я падал на пол в полном изнеможении, получая ногой под дых.

«Фанерой» называлась в армии грудина, кость, на которой крепятся рёбра. После первых дней службы от ударов сержанта и прочих «стариков» кожа на груди посинела. Пуговицы на кителе приходилось часто перешивать. Порой доставалось и бляхой по седалищу, а также сапогами пониже колена. До сих пор остались следы от тех сапог. Что ж поделать, такова служба в армии у нового пополнения.

И вот, в пять часов дня я со своими сослуживцами стоял в строю на плацу и слушал речь комбата. Подполковник Лапшин объявил, что первый взвод отправляется в Ленинский район, второй – в Мотовилихинский, третий – в Индустриальный, а взвод, где я служил, четвёртый – в Свердловский. Как я уже сообщил вам, по распределению мне достался четвёртый взвод, к чему добавляю: отделение, в которое я попал было третьим во взводе. Сержант Гоголев возглавлял второе отделение взвода. Он получил маршрутную карту, по которой мы с ним должны были ориентироваться во время движения на дежурстве. Впрочем, Юра за полтора года изучил все маршруты в городе. Кроме вышеназванных районов, в городе ещё были Орджоникидзевский, Дзержинский и Кировский.

Наш взвод, в основном, дежурил или в Ленинском, или в Свердловском районах. Иногда, впрочем, мы попадали и в Индустриальный район.

В 17—00 мы, значит, построились на развод, а спустя полчаса наш взвод выехал из части и направился в Свердловский райотдел внутренних дел, где нам зачитали текущую обстановку, так называемую ориентировку.

И, наконец, в половине седьмого мы с сержантом попали на свой маршрут. Он включал в себя сад имени Горького и округу, что ни на есть центр города. Мы ходили нарядом от кинотеатра «Октябрь» до стадиона юных пионеров, от дома пионеров до кафе, расположенного на углу наискосок от «Октября», по Комсомольскому проспекту. Основное внимание мы, естественно, уделяли криминогенной части маршрута – самому саду.

Из рассказов, которые мне поведал Юра, я узнал, что он родом из Свердловска, хотя последние годы перед службой жил в Кустанайской области, в посёлке Комсомолец. Как и я, он был любителем хоккея и футбола и за часы дежурства мы обменивались с ним различными воспоминаниями на эту тему. Правда, мне не удалось запомнить то, о чём он рассказывал, но за себя лично и за свои повествования я ручаюсь.

Как-то, в сезоне 1981—1982 годов, мы с Толиком Лукиным ходили на матч по хоккею: «Трактор» – «Химик». В то время часто можно было видеть нас на трибунах ДС «Юность», когда по ледяной коробке гоняли шайбу наши «трактористы», ведя борьбу с соперниками. В том сезоне «Трактор» занял высокое для него 6-е место и мы его поддерживали, приходя на игры с его участием.

На ту памятную игру ваш покорный слуга вначале и не собирался, но вдруг часов в пять или в половине шестого раздался звонок в дверь и показалось перед моим взором в момент открытия двери лицо Анатолия. Я слегка удивился. Однако спустя минуту мой друг открыл рот и произнёс:

– Игорёха! Пошли на хоккей, сегодня «Химик» приезжает. Мы должны победить. Для этого требуется поддержка таких болельщиков, как мы с тобой.

– Я не против, а успеем?

– Одевайся, побежим.

– Проходи, сейчас соберусь.

Тем временем ваш покорный слуга сказал своему будущему отчиму Василию Ивановичу Нечаеву, что пойдёт на хоккей и пусть он передаст матери, чтобы она не волновалась. Василий Иванович работал в сельхозинституте на кафедре физики. Он был старше мамы почти на 15 лет. Со своей прежней женой он не жил и ушёл от неё за год до этого случая. У него был сын Сергей, который «обгонял» меня в возрасте лет на десять. Работал Сергей Васильевич в политехническом, на кафедре электроники. Он являлся специалистом по компьютерной технике, к чему впрочем, я не особенно в ту пору стремился, если не сказать меньше. Сергей был женат, но с женой у него случались размолвки и в итоге они даже разошлись в скором времени. Он отставал от меня в росте, но опережал в мышлении. В частности, в аналитике. Вот такие некоторые подробности о моём отчиме и его сыне. Большей частью на создание противоречий между Сергеем и его женой влияла мать моего будущего сводного брата. Она добилась расторжения брака, как между ними, так и со своим мужем, Василием Ивановичем. Возможно, такая семейная неурядица выбила из колеи моего будущего отчима и частенько он прикладывался к горлышку, вследствие чего однажды Василий Иванович «отдал концы», получив инсульт.

Спустя десять минут после прихода Толика мы выходили из подъезда и направлялись в направлении вокзала. Быстрым шагом я и мой товарищ дошли до трамвайного кольца на привокзальной площади и сели в первый попавшийся трамвай.

На игру мы успели буквально перед свистком и заняли свои места на первом ряду в левом секторе. Матч шёл с натугой, как и большинство игр против «Химика» из Воскресенска. Счёт открыли наши хоккеисты в первом периоде, второй гол пришлось ждать больше получаса. За этот промежуток времени произошло событие, запомнившееся до сих пор. Как сейчас помню, сидим с Толиком. Вдруг у борта с нашей стороны завязалась стычка. В момент столкновения шайба взлетела высоко вверх и полетела к нам под скамейку. Так как скорость у неё была небольшая, мы не увернулись, а стали ловить резиновый диск. Однако шайба пролетела между моих рук и плюхнулась под скамейку. Тут же сверху и с боков потянулись руки в направлении этого диска. Всё же к моему облегчению «сувенир» оказался в руке у Толика и он с радостью поднял её вверх. Потом этот эпизод мы увидели на телеэкране спустя два часа. Игра дальше пошла по-прежнему тягуча и закончилась, к нашей радости, со счётом 2:1 в пользу «Трактора». Видать, на то воля божья, что мы пошли на хоккей и «заработали сувенир». Если бы я не согласился, то неизвестно, смогли бы мы когда-либо прийти после хоккейного матча с «подарком» в виде шайбы.

После этого сержанту я рассказал, как ходил с Толиком на футбол в течение сезона 1981 года. В тот год челябинский «Локомотив» был на голову выше своих соперников по группе. Однако он не смог пробиться через финальную пульку в первую лигу. Ему помешал кемеровский «Кузбасс», победивший в пульке, и карагандинский «Шахтёр», показавший шахтёрскую солидарность с сибиряками. За предварительные игры «Локомотив» получил на своём поле лишь одну «баранку», от «Уралмаша» (теперь – «Урал») в последней игре. В остальных матчах земляки забивали не меньше трёх мячей своим соперникам за игру. Были даже такие результаты, как 6:0, 5:0, 7:1 и так далее. Такие показатели на табло нас чрезвычайно радовали и мы с Толиком неизменно шли домой с гордо поднятыми за свой клуб головами.

За этими разговорами незаметно прошло первое моё дежурство в городе Перми, которое мне прекрасно запомнилось ещё и тем, что мы задержали четырёх «алкашей», замерзавших от мороза на лавочке в саду имени Горького. Я и Юра отправили их без зазрения совести в опорный пункт милиции, располагавшийся с правой стороны сада, если идти от Комсомольского проспекта в сторону улицы Карла Маркса. Чуть поодаль находился стадион юных пионеров, на котором летом бегали легкоатлеты, а зимой отмеряли километры конькобежцы.

Глава 23

Прошло три недели после моего первого дежурства. С того вечера я ходил на службу лишь два раза и последние дни был занят, в основном, в нарядах или на чистке овощей и картошки. Меня это очень огорчало и мне пришла в голову отличная, на мой взгляд, мысль. И ваш покорный слуга стал искать момент для осуществления своих замыслов. Дело в том, что раз меня не берут в дежурство, значит – не доверяют. Поэтому я решил наказать своего взводного. Наконец, создалась такая благоприятная ситуация, какую я чрезвычайно умело использовал в своих интересах.

Было 14 января. На разводе старшина назначил меня в наряд «пожарником». Дежурным был прапорщик Селезнёв, «помдежем» – мой командир отделения сержант Беланов. Кстати, забыл сказать, что у нас в батальоне были братья Белановы (другой был сержантом в третьем взводе) и братья Куприяновы (оба являлись замкомвзводами в третьем и четвёртом взводах). Притом Белановых братьев звали: Алексей и Сергей, а Куприяновых – Сергей и Игорь. Белановы являлись по характеру прямой противоположностью Куприяновым. Если вторые были мягкими по своему складу характера, то первые – откровенные грубияны. Моим отделенным командиром являлся Сергей Беланов, настоящий «деспот», как я его называл в своих мыслях после каждого общения с ним. Он делал из себя некоего «царька». Впоследствии Сергей Беланов поднялся до должности замкомвзвода и звания «старший сержант», а может, и «старшина», но этого ваш слуга не узнал по известным далее причинам.