Мемуары рождённого в СССР. Правда, правда и ничего, кроме правды

Ещё один случай произошёл в батальоне, который мне также запомнился. Дело случилось в Новый Год. Старший сержант Куприянов Сергей из третьего взвода отметил праздник и был кем-то заложен. Слух дошёл до комбата и тот, недолго думая, срезал у того лычку, разжаловав в рядовые. Пострадал ещё один «замок» (так мы звали замкомвзодов) из первого взвода. Он отошёл от испуга, слетев до младшего сержанта. Этот урок им запомнился надолго, лишь под самый «дембель» Игорь Куприянов уговорил комбата вернуть Сергея в звании. Сам Игорь ушёл домой старшиной, впрочем «замок» из первого тоже восстановился в прежнем звании.

Что-то я заговорился о посторонних вещах, но без них рассказ мой не имел бы должного направления и хронологии действий. В тот вечер, 14-го января выпал хороший снег, сантиметров тридцать. И вот «помдеж» мне говорит:

– Чем ходить по территории, Бухтин, бери лучше скребок и займись плацем. Ясно, товарищ солдат?

– Так точно, – хмуро ответил я и пошёл на плац.

Мне сия работа по уборке такого количества снега не светила и я начал убирать плац без всякого энтузиазма. Прошло около часа и ваш автор решил малость отдохнуть. Мне пришла в голову одна вещь и я, исполняя эту мысль, забрался в один из «уазиков», чтобы подремать до прибытия батальона со службы. Не успел ваш слуга закрыть глаза, как появился сержант Беланов. К моему сожалению, он меня быстро нашёл и снова направил на плац, пригрозив нарядами вне очереди. Нехотя мне пришлось снова взяться за скребок и заняться опостылевшей работой. Сержант, постояв около меня минут пять, ушёл в казарму гонять других членов наряда. Я заметил, что каждые два часа «помдеж» водит смену на пост у склада. Подгадав такой момент, я стал ждать удобного момента. Ждать пришлось до трёх ночи. К этому времени батальон отошёл ко сну и в окнах казармы, за исключением столовой и радиорубки, потух свет. Я ходил по территории и вот около трёх часов открылась входная дверь. Из казармы вышли сержант Беланов и рядовой Поликарпов. Они направились на склад и, так как их путь проходил мимо плаца, то я сделал такой вид, будто только что потерял сознание. Сержант Беланов, не увидев меня, посчитал сначала, что я снова спрятался. Он отвёл солдата на пост и, возвращаясь обратно с ефрейтором Щепёткиным, который дежурил только что у склада, начал вдвоём меня искать совместными усилиями. Ефрейтор начал поиски с гаража, а сержант – с КПП. Не найдя меня нигде, они направились на плац. Наконец, сержант обнаружил вашего покорного слугу, лежащего около скребка. Он подозвал ефрейтора и посветил мне в лицо фонариком. Я лежал с открытыми глазами, но нисколько не реагировал. У меня не моргнули даже глаза, правда лампочка горела в направлении лица лишь секунды. Тут сержант наклонился. Я задержал дыхание и «помдеж» подумал, что я не дышу.

– Ефрейтор! Подымаем его и повели в казарму, пусть отсыпается. Взводному я доложу завтра. Утром пригласим доктора. Пусть она посмотрит и скажет своё решение.

– Есть, товарищ сержант.

Они меня подняли и повели в здание. Сержант снял с моих ног сапоги, галифе, затем освободил моё тело от кителя и уложил, в конце концов, на кровать. Вот так я провёл своего командира отделения.

Утром ко мне подходили товарищи с моего призыва, кроме них меня посетили почти все сержанты и ефрейтора и, наконец, подошёл взводный. Всем без исключения мне пришлось рассказывать одну и ту же байку про то, как я упал в обморок и очнулся уже на кровати. Я не ожидал, но все поверили в правдоподобность моего изложения. Часов в одиннадцать подошла ко мне доктор нашей части. Назовём её Нина Степановна. К сожалению, настоящего имени врача я не помню. Она меня осмотрела, измерила давление, прослушала и сказала, что меня нужно поместить в медицинский изолятор для обследования. Вскоре пришёл медбрат Вася, которому оставалось служить полгода, и проводил меня в «санбат». Так началась моя больничная Одиссея.

Медбрат Вася на другой день принёс мне альбом и дал указание в течение моего пребывания в «санбате» оформлять его альбом. В нём наш санитар собирался наклеить фотографии. Он показал мне, как делать «уголки» из фольги и наклеивать их на нужное место. Рисунки на фольге я выполнял с помощью иглы, потом наклеивал полученную форму на альбомный лист с помощью клея «Момент» и разглаживал «уголок» до тех пор, пока тот не принимал более плоской формы. Рисунок же хорошо сохранялся и держался навеки в таком виде оправы, как фольга.

За две с половиной недели я научился довольно квалифицированно выполнять эту работу. Вдруг положение моё изменилось и ваш покорный слуга отбыл в госпиталь Управления Внутренних Дел, который располагался на улице имени Героев Хасана. Рядом с госпиталем была головная бригада войсковой части 6658, в одном из батальонов которой я оказался через каких-то полгода.

Палата, в которую попал автор этих строк, находилась на втором этаже. От палаты направо наискосок была столовая, налево – через дверь располагался пост дежурной медсестры. Рядом с постом коридор делал поворот и приводил всех пациентов мимо различных ординаторских, перевязочных, операционных прямо в комнату отдыха, где мы глядели телевизор. Мне повезло за время пребывания в госпитале увидеть зимнюю Олимпиаду в Сараево, в особенности, хоккейные баталии. Эти матчи я не надеялся увидеть, когда уходил служить в армию. Так что, нет худа без добра, как говорят в народе.

Единственной неприятностью в госпитале было для меня то обстоятельство, что каждый день моя задница получала солидную порцию уколов. А один раз у вашего писателя брали пункцию из спинного мозга. Согнули мне туловище колесом и воткнули в позвоночник иголку. Взяв пробу, отвезли меня на каталке в палату, сказав, чтобы ни в коем случае не вставал с постели целые сутки. Эти сутки тянулись для вашего покорного слуги целую вечность. Ещё меня снабжали целыми горстями таблеток. Правда, я их сплёвывал под кровать за ненадобностью, ибо был совершенно здоров для себя.

День рождения я встретил в госпитале. Получилось так, что это был первый мой день рождения, проведённый в армии и к тому же, в санбате. Этот день ничем не отличался от других дней в госпитале. Поэтому он не оставил никакого следа в моей памяти.

На другой день меня выписали и отправили в часть, где Нина Степановна снова поместила вашего писателя в изолятор на три недели. В конце марта я попал опять в свой взвод и армейские будни продолжились своей мрачной чередой длиной в два года.

Глава 24

В середине апреля ваш покорный слуга снова стал ходить на службу по улицам столицы Западного Урала. Это давало какую-то передышку моим мыслям. Я отдыхал в некотором роде от казарменной атмосферы, царившей в пределах части. В городе же этого не чувствовалось. При движении на службу в машине запевалась песня, за ней – другая и так всю дорогу до отдела, где получались ориентировки на вечер.

Однажды, когда мы ходили с Юрой Гоголевым, к моему начальнику по патрульной службе (а это был, как вы поняли, Юрий) подошли две девушки. Из разговора я узнал, что одну звали Люба, а другую – Лариса. Люба была среднего роста, чрезвычайно тонкого телосложения. Когда она двигалась, то все её движения исполнялись по-кошачьи. Позднее я узнал, что Люба любит животных, в особенности кошек. Можно было подумать, что в прошлой жизни она была никем иным, как кошкой. Волосы у неё были тёмного цвета, если не сказать чёрного. Когда Юра что-нибудь говорил, Люба постоянна смеялась.

Лариса, или Лора, была повыше Любы, пополнее. Двигалась она, как океанский лайнер, спокойно и уверенно, с чувством собственного достоинства. Волосы у ней были прекрасного золотистого цвета, как у небезызвестной Анжелики де Монтелу. Мы сразу приотстали с ней шага на два и двигались за Юрой с Любой, не упуская, однако, окружающую нас городскую обстановку из поля зрения. Мало ли, что случиться может на маршруте. Тем более, мы ходили в микрорайоне Крохалевка, где в последние дни была неспокойная обстановка. К тому же, частенько к нам подъезжали проверяющие, дежурные на «Уазах», ставившие в наших листах пометки о проверке несения боевой службы. На эти минуты мы отпускали наших подруг от себя.

У меня были мечты. После армии, думал я, увезу Лору в Челябинск и заживём семейной жизнью, но не так размышлял Бог. Хотя и Лора меня, возможно, полюбила, как я её в те дни, наши встречи вскоре прекратились. Однажды мне удалось пригласить её на КПП, но в последний момент я попал на чистку овощей, а часовой на КПП, «дембель» не соизволил пригласить меня на свидание с моей девушкой. Тут на меня навалились наряды и я долго не ходил на службу в город.

На дворе стояла весна. Я страдал, сочинял в свободное время стихи и пенял на судьбу-злодейку. За окном пели птички, но меня это нисколько не задевало. Я проклинал того «дембеля», который испортил мою дальнейшую судьбу. Впоследствии мне удалось узнать, что Лора хотела за меня выйти замуж, если бы я только сделал намёк, но для этого у меня не было никакой возможности. Когда же я встретил на службе в конце мая Любу, она мне сообщила, что Лора в отъезде, на юге. А ещё через год до меня дошло известие, что Лариса вышла замуж и уехала в далёкую Читу со своим мужем-военным.

Примерно в начале июня мы с Юрием задержали с поличным двух женщин-воровок. Незадолго до встречи с нами они стянули кошелёк из коляски одной мамаши. Молодая мать взяла ребёнка и понесла его домой, в подъезд. Кошелёк же бросила в коляску. Когда же она вышла, его уже на месте не было. Благо, рядом находились мы. Одна женщина, сидевшая у соседнего подъезда, описала нам внешность подозреваемых и направление, куда они направились. Мы пошли по следу и через двадцать минут увидели преступниц. Те обогнули строящийся дом и шли к остановке. Мы побежали и успели вовремя. Воровки уже были на остановке, к которой вот-вот должен был подойти автобус. Вначале они отнекивались, но потом наша логика взяла верх. Однако кошелька у них не обнаружилось. Мы решили провести «следственный эксперимент», попросив показать маршрут их движения после совершения кражи. Они пытались нас запутать, но милицию так просто не проведёшь. Улика была найдена на стройке около забора. Потом мы привели их к мамаше, которая сидела в грустной задумчивости у подъезда. В коляске лежал её малыш, которому она меняла в момент кражи пелёнки. Молодая мать узнала свой кошелёк и получила назад свои кровные. Мы составили протокол и вскоре отправили обеих воровок в райотдел.

Также в ту весну мы несли службу, дежуря на стадионе во время футбольных матчей с участием местной «Звезды». Там совмещалось приятное с полезным, а тем более, когда футбол – твоя страсть и любовь. Мы следили за порядком на трибунах, чтобы не было распития зелья, драк и нецензурной брани у болельщиков. После матчей мы уходили в город и продолжали дежурство обычно до половины двенадцатого.

Глава 25

Как я писал выше, мне недолго пришлось служить в милиции. Мне припомнили моё слабое здоровье, ссылаясь на госпиталь, леность в занятиях. Особенно, по физподготовке, от которых у меня остался след на запястье левой руки. Подъём переворотом я так и не смог выполнить ни разу, находясь в «ментбате». А, впрочем, и в другой части у меня этот гимнастический номер не вышел. Единственным моим достижением в физподготовке стал тот факт, что я научился подтягиваться на перекладине одним из способов (руками на себя), до десяти раз. Да и то это произошло не в милицейском батальоне, а во внутренних войсках, в которых я продолжал своё исполнение воинского долга.

И вот, третьего июля, комбат Лапшин построил часть на плацу и зачитал приказ:

– Ввиду прибытия в часть молодого пополнения, приказываю: провести отбор в свои взвода солдат командирам взводов из числа тех, кто прошёл курс молодого бойца. Сержантам и старшинам оказать в этом поддержку офицерскому составу.

Так в кратких словах звучал приказ. На другой день лейтенант Головченко объявил меня, так сказать «персоной нон грата» для взвода. Таких нежелательных для батальона элементов оказалось человек десять. Кроме меня в этот список попали Абрамович, Агапов, Смирнов, Сундуков, Поликарпов и ряд других. Перечисленные мной по фамилии товарищи попали в ту же часть, что и я. В этом отношении хоть повезло, как ещё и в том, что данная часть находилась в микрорайоне «Балмошная». Этот микрорайон располагался на самом краю города, в Мотовилихинском районе. Недалеко текла величавая Кама, по которой в навигацию ходили грузовые суда и «ракеты». Рядом с частью проходила железная дорога, по которой шли поезда на север области, в Соликамск и Березники.

Войсковая часть, наш второй батальон, располагалась в низине. Слева от части проходил Соликамский тракт. Напротив казармы находилась остановка, где останавливался автобус №16, шедший от площади Дружбы по тракту до нашей части, поворачивая затем направо и двигаясь потом непосредственно в микрорайон, где жила основная часть жителей этого края Мотовилихи. Справа и позади расположения батальона размещалась жилая зона исправительно-трудовой колонии усиленного режима – ИТК-29. Чуть правее от жилой зоны и через дорогу находилась промзона ИТК, куда осужденные ходили на работу. На работе они делали паяльники, надевали на обода велосипедных колёс камеры с шинами. Десятка три-четыре занимались стройкой и отделкой жилых домов, так называемых объектов: «Дом №1» и «Дом №2». В этих домах потом жили наши прапорщики и офицеры.

За жилой зоной находилась деревня «Чапайка», как называли её мои товарищи по службе и, конечно, начальство. Правее деревни на холмах рос лесной массив, где мы совершенствовали свою подготовку в военном деле. Иногда наш батальон добирался на машинах и на Голый Мыс. Как говорил старшина, раньше туда приходилось передвигаться пешим строем, но это потом мешало нормально нести службу в караулах. Расстояние было немалым – 25 км. Единственным походом был для нас поход в баню на помывку. До бани мы добирались минут сорок. Она находилась в пяти километрах от части, около площади Восстания. В банный день мы вставали в пять, чтобы помыться до прихода гражданского населения, которое шло в баню к семи часам.

Письма, приходившие в часть, получались на почте, которая находилась в жилом микрорайоне. До неё можно было добраться пешком, поднимаясь в гору или автобусом, проехав две остановки. Там же ротный почтальон забирал посылки, которые в казарме равномерно или неравномерно делились среди узкого круга солдат. «Кто успел, тот и схватил» – таков был девиз при получении гостинцев.

Территория части, вернее второго батальона, была небольшой. Остальные батальоны, а их в части существовало восемь, располагались в разных уголках области: от Соликамска до Кунгура. В нашем батальоне числилось две роты – третья и четвёртая. Обе роты размещались совместно, но в 4-й роте были лишь прапорщики и «сверхсрочники». Те и другие несли службу на зоне, которую мы охраняли. В Перми был ещё один батальон, который располагался там же, где и головная бригада, то есть около госпиталя УВД.

Казарма лицевой стороной обращалась на коровник, где мы держали скот, и жилую зону. Противоположная сторона глядела на остановку, про которую я говорил выше. С правой стороны, если смотреть с улицы, на первом этаже был санбат, а над ним – Ленинская комната. Посреди первого этажа находилась столовая, над ней располагалась казарменная часть, где мы отдыхали. С левой стороны было помещение четвёртой роты. Остальные комнаты занимала наша третья рота. Напротив фасада существовал небольшой плац, который постепенно расширялся ввиду первоначально небольших размеров. Левее казармы со стороны остановки можно было заметить стройку века. Эта стройка являлась местным долгостроем. Планировалось здание для четвёртой роты, которое строилось до нашего прибытия в часть и продолжалось даже спустя два года после моего «дембеля», насколько мне известно.

Ворота на территорию части располагались около санбата. При въезде на КПП мы видим санбат слева, справа же находился гараж, над ним, на втором этаже, имелось помещение с гимнастическими снарядами. Прямо за воротами виднелся туалет. От туалета начинался плац, на котором мы строились перед занятиями, приёмом пищи и отбоем. Старшина роты, старший прапорщик Пищальников, любил гонять роту по плацу строевым шагом порой до получаса. Правда, в ту пору, когда мы прибыли в часть, он был ещё прапорщиком. Старшего прапорщика Пищальников получил зимой, спустя полгода. Те из солдат, которые больше всего получали нарядов от старшины, обещали припомнить ему все обиды на «дембеле». За спиной они называли его «пинчом». Звали старшину Григорий Павлович, и то только начальство роты. Я с ним подружился спустя несколько месяцев после прибытия в часть. Ещё больше мы сблизились тогда, когда ваш автор перешёл на радиостанцию.

Первые дни пребывания моего в роте были заняты сплошными нарядами, которые я получал от своего «замка», старшего сержанта Вакилова. Короче, на «замков» мне не везло в течение всего первого года службы. Ещё ко мне любил придираться старший сержант Юсупов. Я попал в первый взвод вместе с Агаповым. Абрамович, или «Абрам», оказался в третьем. Смирнов, Сундуков и Поликарпов – в четвёртом. В роте нашей было много нацмэнов. Кроме русских, украинцев и белорусов, можно назвать следующих представителей своих наций: чеченцы, армяне, грузины, узбеки, таджики, казахи, азербайджанцы и ряд других. Вышеупомянутые «замки» были узбеками. Один повар являлся представителем Армении, другой – Узбекистана.

Занятия здесь были более изнурительными, чем в милицейском батальоне. Но куда мне было деться, и я смирился со своей участью. Мало-помалу ваш покорный слуга втягивался в жизнь роты и продолжал писать стихи. Первое время мало кто знал о моём увлечении поэзией, но к осени почти половина роты просила меня что-нибудь прочесть. Широкой известности я достиг после поездки на поле, где мы собирали картофель. В стихотворении, посвящённом этому событию, мной были упомянуты фамилии новоиспечённых «дембелей». Этот стих приведён в другом месте, а здесь ваш автор упомянул лишь несколько строк:

На машине едут

На уборку в поле

«Молодые», «деды» —

Почти рота в сборе.

Крылюк жмёт на газ,

Старшина в кабине.

Если сбавишь скорость,

Вдарит по хребтине…

«Закончим поскорей», —

Говорят Бахадыр и Фарид, —

«А то падёт на землю снег

И урожай весь погорит».

Немало пота уж пролито,

Но силы ещё есть у нас.

Подбадривает Ромка Околита,

Когда подходит к каждому из нас.

20.09.1984 г.

Бахадыр Юсупов и Фарид Вакилов запомнились мне надолго, благодаря тому, что я от них получал ежедневно до десятка-другого замечаний по форме и существу. Спал ваш покорный слуга первые полгода в третьей роте на втором ярусе, как и все мои товарищи и весенний призыв 1984 года.

На службу в караул я первый раз заступил в середине августа. Ставили меня на простые посты, широко заметные со стороны роты и в то же время со стороны пульта, расположенного при въезде в жилую зону. Именно, на эту зону я и смотрел со своего поста №5.

Глава 26

Что из себя представлял караул? Караул состоял из восемнадцати-двадцати человек. На пост заступало до трёх солдат и ефрейторов. Постов было пять на жилой зоне и столько же – на промзоне. Помимо этих людей двое заступало на пропуск машин из зоны и в зону. Восемнадцатым являлся заместитель начальника караула. Прапорщиков из четвёртой роты, бывших «начкарами» я в расчёт не беру. Служба в карауле шла суточная: с 18—00 до 18—00. Таким образом, на посту каждый часовой стоял 8 часов (четыре раза по два часа) в сутки. В наряд на службу или по части заступали обычно на сутки через сутки.

Зона с поста №5, на котором я обычно стоял, выглядела следующим образом. Прямо передо мной жилая зона делилась на две примерно равные части. Левая половина была производственной, в ней размещалось СРП-6 (специализированное ремонтное предприятие), на котором трудились квалифицированные мастера из числа осужденных. Они ремонтировали большей частью машины военного назначения.

Правая сторона жилой зоны напоминала военный городок. Посреди городка располагался плац, рядом с которым находились строения, приспособленные для ночлега осужденных. Около поста в жилой зоне размещалась столовая с кухней. В зоне имелись мастерские, где ремонтировалось всё, что угодно. Однажды мы туда относили ротный цветной телевизор. Сделали «телик» всего за два дня.

Территория обеих зон была ограждена тремя рядами ограждений, по проволоке шёл сигнал, если кто-либо задевал её, даже если это была птица. Поэтому мы часто в первое время вздрагивали от звучавшего сигнала, но вскоре к нему попривыкли. Он стал таким же обыденным, как и всё прочее.

Промзона состояла сплошь из цеховых помещений. То, что в них производилось я отчасти сообщил вам. Кроме того, за чай, который мы перебрасывали в зону, осужденные делали «кнопари», зеркала, цепочки и прочую бижутерию.

Так как я – парень весёлый иногда, то, стоя на посту, чтобы не скучать, исполнял песни из гражданской жизни. Вскоре об этом узнали «начкар», с которым я часто ходил в караул, и, естественно, товарищи. Поэтому, когда я замолкал, они просили спеть ещё что-нибудь. Порой мне в голову приходили стихи и тут же, раскрыв записную книжку, ваш автор писал их, не сходя с поста.

Из части четыре раза в сутки мы получали пищу. Завтрак, обед и ужин были, как в роте. А в полночь нам привозили молоко, надоенное в нашем коровнике. Молоко мы ждали с большим удовольствием. Оно служило нам деликатесом, напоминанием некоторым из нас о «гражданке».

Посты были ограждены большей частью решёткой, а дверца закрывалась изнутри. Правда, зимой мы выходили порой из будки, так как решётка покрывалась инеем и из-за этого ничего не было видно. Нам это предписывалось командиром роты, капитаном Нефёдовым, и замполитом, старшим лейтенантом Дубягой. Теперь немного расскажу об офицерах третьей роты нашего батальона.

Командир третьей роты, капитан Нефёдов, был невысокого роста, но зато имел мощный накаченный торс. Голова у капитана напоминала футбольный мяч, хотя и слегка сплюснутый. Характер у него был. Прямо сказать, не «сахар». Однако. В смысле замашек комроты уступал заместителю по политической части. Старший лейтенант Дубяга больше всех любил поиздеваться над нами, солдатами и сержантами третьей роты. Особенно ему нравилось поднимать нас в ночное время, в своё дежурство. Он заходил в казарму и подавал команду: «Р-о-о-о-та – в ружьё!» Далее Дубяга выгонял всю роту на плац, а потом в полной боевой мы бегали по округе, в микрорайоне на горе. Порой замполит заставлял одевать противогазы. Погоняв так нас, он делал отбой и вся рота спала, как убитая, до утра.

Командиром первого взвода, в котором я служил, был старший лейтенант Осипов. Он был высокого роста, около двух метров. Дубяга уступал ему сантиметров десять. Фигурой взводный вышел, словно штангист. Можно было подумать, что в свободное время он толкал штангу. Пришёл Осипов к нам из головной части неизвестно по какой причине.

Все эти офицеры были недалёкого мышления. Старший лейтенант Осипов вообще напоминал типичного уставника, у которого в голове гуляли только команды. Всё-таки все они старались сдержать «дедовщину» в роте, чересчур активных «дедов» отправляли на гауптвахту. «Губа» (так мы называли гауптвахту) находилась в центре города, в «красных казармах». В этих казармах, покрашенных в красный цвет, я один раз побывал, попавшись за самовольный уход из части среди белого дня. Об этом позже. Однако. По словам Вакилова, раньше «деды» были более свободными в смысле «распускания рук». Правда, тогда и офицеры смотрели на «дедов» сквозь пальцы. Недаром за год до моего прихода старшина роты был избит «дембелями» и долго-долго не показывался в части. Но к моему приходу, по словам «замка», «деды» почти все измельчали и нисколько не похожи на «ДМБ-83». Однако, от этих слов и действий Вакилова по отношению ко мне, вашему автору было нисколько не легче. От Вакилова нельзя было увильнуть ни в роте, ни в карауле, так как он ходил помощником «начкара». Единственно, где он не мог до меня докопаться, так это лишь на посту или в наряде ввиду того, что в наряд Бахадыр Юсупов и Фарид Вакилов почти никогда не ходили, за исключением праздников. В такие дни в карауле «начкаром» являлся ротный, а помощником шёл прапорщик из 4-й роты.

Правда, осенью Вакилов ушёл на «дембель», а его место занял сержант Степан Войтыховский, с которым я более-менее находил общий язык, так как по призыву он был всего на полгода старше. Место Юсупова заполнил сержант Антонов. Тот вообще был нашего призыва, так как новоиспечённый «дед» Павлятенко, по мнению всего ротного офицерского и старшинского состава не годился на этот пост.

В момент, когда один призыв уходил, а новый приходил, мне довелось ходить в караул на строительство жилых домов, называвшихся условно «Дом №1» и «Дом №2». Расскажу немного об этом эпизоде моей службы.