Дама, Сердце, Цветы и Ягоды. Из романа «Франсуа и Мальвази»

Заместо буйных округлых контуров, его поджидала плотная масса черномундирников, заметив его, двинувшаяся навстречу. Продолжая бежать на них, но не собираясь ни в коем случае сталкиваться, он не знал, что предпринять, отдаваясь на волю инерции, а не светлой мысли, машинальности, а не трезвому расчёту шевалье Франсуа заметил продольную дорожку свернул по ней с места скрещения вправо, успев это проделать быстрее, нежели встречные перерезали ему путь. Когда же они добежали до угла и завернулись, то никого на боковой дорожке не заметили, кроме своих же, забегавших на нее с дальнего конца, обрывавшегося, подходя к широкому белому руслу центральной лестницы. Франсуа перед этим удачно ловко перемахнул через ограду кустистой акации; сделать это было в его положении тем сложней, что теперь у него в руках находилось сразу две шпаги, а колкие обрезанные веточки представляли большую опасность для уязвимых мест лица. Он уже бежал по насаженной зелени, выскочив на тропинку, протоптанную насаждателями, и здесь столкнулся с еще двумя черномундирниками, намерения которых были хорошо понятны, по приготовлениям к схватке с криками, каковыми они его встречали. Но шевалье бежал, преодолев то разделявшее их расстояние, по которому он был уязвим метнутому кинжалу и с наскоку напал на ближайшего, произведя одной шпагой обманный круговой удар, отвлекающий действие противной шпаги, второй же своей нанес удар по горлу. Заместо павшего встали опять двое и за ними еще кажется подоспел третий; сколько их было охотников попробовать его шпаги Франсуа не знал, и не догадывался, он лишь только нападал работая обеими руками, одновременно с равной точностью и силой, и выиграл положение, прижав обоих что называется к стенке. Кончики клинков его шпаг не тот так другой, то и дело со свистом рассекая воздух проносились перед уклонявшимися от них лицами, нанеся в один такой раз простейший прямой удар меж ребер одновременно.

Пал один – побежал испугавшийся насмерть другой, побуждая к этому третьего, пробиравшегося через заросли цепких роз в обход. Шевалье д’Обюссон бросился было за ними вдогонку, но бросил видя что убегают под защиту бегущих к ним и на него нескольких гвардейцев с резвостью новеньких охотников. Они же ему отрезали доступ по зелени напрямую к видящимся еще более большим и обширным фасаду дворца. Казавшийся словно переливающаяся всеми цветами феерическая мечта.

Недоступная и теперь, ему пришлось давать вправо, попытаться либо обойти цепь по флангу, либо же в конце концов вырваться на центральную лестницу., где он чувствовал, что был бы абсолютно в ударе, но куда ему тем не менее не хотелось выбираться; однако же пришлось. Так глухо черные гвардейцы перекрыли собой подходы на плиточную площадку перед дворцом, что пришлось отступать и оттесненный к самому краю он попал в квадрат окруженный со стороны отделяющей его от лестницы высоким можжевеловым забором, непроглядным свету. Как он мог заметить в такой темени и здесь поджидавших его черногвардейцев, еще чувствуя в затылок дыхание погони, он ничего не мог понять, но почувствовал, и различив две еще более черных тени гвардейцев выставленных здесь, кинулся к ним.

…Но резко вильнул в сторону и в наклоне подрубил стволик у можжевелового деревца, не собираясь и сейчас перемахивать через ограду, словно как лань, хотя и была она мягко вытканной из шелковистой хвои, которую он впрочем почувствовал и лицом и руками выносясь со свечкообразной кроной… Этот маневр ему удался еще и потому что приготовившиеся к нападению в выжидательной позе в одно мгновение казались недосягаемыми и освободившийся от еще двоих шевалье Франсуа выносился на гладкое мраморное пространство с еще одной обузой, от которой и отделаться-то было сначало нелегко, потому как он бежал вперед и отбросить хотел так же вперед, но длинная высокоподнятая над головой крона, заносилась в супротивную сторону. Наконец он откинул ее вперед, никого этим не испугав, лишняя и пустая затея, но все еще не мог от нее отделаться, завязли шпаги. Благо хоть глаза открылись и освобождаясь он мог видеть что его ждет впереди.

Фасад виделся совсем близко, так что словно нависал, но его от него разделял круглый бассейн с фонтаном и окруженными по борту краями обочины, просеченные продольной мраморной дорожкой примерно такой же, какой ему приходилось воспользоваться, и обставленные вписывающиеся в вид и в завесу зелени статуи – легкие изящные – непременно должно быть женского телосложения.

Все бы было хорошо, никаких бы задержек они ему не создали, но проход ему напрочь закрывали черные гвардейцы, собравшиеся у краев бассейна, в деланно спокойном поджидании. При виде его они продолжили свое неестественное стояние, ставившее их в неловкое положение отпугивать лишь грозным видом. Глаза на отсвете и весь вид их фигур говорили о том же: «уходи».

Бассейн находился прямо напротив прикрытого центрального входа зала, с приставленными и туда по углам гвардейцев, что-то навроде стражников. Франсуа быстро смекнул себе вслух:

– О каковы охотники на этой охоте!…

…И устремился на ловлю удачи в эту тихую омуть, зашевелившуюся заволновавшуюся с его приближением. Первого выступившего он наколол так просто, что его даже стошнило от этой обыденности: отвел одной шпагой его шпагу, а другой ударило в бок… Пока тот оседал наземь, зажимая раненый бок, шевалье перескочил через распластанную на плитах ногу, и сразу углубился на прорыв оцепления, оставляя за спиной сначало поверженного, а затем и с небольшими позиционными победами, заменяя его на массивный край бассейна. Поверг ниц еще одного, неосторожного зазевавшегося… оставшись в стороне и пропустив выпад.

Запугав противляющихся градом ударов и молниями дальних выпадов, отражавшихся от лезвий клинков светом из огромных зальных окон, рьяный француз беспрестанно насаждал всем и каждому и уже привнес в души гвардейцев отчаяние в бесполезности попыток сломить его и взять, уже расстроил их ряд до того что завидел прямо перед собой брешь в их обороне и намеревался уже в прыжке и разводных одновременных ударах по сторонам вырваться из сцепления, как заметил впереди вновь набежавших черных с площади, из-за кустов, и с левой стороны продольной дорожки. Еще бы несколько секунд и он стоя посреди и прижатый к бассейну был бы сломлен одним лишь натиском, но в самый последний момент уворачиваясь со своего места в развороте, он выполнил половину задуманного, прежде произведя левой рукой маховый удар в правого нападающего, тем самым отпугивая, а правой рукой нанес удар клинком в грудь левого, засмотревшегося на прибывающих… еще один верток с предохраняющим вокруг вращением помутневших от крови клинков и он был в переднем левом конце, находясь спиной к статуе и выдавшимся полукругом к горловине выхода, на плиточную площадь к преграде лиственных кустов, через который сзади подобраться к нему было невозможно. Черных вокруг него до самого бассейна собралось столько, что впечатление было: он попал в толпу чертей, молчаливо суетившихся возле, не решаясь напасть, троица валявшихся и заливших белый мрамор своей кровью, производила самое контрастное и должное впечатление. Взади тот же крепыш без шпаги подталкивал своих людей нападать, они и нападали, но с боязнью представлявшей защищавшемуся возможность нападать и только нападать, ибо д’Обюссон уже давно для себя открыл: нападение является лучшей защитой, и тем более на гвардейцев с их фехтовальной подготовкой, против которой фехтовальное искусство его просто блистало. Мастерски отбиваясь с последующим продолжением нанесения удара, его клинки успевали повсюду нанести точный и действенный удар, после которого казалось должен бы был последовать другой. Но в неперспективные места он не бил, было много других направлений, на которые обязательно в самый нужный момент следовало ударить, наддать, пугнуть, скрестить клинки, звон отчего стоял такой ритмичный и мелодичный, что стоявший позади всех без оружия и дела / занимаясь только подталкиванием/ барон д’Танк только поморщился. Музыку все не давали.

– По порядку по порядку! Не лезь гурьбой! – находил в себе силы подтрунивать то нападавший, то защищавшийся шевалье.

– Кто пискнет, голову оторву!…Да дайте же мне шпагу! – недовольно шипел крепыш.

Из выхода с последней террасы лестницы давать кинулись пожалуй все, повернулись для того же и задние, стоявшие перед бароном, немного обескуражив того таким широчайшим выбором.

…Шевалье Франсуа с потрясающим подавляющим души, склонные к тишине звучным криком, словно ножом проехавшимся по нервам, кинулся держась кустов влево и пригвоздив сразу обеими клинками крайнего напал за ним на ничего не ожидавших подавателей шпаг, готовых только к тому. Как разящий и неудержный дьявол кинулся он на застанных врасплох чертей, губя и коля налево и направо, ни одного удара впустую! Свалив еще троих или четверых, отогнав остальных, словно с поджатыми хвостами, бросился бежать в освободившийся выход на узкую площадь, уже меряя плиты ногами и отрываясь от пораженных испугом преследователей, все еще остававшихся там за полукружным выступом аккуратно подстриженных кустов. Д’Обюссон заметил краем глаз вылезавшего из дверей центрального входа преследователя со шпагой наголо. Мгновением Франсуа почувствовал себя не по себе от ощущения загнанности и затравленности, и с этого невыразимого отчаянного чувства в нем возник новый заряд силы и духа. Подбегавшего к нему черномундирника он подпустил поближе и выкидом снизу метнул тому в брюхо шпагу, задержав остановившегося и вовсе тем приконченного гвардейца, медленно упавшего навзничь с торчащим из пуза эфеса на лезвии.

За шевалье Франсуа продолжали гнаться до самого портала и по нему. Он не очень при этом усердствуя, держась на почтительном расстоянии в ожидании от него еще каких трюков, могущих им обойтись выпущенными кишками, на случай если француз снова применит круговые удары. Расчет загонявших был прост как сама простота – загнать иль догнать. Француз пропустил на бегу центральный парадный выход не став связываться с еще одним оставшимся там гвардейцем, и бежал посчитай в тупик, не зная что у левой оранжереи нет входа, а за выступом где она впритык сходится с фасадом, лишь выделяясь из него тупиком, откуда выбраться было практически и фактически невозможно, так как с другой стороны неширокое прямоугольное пространство с бордюрной дорогой было прижато крепостной стеной разве что заросшей плющом и тупик приходился на удлиненное тело высоченной башни.

Франсуа д’Обюссон набирая новый разбег подумал о шляпе и нашел ее не где-нибудь слетевшей на том огромном и многотрудном пути, что он проделал в зарослях, а у себя на затылке с перетянутой к горлу веревочкой… одним движением руки поменял местами, чтобы веревочка протягивалась через затылок, а сама шляпа бархатным слоем полностью закрыла лицо и разогнавшись в высоком прыжке впрыгнул вовнутрь оранжереи, вдребезги разбивая собой покровное белое стекло или какое-то обрамление, после сразу налетев на стену зелени с упругими ветвями и жердями. С одной такой жердей, задержавшейся в сжатой руке он и оказался на полу, точнее на листве следующей дальше за опрокинутой кадушкой. Моментально вскочив на ноги шевалье Франсуа бросился по ходу в ту же сторону, что и бежал прежде, чуть не налетев на рослого и плечистого дворянина, мирно рассевшегося в кресле, но с растревоженным и нервным цыканьем воспринявший более чем внезапное появление возле себя самым неожиданным образом человека со шпагой на ражён возле самого его лица. Д’Обюссон же видя, что сидящий не представляет для него совершенно никакой опасности и является обыкновенным приезжим гостем, пришедшим в тихую оранжерею отдохнуть после очередного танца, оставил его без внимания, переводя оное на проделанную брешь. Внимательно за ней наблюдая, не сводя взгляда, он перешел на противоположную сторону и дальше, прислушавшись к шумам доносящимся извне. Продолжать за ним преследование и лезть в оранжерею догонятели не посмели, боясь всеобщего скандала, так им было по-видимому наказано действовать по-тихому.

А внутри дворца полилась тонкая однотонная музыка, зазывающая разошедшихся гостей на начало нового танца и дающая время на построение, а может быть дирижеру оркестра просто-напросто сказали играть, дабы убрать тишину – промежуточный перерыв между танцами, за который с ним произошло столько самого невероятного и поразительного, что даже такой героической натуре как Франсуа, не знавшего ничего невозможного, сейчас самому казалось опять же невероятным что он смог-таки преодолеть… это не выразить словами что, и сколько чего, а все из-за чего?…Из-за своей дурной головы, не пожелавшей прежде хорошенько подумать, а не кидаться сломя голову и проделав за столь короткое время большой круг, сопряженный со столькими поджидавшими его опасностями и казалось непреодолимыми преградами. И все ради того чтобы остаться с тем же, считая уже это спасением, вместо того чтобы обыкновенно пройти из оранжереи в оранжерею, попутно справившись по всем животрепещущим вопросам, не обозлять до крайности черногвардейцев, десятка два из которых он поклал, совершенно ничего этим не изменив, но потеряв свое инкогнито. Итак, не смотря на большую удачу, другого слова об этом не скажешь, положение его еще более усугубилось и сейчас он точно не знал о чем и думать, не то что куда податься: в общую бальную залу ли, иль оставаться здесь же неподалеку от бреши, в которой пока никто не показывался. Шевалье д’Обюссон ступил шаг к фикусу и небрежно содрал плотный фикусовый лист для протера лезвия шпаги от крови.

– Сеньор, вы злоупотребляете хозяйской гостеприимностью, – раздалось порицание с кресла, о котором и сидящем на нем, Франсуа успел уже позабыть.

Занятый более своими мыслями и занимаясь своим делом он даже не взглянул в сторону дворянина, а через некоторое время кривясь спросил:

– Кто-то там кажется что-то сказал?

Оскорбленный дворянин собирался уже встать и схватиться за шпагу, предпочитая сфатисфакцию с наглецами в действенной форме, а не на словах, но тот как раз в то время протерев лезвие тщетно попытался всунуть его в ножны… Не входило. То была шпага барона д’Танка, слишком большая, для ножен его шпаги, без разбору метнутой в гвардейца и так и оставшейся торчать в пузе.

Начиная приводить себя в порядок д’Обюссон предстал перед дурацким фактом что все дальнейшие свои передвижения по дворцу придется делать не иначе как держа сию шпагу в руке оголенной, или же ходить с довольно странным видом торчащих из-за пояса у него ножен и рядом же клинка. Но расставаться с оружием Франсуа ни за что не собирался, пусть уж лучше на него будут коситься.

Думая что делать, взгляд его невольно остановился на расплывшемся на лице дворянина невоздержанном веселии. Явление он собою представлял конечно самое неподражаемое. Дворянину было с чего представлять себе что только что там творилось за белым покровом оранжереи и под покровом ночи, откуда влетел сюда сей молодчик со взбалмошным видом и не той шпагой, что была, да к тому же вся в крови.

Теперь уже д’Обюссон, все еще разгоряченный после боев, почувствовал себя уязвленным от насмешки, и разозлился.

– Разбухла!…от кровищи – вызывающе пояснил он, с уязвляющим предостережением намеком.

Сидевший в кресле не найдя на это что сказать, привстал и высказал обыкновенный в таких случаях штамп:

– Вы довольно нагло себя ведете! И я думаю нам…

– Надо прогуляться вдвоем по парку, повыяснять отношения – живо перебил его шевалье Франсуа, – Что нет, то нет. Парк отменяется, там меня поджидает черный легион чертей, и я как раз оттуда… – не для того чтобы обратно туда!

С этими словами он отвернулся осмотреть себя; свой собственный вид ему представился ободранным во многих местах и его уже более заботило как привести себя как можно в больший порядок, даже после такой досады со шпагой. Дворянину же этот вид представлялся общипанным, потому как он смотрел со стороны и дыры и порезы на костюме были лишь довеском к тому чего не мог видеть сам носитель сего; а именно скопище перовых черенков срезанных от элегантного продолжения одним ударом. От выпадов гвардейцев Франсуа приходилось уклоняться и не успевать в этом полностью.

Удовлетворившись своим взглядом, стоявший напротив, оставленный им без внимания дворянин однако сильно заинтересовался причинами происходящего:

– А в чем дело? И кто вы такой?

– Правильно, что бы догадаться в чем дело, нужно узнать кто я такой! Ну страна!!! Вот же заслал Бог! Сейчас и выбраться как не знаю.

– А-а вы француз! Браво наслышан! И вы все в таких с ним отношениях?

– Ну уж, конечно мы в его Шандадском замке не квартируем, как мне здесь сообщили. После-то того как выгнали оттуда одних, и выстояли против других, им приведенных… Вам-то надеюсь достоверно известно положение вещей? И сюда я приехал не за оплатой постоя; уж кто-кто, а я его считал наверняка убитым. И вот что оказалось! Ну ладно, пока!

– Не туда! – остановил его дворянин, когда шевалье Франсуа направился уже было по оранжерее на выход в Большую бальную залу, на ходу строя планы.

– Позвольте! А кто вы такой, чтобы мне указывать… верные пути?

– Сандро де Лория, граф Инфантадо, – представился знатный вельможа испанского происхождения, и все сразу стало на свои места. Франсуа остановился и с вниманием обернулся, приготовившись выслушать что интересного тот скажет ему на сей счет.

– …Даже если бы я им не был, вы бы все равно могли смело рассчитывать на мою поддержку. Куда вы теперь и что собираетесь делать дальше?

– В залу, где танцуют! Повеселюсь, а после подороже продам свою жизнь. Ей богу мне кажется, это последний день в моей жизни, и я черт побери весел как никогда! Сейчас я там такое устрою! Они у мня попляшут. Зашагали весело ноги как будто сами с желанием поскорее подтвердить слова.

– Да постойте же! – устремился вслед за ним в свою очередь граф Инфантадо и в два прыжка поравнялся как раз у самого места пробоины в стене зелени и стекла, останавливая за руку. —Не делайте глупостей! Клянусь вы этим подведете и меня! Признаться я не удержусь когда за дверьми моих покоев будут убивать, по приказу этого демона.

Граф Инфантадо выглянул за край, посмотреть из чистой любопытности… Несомненно, гвардейцы оцепили все ходы и выходы из дворца, занимая парковые подступы к ним, лишь отчасти укрываясь. Но еще в них был свеж накал преследования и несколько черных фигур, собравшихся в месте почти напротив бреши в оранжерее проделанной французом, с ненавистью бросали на нее взгляды. Увидев же выглядывающего, так или иначе поспешили скрыться, отдалившись на темный задний план отсвета фонарей, продолжавших освещение площади.

– Брр-р, нечисть, – высказывался о них с внутренним отвращением, – Нам нужно как можно скорее отсюда уйти. Идемте, здесь совсем рядом имеется второй выход.

На задней стороне оранжереи, откуда они находились совсем недалеко, действительно была видна стеклянная дверь направо, в которую и шевалье д’Обюссон, и граф Инфантадо незамедлительно прошли, выходя далее по коридору, на широкую галерею.

– Вот что! – остановил последнего Франсуа, – Если конечно это щекотливое дело не повредит святому чтению хозяйской гостеприимности и вы не будете более выражать свое недовольствие, если я попру ко всем чертям… в общем воспользуюсь окном ваших покоев – отгородил свою просьбу от просительности барьером пафосности и деловой напряженности.

– Пожалуйста, извольте воспользоваться моим окном, но только сразу предупреждаю, оно на втором этаже…, хотя ничего страшного в том нет.

– Могу и спрыгнуть?

– Зачем же когда у меня есть веревка. Ею в дороге был привязан рассыпавшийся сундук.

Ничего на это не сказав шевалье Франсуа не поддержал разговор, занявшись тем что бы как можно незаметнее приладить шпагу к ножнам и скрывать сие от редких проходящих по служебным обязанностям слуг. Но в основном полутемные галереи дворца были безлюдными и они оба спокойно добрались до дверей покоев графа. Франсуа заметил: они находились в дальней стороне от поновой выспрошенных покоев княжны…

Дверь не оказалась закрытой и они моментом оказались за ней, закрыв ее уже на дверной замок изнутри. Слуги тоже не оказалось.

Походя к высокому и широкому трехстрельчатому окну, снабженному двумя узкими каменными колоннами с привлекшим внимание широким каменным карнизом, шевалье Франсуа сразу перевел все свое внимание с удобного карниза на стену, освещенную матовым белесым светом и потому видную увитой плющом. До нее было не так близко, но и не так далеко: главное было спуститься, после этого оставалось пересечь три-четыре ряда кустов, широкую полосу бульварной дороги, опять кусты, густую гряду можжевеловых крон, которые несколько скрывали тело стены, особенно затеняя ее со стороны дороги.

– А здесь вам в самом деле будет удобно, – высказался граф Инфантадо, определяя на глаз, – Хорошо, пойдемте скорее к сундуку, вам нужно успеть еще до того как эта свора разберется что делать дальше. И из него же я вам выдеру хороший крюк.

– Позвольте! Я вас попрошу не беспокоиться насчет этого, – остановил его шевалье, вынимая из-за пояса преотличный четырех зубчатый крюк с белой шелковой нитью, – Свой есть. Все предвидел. Я же знал куда шёл.

– Ах вы!…Ну тогда еще возьмите мою шпагу! – снимая ее со своего пояса протянул граф Инфантадо, отчего шевалье Франсуа не отказался, но принял равнодушно, как должное, отложив прежде крюк. Все проходило в деловом ритме, его заботили иные раздумия. Но взамен от тоже кое что оставлял.

В апартаментах отведенных графу было темно и тихо, не принимая во внимание резонирующей возни подготовки. Граф Инфантадо осторожно отрыл крайнюю створку окна и выглянул по сторонам. Шевалье Франсуа прислонил и шпагу и ножны к краю и зацепив крюк за надежное место вылез ногами на карниз. При начальном этапе спуска, очень мешала новая шпага, звучно бы бившаяся о камень. Она была задрана вверх и придержана рукой к груди; веревка спущена вниз, скользя по ней ногами и одновременно задерживаясь руками шевалье Франсуа съехал вниз на пол-туаза. Далее ухватившись левой рукой за водосточную трубу почувствовавшейся тяжелой и основательной стал спускаться, отклоняясь за нее в сторону, чем избег на своем вертикальном пути нижнего такого же окна, с которого он не хотел, чтобы его заметили.

Благополучно достигнув самого низа и ступив ногами наземь, ощутил под ними твердое основание. То была узкая плиточная дорожка, идущая впритык фундаменту по всей длине. Сверху граф Инфантадо скинул вниз крюк зашелестевший в кустах. На прощание они оба помахали друг другу руками, расставаясь беззвучно, исходя их обстановки.

Перемахнув через ряд кустов, с оглядкой он забрал крюк в руку, собрав так же веревку и преодолев остальные ряды кустов, наклонясь пересек дорогу с бордюрами. Потом опять кусты, спокойно Франсуа себя почувствовал только когда добрался под можжевеловые ветви. Вот и стена предстала перед ним со своей долгожданной неожиданностью.

Прежде чем забросить крюк на гребень стены он выгнул из него гибкие усики, загибая кончики чуть в сторону, дабы они сворачивали съезжание на ту или иную сторону парных крючьев для более надежного зацепу. Первый же точный выкид и оный состоялся, наделав правда при этом немного шуму. Выждав когда все успокоится, главным образом у него внутри, стараясь как можно быстрее и тише, полез вверх, тратя много усилий пальцами рук для удержания и подтягивания себя за тонкую, но прочную шелковистую веревку, чувствуя как сразу же высветился на белом свету. Шершавшая шелестящая наружность стены так же освещалась, так же светом находясь с подлунной стороны.

Уже положив обе руки на поверхность гребня стены, чтобы подтянуться и быть там, заметил: как это не было банально в данной ситуации, бегущих к нему на перехват гвардейцев.

Нет, он не решился продолжить далее. Там на продолжительном пространстве его до-го-нят!… На быстрых-то конских ногах и это даже хорошо, что эти олухи не дали ему самому залезть в западню, невыдержанно спугивая заранее от этого. Франсуа не чувствовал в себе совершенно никакой растерянности, но первым желанием и побуждением его было вернуться на прежнее исходное место.

Разом съехав вниз и выпрямившись шевалье Франсуа попытался сдернуть крюк вслед за собой, дабы не дать им воспользоваться бегущим по стене. Но все попытки оказались тщетными, и сгоряча бросив это занятие, он кинулся продираться через стену зелени и барьеры без приспособления для лазанья на ходу, соображая как быть дальше.

Раздался выстрел! То несомненно стрелял граф Инфантадо. Сторона дворца Сан-вито, как он выбрался на дорогу, предстала пред ним темнее ночи и совершенно, что не возможно было определить, неясно в каком окне находился граф. Побежал на звук выстрела, так как ориентироваться по памяти не было никакой мочи, сначало бы подбежать поближе. Но только там он понял что совершил ошибку. Из-под самого низа вообще ничего не было видать, только узкий выступ карниза. Однако же граф должен был подать знак?!