Дама, Сердце, Цветы и Ягоды. Из романа «Франсуа и Мальвази»

Забегая все более вправо, Франсуа чувствовал что отклоняется, но с каждым шагом надеялся на удачу. Когда же он понял что бежит в неверном направлении, сама неудача не смутила его сильно, как то, что он не заметил в окне графа. И зачем он ему был нужен, только бы подвел. Но вспомнилось что граф Инфантадо не отступался, за что красноречиво говорил его выстрел!

От поворота назад Франсуа удержала мимолетная мысль: у него не было с собой веревки, хотя туда куда он бежал, требовалось то же самое или ничего. Конечно его в этом случае манили покои княжны Мальвази и водосточная труба, по которой он намеревался в них попасть, пусть не застать ее, она была на балу, но обязательно оставить след, частичку своего пребывания… А возвращаться в окно к графу Инфантадо неудачником, навязываясь ему на шею, представлялось ему через чур наивным шагом.

Не добегая еще и под четвертое окно от угла, сразу за которым следовал фасад, шевалье Франсуа почувствовал, что сопнул ногой нечто тяжелое и вмиг его скрутила резкая и сильная боль в ноге, заставившая захромать в наклонах и выжавшая из него несколько надрывистых и звучных стонов. Не обращая внимание на замеченных им впереди гвардейцев, целиком отданный и взятый своей болью, он не выдержав повалился на колени с трудом стараясь сдержаться, пересиливал свою боль. Но и скрытый кустами Франсуа продолжал видеть бегущих за ним черных. Это уже можно было считать своим концом, все!

Но в самые первые остро болевые мгновения ему было не до окружающего, вообще упал ниц, совсем рядом с тем кирпичом, о который он зашиб ногу. На случай если все же не заметят, а такое было более всего вероятно, так как ряд кустов был высоковат, а дорожка слишком узка, чтобы открытое пространство над ней замечалось, сполз в густую нестриженую траву, полностью скрывшись в ней, как ему показалось на первый взгляд, а затем не удовлетворившись этим полез в представившийся пролаз между кустами, пока была такая возможность.

Нога, а точнее пальцы ступни все еще ныли от боли, когда он лежа ничком в междурядье кустов замечал как по дороге и совсем рядом на дорожке проходят, не замечая его. Чуть только за ними все стихло, он прополз некоторое расстояние на коленях. С приподнятой головой высматривая третье окно, пока наконец не заметил, ничем не отличимое от других с двухрядным полукружным обрамлением оконной ниши, сверху с круглым полым отверстием ниже и еще ниже тремя вовсе небольшими полукругами, опирающимися на капители тех же самых двух колон.

Не в силах в достаточной мере пользоваться и рассчитывать на ступню, шевалье пробрался через кусты напролом добравшись до трубы, хватаясь руками и опираясь главным образом коленями стал живо взбираться наверх, рассчитывая что первое время его никто не заметит. А с каждым мгновением он делал то рывок, то перехват руками, очень удобной в этом отношении водосточной трубы, которая обхватывалась пальцами рук, почти в полный обхват. Наконец, достигнув карниза второго этажа, он влез на него с коленями. Тихарей и молчунов внизу все не было слышно, на них он даже взглянул, потому как на один единственный выстрел, они все же могли решиться.

Крайнее окно не поддавалось открытию; заметил что среднее за ним приоткрыто для доступа свежего воздуха вовнутрь. Этим и воспользовался он, перехватившись рукой за следующий столбик и пихнув широкую створку окна рукой, влезая тотчас след за ним…

После окончания очередного танца, оживленные и взбудораженные весельем гости, расходились с середины зала по излюбленным местам, которые были прекрасно на то оформлены, чтобы найти там укромное или незаметное пристанище, скрывавшее от множества глаз и суеты, или же наоборот найти приятное, интересное общество, в удобном уголке, перед диваном, где например нашел таковое монсеньер Спорада, неестественно словоохотливому и остроумному в окружении слушавших сидя его дам.

Сзади к нему стараясь как можно неприметней, подошел высокий расфранченный Руччини и еле слышно шепнул на ухо короткую фразу, после чего маркиз сильно побледнел и в крайнем волнении попросил у собеседниц прощение за то что вынужден оставить их ненадолго.

Он отошел вместе с Руччини к завесе из зелени и здесь не боясь, что его услышат / продолжала играть звонкая скрипичная музыка/ спросил тоном не предвещавшим ничего хорошего:

– Какие еще осложнения? Быть осторожным – здесь!…вы меня уже предупреждали, что еще?

– Еще с ним граф Инфантадо.

– Так, еще что? Выкладывайте все!

– Он залез в покои княжны.

– То есть как это залез?

– Инфантадо помог ему вылезти через свое окно и попытаться бежать через стену…

– Но вы не дали ему это сделать во второй раз! Это все ваши успехи? Впрочем за них само за себя говорит и то, что вы загнали его, не знаю как вам это удалось? …В покои моей кузены на втором этаже, что там?

– Я уже послал туда людей…

– Так иди же и сам туда! Сейчас же! – вышел из терпения Монсеньор, крайним признаком раздражения у которого являлось его обращение на «ты» и холодная надменность, сквозившая из него в этот испорченный вечер.

– Возникала одна сложность, и я пришел справиться о ней к вам, – сначало робко, но потом все увереннее продолжил Руччини, – Дело в том, что она там, у себя… И ему будет недолго с ней связаться. Как быть нам?

– …Как, ее здесь нет? – услышав первые слова по-инерции спросил маркиз, перебивая и невольно оглядываясь в сторону.

Княжны Мальвази действительно не было уже в зале, устав от приставаний надоедливых ухажеров, постоянно к ней льнувших и не даваших прохода на ловле удачи и лакомого кусочка, коим она в настоящее время представлялась ловеласам всех без исключения мастей и возрастов, и женатым и нет…, чем забавлялась и была удовлетворена безмерно, бросив умолительный взгляд на свою подружку герцогиню Неброди была отведена ею в сторону, откуда смогла выйти из залы укромными местами, не потянув за собой волокит.

Так. Сидя в шезлонге тишине и покое, убаюкивающем полумраке она неожиданно встрепенулась, от полудремы., явственно услышав глухой звук выстрела, но не определив к чему он мог принадлежать. Чувствуя усталость и желание ко сну, она снова попыталась заснуть, но что-то не давало ей обрести то сладостное полудремное состояние, томившее и растапливавшее усталость на слабость. Какое-то внутреннее чувство беспокоило ее безмятежность, заставляя прислушиваться к странным звенящим шорохам откуда-то сверху.

Не на шутку перепугавшись не столько шорохов, сколько своего одиночества, скорее вышла из дальней комнаты в смежную, надеясь застать там свою дуэнью – кормилицу, наиболее близкого человека, с которым она всегда чувствовала себя уверенно и спокойно, но заместо нее завидела в окне лезущего.

И здесь ей от них не было покоя! С гневной напыщенностью она двинулась к окну, не зная что еще с тем наглецом сделает, вплоть до того что собиралась выпихнуть обратно вниз, как остекленная створка заблаговременно открылась и с подоконника на пол ступил мужчина сразу со вскриком оступившись и свалившись всем телом на колени и руки.

– Мадмюазель!…Мальвази. – простонал он жалобно-звонко, увидев перед собой ее и сникнувши взглядом на подол ее голубого платья, вдруг неожиданно даже для себя самого бросился на него, привлекая к себе за ноги, крепко сжатые под пышным обрамлением и в объятиях рук, прижимаясь лицом содрогавшимся в беззвучном рыдании:

– Меня убивают… Спасите меня, я не знаю что уже делать? Пожалуйста. – умалял он ее, в порыве дергая за подогнутые ноги, отчего и сама она сотрясалась всем телом, делая слабые попытки привстать из неудачного положения. Слышимое, видимое и чувствуемое так поразило ее необыкновенностью, что она смотрела сверху вниз в его лицо с застывшим пораженным выражением изумления, испуга и чувствительной внимательности, переходящей в сочувственную нежность и покровительную сострадательность, не в силах при этом вымолвить ни слова, или оторваться от его взгляда.

В застывших позах и сошедшихся воедино взглядах, они оба провели неизвестно сколько времени; ясно что вначале боль и чувство беглеца создавало в его глазах всю пылкую страсть, видя в ней прелестный нежный ангел, которому всей душой приятно было отдаваться под защиту… Но мало-помалу он разомлел под ее беспрестанным сильным взглядом и уже страстно дышал зажигаемый ее глазами, видя в своем ангеле знакомую красоту той самой так долго представлявшейся совсем вблизи, но сейчас от близкого соприкосновения с ней, получавший совсем незнакомые ощущения и начиная испытывать к ней то влечение, то желание, то уставая млел под ее блестящим взглядом чувствуя себя слишком слабым, после столь резкой перемены; у него и нога престала ныть, то в какие-то мгновения начинал не выдерживать ее взгляда внутренне весь горя, наконец со вздохом не выдержав уткнулся лицом в подол и ногу горячо поцеловав. Но она была прелестна! Она застыла в напавшей растерянности… впервые в жизни попав в чужие мужские руки так крепко и получая эти будоражащие ощущения…

Франсуа снова поднял глаза, но его она удостоила ответным взглядом, как проигравшего маленькое интимное сражение, и это уже было не то что в первый раз, ее взгляд скользил более по потрепанному обличию француза, при этом стараясь не опираться на него рукой, высвободить свои ноги в тщетной попытке.

– Сюда идут! – настойчивым и звонким шепотом настояла она на своем. – Ты что не слышишь?…

И вынужденная все же облокотиться рукой на его плечо, высвободилась из уз, поведя сначало одной ногой назад и затем отступив другой. Ее слова подействовали на него самым должным образом и он уже стоял пред ней на ногах. Тоже слыша приближающиеся шаги, нескольких человек и льня к ней не зная, что делать другое.

– Туда! – указала княжна Мальвази на следующую смежную комнату, в проходе которой заметилась дуэнья. По жесту рукой ей же, можно легко было догадаться, что его нужно спрятать и как можно скорее возвращаться.

Поймав и поцеловав ей ту же руку, шевалье Франсуа подобрал шпагу и бесшумно понесся прихрамывая по мягкому ворсовому ковру, совершенно заглушавшему шаги. Сама же Мальвази проводив его взглядом, резко повернулась к двери в ожидании вхождения в нее приближающихся людей. Таковое не заставило себя долго ждать, но к тому времени дуэнья-кормилица, успела подойти незаметно сзади. В распахнувшуюся дверь первым влетел низенький крепыш д’Танк, с обнаженной шпагой наготове. С него княжна Мальвази перевела взгляд то на дворецкого, то на Бофаро, но тут их перестрял подбежавший на высоких ногах Руччини, смутившийся ситуации лицом к лицу.

Уловив этот момент, княжна Мальвази напала на него со всей силой напускной раздраженности, выказанной с искусственным артистизмом, но собранной с превеликим трудом.

– Ах, вот и вы! Что это такое, почему ваши гвардейцы стали лазить по окнам, и тем более моим?! Что там у вас опять стряслось? Сейчас уже до стрельбы дело дошло, отдохнуть спокойно не дают. Потрудитесь объяснить?

– Сеньора, прошу вас не винить меня ни в чем, к вам в окно залез не мой подопечный, а совсем незнакомый человек, мы и пришли собственно за тем, чтобы обезопасить вас и предостеречь от всяких неожиданностей.

– Ну знаете!… Идите ищите его там, куда он побежал, а меня нечего караулить. Я стою здесь, а вы будете в это время стоять надо мной в карауле? Охраняйте общий коридор, а мне дайте покой.

– Надо удостовериться не проник ли он вовнутрь ваших покоев?

– Нет, исключено, кто-то только выскочил из окна и проскочил сразу в дверь.

– И все же сеньора, на всякий случай, от лишних бед, давайте проверим, пожалуйста, – добавил он последнее слово, купив им равнодушное отношение княжны Мальвази к предстоящему, по крайней мере возражать ей на это было слишком не с руки и той пришлось обретя деланное равнодушие согласиться:

– Ну смотрите, это ваше дело… Но занимать эти покои после того как их обрыскает столько посторонних людей… я не собираюсь! – после вынужденного отступления взвилась она снова почти с гневным недовольством, – Так, крестная! – обратилась она так к дуэнье, по праву кормилицы и давшая ей сие загадочное и неизвестное доселе имя. – Собирайте мои вещи обратно в сундук! … Проходной двор какой-то!

…Дождавшись когда та спешно скроется в соседней комнате, обернулась, высматривая среди столпившихся, подходящую кандидатуру /в это время как раз через двери пробирался Пираже/.

– Иди вынеси отсюда мой сундук с вещами.

Пираже послушно пошел исполнять ее приказание, проходя возле с осторожным отклонением. Княжна Мальвази продолжала стоять не сходя со своего места посреди прохода между столом и диваном вовнутрь комнаты, откуда хорошо было видать куда завернулся француз, и куда сейчас зашел Пираже…

Уже было выиграно много времени, но она продолжала стоять закрывая собой, но более своим наружным неприкосновенным полем прохождение вглубь покоев, вместо этого заставляя пришедших стоять на ее обозрении. Долго не высматривая, Мальвази остановила свой выбор на ближайшем к ней бароне д’Танке и легким жестом руки указала ему.

– И ты, иди помоги ему.

…Остановив на нем выбор как на самом недоходчивом и еще к тому же крепыше.

Сундук на колёсах везомый Пираже впереди и бароном д’Танком в хвосте, проследовал на глазах у всех к дверям и за ним в коридорную галерею вышли княжна Мальвази с Крестной.

В башню. – приказала сеньора, держа через руку легкую кружевную накидку. Покои, которые она не долго собираясь покинула были для нее временные, лишь на продолжение празднества. У нее имелись постоянные, отведенные только для нее покои, находившиеся в противоположном углу, но их она отдала своей подруге герцогине Неброди, приехавшей с отцом, а вернее их у неё забрали. Сейчас переселяющаяся княжна Мальвази шла по гулкой мрачных тонов галерее в дальний конец.

С последних времен та часть дворца претерпела значительные изменения, но на нижнюю башенную площадку перед винтовой лестницей можно было попасть все-таки же с самого низу через узкий коридор. Однако в длинное вытянутое тело башни в угоду сравнительно крутоватому подъему внутри нее попасть на нижнюю площадку с внешней стороны улицы было уже невозможно, внутренности дворца отделялись от внешнего замурованным дверным проходом и тупик видевшийся на окончании бордюрной дороги действительно являлся таковым.

Княжна Мальвази выбрала башенку еще и потому, что она всегда пустовала от гостей. Сырой, неприкрытый ничем кирпич и камень влек ее вверх вслед за упирающимся бароном д’Танком, на которого приходилась основная тяжесть при вознесении наверх, должно быть от неимоверных усилий и подумавший почему сундук с вещами княжны такой тяжелый?

Наконец они достигли внутренней комнаты самой башенки, где д’Танк с тяжелым вздохом поставил ношу там, где было указано и поскорее убрался на выход и спуск.

Крестная сразу захлопотала с постелью, а Пираже было тихо приказано осмотреть чердак и идти с тем же… вниз закрыть или встать у дверей.

Франсуа и Мальвази предпочли пребывание наедине друг с другом, спускаясь вместе вниз, ступенька за ступенькой в медленном молчаливом движении во мраке, но чисто внутренне ощущая рядом идущего. Самое многое и самое смелое на что он смог решиться и сделать; это взять ее горячую трепетную руку в свою, чувствуя в ее непротивлении всю серьезность совершаемой связи… Связи главным образом внутренней, интимной, только между ними, через руки.

Ступая вниз Франсуа внутренне содрогался и весь пылал, настолько ощутимым и непереносимым спокойно действием казалось идти рядом с незнакомой ему, но захватившей его всего и всецело прелестной девицей, отвечающей ему охотной взаимностью. И за все время близость между ними сквозила такой лелейно-возвышенной одухотворенностью, что он не смог с тем сделать что-либо еще, иль высказать какой-либо другой знак зародившейся любви.

…У открытого отверстия лаза он остановился пред ней, но ничего другого из этого не последовало, кроме как невоздержанно быстрому подчинению ее словам, но он находился в таком состоянии, что готов был подчиняться каждому ее слову… И лишь оказавшись в объятии холодных стенок, испугавшись того что он наделал схватил ее снизу за пальчики рук, мягко привлекая опустился вниз.

– Я завтра обязательно к тебе приеду?

– После завтра вечером, на той стороне дворца под балконом. Всё, я закрываю!

Франсуа успел только сильнее сжать оставшуюся не отнятой руку Мальвази, пока она не оторвала ее и не задвинула подвижной камень в прежнее положение, и для него все стихло.

Вместе с тем освободился проход вниз, который прежде прикрывался половиной ушедшей внутрь. Он медленно стал спускаться в сильно согбеном положении вниз по крутым ступенькам и во мраке, успокоительно действующем на его душу. Не видя и не следя за тем что его ждало в самом низу, Франсуа наткнулся на преграду… и это как вдохновило его на решительный действия. Окрыленный он устремился обратно вверх от избытка внутренних порывов рискуя зашибиться головой о низкий потолок… в стремительном движении почти собою продавил выход и выбравшись на длинные ступени побежал вверх. Из-за поворота неожиданно показалось ее голубое платье, она обернулась и со вскриком попала в его объятия сама, легко обнимая и удерживаясь в склоненном назад висячем положении, но более полностью и всецело удерживаемая в сильных руках… Горячие и пылающие губы их встретились и с дрожью любовной неги во вздохе слились в долгом страстном поцелуе, окончившимся неожиданно звонким стоном, то ли от слишком пылкого прижатия, и рыданием вдруг сотрясшим ее внутренне.

– Зря мы влюбляемся друг в друга… жизнь нас неизбежно оторвет. Только лишние мучения и страдания… Больше не!… приезжай, – произнесла она с ослаблой томностью, теряющей последние остатки самообладания; оставленная от поцелуя для следующего, с запрокинутой ему на сгиб руки головой. ее полураскрытые красные губки манили его пробовать их еще и наслаждаться мягкой негой прелести. Теперь он владел ею физически и духовно, ее последнее слово, оторванное от предыдущего страстным поцелуем прозвучало как добытое победой над ней: – приезжай.

– Приеду, завтра же!

– Завтра еще будут гости. После завтра будь под балконом моих покоев. Меня приводит в ужас тот вечер. Там соберутся люди, отобранные мне в женихи, и тогда должно окончательно решиться кому я достанусь. Понимаешь? Если б ты знал как это серьезно… Я просто вынуждена выбирать среди дураков и чокнутых, иначе мой дядя пригрозил самым ужасным вариантом, какой только может быть… Я не скажу! /заставила она его замолчать, не давая спросить/ …это так ужасно для каждой женщины!…Теперь у меня появился ты, Франсуа! И мне есть за что бороться. Ты мне обязательно в этом поможешь, – уткнулась она лицом ему в шею, продолжая обвивать ее руками.

– Обязательно.

Застыв в таком положении, они простояли еще неизвестно сколько времени, как Мальвази пришлось отпустить его из своих рук.

– Как жаль, сюда идут, тебе придется оставить меня. Жди там у большого дуба. Туда должен будет подъехать Пираже, возьмешь у него коня, прощай.

Но влюбившиеся еще не расстались, она проводила его до самого входа в лаз. На другом конце шевалье Франсуа повернул винтовой механизм второго такого же вращающегося каменя и из отверстия лаза, находившегося в том месте, где округлое тело башни сходилось с прямой стеной непосредственно самого дворца; следующим шагом переступил на удобный сгиб ствола дерева, листвой скрывающего это место, находившееся высоко над землей.

Но не хотелось ему оставаться на этом дубе, или же возле, он пошел в сторону дороги и не ошибся в своих надеждах. В окне башни при свете месяца он увидел ее, долго еще провожавшую его взглядом, каждый раз когда сидя в седле он оборачивался и с трепетом в сердце замечал ее силуэт.

Глава XXXII. Прием оказанный друзьями

Прошлым утром шевалье д’Обюссон выезжал из ворот Шандадского замка, таким же в точности светлым и свежим следующим, он к ним подъезжал.

Всегда когда чего то ожидаешь, будь оно даже вполне естественным и чем-то даже обязательным, именно в тот раз когда его ждешь не случается или происходит совсем не так, как хотелось бы. Его приезд конечно был встречен, но и только… Вахтенные у ворот сделали свое дело и полезли себе наверх башни. Их свистала еда, предоставляя его самому себе.

Он попал в самый ужин и это бы было ничего и даже наоборот слишком хорошо, если бы жизнь в Шандади не текла и не изменялась своим чередом, как и все вокруг. Теперь более французы не садились вместе за общие столы расставленные во дворе, а разбивались на составные части, предпочитали трапезничать там, где им больше лежало по душе; моряки например принимая к себе и дозорных, устроились с этим делом на плоской вершине вышеобозначенного строения, обрамленного по краям зубчатым барьером. Основное большинство расстаскивало подносы по своим комнатам, чтобы не вдаваться далее в такие мелкие и не нужные подробности: кто и где совершал необходимый пищеупотребительный эмоцион, скажем лишь об одной занимательной особенности, наиболее интересующих нас лиц, основной костяк которых составляли дворяне, однако разбившиеся на две части. Раньше в период начального дробления они все вместе обедали за одним столом в длинной зале, что под самой крышей, но и такое общество показалось д’Обюссону, де Гассе и д’Олону, жившим рядом в комнатах Дуримаро: «девочек» и «мальчиков» соответственно, слишком многолюдным, и сиделось там им очень неуютно; когда можно было далеко не ходить /эти коридоры и особенно последний длинный и узкий, вконец отрывавший из собственно их уголка и входивший в совершенно новый шикарный и роскошный, тем может быть и сбивший весь настрой/, а лучше было расположиться прямо по выходу своих дверей на очень удобной площадке в отношении компанейской обстановки. Ее же, обстановку, кроме стола и стульев, заполонивших весь проход во время еды и прочих собраний за столом, дополняли их слуги Баскет, Рамадан, и Фернандо, но это лишь иногда и намного чаще аббат Витербо в паре с доктором д’Оровиллом, ведшим разговоры между собой; а когда и Рено.

Случилось так, что как раз в тот раз, когда шевалье Франсуа стал подходить к столу, за ним он застал только двоих де Гассе и д’Олона, за окончанием трапезы игравшие в брелан. Троица: Баскет, Рамадан и Фернандо чувствовалось потчевала себя за закрытыми дверьми.

Приход Франсуа был встречен опять же не так, как он того желал в представлениях своих после пережитого, а именно так, как он опасался с обиженным равнодушием и уязвленными самолюбиями. Но поприветствовать друг друга они поприветствовали и тут же разрушили наведенные мосты, уткнувшись в игру в карты. На их лицах сквозила ирония по поводу неуместного пышного в данной обстановке пестрого костюма с преобладанием красного, на что они искоса не преминули взглянуть, каждый по отдельности. В их искрящихся глазах он видел немой укор, смешанный с чувством досады, по упущенному из виду. Франсуа укоризны друзей смущался, но чувствовал себя вправе, он поступил правильно, а сейчас оставалось только отчитаться. Можно было даже потерпеть их упреки начинками завернутые в насмешки:

– Франсуа – дружище, у тебя такой праздный вид и сам ты сияешь как то же солнце, что просто нельзя не повернуться к тебе и посмотреть, что ты скажешь? – начал конечно же Лекок де Гассе и желч лучшего друга полилась омрачать его душевное спокойствие.

Но ничего говорить приехавшему не хотелось, иначе заготовленные ответы, поблекли бы в простом изложении, и он присел, выискивая на столе, что бы можно было ухватить, как никак не ел чуть меньше суток. А что готовился он от них тайком к поездке, так до этого ему уже не было совершенно никакого дела и он ничего не ответил, предоставляя полное право иронизировать над собой. Вставил свои неуклюжие краеугольные слова и граф д’Олон:

– В Сан-Вито, говорят, праздновали.

– Кто говорит? – спросил тот час же шевалье, отведя от себя весь удар, недвусмысленно высказанной мысли, в которой нашелся изъян.

– Мачете говорил, но сейчас у него ничего не спрашивай, обиделся закрылся.

– Довели! Я же вас просил оставлять его всегда в покое! Ну резкий малый, зато какой экстравагантный разбойник, не соскучишься!…

Видя что Сен-Жан пошел то в лес, то по дрова и вместо нападения со своего края завяз и породил нападки с противной стороны по всему краю, де Гассе опять взялся вести дело самолично.

– Видишь со скуки мы его и пожучили малость, а никаких других интересов он нам не представляет и не представлял. Мы собственно к нему и пристали с тем чтобы он нам выдал хоть что-нибудь из своих знаний, на чем бы можно было поразвлечься. Нет же нам ничего нету.