Дама, Сердце, Цветы и Ягоды. Из романа «Франсуа и Мальвази»

К фасаду, несколько приподнятому спереди, вела широкая прямая поднимающаяся вверх лестница, состоящая целиком из белого мрамора, вплоть до перил и античных статуй, стоящих на мраморных пьедесталах. Лестница в общем потому-то и могла называться ею, что террасами поднималась выше к величественному фасаду, который охладил его пыл и надежды, так что он взглянуть на него лишний раз не мог. Перед рядами надвигавшихся на него высоких стрельчатых окон, отсвечивающих словно галереи зеркал, шевалье Франсуа чувствовал душевную слабость, взять ее в этой твердыни фигурного камня и стекла?!…Затмить костюмом – сейчас ему эта мысль казалась мало сказать наивной, но просто смехотворной. По сравнению с прогуливающимися кавалерами с дамами под ручку, его костюм выглядел словно дуэльный, хотя и не без своего броского колорита, в отличие от расфуфыренных роскошью богатых костюмов гостей, на которых из чувства собственной ущемленности он смотреть не мог. Лучше было смотреть в сторону, за беломраморные перила, на которые то и дело опиралась его рука при очередном всходе на семь невысоких, но широких ступеней-плиток, отделяющих между собой террасу. Сразу за перилами, как вторая ограда тянулись сплошные ряды коротко остриженного кустарника, отходящего точно такими же сочными рядами по разные стороны, окружающие иной раз квадратом пестрые цветущие пятна. Клумбы с яркими цветами особенно изобиловали в овальном расширении дороги, не огражденной перилами, а лишь статуями греческих фурий, от вызывающей наготы которых могли засмущаться даже юноши, не говоря уже о девушках.

Вдоль мраморной лестницы путь пересекали несколько других, так же мраморных дорожек, расходящихся по разные стороны и исчезающих обоими концами в садках. Чем ближе к фасаду, тем ближе приближался круглый белый бассейн с фонтаном посреди. За ним тянулась неширокая, но полностью охватывающая фасад до самых краев площадка, на которой прогуливалось и сновало множество людей. Одного такого прогуливающегося, должного по идее относиться к сновавшим, шевалье Франсуа и остановил небрежным знаком.

– Эй, лакей!…Ты! Ты! Поди сюда.

Слуга в дорогой ливрее подошел. О том, о чем Франсуа его сейчас собирался спросить, главное было спрашивать твердым, властным тоном; смущение – значит поражение.

– Покажи мне где находятся покои княжны Мальвази?

– За левым углом фасада, второй этаж, вторые и третьи окна…

Сразу бы насмешки он не понял, если бы не почувствовал как оставшийся за спиной слуга загинается в еле сдерживаемом смехе. Стоило только обернуться, как тот моментально посерьёзнев поспешил прочь.

Не хватало никаких сил догонять и разбираться с этой нахальной рожей и было бы просто прекрасно если бы его намерения дошли до ушей княжны посредством этого доносителя. Тем более что и крюк с намотанной на него шелковой веревкой находился у него для этого за пазухой на поясе. Да, вот он был каков от такой своей жизни, продуманный на тот пожарный случай если придётся уносить ноги несколько неожиданным нетипичным образом. И предлог залезть к ней был самый что ни наесть основательный: вести переговоры с вражеской принцессой вполне подобает у изголовья ее постели.

С воспрянувшей надеждой на успех пошел он к центральному входу, откуда попадая прямо в огромнейший шумный зал по-восточному расписанный колоритнейшими и ярчайшими красками с преобладанием красных, желто-оранжевых тонов, все вместе составляющие ажурный, разбавленный глазуревым, зеленым и все в блеске лака, отражавшего блики света трех больших хрустальных люстр. Шевалье Франсуа сразу по входу высоко поднял голову и засмотрелся, как дворецкий стоявший встречающим на входе спросил выкрикнуть его имя.

– Ничего не надо, – поспешил охладить услужливый пыл седовласого служаки в пестрой украшенной драгоценными каменьями ливрее смущенный гость и сразу направился в один из завиденных боковых выходов из зала. Чем вызвал недоуменный, проницательный взгляд в свой затылок. Но завивистые пушистые перья, легко покачивались на его шляпе и взгляд на нем долго не держался.

«Нужно будет справиться, что это за разъезжант?» – подумал дворецкий и с новой радушной улыбкой встретил новоприбывшего гостя.

Шевалье Франсуа тем временем желая уединиться от лишних расспросов вышел из оживленного зала и попал в длинный и кажущийся узким фасадный коридор из-за обильно произраставшей с обеих сторон зелени. Точнее это была оранжерея, накрытая матовым тентом и идущая вдоль фасада дворца. Там на одной скамейке с удобной опорой на спину и присел усталый шевалье д’Обюссон, найдя покой и отдохновение, скрытый сенью жестколистной фикусовой листвы. Сидя здесь было время собраться с мыслями и духом, и хорошенько все обдумать. Но ни того, ни другого, ни третьего не получалось, зато он сильно разморился, чувствуя себя превосходно в выбранном им укромном месте, и ни за что не в возможии себя заставить выбраться отсюда в пользу шумного оживленного зала… Уже дворцовые часы пробили сколько-то времени, отмечая начало бала. После чего сразу же полилась игривистая заливистая музыка, увлекавшая за собой в танец.

…Франсуа неожиданно почувствовал себя заснувшим и вздрогнув от одной этой мысли окончательно проснулся, после того как самым наиглупейшим образом заснул. Да! Он спал!…В то время как празднество разошлось со всем размахом и он должен был быть там! Сколько он проспал?! Ему казалось целую вечность в несколько часов, хотя в таких случаях обычно бывает, что всего несколько минут, но каких!? Он потерял заготовку послать представиться от имени своего и своих людей, так как во время бала все деловые контакты отменялись сами собой, надо было хоть немного до того пытаться представать перед глазами… и захватывать своей персоной всё внимание на время бала. Сейчас же его захватили должно быть другие ухари, подумал он ревниво.

Протирая сонные морщины, шевалье Франсуа бросился наверстывать упущенное и что его остановило: это был идущий навстречу дворецкий. Разминуться с ним не заметив его пытливого взгляда было никак нельзя и от него последовала объясняющая все просьба.

– Извините, не могли бы вы передать княжне Мальвази, что я желаю /решил так и сказать/ видеть ее по очень важному делу…

Выражение лица дворецкого приняло сначало искристо-насмешливый вид – тем было лучше, если его просьба окажется впустую, будет лишний веский аргумент.

– Передайте ей, мое имя шевалье Франсуа д’Обюссон.

Дворецкий сначало видимо изменился в лице как испугавшись, но затем выражение лица его приняло присущий почтительно-подобострастный вид, и даже с большим подобострастием чем обычно. Расплываясь в деланном радушии тот произнес:

– А-а! догадываюсь! Вы – француз из Шандадского замка, теперь я понял по какому вы делу удостоили нас своим приездом!

– Да, я приехал в какой-то степени с посольской миссией, вести переговоры, но вижу что не вовремя и прошу самые глубокие извинения за то, что набрался смелости хоть на мгновение оторвать прекрасную именинницу от трапезного веселья \ понёс всякую околесицу, сбившись от наворачиваемой высокопарности\…сообщением о себе.

– Нет, от чего же, я больше чем уверен, что ваш приезд доставит княжне массу новых впечатлений и удовольствий от встречи с вами, тем более, что она давно интересовалась своими французскими квартирантами. Не извольте беспокоиться, княжна придет сюда к вам тот час, как я ей о вас сообщу. Посидите пожалуйста здесь, – убедительно заверял дворецкий, слащаво ублажая мысли приезжего гостя. И уже ступив шаг назад, – Да вот и танец кончился!

Оркестр смолк, бравурные аккорды которого сменились оживленным шумом, обычно присущим шумам театров во время перерыва. В оранжерею заспешили немногие, желавшие перевести дух в тени зелени освещенной желтым светом.

Франсуа был вне себя от радости, охватившей его существо всецело, вплоть до того, что он перестал замечать все то, что видит и не находить себе места. Как держать себя когда сюда подойдет она… в сопровождении других дам и кавалеров? Чисто машинально поднял он веер, оброненный возвращавшейся уже обратно в залу пышной богатой дамы, в годах вообще-то, не первой свежести, и так же с чисто французской галантностью протянул оное обернувшейся владелице, с легким услужливым поклоном.

Та принимая улыбнулась, обнажив белые как корал зубы и вальяжно произнесла:

– Благодарю.

Говорят правильно у женщин не бывает возрастов, а есть воздействующая сила, исходящая от внешнего с игривым искрящимся внутренним; и голос Франсуа постыдно дрогнул:

– Всегда к вашим услугам, сеньора.

– О! Только не отпирайтесь, я по вашему легко картавому произношению догадалась, что вы француз из тех самых, что его сиятельство маркиз Спорада укрыл в своем замке и защитил от англичан.

– И что-о?! Повторите пожалуйста еще раз?

– Ну я не знаю в точности, что там у вас было, – прозвучала дама своим томным голосом, не склонным к серьезному изложению событий и ведению разговора, сбивая насторожившегося француза на чувствительную его часть. – Я посчитала раз вас монсеньер Спорада разместил в своем замке, то и англичан отгонял тоже он.

– Та-ак!…Логично, и что же наш Монсеньор?

– Он ничего.

– Как, совсем ничего?!

– Если бы вы видели его в действии танца, вы бы не спрашивали! – восторженно произнесла дама, а перед шевалье Франсуа реальность предстала неожиданно с новой силой, и без всяких очистков недоумения. Монсеньор устраивал бал в празднование восемнадцатилетия и совершеннолетия своей кузены, но еще более показать себя и свое прежнее «я». Стена оранжерейной зелени разверзлась и в его представлении возник многокрасочный пестрый зал, с музыкой и ряда идущих в танце…, среди которого в черном костюме выделялся Монсеньор, в очередном па уставившийся на него мертвенно-бледным лицом с бездонными прозрачными глазами, и дробно защелкав костяшками челюстей с мерзкой пронизывающей насквозь улыбкой с могильным холодом. Франсуа вздрогнул.

И он сюда приперся!…И с ужасом вспомнил, что назвал дворецкому свое имя!

«Вот так дела!»

Стараясь не подавать перед дамой виду, он тем не менее не смог удержать себя от суеты и заметался возле нее, не зная в какую сторону податься её обойти и под каким предлогом отделаться, нельзя же в самом деле так прямо валить отсюда без всякого такта. Шевалье Франсуа распрощался с ней и выбрал направление в дальний конец узкого оранжерейного коридора, быстрее наружу, подальше от зала, на ходу вспоминая предательские выражения лица дворецкого. И как это удивительно что случай / оброненный веер/ свел его с дамой, которая непринужденным болтанием открыла ему глаза, прежде чем положение его не усугубилось до безнадежного. Как желанны сейчас ему показались родные пенаты захваченного замка, к которым уже устремился поскорей. Но сейчас он шел, а не считал, дожидаясь рокового момента. Однако в том, что ему наговорила дама, им чувствовалось какое-то несоответствие, вернее неестественность, того же вдруг оброненного перед ним веера. Могла ли она слышать слова дворецкого?…В разгоряченной голове Франсуа моментально собрал все детали к ответу на возникший вопрос. Конечно же это ее подослала хрупкая утонченная белянка герцогиня Неброди, разобравшаяся в разговоре между ее отцом и ним, больше чем герцог.

Окрыленный участием молодой герцогини шевалье Франсуа счастливо и еще уверенней зашагал к выходу из оранжерей …как новая мысль, еще светлее прежней, озарилась сознание нашего героя… А не есть ли вообще все это злостная выдумка того же мстительного ума, на внешнее очарование которого за продолжительное время сопутствия он так ни разу и не удосужил должным взглядом? Белянки в сравнении с воображаемой Мальвази его не привлекали Теперь же наоборот всё внимание перешло к возможной ей устроительницы сего приведения его в полное смятение или же наоборот спасения. Её герцогский титул сделался вдруг манким.

Здесь можно было окончательно запутаться в мыслях и потеряться в догадках, если бы он не шел и не знал куда шел. В любом случае там он мог узнать все и вернуться тогда; и почувствовал что вернется он с пылкостью светского льва, пусть даже и под насмешки посвященных в интригу и пусть даже всех остальных дам вместе с кавалерами, ему в его положении забредшего француза, отстоявшего Шандади было это не страшно, лишь бы попасть в круг общего внимания и главное своей даме сердца, сделаться наицентральной фигурой среди приглашенных гостей.

По выходу из оранжереи на портал он неожиданно для себя попал в ночь… хотя внутреннее ощущение ее возникло в нем прежде, но морально он к ней не был готов и остановился, не решаясь идти во тьму. Возникло огромное желание вернуться обратно, в бальный зал, но пересиля это, шевалье Франсуа пошел, сходя по ступенькам вниз и направляясь в сторону завиденной им левой боковой дорожки, стряхивая с себя остатки поналезшей в голову дури, а уж на то, чтобы забиться всякой чепухой и с нее навыдумывать себе невесть что, его головушка была способна. Ночная прохлада окончательно вывела его из состояния эйфорического, заставляя трезво оценивать обстановку. Точнее к этому подтолкнула реальность окружающей его темноты, в которую он вглядывался с настойчивым желанием, стараясь высмотреть вокруг себя что-либо подозрительное. Он уже снисходил по узкой беломраморной дорожке, как решил что если он и далее так будет продолжать идти, то подозрительное само свалится ему на голову… но как часто бывает в подобных случаях, он все еще не верил тому что знал, точнее не мог заставить себя в том полностью убедиться и теплил благую надежду, не желая что-либо менять в спокойно складывающейся ситуации и главное отпугивать установившееся заместо тревоги, спокойствие в себе.

…Заметил как впереди из-за кустов кто-то привстал и в той же неспешной монотонности подавшись вперед в наклоне осел… как ветром подхваченный Франсуа припустил к тому месту легким бегом, стараясь ступать как можно тише и не создавать при этом шуму. На последнем же отрезке рванул так, что заслышав бегущие шаги близко, скрывавшийся успел только привстать, как шевалье Франсуа не вынимая шпагу из ножен резко выбросил руку вперед и ими саданул того по голове. Навряд ли на нем следовало задерживаться, потому как завалившись после столь сокрушительного удара поверженный наземь мог только издавать блеющие звуки.

Продолжая бежать дальше, он все еще продолжал недоумевать, тот ли это был субъект, за которого он его принимал, и не присел ли тот по каким другим нуждам, на что было очень похоже? За это говорило еще и то, что он нанося удар не видел при нем никакого оружия… А эти двое вышедших из-за угла кустового ряда, не есть ли обыкновенно прохаживающиеся стражники?…Не видя в подробности их – они его, и не замечая в их внешнем поведении ничего подозрительного, может быть еще потому что их отделяла пелена тьмы и вышли они неожиданно близко, так что ничего еще не успели заметить, но шевалье Франсуа не дав им опомниться налетел на них и прежним манером посбивал с ног, вырывая негромкие скрипящие крики. Разделавшись с ними он бросился дальше со всем устремлением на которое только был способен, развивая скорость от которой ему самому стало страшно, на случай если из-за угла высунется еще какая-нибудь шпага… Но благо что боковая дорожка отделенная от центральной дуговым отходом и невысокими можжевеловыми деревцами, доходящими до конюшни, заканчивалась подбираясь как раз к самой конюшне. Нужно было смерить бег и вообще пойти шагом, не привлекая лишнего внимания, разменивая быстроту на незаметность, и белый путь к тому же был чист и пуст для прохода.

С напряженным дыханием он вышел на конюшный двор и сразу зашел в один из ее разделов с раскрытым, а вернее приоткрытым входом. Ни у кого, ни о чем не спрашивая схватил первого попавшегося наудачу взнузданным коня, и выехал на нем до ворот, обои щита которых на время празднества были сняты и створ ворот с одним единственным стражником представлялся свободным.

Стараясь и здесь не подавать взволнованного вида, он не торопясь погонял коня и взглянул назад: дворец на некотором возвышении гремел музыкой и светился на все цвета среди пройденного пространства полнейшей тьмы, только самое начало отсвечивалось с окон ярким светом и само отсвечивало ярко-зеленым. Стрекотали цикады в тон оркестру, но однотонные их трели были больше по душе.

Почувствовал коня резко остановили за уздцы и удержали на месте. У самого выезда из ворот шевалье Франсуа был окружен группой гвардейцев, которая сначало преградила дальнейший путь его коню, а затем стали стаскивать самого седока, ухватившись за ноги и за ножны шпаги. Но неожиданно для них корпус коня за головой взмыл вверх, вырываясь с сидящим из цепких удержаний рук. Того момента когда растерянно отступивши гвардейцы стали ожидать приземления было достаточно чтобы превратить заминку в ошибку и конь в подпрыге задними ногами, передними протаранил живую преграду из тел. Валя и сбивая. Но к несчастью иль счастью, ретивца несколько при этом развернуло и он понесся не за ворота а во внутрь. Увлекаемый им уносился в седле от оголенных по его душу шпаг, счастливо избегший удара этих шпаг. Он уносился вперед, сам не зная еще куда, все впереди представлялось покрытым густой темнотой, нарочно и созданной, иначе невозможно было поверить, что в таком пышном дворце и во время бала парково-садовая его часть не освещается по ночам вовсе. И если бы не ночь, светлая своей синевой, он не заметил бы оставленную право-центральную беломраморную дорогу-лестницу. Въехал на боковую, но по ней на него кинулось несколько человек и пришлось перескочить верхом на коне через кусты и погнать низко пригибаясь от нависающих ветвей дерев в направлении видимого, но более чувствуемого садка дерев, скрывающих за собой стену. Перемахивая тем же манером через ряды кустов и цветочные клумбы, а то и вытаптывая.

За ним казалось повсюду несся характерный свист, где бы он ни появлялся, и ему еле удалось отвернуть в сторону, заметив выскочивших из-за деревьев со шпагами наголо цепи гвардейцев. С крайними из них ему пришлось даже скрестить клинки, одержав победный верх над обоими и воспользовавшись пробитой брешью устремился под сень лиственных крон, скрываемый так же и с боков. Ничего другого у него просто не оставалось, потому как и по правую сторону, сзади, со стороны боковой дорожки, бежала большая толпа таких же гвардейцев облавой, оттесняя всадника в гущу деревьев и к стене; отчего вывернуться и избежать было невозможно, так как он не мог видеть свободных полей, тогда как сам представлял отличную мишень. Это уже пошла настоящая облава и гон! Ничего себе приходил он в откуда ни возьмись свалившиеся на его голову реалии… К стене, так к стене, но в самую последнюю минуту успел одуматься от опрометчивого шага – залезши на стену, он как раз и оказался бы в наиболее уязвимом положении. К дворцу!

Потянув правой рукой повод на себя, завернул коня в ту же сторону и продолжил высматривать дорогу, сильно при этом пригибаясь от проносящихся поверх веток. Здесь как будто совсем не было гвардейцев и он почувствовал что выбирается. Не было слышно ни шума, ни каких-либо других звуков издаваемых догоняющими, лишь гул стоящий в ушах от собственного волнения и разгоряченности. Он уже пересек довольно значительное расстояние по выделанному английскому парку, или это ему так показалось, но подъезжая к краю, через прогалину или просвет от разных неверных освещений, в том числе и лунного, если это так можно было назвать, опять и снова увидел фигуры, замершие в неподвижном выжидании на серебрянно-бледном свету полумесяца – усеченной луны.

Облава казалась всемерной и повсеместной. Решение созрело моментально, и неясно было ли оно правильным… он высмотрел подходящую по прочности толстую ветку и ухватившись за нее одной рукой над головой повис, оставшись без седла, а другой раза два хорошо щелкнул кнутом по телу рысака вдогонку, оставшись на дереве в совершеннейшей темноте, оттуда пронаблюдал: вырвавшись из стеснения конь выскочил на мощеную дорожку – скотина предательская и цокая копытами по ней уносился дальше, при чем произошло это так неожиданно и стремительно, что те кто смог заметить пустое седло, все равно поддался догонкам. Каково же было их недовольство и отчаяние, когда заловив и остановив самоскачущего коня, они ни на нем, ни возле не обнаружили никого кроме самих себя.

Шевалье д’Обюссон в то время, не став доверяться скрывающей листве, в самый момент соскочил вниз и теперь уже бежал осторожно, стараясь не шуметь в направлении, откуда доносилась смолкающая музыка, но бежал уже с хвостом, непременно потянутым за собой, ибо вырваться из этой прорвы гонявших его гвардейцев сухим было практически невозможно! Он пестрел в ночи, так же как пестрел в ней его новый костюм, но удирал хорошо подкрепляя и без того большую свою удачу с прорывом окружения, стремительной мощью движимой им силы, единой, и в то же время самой разномастной… с легкостью возносящей его в прыжке над сплошным рядом кустов и позволявшей одновременно на лету же отбивать направленные на него удары и наносить самому, когда на пути попался незадачливый гвардеец, приготовивший на это всего-то что вытянутую вперед руку… С вытянутым от нее клинком вообще-то, из которого вертела не получилось, а сам живой шест повалился с пробитым насквозь плечом. Сии сентенции приходили на ум бегущему Франсуа одновременно с действиями и с решением не убивать слишком молодого еще и неумелого для таких игр юношу.

Вместе с бодростью духа к нему снова начало приходить то необычайное дерзостное состояние, позволявшее ему любую какую бы то ни было опасность игнорируя в целом, расчленять на составные, выставлять в очередь и изничтожать в отдельности, так уже было у стен Шандади, так снова складывалось с его живейшим участием на сей раз.

Он пробежал по цветочной клумбе, увязая ногами в рыхлой, часто поливаемой земле и в хрупких шелестящих стеблях, за клумбой, окруженной кустами со всех четырех сторон. С нее он сразу выбрался на полукружную дорожку и только здесь разобрался, где находится. Что сопряжено было с оглядыванием стоя на одном месте. Позади настигало целое сонмище, молча преследовавших его гвардейцев, сигавших через кусты в подражание ему, но заметно при этом убавляясь падающими. Впереди со стороны светящегося шутихами и фейерверками дворца через такие же зеленые кустово-цветочные насаждения к нему пробирались еще неизвестно сколько черных мундиров. Узкая беломраморная дорожка, изгибающаяся на свой конец виделась пустой, но у шевалье Франсуа хватило расчетливости не принимать ее во внимание, а лишь некоторое время использовать ее для свободного пробега, зорко наблюдая за передними оставляемыми в стороне позади и заставляя преодолевать лишние преграды кустов.

По-видимому он окончательно разорвал все нити облавы на него, дорожка продолжала оставаться свободной, но только стоило ему об этом подумать, мня себя спасшимся, тут же как в опровержение его слов на пути у него возник грозный крепыш, контурные линии которого четко отсвечивали на свету из окон фасада дворца. Чуть не наткнувшись на крепыша, не подготовившись к тому, он еле увернулся и затем вообще отскочил назад от нового прямого выпада. Неожиданное дело ему приходилось отбиваться и отступать! Когда как за эти секунды ему бы по идее следовало пробежать и оставив передних преследователей в стороне, углубиться в зелень. Но приходилось надолго связываться с непроходимым крепышом. Тогда решил самым наибыстрейшим образом отбежать назад, увлекая за собой того, не очень-то увлекшегося на этот обман, и оторвавшись на несколько шагов улучшив момент, на другой обман шевалье Франсуа запрыгнул на высокую по той дорожке кустовую ограду, быстро перевалился с упругого гребня на другой край, а затем так же быстро возвратился назад и ступив ногами на плиты в несколько шагов достиг завязшего в кустах гвардейца, еще раньше выбив из его руки шпагу, поднял оную за эфес второй рукой и не обращая внимания на свалившийся подле телесный бочонок, бросился наверстывать упущенное, сторонясь кустов и держа обе шпаги на изготове, чтобы в случае отбить возможные выпады клинков.

До горящего светом фасада, оставалось уж не так далеко, он виделся крупным планом, но ничего невозможно было поделать, чтобы хоть как-то подать о себе знак, чем привлечь внимание гостей. У него при себе не имелось ничего огнестрельного, дабы выстелить отсюда хоть в одно окно, чем переполошить весь бал.

Д«Обюссон давно приметил и другое: гвардейцы старались вовсе не шуметь и особенно сейчас пока не разносилась музыка. Но это мало помогало, охота продолжалась с прежним рвением. И шевалье Франсуа продолжал гнать туазовыми шагами по изгибу вправо, внимательно вглядываясь вперед, дабы не столкнуться еще раз с таким же каким-нибудь бугаем, на которого пришлось бы потратить последние остатки времени.