Исповедь колдуна. Трилогия. Том 1

Я был не рад, что поддался тщеславию. Незаметно достав из стола катушку с остатками ниток, которыми я сшивал вместе бланки ведомостей, я поднял катушку над головок и громогласно объявил:

– Все, парни! Фокусов больше не будет. Нитки кончились!

Меня удивило, что все, окружавшие мой стол люди, сразу поверили. Нитки были черные, прочные и хорошо заметные. Не увидеть такую нитку, стоя вплотную к столу, было невозможно. И все равно поверили. Вот и пойми выверты людской психологии! Хорошо еще, что Светланы среди галдящей вокруг меня толпы не было…

После работы я слез с «единички» в городе. В кассе Дома Культуры купил два билета на вечерний сеанс заезжей экстрасенсорши. Как утверждала афиша – знаменитого магистра магических наук Живаго Эрны Александровы – гипнотизера и белой ведьмы, получившей диплом в знаменитой школе магии города Мюнхена.

С афиши на меня смотрела женщина демонической внешности. Она энергично протягивала руки к золотистого цвета магической чаше, из которой валили вверх клубы дыма.

Хватит вариться в собственном соку. – решил я.– Нужно поглядеть и одновременно поучиться, какими приемами владеет моя коллега по дару и как она ими пользуется. Я теперь не помню, по каким соображениям Светлана отказалась сходить на сеанс. Я пошел один. Было интересно с позиции моих теперешних знаний посмотреть на работу своего коллеги.

Афиша, которую я разглядывал рядом с кассой Дома Культуры, заинтересовала не одного меня. Ко входу в Дом Культуры тянулись вереницы людей, тоже жаждущих поглядеть на экстрасенса европейского калибра.

Я разделся и прошел на свое место через ярко освещенное фойе в актовый зал, уже наполовину заполненный празднично одетой публикой. Негромкий гул голосов бился о стены зала, обладавшего хорошей акустикой, и походил на шум прибоя своими приливами и отливами.

Занавес был задернут и народ продолжал прибывать. Я смотрел на занавес и пытался вспомнить, когда я был в последний раз на каком-либо концерте. С неприятным удивлением обнаружил, что после моего последнего посещения этого зала прошло более десяти лет.

Совсем обнаглел, Ведунов! Омещанился в конец! – рассердился я сам на себя.– Сидишь дома, как старый дед, и Светлану тоже приучил сидеть дома!

Как-то незаметно для меня перед занавесом вдруг возник маленький человек. Он откашлялся и произнес первую фразу таким хорошо поставленным и могучим голосом, что я вздрогнул.

– Уважаемые зрители! Дамы и господа! Товарищи! – начал он.– Перед вами сегодня выступит знаменитая и непревзойденная до сих пор экстрасенс и гипнотизер, факир и, наконец, белая колдунья, всемирно известная мадам Живаго Эрна Александровна! Похлопаем, товарищи!

Он говорил что-то еще о дипломе первой степени по магическому искусству, о сотрудничестве с Джуной Давиташвили и так далее. Я перестал вслушиваться в смысл произносимых конферансье слов. Я слушал только голос, чарующий, наполненный такой мощью, что, казалось, он мог принадлежать великану, а не маленькому человечку, стоявшему перед занавесом. Моя соседка охарактеризовала свои впечатления двумя короткими фразами:

– Плюгавенький мужичок! Зато голосище! ..

Пока мы с соседкой любовались голосом, конферансье закончил представление знаменитой мадам Живаго и, мгновенно стушевавшись, отступил в сторону. Раздались торжественные звуки бравурного марша, занавес колыхнулся и разошелся в стороны. На сцену, в сопровождении двух ассистентов, вышла крупная статная женщина во всем черном.

Ее вид полностью соответствовал афишной рекламе и похвалам конферансье. Все в ней было черным и одновременно очень выразительным. Черные огромные глаза и брови. Густые, как вороново крыло, волосы, густой волной рассыпавшиеся по плечам, сливаясь с черным материалом платья, змеились по черной мантии с кроваво-красным подкладом. Мантия была наброшена на плечи и скреплена на левом плече сверкающей звездочкой броши.

У мадам Живаго были уверенные манеры и резкий повелительный голос. Черное, длинное, до пят, платье с глухим воротом вспыхивало искорками при малейшем движении и сидело на ней, как влитое. Обнаженные до плеч руки были по локти затянуты в черные перчатки. В левой руке она держала небольшой бело-золотой жезл, очевидно из слоновой кости. Жезлом она давала указания своим ассистентам, которые быстро установили на сцене ее нехитрый, но производящий впечатление, реквизит.

Я смотрел на яркую женщину с уважением. Надо же так уметь подать себя! Наверняка, в жизни она другая. Но на сцене статная женщина гляделась неземным существом. В ней действительно чувствовалось что-то демоническое.

Первое отделение было обычным представлением циркового фокусника. Ловкость тренированных пальцев без малейших признаков магии. Я с удовольствием смотрел на сложные трюки с исчезновением предметов и их неожиданным появлением в самых различных местах. Когда мадам дошла до манипуляций с кольцами и вызвала на сцену добровольца, у меня начало портиться настроение.

Мадам Живаго держалась на сцене уверенно. Она безжалостно таскала парня по сцене, демонстрируя залу, как целое кольцо может вдруг раскрыться и поймать человека за губу. Парнишка во время этой процедуры морщился и растеряно улыбался.

Второе отделение было посвящено гипнозу. Перед началом отделения Живаго прочла зрителям короткую, но очень выразительную лекцию о гипнотическом внушении, его возможностях, а также об экстрасенсорном восприятии человека. Пара мыслей, высказанных ею в лекции, заставила меня задуматься.

Стоявшая у края сцены мадам не догадывалась о моем существовании, но она подсказала мне несколько новых направлений, которые я мог использовать в своих опытах с даром. Я чувствовал, что мадам тоже обладает даром, пусть не таким сильным, как его красочно описывал конферансье. Я видел это по ауре женщины, чувствовал слабые токи психоэнергии, текущие в зал. Зато поведение мадам на сцене мне не нравилось.

Она быстро отобрала пять человек с хорошей внушаемостью, уверенно ввела людей в первую стадию и, оставив четверку сидеть на стульях, перевела одного из парней во вторую стадию. Ассистенты быстро подставили два стула, уложили парня затылком и пятками на спинки стульев. Мадам, продемонстрировав натянутое, как струна, тело парня, уселась на него и даже покачалась на нем, как на упругой доске, несколько секунд.

Соскочив на пол, женщина раскланялась и сорвала аплодисменты, потом быстро перевела всю пятерку в третью стадию. Парни и девушки на сцене, под руководством мадам, стали попадать в самые пикантные ситуации. Много ли нужно фантазии, чтобы заставить молоденького парнишку вдруг влюбиться без памяти в старуху, сидящую в первом ряду и попавшую на выступление мадам, наверняка случайно?

Паренек со сцены объяснялся в любви старушке, посылал воздушные поцелуи и иногда делал непристойные движения, заставлявшие содрогаться старую женщину от стыда. В конце концов старушка не выдержала и направилась к выходу.

Мадам заставила пятерку парней и девушек спасаться от наводнения на стоящих на сцене стульях. То же самое стали делать некоторые сидящие в зале зрители, а одна, модно одетая девица, забравшаяся на кресло в зале, вдруг принялась сбрасывать с себя одежду. Оказалось, что у нее под свитером ничего нет, кроме тела.

В зале стоял визг, аханье, гогот обозревавших голую девицу парней, Зрители постарше осуждающе покачивали головами и выжидательною поглядывали на мадам, надеясь, что она прекратит безобразие, но мадам только насмешливо улыбалась.

Я сосредоточился и осторожно, стараясь не привлечь внимания, внедрился в сознание мадам и не обнаружил раскаяния. Наоборот, она была довольна. Мысли стоящей на сцене женщины переполняло чувство собственного превосходства над нами, серыми провинциалами. Подождите! – зло думала она.– Скоро еще не то будет!

Чем мы ее так рассердили и чем не понравились, я так и не понял, но к мысленному совету прислушался и стал терпеливо ждать третьего, особенно интересующего меня, отделения. Я вытерпел, когда импозантная, поначалу понравившаяся мне, женщина начала вдруг нести чепуху о ведовстве и заговорах, молча смотрел, как ассистенты устанавливали реквизит, состоящий из бронзового массивного треножника, и ставили на него большую, медную, украшен грубой чеканкой, чашу.

Мадам очертила мелом вокруг треножника малый круг, затем большой и все время бормотала заклинания, не имевшие смысла. Затем она опять вызвала добровольцев, желающих пообщаться с духами и душами умерших людей. Свет в зале был потушен и, когда добровольцы поднялись на сцену, там тоже наступила темнота, в которой были видны только мадам и лицо с горящими глазам.

Ведьма вошла в большой охранный круг и стала бормотать громче и громче, делая руками энергичные пассы над засветившейся призрачным светом чашей. Бормотание перешло в крик, в нем зазвучали угрожающие нотки. Чаша начала куриться, истекать серым дымом.

Внезапно, словно произошел бесшумный световой взрыв, вся сцена осветилась призрачным светом, бьющим из чаши. В серых клубах повисшего над чашей дыма постепенно все четче стало проявляться деформированное лицо демона. Пытаясь разорвать дымовой туман и высвободиться, он загребал мускулистыми лапами с когтистыми пальцами и натыкался на невидимую преграду. Раздался невнятный, булькающий и одновременно гулкий голос существа потустороннего мира. Демон угрожал, женщина отвечала ему повелительным голосом.

Моя соседка ахала, закатывала глаза, задыхалась от обуревавших ее эмоций. Я оглянулся. Почти вся женская половина зала вела себя похожим образом. Я опять поглядел на сцену и протер глаза. На сцене творилось то, что должно было в корне изменить мое мировоззрение, а я ничего не чувствовал! Пришлось закрыть глаза и сосредоточиться.

Что за черт! На сцене не было магии! Все, что там происходило, было не более, чем отлично сработанными световыми и звуковыми эффектами невидимой, как из зала, так и со сцены, аппаратуры . Зато воздействие номера на людей было полным!

Все еще не веря самому себе, я поглядел на женщину, сидевшую с другой стороны от меня. Она вся подалась вперед. Губы женщины были полуоткрыты, а глаза, устремленные на сцену, светились восторженным ужасом. Без всякой магии я ощущал, как испуганно замирает от сладкого ужаса ее сердце, мечутся беспокойными птицами ее мысли. Что она видела на сцене, в серых клубах бутафорского дыма?

Разом простив мадам Живаго высокомерие, я едва удержался, чтобы не захлопать в знак признательности. Оформление номера было великолепным. Выполнение – артистичным. Вот только идея самого номера показалась банальной. Зачем будить в людях веру в старые предрассудки? – недоумевал я. – Заставить верить в существование демонов, духов и прочей нечисти?

С такими мыслями я терпел до тех пор, пока к сцене не вышла молодая женщина и не попросила мадам срывающимся от волнения голосом: не может ли та устроить ей свидание с недавно умершей матерью. Мадам Живаго, покровительно улыбнувшись, небрежным жестом позволила молодой женщине подняться на сцену.

Надругательство над чувствами дочери переполнило чашу моего терпения. Слоно бес толкнул под руку! Незаметный в полумраке зала, я сосредоточился и послал на сцену, в сознание мадам раскаленный знак вопроса и с удовлетворением почувствовал, как заметались ее мысли: Откуда это? Что это значит?

– Ты разбудила своими фокусами меня, спящего демона смерти! – загремел я в сознании женщины и одновременно создал образ черных когтистых лап, тянущихся к ней из-за кулис. – Как ты посмела, ничтожество, показывать смертную душу в таком непотребном месте!

Честно утверждаю – я не хотел ничего такого, что произошло в следующую минуту. Мне хотелось немного попугать мадам за вульгарность представления и издевательство над чувствами зрителей. Откуда мне было знать, что человек, претендующий на знание магического искусства, подвержен суевериям больше моих соседок по ряду?

Я переборщил. Мадам заорала так, что эхо пронеслось по залу ощутимым порывом ветра. Господи! Она корчилась и визжала, как будто ее резали! Мысли мадам были полны такого ужаса и сумятицы, что я был буквально выброшен из ее сознания, едва успев отдать приказ забыть все, что с ней случилось в последнюю минуту. Сеанс был, естественно сорван.

– Чего ты на нее набросился? – казнил я себя по дороге домой.– Перепугал бабу до смерти. Чем она тебе помешала? Как может и как умеет, женщина зарабатывает на хлеб себе и своим детям. У нее есть дар. Слабенький дар, но он достаточен для того, чтобы владеть приемами гипнотического воздействия и проделывания простейших фокусов с человеческим сознанием. Мадам Живаго – великолепная артистка. – убеждал я себя.– Репертуар немного мелковат… Ее настроение и презрение к нам, аборигенам?. Ну и что с того? Может, она с мужем поссорилась. Она обычный человек, Юрка! Вот только реакция на шутку… Понимаешь теперь, как будут относиться к тебе люди, если ты позволишь узнать силу твоего дара?

На следующий день по городу поползли слухи. Они все сходились на том, что на сеансе заезжей ведьмы и экстрасенса мадам Живаго демон ужасной наружности едва не прорвал магический барьер, не выбрался наружу и едва не добрался до зрителей.

Почти так оно было, только демона никто из зрителей не мог увидеть. Он был послан в сознание только мадам. Рассказать о видении она не могла никому, потому что я приказал мадам все забыт. Откуда тогда слухи? Немного поразмыслив, я понял, что наши просвещенные люди логически вычислили все и угадали правильно.

Глава 7

В последние годы я со все большей неохотой отрывался от семьи. Когда подходило время лететь в тундру на начало полевых работ, у меня портилось настроение. Прежнее, радостное нетерпение, охватывающее душу, когда тундра и улицы в Дудинке покрывались снегом, ушло в прошлое. Стареть начал, что ли?

В последние дни перед вылетом я становился раздражительным, временами просто злым и прилагал волевые усилия, чтобы не выдать душевного смятения в топоотделе и не сорваться дома. Иногда жалел, что не в моей власти остановить время и каждый раз осенью подумывал о том, чтобы сменить место работы. Устроиться на должность, где не нужно будет отрываться от семьи.

День отлета. Вещи были собраны с вечера, засунут в рюкзак полотняный сверток с огромным гримуаром. Подавляя плохое настроение, я утром поднялся с постели, стараясь не шуметь оделся и приготовил вещи. Обнял сонную и теплую Светлану, зашел в детскую и несколько минут смотрел на разметавшихся во сне ребятишек. Потом прикрыл дверь, вынес на площадку вещи и, стараясь не греметь ключами, замкнул входную дверь.

Вертолет, подгоняемый попутным ветром, добрался до базы нашей сейсмопартии всего за час и сорок пять минут. Вертолетная площадка, на которую он опустился, была размещена на галечной косе под береговым откосом, на котором разместилась база.

Я подождал, когда замедлят свое неистовое кружение огромные лопасти и уляжется вокруг вертолета снежная круговерть. Потом вынес через боковую дверцу свои девять багажных мест, начиная с рюкзака и кончая портфелем с топокартами.

Нас ждали. Мужики стояли в стороне, прикрывая лица от поднятого лопастями снежного вихря. Трактор задом подталкивал грузовые сани к раскрытым задним створкам вертолетного кузова, чтобы забрать доставленный МИ-8 груз.

Увидев меня возле вертолета, Федоров Сан Саныч – старший рабочий и топоотрядный тракторист Москалев сразу подошли и поздоровались. Потом мы отнесли часть своего груза в сани. Я подхватил рюкзак, теодолиты с портфелем и по крутому, забитому снегом откосу, поднялся наверх к нашему топоотрядному жилищу.

ЦУБ стоял рядом с вертолетной площадкой. Его самодельный тамбур почти нависал над береговым обрывом. Длинные металлические сани были приподняты и стояли полозьями на трех бревнах. Вполне разумная предосторожность, выполненная весной, чтобы за лето полозья не утонули и не были прихвачены морозом. Передним торцевым окном наша "бочка" смотрела на северо-восток.

Взобравшись по крутой лесенке, я открыл дверь в тамбур. Втащил вещи и открыл дверь в саму бочку. На меня пахнуло запахом свежезаваренного чая, табачным дымом и запахом горящего в железной печке каменного угля. Свет горел во всех отсеках, работал телевизор. Людей не было. Все ушли разгружать вертолет.

В ЦУБе все оставалось таким, каким было весной. Я прошел в самый дальний отсек бочки, убрал со стола и своего спального места разведенный Федоровым кавардак, разложил по полкам вещи. Потом сунул портфель с картами в сейф и перестелил свою постель.

Скоро за выгнутыми стенами бочки раздался знакомый свист и тарахтенье дизеля. Оранжевый сто тридцатый протащил сани к сейсмоотрядной столовой. В санях лежал груз и продукты, выгруженные из вертолета.

Я оделся, вышел и забрал из саней большой картонный ящик с куревом, чемодан и вьючные мешки. Потом утащил к ЦУБу два новых щелочных аккумулятора для питания радиостанции. Занес аккумуляторы в бочку.

– Анатольевич! Это что за ящик стоит возле тамбура? – спросил возникший на пороге Сан Саныч.

– Курево, Сан Саныч. Тащи его сюда.

Картонный ящик едва пролез в двери бочки.

– Ты что? На все деньги набрал? – спросил Федоров с легким беспокойством.

– Нет, Сан Саныч, не на все! – засмеялся я, понимая причину этого беспокойства. – В нем мое и твое курево. Неси сюда, расталкивать по полкам будем.

Я поставил ящик на свои нары. Входная дверь начала то и дело хлопать. Заглядывали знакомые и ожидающие чего-то лица, почтительно здоровались и выжидательно поглядывали на Федорова. Тот незаметно для меня разводил руками.

– Нет ничего! – разочаровал я мужиков.– Ничего не привез, кроме курева. Идите к Козицину, он ваши заказы выполнял.

Мужики исчезли как по волшебству. Только двери захлопали. Я подмигнул приунывшему было Сан Санычу, чтобы тот не расстраивался. За четыре дня до вылета на базу партии, я получил от Федорова письмо и радиограмму – доверенность на пять тысяч рублей. В письме Сан Саныч делал краткий отчет о проделанном за лето ремонте, о подготовке единиц топоотряда к зимнему сезону и выдвигал пару категорических требований: первое требование было предельно кратким – любыми путями добыть три-четыре больших ложки. Хоть украсть в столовой. Второе требование было не менее кратким, зато более сложным. Сан Саныч писал: Анатольевич! Купи курева и спирта. Особенно спирта. Не купишь, завалю сезонный план!

Прочитал я этот образец выразительности, почесал затылок и побежал по магазинам. Ложки пришлось "украсть" из собственного кухонного стола, когда Светланы на кухне не было.

С Федоровым Александром Александровичем, старшим рабочим топоотряда, я проработал пять последних лет. После того, как расстался с Мамедом. Сан Саныч был огромным, черным мужиком пятидесяти лет, удивительно спокойным и в совершенстве знающим свое дело. С таким старшим рабочим я чувствовал себя, как за каменной стеной. Федоров органически не переносил плохо сделанной работы.

Вершился по профилю он изумительно. При измерении горизонтальных углов, уход от прямой линии не превышал на точке теодолитного хода двух-трех минут на самом сложном рельефе. На лыжах он не просто ходил, а скользил красиво с самыми экономными движениями. Федоров все делал споро и экономно. За всю мою жизнь Сан Саныч был самым лучшим старшим рабочим изо всех, кого я знал.

Как и Мамед, Сан Саныч не мог со спокойной душой пройти мимо стопки. Вылетая после полевого сезона в Дудинку, он мог за десять дней спустить все заработанные за сезон деньги. Деньги Федоров не считал. Посылал в Смоленск своим сестрам, когда они у него были и как-то объяснил мне, что иначе гроши все равно уйдут на широкую глотку.

– Так что, Анатольевич, пусть они достанутся племянницам на одежку!

Федоров сам подбирал себе напарников для работы. Какими критериями он при этом пользовался, я не знаю до сих пор. На этот раз он представил мне двух новичков. Оба были небольшого роста и габаритов. Я понимающе поглядел на Федорова и улыбнулся – молодец, Сан Саныч!

Кабина сто тридцатого была для нас с Федоровым настоящей бедой. При отработке сейсмопрофилей «усами» приходилось возвращаться назад к ЦУБу, умещаясь в тракторной кабине вчетвером: тракторист, я, Федоров и еще один рабочий.

Раньше, когда у нас был старый болотоход марки Т-100МБ, мы могли умещаться в кабине впятером. Двое на сиденье рядом с трактористом и двое на металлических ящиках возле дверок. При переходе промышленности на новую марку трактора, который стал поступать в нашу экспедицию около шести лет назад, мы с Сан Санычем взвыли.

Не вмещались мы в новой кабине! Сама кабина была хороша. Светлая, высокая, со значительно лучшим обзором, она была теплой, современной. В ней была эффективная печка обогрева. Мечта тракториста, а не кабина!

Вот только ее габариты приводили меня и Федорова в бешенство. На Севере, где трактор десятками лет служит универсальным средством передвижения, такая кабина хороша для работы водителя, но не для пассажиров. Иногда я мечтал о том, чтобы конструктор кабины оказался в наших местах. Тогда бы я над ним поиздевался в волю! Посадил бы его, пакостника, в кабину еще с двумя пассажирами и отправил с рейсовой емкостью для горючего километров за двести! Туда и обратно! Потом посмотрел, как он после рейса будет выглядеть!

Вечером после шести, мы собрались вместе в своей длинной бочке. Закрыли на засов тамбурную дверь и крепко выпили за знакомство и начало полевого сезона…

База Иконской сейсмопартии располагалась на правом высоком берегу реки Чопка, в пятидесяти километрах к северу от отрогов гор Путорана. Назвать нашу Чопку рекой, большую часть года можно было с большой натяжкой. Ее каменистое русло, перекрытое мелями, летом мог перебрести любой человек в болотных сапогах.

Рекой она становилась лишь во время непродолжительного весеннего паводка. Уровень воды поднимался скачком до четырех метров, едва не достигая верха берегового откоса. Тогда Чопка превращалась в настоящую реку и грозно ворочалась в своих берегах.

Чопка впадает в реку Малый Авам. Та в свою очередь – в реку Авам. Дальше ее воды попадают в Дудыпту, а с нею в реку Пясина. О каком либо судоходстве по Аваму и Чопке не могла быть и речи. Все грузы на базу партии доставлялись по зимнику автотранспортом с декабря по май. Бензин, солярка, уголь, лес, пиломатериалы, вагончики и нужная техника. Только мелочевка, вроде запчастей, и продукты доставлялись вертолетами.

Затруднения, которые мы постоянно испытывали со снабжением двух сейсмических отрядов, буровых бригад и двух топоотрядов, лежали на совести начальника партии Баранова, поставившего базу на неудобном месте. Мучались четвертый год, но Баранов не желал менять обжитое место. Я, например, считал, что нужно перебазироваться хотя бы на устье реки Черной, которая впадает в реку Пясина. Там тоже был сухой песчаный берег. От Черной было ближе до Талнаха и, главное, можно было значительную часть грузов доставлять по воде, во время летней навигации.

Все базовские транспортные единицы стояли на прочных металлических санях. Я имею в виду контору, дизельную электростанцию, баню, радиостанцию, склады с запчастями и так далее. Я уже не говорю о жилом фонде передвижных полевых отрядов. Был убежден, что перебазировку можно сделать в середине мая, по окончании полевого сезона, в короткий срок. Я не мог понять, почему Баранов, неглупый и инициативный человек, так уцепился за Чопку.

На следующий день после прилета, я зашел к нему в полевую контору и у нас состоялся разговор о готовности топоотряда к сезону. Стараниями Сан Саныча и тракториста Москалева наши единицы были готовы. Грузовые сани полностью затарены углем. Солярка в пятикубовую емкость закачана. Бочка бензина и бочка масла поставлены в перед саней. Не хватало продуктов и топографических вешек в коробе стояло не больше, чем на километров двадцать – двадцать пять. Мы составили с Барановым радиограмму с заявками на продукты и вешки и договорились, что как только все будет доставлено, топотряд двинется к месту работ.

Ждать вертолет с обещанными продуктами и вешками пришлось около десяти дней. Уходя от Баранова, я забрал свою "Ангару", установил ее в ЦУБе рядом с рабочим столом. Подсоединил антенну, питание и тут же опробовал свою маленькую радиостанцию.

В последние дни делать мне было нечего. Я зарядил световые аккумуляторы, подготовил и дал сейсмикам схемы сейсмопрофилей, сделал расчет первой привязки к пункту триангуляции для начала работ. Все это была мелочевка, которую можно было сделать в любое время.

Погода стояла хорошая и я вновь принялся за магические эксперименты. Сразу почувствовалась разница в собственных возможностях. Пришлось экономить, бережно расходовать энергию по сравнению с тем как это было в Дудинке. Теперь рядом со мной не было холма эльфов с его энергетической подпиткой. Впрочем, это было к лучшему, так как научило меня тщательно продумывать ход предстоящего опыта и учитывать собственные энергетические возможности.