Из ниоткуда в никуда

«Целый месяц здесь не была, – подумала она, застыв посреди ведущей в подворотню арки. – И ведь сегодня понедельник даже».

Поддавшись условному рефлексу, Женя сунула руку в сумку. Небольшая философская книжечка в мягком переплете до сих пор лежала на самом дне, заваленная салфетками, ручками, билетиками из автобусов, сахаром из кофеен и прочим бесполезным мусором. Брошюрка странствовала со своей хозяйкой на протяжении долгого времени, а та в свою очередь забыла, что когда-то давала обещание ее подарить.

«Но я и не устанавливала себе никаких временных рамок. Тем более он сам сказал, что книга ему не нужна, – разъяснила себе девушка. – А вот напиться под скучную музыку – очень даже неплохая идея».

Женя бросила взгляд на часы – до начала инструментальной импровизации оставался еще целый час. Решив все же пойти, она уверенным шагом направилась в сторону главного входа джаз-клуба. Оттолкнув дверь, она быстро засеменила вниз, точно была уже здесь, как своя. Нелепый парень с пухом на щеках сидел на прежнем месте, в той же одежде, с теми же прыщами на лице.

– Один билет за столиком, – твердо произнесла Женя и протянула деньги, не забыв в ответ на прошлую надменность билетера холодно измерить его взглядом.

– Вас кто-то уже ожидает в зале? – скрипучим голосом уточнил молодой человек.

– Ну, разумеется, – ответила девушка с невозмутимым лицом, самостоятельно взяв один билет со стола.

– Давайте-ка я вас провожу.

– Спасибо, сама дойду.

И только уже оказавшись в зале, Женя ощутила нарастающее чувство паники. Сев за единственный свободный столик буквально в одном метре от сцены, она потупила взгляд в пол и живо представила, как этот гаденький тип со входа выгонит ее, когда появится хозяин этого места.

«Сделаю вид, что пошла покурить, а сама просто уйду, – решила Женя, медленно переводя взгляд на выход. – Не такие уж и большие деньги потратила, чтобы стоять еще и оправдываться».

Но настоящие владельцы брони не заставили себя долго ждать и уже появились в проходе. Причем то, что это точно они, у Жени не было сомнений – прыщавый парень несколько раз указал рукой в ее сторону. На вид то была самая обыкновенная семья: статный отец в темно-зеленой рубашке поло и серых брюках, мать-брюнетка в одноцветном платье с юбкой ниже колена, широко улыбающийся мальчик лет семи – отцовский двойник в такой же одежде и с такой же прической. Только собаки по типу ретривера не хватало, чтобы поместить их групповой портрет на рекламу плавленого сыра или творожных сырков.

Краснея с каждой секундой все сильней, Женя освободила столик и стала бродить, точно как в картинной галерее, среди портретов великих джазменов. Все эти Колтрейны и Эвансы звучали для нее, как пустые звуки. Поэтому просвещение ей вскоре надоело, и она отправилась к барной стойке – изучать меню. Но и там названия оказались не более занимательными. Сгорая от стыда, оставалось только встать в длинную очередь в уборную неподалеку.

«Как только этот парень вновь пойдет провожать, я рвану наружу», – решила Женя, медленно перемещая взгляд в сторону выхода. И в тот самый момент, когда ее взор должен был достигнуть одинокого стула, она случайно встретилась взглядом с человеком за крайним столиком. Девушка его тут же узнала – это был Феликс Флейман.

«Похоже на сюжетный поворот дешевой беллетристики», – подумала и тут же забыла об этом Женя. Ее удивил ухоженный вид молодого человека (в строгом костюме и с уложенными лаком волосами), каким он не обладал в последнюю их встречу.

– Снова совершаешь свои аферы с местами? – колко подметил Флейман, улыбаясь приближающейся к его столику Жене. – Или может следишь за кем-то?

– Остроумно, но мимо. Я здесь по делу.

– Неужели?

– Да, мой друг работает в джаз-клубе, барменом. Я приходила к нему.

– Почему же не дошла? – неожиданно уточнил Флейман. Он наблюдал за девушкой с момента ее прихода.

– А тебе-то что? – раскрасневшись, грубо ответила Женя, но тут же осеклась.

– Мне просто любопытно, – не теряя своей холодной флегматичности и сонной томности в глазах, пояснил переводчик.

– Кстати, та книга Асасгумова у меня с собой, – перевела тему Женя, чтобы уйти от неловкой ситуации. – С подписью автора и личным обращением, как и обещала.

– «Искусство онтологии»?

Легким движением руки Женя открыла сумку и достала маленькую книжку-брошюру. Ее мягкая обложка оказалась уже сильно загнутой и помятой, на что сразу обратил внимание Флейман.

– Вот, держи.

Змеиные щелки глаз переводчика сузились чуть сильней и снова раскрылись. Это движение издалека напомнило Жене взмах крыльев бабочки. А ведь даже эти прекрасные создания могут вызывать отвращение, если разглядывать их вблизи. Тогда они становятся настолько же противными, насколько и все насекомые.

– Я же говорил, что она мне не нужна.

– Мне – тем более. Я все равно собиралась ее выкинуть.

Феликс неуклюжим движением выхватил книгу из рук Жени и уже с более живым интересом стал разглядывать обложку, оглавление и рукописные слова на форзаце.

– Можешь не благодарить, – произнесла она и совершенно спокойно повернулась к выходу. – Прощай, Феликс.

– Как? Уже уходишь? – встрепенулся Флейман (хоть и медленно, но все же дошло осознание своей неэтичности). – Постой, давай я тебя чем-нибудь угощу.

– Спасибо, не стоит. Иначе получится так, что я напросилась.

– Тогда может просто поговорим?

«А смысл»? – хотела произнести Женя, но задержала слова на выходе. До сих пор она не допускала мысли, что может излить кому-нибудь душу. А этого парня она видит не в первый, но последний раз. Поэтому – не все ли равно?

– Удивительно – за полчаса до твоего прихода я как раз думал о тебе.

– Обо мне? – с изумлением на лице переспросила Женя и села напротив молодого человека.

– Помнишь, как тогда мы фантазировали о мышлении слепых?

– Прости, ты хотел сказать – «я фантазировал»?

– Так вот, – продолжал Феликс, игнорируя собеседницу, – в своих размышлениях я пошел дальше и представил систему мышления глухих от рождения людей. И знаешь, что я понял? Она лишена слов. То есть наполнена исключительно визуальными образами. Типа всплывающих картинок. А это значит, что мы, люди, мыслим отголосками фраз, которые когда-то давно услышали и запомнили. – Флейман испытующе посмотрел на Женю, но та никак не отреагировала. – Что думаешь на этот счет?

– По правде говоря, мне нет дела до того, как мыслят слепые.

– Любые знания полезны. Даже о чем-то маловажном, страшном или неприятном.

– Ты считаешь себя в край умным?

– Скорее хорошо осведомленным.

– В таком случае ответь мне – как люди доходят до самоубийства?

– Не понял, к чему этот вопрос? – нахмурил брови Флейман.

– К тому, что это единственное, что меня по-настоящему тревожит.

– Честно – не знаю. Может, всему виной одиночество.

– А ты бы повесился, не будь у тебя семьи, друзей и любимого человека?

– Лично я – нет, поскольку подобное состояние не воспринимается мной, как нечто плохое. Да и нельзя сказать, что человек часто попадает в положение абсолютного одиночества, когда, например, становится последним живым существом на Земле или попадает Робинзоном Крузо на необитаемый остров. Все относительно: можно быть окутанным заботой семьи, но скучать по веселым друзьям; или быть душой компании и желать всем сердцем настоящей любви. А кроме того, можно вообще никого не иметь, но ощущать себя вполне комфортно. Мне, например, как интроверту, просто в тягость вести разговор. Я редко проявляю инициативу в выборе, развитии и поддержании тем. Если можно переложить эту непосильную обязанность на кого-нибудь другого, то я этим пользуюсь. А когда я один – мне более чем комфортно. Не нужно напрягаться и что-то выдумывать.

– Сказал человек, который превозносит фантазию и воображение.

– Для них вообще-то не всегда нужно общение с людьми.

– Так странно, только сейчас об этом задумалась. В последнюю нашу встречу ты говорил, что именно фантазия и воображение отличает нас от животных. Но если так поразмыслить, они и самоубийством-то никогда не кончают.

– Потому что только люди способны преодолевать пределы.

– Пределы?

– Мысленные барьеры, за которыми заканчивается грань дозволенного.

– От этого твоя мысль не стала понятнее.

– Пойдем тогда другим путем. Читала ли ты Библию?

– Разумеется, я же с философского.

– То есть, правильно понимаю, для тебя эта книга не сакральная?

– Почему ты так решил? Я верующая, как все.

– Хорошо. А бывали ли у тебя мысли, что в главе, где Магдалена вытирает божьи ноги своими волосами, все происходит крайне эротично?

– Эм-м?

– Сам факт того, что человек может до такого додумался – это последняя черта. Но если он пойдет дальше и начнет, например, представлять эту молодую еврейскую девушку полностью обнаженной, то это уже будет преодоление предела.

– Если честно, подобное мне незнакомо.

– Тогда другой вопрос – у тебя есть родители?

– Да. Мама и папа.

– Ты когда-нибудь задумывалась о том, что они занимаются любовью?

– Чего, прости? – совсем не ожидая подобный вопрос, переспросила и тут же раскраснелась девушка.

– Согласись, все рано или поздно приходят к этой мысли.

– Достаточно. Не хочу себе это представлять.

– Все правильно – потому что ты не можешь преодолеть подобный предел. А некоторые люди могут.

– А меня-то зачем ты заставляешь об этом думать?

– Чтобы ты осознала, что идея самоубийства идет еще дальше. Человек разрешает себе не только вообразить, но и исполнить нечто ужасное. А живое воплощение чего-то подобного – вообще противоестественно природе. Но люди все равно на это способны, понимаешь?

– То есть ты утверждаешь, что люди совершают самоубийство только потому, что они это могут.

– Вот именно.

Несмотря на всю убедительность слов Флеймана, Женя так и не смогла найти ответ на свой вопрос. Более того, ее возмутила сама идея, что любой человеческий поступок оправдывается возможностью его совершить.

– Феликс, почему ты все так усложняешь? – тяжело вздохнула она.

– Прежде, чем критиковать, приведи свои доводы.

– Самоубийцу звали Соней. Она была актрисой маленького студенческого театра. Месяц назад она затянула петлю на шее только потому, что невозможно было любить одного ужасного человека. Частный случай, вот и все.

Флейман скрестил руки, откинулся на спинку стула и нервно затряс ногой, словно бы осознал, что прогадал с ответом.

– Она была красивая?

– Разве это так важно?

– Да.

– У нее были рыжие волосы и очки с круглой оправой… А вообще я плохо помню ее внешность.

– Но ты же была с ней знакома?

– Только визуально.

– Почему ее смерть тогда тебя беспокоит?

– Иногда мне кажется, что я могла ее остановить.

– Почему ты так думаешь?

– Примерно за час до трагедии мы прошли мимо друг друга на светофоре. Я видела, что с ней что-то не так. Ее одежда была вся в грязи. Еще колени разбиты в кровь, видимо, от падения. И лицо все в слезах. Короче, она явно нуждалась в поддержке.

– Но ты же не знала.

– Не оправдывай меня.Я знаю, что проявила безразличие. – На глазах Жени выступили слезы. – Возможно тебе это покажется странным, но я даже пошла на похороны. Потому что чувствовала вину перед ее родителями, близкими, друзьями. Это ужасно.

– А что стало с тем, кто довел ее до такого?

– Ничего… Его просто выгнали из театра.

– Верится с трудом. Ты чего-то не договариваешь.

– Один из актеров… изуродовал ему лицо. Разбил об него стакан, а затем мочил кулаками, сколько есть сил, пока живого места не осталось.

– М-да, не театр, а бойня какая-то.

– Все остальное помню смутно, как в тумане. Диму забрала полицию, а Петю увезли на скорой. Всех актеров обязали давать показания, а мы с Лилей сбежали в больницу.

– И? Что было дальше?

– Врачи сказали, что Петр лишился глаза. А кожу на лице собирали по кусочкам, как пазл. Его вряд ли уже когда-нибудь назовут красавчиком. И уж тем более не предложат играть на сцене. Диме тоже досталось. Сейчас его судят за нанесение телесных повреждений тяжкого характера. До двадцати лет в колонии светит.

– А ты как?

– Я? – Женя замолчала, пытаясь прежде осмыслить, что хочет сказать. – Словно выпала из жизни. Только и думаю о всей этой чернухе. А еще мне постоянно снятся кошмары с этой покойницей. И в них она меня обвиняет за то, что я могла, но не сделала.

До последнего пытавшаяся казаться сильной, Женя не выдержала и разрыдалась. Флейман же, увидев плачущую девушку, испугался и отвел глаза в сторону. В тот же самый момент он заметил, что все близсидящие гости джаз-клуба шепчутся и с особым интересом смотрят в его сторону. От такой сцены совершенно всем в одночасье стало неловко. Но выдохнув, Феликс все же нашел в себе силы, чтобы пододвинуть стул и, едва касаясь, обнять Женю за плечи.

– Послушай, Женя, ты не виновата в том, что эта девушка оказаласьсломанным человеком.

– Что ты хочешь этим сказать? – донеслись слова сквозь ладони.

– Нормальные люди не обрывают свою жизнь от безответной любви. Она и без участия того подонка была предрасположена к суициду. Ты же не знаешь – может она с самого детства значилась неуравновешенной. И даже останови ты ее тогда, она бы все равно покончила с собой. Не в тот день, так через неделю или месяц. Поэтому перестань себя винить.

– Не только в этом проблема.

– А в чем еще?

– Я умудрилась нажиться на ее смерти.

– Каким образом?

– Я забыла упомянуть, что никакого отношения к их театру не имела. Меня как-то случайно занесло к ним на репетицию, а потом я просто мечтала попасть к ним в труппу. Мне понравились сами люди, но я бы вряд ли попала к ним, потому что объективно бездарна. Однако в глубине души я все же надеялась, что Лиля обратит внимание, как я переживаю со всеми, как делю с ними тяжелое время. И ведь так оно и вышло. В больнице она сказала мне: «Знаешь, все это время ты была с нами, поэтому мне уже не хочется тебя отпускать».

– Но ведь это же наоборот здорово, что ты их поддержала.

– Ничего подобного я не делала. Только таскалась за всеми, как хвостик. И добилась своего – мне отдали Сонину роль из последнего спектакля, даже без конкурса. Несложную. Там даже слова не нужно учить, потому что их нет.

– Посмотри на это все с другой стороны. Театр переживает нелегкие времена – он потерял сразу трех актеров. Будь я на месте Лили, то тоже бы считал твое появление чудом.

– Я боюсь не оправдать ее ожидания.

– Просто делай, что можешь. Это все, что от тебя требуется.

– А если я совсем ничего не могу? Такая, как я – все завалит.

– Сколько у тебя осталось времени на подготовку?

– Премьера уже на следующей неделе, в четверг.

Феликс замолчал, чтобы хорошо все обдумать и сказать самый верный ответ. Но Женя его опередила:

– Какая дура, черт возьми.

– Прости?

Девушка резко изменилась в лице. Наспех вытирая глаза ладонью, она засуетилась так, словно куда-то опаздывала.

– Нет, это ты меня прости.

– За что? – непонимающе посмотрел на девушку Флейман.

– Забудь, пожалуйста, все, что здесь произошло. Не знаю, что на меня нашло. Я-я, пожалуй, пойду.

Женя уж была готова встать и уйти, когда Феликс ухватил ее за рукав, чтобы сказать последнюю фразу. Он был уверен, что именно эти слова она хочет от него услышать:

– Я приду тебя поддержать.

– В смысле? Зачем? – искренне удивилась и широко раскрыла глаза Женя.

– Если ты будешь знать, что я в зале, то тебе уж наверняка не захочется ударить в грязь лицом.

Женя вопросительно посмотрела на Флеймана, пытаясь понять – то ли он серьезен, то ли шутит.

– Музей Эрнста Неизвестного. В шесть.

– Я буду.

– Глубоко сомневаюсь, Феликс. Прощай.

– До свидания, Женя.

Как только девушка встала и повернулась спиной к Феликсу, он вздохнул с облегчением, что все разрешилось само собой. В душе Флейман знал, что на спектакль он не придет. По крайней мере, так бы все и сложилось, если бы Женя не оставила на столе очки.

«Разве все это время она в них ходила? – не поверил своей памяти молодой человек. Любопытства ради он потянулся за ними, чтобы примерить. – Самое странное, что в них я вижу намного лучше».

VII. Портрет мертвого изнутри художника

За большим столом, кроме меня, сидит троица: отец, старуха и молодая девушка.

«Ну, слава Богу, значит, не…», – думаю я с радостью, но мысль обрывается. – Только не говорите, что я умер?

– Нет, ты не умер – раздается трио чужих голосов.

– Тогда, сон ли это?

– Да, это сон, – подтверждают они.

«Только бы не проснуться», – не успеваю заключить я в мыслях, как все погружается во мрак.

* * *

– Куда ты подевался?

Я стою в кромешной тьме зажатый между двумя дверьми. Железная холодит мне спину, а от деревянной невыносимо болят колени.

– Словно сквозь землю провалился.

Глаза стали привыкать ко мраку. Запрокинув голову, я стал тщательно рассматривать потолок. На первый взгляд он казался идеально ровным. На белой известке только единственный изъян бросался в глаза – в углу. В темноте его не разглядеть, но он очень напоминает вздутую вену.

– Где же ты?

Я сконцентрировал все свое внимание на вене. Расплывчатый образ медленно приобретал очертания, пока не собрался в гадкое насекомое с целой сотней тоненьких лапок. Замерев, оно якобы что-то выжидало.

– Почему ты не здесь?

Я сразу понял, что это игра – гляделки, в которой проигрывает тот, кто первый моргнет. Однако удерживать себя в сознании в темноте оказалось непросто: перед глазами тьма стала сгущаться, и я потерял ощущение земли под ногами.

«Проснись».

Когда сознание вернулось, многоножки уже нигде не было. Поискав глазами, я понял, что все тщетно. Вдруг медленно, точно расплавленный тягучий гудрон, неприятные ощущения начали медленно стекаться к груди. Попытавшись поднять руки, я обнаружил, что тело совсем не слушается. Захотелось закричать: открыл рот, но голос не прозвучал.

«Проснись, проснись, проснись…».

* * *

На стене висят часы без кукушки.

– Почему?..

– Что «почему»?

Бабушка листает книгу при приглушенном свете. Я лежу на кровати и разглядываю узор на обоях. Захотелось зевнуть, но осекся. Вспомнил наказ бабушки: «Нельзя широко зевать!». Но почему нельзя, она мне не объяснила. Причину я додумал сам: потому что душа через рот может выйти. Нелепо, однако очень похоже на правду.

– Почему мир делится на живой и неживой? – спрашиваю я.

Она замолчала, погрузившись в серьезную задумчивость.

* * *

Тугоплавкий проводник, помещенный в заполненный инертным газом сосуд, накален до двухсот семидесяти градусов по Цельсию. Этого достаточно, чтобы выжигать на сетчатке синевато-красные узоры. Скача пружинообразно и сплетаясь в танце, они точно бы умоляют запечатлеть их на память.

Сквозь эти блики проступают силуэты.

– Почему мы должны искать тебя по всему дому?

– Почему ты прячешься?

– Неужели ты не хочешь задуть свечи и загадать желание?

– Это же твой праздник!

Некто хватает меня за предплечье и начинает тащить. Я упираюсь ногами в порог.

– Да что с тобой не так?

– Может, ты не хочешь, чтобы тебе пели «каравай»?

Я перестаю сопротивляться. Меня отпускают, но окружают со всех сторон.

– Не хочу, – отвечаю я.

– Но ведь без этого нельзя считать день рождения полноценным!

– Отстаньте от меня. Я не хочу.

– Хватит капризничать.

– Почему я должен выбирать кого-то одного?

Зрение возвращается. Я практически могу распознать лица, но тут же отключаюсь.

* * *

Руки из взрослых вновь превратились в детские. Впереди какой-то парк, справа идет отец. О, я помню этот день: он был обыкновенный. Тогда не произошло ничего знаменательного.

– Пап, а почему медведи зимой спят? – помню спросил я тогда.

– Им слишком скучно зимой. Они впадают в спячку, чтобы скорее пришла весна, – моментально ответил он мне. Отец всегда предпочитал долго не думать над моими вопросами.

– А когда спящие медведи кушают?

– А тебе кушать хочется, когда спишь?

– Кажется, нет.

– Вот и им не хочется.

– А почему небесные медведи не похожи на лесных?

– Небесные?

– Ну, да. Их совсем немного. Только большая и малая медведица.

– Это же созвездия.

– А почему их не назвали, как созвездия? Они же совсем не похожи на медведей.

– Предположим, я назову тебя как-нибудь по-другому. Тогда ты перестанешь быть собой?

– Кажется, нет.

– А если я звезды назову как попало, они перестанут быть звездами?

– Не знаю. Скорее нет.

– Ответил на твой вопрос?

– Пап?

– Да?

– А ты умрешь?

Он замолчал, погрузившись в серьезную задумчивость.

* * *

Сложно представить песню, которая делала бы людей несчастным. Нет, речь идет не о грустных песнях (грусть – вполне естественное для человека состояние). А о тех, которые заставляют страдать. Все дело в ассоциациях. Сама песня или музыка может и не несет в себе негативные эмоции, однако воспоминания, которые она вызывает, вполне способны вгонять человека в дискомфортное состояние. Такой песней для меня был проклятый «каравай».

Круг сужается, расширяется.

– …кого любишь – выбирай!

Момент настал. В комнате воцарилась тишина. Все застыли, как манекены в мертвых позах за витриной. Я обвел глазами каждого. Правильного выбора не было. Каждый требовал жертв и сулил неприятные последствия.

– Я люблю, конечно, всех…

И вот самый унизительный момент.

– …но себя больше всех.

Аплодисменты. Бабушка выносит большой торт с семью свечками. Я набираю полные легкие воздуха. Слишком рано. Во всей этой суматохе я забываю, что желал больше всего на свете, и загадываю первое, что приходит на сердце.

«Пусть все, кого я люблю, будут живы и здоровы».

Дую изо всех сил. Буквально на мгновенье комната погружается во мрак, но тут же освещается тусклым светом. Из семи свечей одна загорается снова.

– Что, воздуха под носом не хватило?

– Давай еще раз!

Я совершаю вторую попытку. Фитиль издает жалобные потрескивания и пускает черный дымок. Кажется, все самое худшее позади.

* * *

Поздним вечером того же дня я вышел из своей комнаты пожелать родителям спокойной ночи. Я уж было хотел постучать и войти, как вдруг уловил среди прочих звуков свое имя. Идти дальше отказывались ноги.

– … никогда не выбирает меня.

– В следующем году выберет, вот увидишь.

– Следующего раза может не быть.

– Прекрати.

– Прости.

– Зачем поднимать эту тему перед командировкой?..

– Прости, не подумал.

– Может… не поздно еще отказаться?

– В последний раз съезжу и уйду в отставку, обещаю.

– А какой в этот смысл?

– Есть незавершенные дела. А как вернусь, мы сразу переедем отсюда.

– Куда хотели?

– Да – на улицу Мира.

Минутное молчание.

– Возвращайся скорее.

Я развернулся и ушел к себе в комнату.

Отец уехал рано утром. Будить меня не стал. А мне так хотелось попрощаться.

* * *

Убили. Какое странное слово…

У-би-ли. Так неестественно его произносить.

Похоронили майора

28 февраля в Екатеринбурге состоялись похороны тридцативосьмилетнего майора, погибшего в Грозном 22 февраля. К ДК ГУВД, где проходило прощание с сотрудником органов госбезопасности, нескончаемым потоком шли сослуживцы и друзья. Офицер погиб вместе с двумя своими сослуживцами, когда автомобиль, в котором находились чекисты, был обстрелян боевиками. У погибшего остались жена и несовершеннолетний ребенок. Майор похоронен на Лесном кладбище в Екатеринбурге.

Единственный выживший в перестрелке, капитан Белогай, был доставлен в военный госпиталь Ростова-на-Дону. Две недели врачи боролись за его жизнь, но их усилия не увенчались успехом. Тело погибшего было доставлено самолетом в Екатеринбург.

* * *

Когда я спросил себя, что такое «жизнь», то не смог найти ответ. В толковом словаре написано, что это особая форма существования материи, физиологическое бытие организма. Но разве этих слов достаточно, чтобы объяснить такое сложное явление?

Я смотрю в свое отражение в зеркале. По простой прихоти мысли зрачки перебегают с предмета на предмет. Черная точка в радужной оболочке глаза сужается и расширяется. Открываются и закрываются веки. Я вижу разные составляющие своего организма в движении, и мне кажется, что я существую.

Мыслю, чувствую, существую – значит, я живу. Я – неотъемлемая часть жизни. Но то, что некогда росло, цвело и радовало своей необычной красотой, но завяло, истлело, исчезло, разве не является частью жизни?