Из ниоткуда в никуда

– Добрый день, – обратилась к ней пышущая здоровьем и румянцем кассирша.

– Одну слойку с чаем, пожалуйста.

– Кушаете здесь?

– Да, – ответила Женя, подумав над ответом пару-тройку секунд.

Забрав сдачу и свой заказ, девушка направилась к столикам. Их было всего три – они стояли в одном ровном ряду вдоль окна. В таком тесном помещении пройти мимо Флеймана было практически невозможно. Нацелив свой взгляд на самое дальнее от ее знакомого места, Женя попыталась проскользнуть незамеченной, но тут же получила слова прямо в спину:

– Добрый день.

Женя вздрогнула, чуть не выронив поднос из рук. Выдержав паузу, она повернулась и посмотрела Флейману прямо на лоб, чтобы не встречаться с ним глазами.

– Здравствуйте, – срывающимся голосом, ответила она.

– Скажите, зачем вы меня преследуете?

Лицо девушки вспыхнуло алым.

– В каком смысле? Я вас не понимаю.

– Вы шли за мной от «Дворца молодежи».

– С какой стати я должна была следовать за вами?

– Это я хотел у вас узнать.

– По вашему я не могу просто прогуливаться по центру? – выражая уязвленность, спросила Женя.

– Можете, но не по кривому маршруту, которым я вас водил.

Признание Флеймана сбило Женю с толку. Стыд и осознание собственной несуразности сдавили ей горло словно аркан, отчего потерялись все слова.

– Почему вы молчите? – продолжал допытываться молодой человек.

– А что я вам скажу?

Флейман резко выдохнул из ноздрей – сдержал смешок.

– Я вас узнал, Евгения.

– Я вас тоже.

– Помните, в ту нашу встречу я отрицал, что вы странная? Так вот, я беру свои слова обратно – вы самая странная девушка из всех, что я встречал.

Слова Феликса показались Жене достаточно грубым. Выразив на лице безразличие ко всему услышанному, она гордо пошла к столику, за который собиралась сесть.

– Да ладно вам, не обижайтесь. Я шучу, по-доброму, – произнес Флейман, вскочив со стула и нежно схватив Женю за плечо.

– Не трогайте меня.

Самоуверенно, но в то же время учтиво, он взял Женин поднос и поставил его на свой стол.

– Не уходите, я хочу кое-что спросить.

Сердитая, она молча на него посмотрела. По глазам молодого человека было видно, что он действительно нуждается в разговоре. Только поэтому, смягчив сердце, она приняла его приглашение и села напротив.

– Ну, и что же? Хотите узнать, насколько удачно вышел фокус с исчезновением?

– Это было недоразумение. Мне нужно было срочно уйти. Я собирался с вами попрощаться, но вас не оказалось рядом.

– Можете не оправдываться – мне все равно.

– А у вас настоящий талант.

– В чем?

– Еще пару минут назад я злился на вас за преследование, но сейчас чувствую свою вину.

– Повторяю – я вас не преследовала.

– Пусть будет так. – Флейман сделал глоток кофе. – Насколько помню, вы с философского УрГУ?

– Может обойдемся без «вы»? У нас не такая уж и большая разница в возрасте.

– Как скажешь, – пожал плечами Феликс. – И все-таки?

– Да, с философского.

– Есть такой местный писатель – Арсений Асагумов. Слышал, он работает у вас на кафедре.

– «У вас»?

– «У вас» – философов.

– Он мой научный руководитель.

– Серьезно?

– Да. А что в этом такого?

– Это же живой классик XXI века.

– Ты сам его читал хотя бы?

– Как раз об этом – недавно у него вышла книга «Искусство онтологии». В интернете ее нельзя скачать или купить. В книжных тоже нет. Но она по-любому есть у автора. Вот я и подумал, что ты могла бы мне помочь ее найти.

– Прости, но не могу.

– Я заплачу, сколько скажешь.

– Мне не нужны деньги.

– Что-нибудь съедобное?

– Не нужно.

– Тогда скажи, что ты хочешь?

– Ничего.

– Я даже приеду, куда скажешь – хоть к дому, хоть к универу.

– Не в этом дело. Мне не трудно это сделать безвозмездно. Просто нет желания помогать незнакомому человеку.

Женя и Феликс притихли. Молодой человек сильно потер висок и перевел взгляд на свое отражение в кружке. Девушка же стала разглядывать бессодержательный пейзаж за окном. Сложившаяся ситуация оказалась неловкой для них обоих.

– Получается, мы будем молчать? – не выдержав тишины, спросила Женя.

– А что ты хочешь услышать?

– То есть даже не попытаешься рассказать о себе?

– А должен?

– Видимо, ты не так уж и хочешь эту книгу.

– Уверен, что в прошлый раз еще все о себе рассказал.

– Даже о самом скучном человеке нельзя рассказать все полностью.

– Сомневаюсь.

– Ты даже не пытался.

Флейман снова уткнулся в стол, чтоб собраться с мыслями. Ловя момент, Женя откусила кусочек соблазняющей своим видом слойки.

– Меня зовут Феликс Флейман, – вновь переведя взгляд на уже испачканное сахарной пудрой лицо девушки, начал перечислять факты о себе молодой человек, – учусь на переводчика. Каждый понедельник хожу на джем-сейшены. Другие выступления пропускаю, так как стипендии и подработки на фрилансе едва ли хватает на еду, съемную квартиру на Сортировке и билеты за сотку. Был бы рад найти нормальную работу, но учеба не позволяет. Уважаю только джаз и классическую литературу, потому что убежден, что все должно проходить испытание временем. Иногда даю шанс современным писателям, но чаще всего в них разочаровываюсь. Это все.

– Как на «отвали» перечислил.

– Уж прости. По-другому не умею.

– О происхождении слов ты как-то живее и красочней рассказывал, чем о себе.

– Не знаю. Не помню ничего такого.

Разочаровавшись в равнодушии собеседника, Женя невольно захотела немного поглумиться над ним. Будучи убежденной, что Флеймана будет не остановить, начни он размышлять о всякой софистике – она решила спровоцировать его на подобный диалог.

– Слушай, а поделись со мной еще каким-нибудь интересным фактом?

– Я так похож на рассказчика-фактолова?

– Тебе же есть, чем поделиться?

– Думаешь?

– Уверена.

– Ты же сама сказала, что едва ли меня знаешь.

От слов Феликса Женя чуть не фыркнула.

– Давай тогда поступим так: если сможешь поразить меня необычной мыслью – я принесу тебе ту книгу с личной подписью и пожеланием автора. Безвозмездно.

– Ты шутишь?

– Я серьезно.

Молодой человек томно посмотрел на Женю. Казалось, что он хочет сказать, что видит ее насквозь, но по неведомой причине дает девушке право так себя вести.

– Я попробую.

Флейман ушел в свои мысли. Наблюдая за молодым человеком, Женя впервые заметила, насколько привлекательным становится его лицо, когда он сосредоточен и серьезен.

– Как насчет такого: в природе почти не существуют идеальные геометрические фигуры.

– Да ну?

– Лично я смогу назвать только две. Попробуешь больше?

– Апельсин – это раз.

– Он пористый и теряет форму на стыке с веткой.

– Пятна гепарда.

– Ты их давно видела? Они не такие уж и ровные у него.

– Хорошо, тогда Луна.

– С ее кратерами?

– Солнце?

– Тоже.

Варианты Жени неожиданно закончились. Она отвернулась к окну в надежде найти там хотя бы маленькую подсказку. Дома и билборды были практически правильные по своей форме, но оставались творениями человека. А лужи, камни, деревья, листья казались слишком неровными.

– Точно! Зрачки человека – круглой формы, – вдруг осенило Женю.

– Одна идеальная фигура в человеческом теле. И все. Представляешь?

– К чему ты клонишь?

– Все эти кубы, пирамиды, параллелепипеды раньше вообще не существовали. Их придумали люди.

Женя по-настоящему загрузилась. Она еще раз попыталась вспомнить хотя бы одну гору, лист, дерево или рисунок на теле животного, чтобы опровергнуть слова Флеймана, но все было безуспешно.

– Ладно, может быть ты и прав.

– Тебя не тревожит вопрос, почему так?

– А ты знаешь ответ?

– Нет, но могу предположить.

– Ну, предположи.

– Если Бог действительно есть и Он создавал нас по своему образу и подобию, то от Себя Он вложил в человека именно желание творить и создавать что-то новое. В том, что люди создали идеальные геометрические фигуры, я вижу отголоски этого дара.

– Так ты верующий?

– Я верю в свои идеи.

– И они не отрицают существование Бога?

– Бога, души и всего остального, что не поддается рациональному объяснению.

– Но при этом ты не христианин?

– Нет.

– Агностик?

– В том числе.

«Становится интереснее», – промелькнула мысль в Жениной голове.

– Тебе не кажется, что в этом есть какой-то парадокс?

– В чем?

– Что человек много веков стремится к совершенству, пытается воплотить абсолютное в искусстве, архитектуре, более того в обыденной жизни, а идеальное оказывается даже ближе, чем под носом. Прямо в глазнице.

– Не думала об этом раньше.

– А еще больший парадокс в том, что без наличия глаз весь наш разговор был бы лишен смысла. Геометрия, идеальные формы – какое они имеют значение, если мы ничего не видим? Я не ошибусь, если скажу, что наличие глаз подарило человеку возможность воображать.

– Если следовать твоей логике, то слепые от рождения люди лишены фантазии.

– Не фантазии, а воображения.

– Разве есть какая-то разница?

– Воображать – это способность мысленно восстанавливать в памяти увиденные ранее образы.

– А фантазировать?

– Способность создавать в уме то, что в действительности не существует.

– Слишком сложно.

– Ладно, представь, что ты никогда не видела жирафа. Ты не знаешь, что слово «жираф» означает, но тебе дали подсказку, что это животное. И ты начинаешь представлять некую невиданную зверушку, которая даже близко не похожа на жирафа. Она – твоя фантазия. Воображение предполагает, что ты уже однажды видела жирафа, и сможешь восстановить его образ у себя в голове. И чем чаще ты встречаешь жирафов, на картинах, фотографиях, в статуэтках, тем шире твое воображение. Если услышать слово «жираф» уже после сотой встречи с этим животным, то в мыслях возникнет не тот жираф, которого видел каждый человек на планете, а твой собственный. Жираф, которого ты мысленно создала. А без глаз как раз невозможно составить в голове конкретный четкий образ.

– Кажется, я уже перестала улавливать ход твоих мыслей. Как мы вообще от геометрии пришли к воображению?

– Остановимся на этом?

– Постой. А какой вывод получается из всего этого?

– Фантазия и воображение – это два уникальных дара, которые отличают нас от животных. Они не стремятся придумать или создать то, чего никогда не было.

«Что, прости?» – непонимающе спросила про себя Женя.

Феликс встал, протянул руку Жене и добавил:

– Ваше копыто.

Прослушав последнюю фразу, Женя машинально потянула хрупкую девичью кисть. Молодой человек коснулся ее, но не поцеловал.

– Прощай, Женя. Ты мечта любого занудного рассказчика.

Тут Женя резко опомнилась, покраснела и повернулась на стуле к уже уходящему собеседнику.

– Я принесу тебе книгу.

– Мне это уже не интересно, – коротко ответил Флейман и продолжил идти к выходу.

Женя проводила Флеймана взглядом до самой двери. В широком окне молодой человек не появился – видимо, пошел в противоположную сторону.

«Странный все-таки человек.», – заключила она и продолжила наслаждаться уже слегка подсохшей слойкой и совершенно остывшим чаем. Пока вновь не вспомнила о магистерской.

IV. Обыкновенная трагедия

Взмах длинных ресниц. Ослепительное, как от сварки, свечение опускающегося на город циркуляркой солнечного круга на какое-то мгновение лишило Женю способности видеть. В густой белой дымке за окном угадывалась только идеально ровная коробка здания напротив.

– Прямо-таки идеально? – подметила Женя, тяжело поднимаясь с кровати.

Дом словно был лишен жизни. Тени, выпрыгнувшие из неведомого мрака, бесшумно танцевали на досках старого скрипучего паркета. К свету тянулась только пыль.

Шаркая по полу, Женя подошла к зеркалу. Волосы от долговременного пребывания на подушке топорщились в разные стороны – такой проблемы она не знала, когда волосы были настолько длинные, что доставали до талии. Несмотря на это, новый образ ее вполне устраивал: боб-каре с удлиненными боковыми прядями «на ножке» преображало ее лицо с миловидными девичьими чертами, которые, по неведомым самой Жене причинам, ей хотелось скрыть или сделать более грубыми. Помимо волос Женю устраивали еще уши: сверху чуть заостренные и снизу с большой мочкой, они казались настоящим произведением искусства. Глаза, обыкновенные-голубые, девушку совсем не впечатляли – такие были у многих из ее окружения.

«Совершенных людей не бывает, – подумала Женя, глядя на свое отражение. – Насколько несовершенны люди я сужу, в первую очередь, по себе».

Женя посмотрела на часы – была пора собираться. Арсений Юрьевич Асагумов вел пары в УрГУ всего один раз в неделю по средам, причем не по финансовой нужде, а по старой преподавательской привычке. В другое время пребывающего в постоянных разъездах писателя выловить было невозможно. Выходило так, что если Женя опоздает сегодня, то до следующей встречи придется ждать, в лучшем случае, семь дней.

Наспех надев драные джинсы, футболку с логотипом NASA и косуху, она выскочила на улицу. Краситься ей не пришлось – спала она в косметике, придя уставшая после полуденных пар. Ускоряя шаг, порой переводя его на бег, она перебирала в своей голове варианты отмазок, почему не отправила магистерскую. Среди них были и стандартные, и печальные, и фантастические, но не нашлось хотя бы одной, в которую бы поверил Арсений Юрьевич.

Она влюбилась в него еще на первом курсе. В тот же год она сильно в нем разочаровалось. И такое отношение к знаменитому писателю было у многих. Высокий, статный, крупный, как медведь – он выглядел на сорок в свои шестьдесят пять. Отчасти он напоминал Маяковского, особенно своими грубыми чертами лица и коротковыбритой головой. Но, боже, как же он любил все время лить воду. Его лекции увлекали своей свежестью и дерзостью, и в то же время оставляли ощущение бесполезности и пустоты. Онтология – была и оставалась основой его мировоззрения и всех трудов. Однако, какой был в ней смысл – не знал никто, включая самого Асагумова.

Но несмотря на свое неоднозначное отношение к Арсению Юрьевичу, Женя почему-то выбрала именно его своим научным руководителем на втором курсе. Тогда единственно верным философским течением ей виделся экзистенциализм. Она верила, что красная революция беспощадно истребила нашу, русскую, философию, которую полвека кропотливо ткали Толстой и Достоевский, а затем оформляли Бердяев и Шестов. В ее глазах Хайдеггер, Сартр и Камю были лишь подражателями – ведь никто из них не смог собрать и организовать экзистенциализм в целостное учение. Только поэтому Женя считала, что эта задача все еще лежала на плечах русского человека.

– Я хочу написать курсовую об экзистенциализме как исконно русском философском течении, – сказала Женя Арсению Юрьевичу во время их первой встречи на кафедре.

– Постой, о чем ты собираешься написать?

– О том, что Толстой и Достоевский – это первые экзистенциалисты.

– Это же полная херня, – отрезал Асагумов и затянулся сигаретой.

Тогда Женя считала эту реакцию Арсения Юрьевича оскорбительной. Но уже через год она стала придерживаться такого же мнения.

– Почему сразу… фигня? Я читала, что в «После Бала» есть первая зарисовка «экзистенциальной тошноты». И в «Бесах» доведенный до абсурда философ-самоубийца Кириллов…

– Я не утверждал, что этого нет.

– Почему тогда?

– До тебя все кому не лень об этом писали.

– Так, чтобы исчерпывающе – не писали. Было бы полезно собрать все наблюдения вместе.

– Тебя Таней зовут, да?

– Женей.

– Скажи, Женя, зачем ты на философию поступала?

– Ну, она мне нравится.

– Ты же совсем не смыслишь, зачем писать научную работу.

– Кто бы нас еще научил, как правильно писать.

– Я не утверждаю, что ты бездарна или бесполезно тратишь свое время на философском. Хотя и не без последнего. Просто хочу навести тебя на мысль, что ты можешь написать, о чем-нибудь более новом и полезном.

– По-вашему, я должна всякие сомнительные теории рассматривать?

– Во-первых, давай сразу перейдем на «ты», – настоял Асагумов (позднее эта фишка с переходом на неформальное обращение так понравилась Жене, что она сама стала ей пользоваться). – Во-вторых, почему сразу «сомнительные теории»? Осмысли и зафиксируй какой-нибудь проблемный вопрос, которым до тебя не занимались.

– Например?

Женин вопрос застал мужчину врасплох. В надежде отыскать зацепку на своем столе, он перевел взгляд на «вавилонскую» башню из книг, среди которых только одна не принадлежала его авторству: массивное собрание дневниковых записей известного советского режиссера – Андрея Тарковского. Открыв издание на случайной странице, писатель скользнул взглядом по одной фразе и тут же задумался.

– «Трагедия одиночества художника и его плата за постижение истины», – зачитал Асагумов вслух.

– Это новый проблемный вопрос?

Поняв, что студентка права, Асагумов вновь полез в «Мартиролог» Тарковского. Полистав еще несколько страниц в начале, середине и конце книги, он свел от напряжения брови и вздохнул от отчаянья. Сигарета, обволакивающая кафедру густым дымом, почти что дотлела в пожелтевших волосатых руках ученого. В очередной раз бросив уже лишенный всякой веры взгляд на книгу, Арсений Юрьевич наконец-то увидел мысль, которую так жаждал найти.

– Назовем твою тему – феномен русского степничества.

«Серьезно? Просто полистал первую же подвернувшуюся книгу и определил случайной фразой мою курсовую?», – переполненная негодования спросила про себя Женя.

– Как тебе?

– У меня нет представления, что такое «степничество». Мы это еще не проходили.

– Вы и не будете проходить.

– Тогда объясните мне сейчас.

– Это, другими словами – особое русское отношение к невозможности преодолеть в себе человеческое в стремлении к духовности, – сказал Асагумов словами из книги. – Это тебе как раз все сумасшедшие дядьки, которых ты так любишь: и Иван Карамазов, и Отец Сергий, и может даже сам Толстой.

– Я не уверена, что мне эта тема будет интересна. Я бы лучше вернулась к экзистенциализму.

– Ты просто бери и пиши. Интерес к тебе сам придет, позже.

Женя притихла, пытаясь придумать, как убедить Асагумов не писать на такую сомнительную тему. Однако довлеющий взгляд мужчины оказался настолько тягостным, что она сразу же сломалась.

– Ладно, скажите… то есть «скажи», кто основоположник, я поищу в библиотеке.

– Его нет, – посмеялся Асагумов зажег еще одну сигарету.

– Где упоминается тогда?

– Пока нигде.

– Так может никакого феномена и нет?

– Может есть, может нет, – ответил и пожал плечами Асагумов.

– Это шутка такая?

– Это предположение. Я более чем уверен, что такой феномен существует не только в художественной литературе. Но даже если результат будет отрицательный – это все равно результат. Если что, в заключении так и напишем.

– Я даже не представляю, как приду к отрицательному выводу.

– Посмотри сначала Дмитрия Сергеевича Мережковского. Он не писал о «степничестве», но его «диалектика души» идейно очень похожа.

– Как, еще раз?

– Мережковский. Он писал о естественном свойстве человеческой души совмещать в себе два противоположных начала: положительное и отрицательное. Это отражено и в самом слове – диалектика – искусство спорить. Если разбираешься в христианстве, то там это называется по-другому – «Адамовым грехом». Это такая метафорическая притча о том, как люди получили знание о добре и зле, но не смогли от него избавиться, даже когда пришел Мессия. Дескать, человек рождается и умирает с этим знанием. И не важно, насколько святую и праведную жизнь он ведет – мысли о чем-то плохом или грязном будут всегда всплывать в голове. Отсюда и главная задача любого верующего – как можно сильнее склонить одну чашу весов. При этом избавиться от второй полностью – невозможно.

– А причем здесь «степничество»? – спросила Женя, мысленно закатив глаза на очередной литье воды Асагумова.

– Обычный человек не задумывается о том, что его душа амбивалентна. И это нормально. Самой природой обусловлено, что люди обманывают, завидуют, злятся и так далее. Благо есть мораль, этика и другие прелести цивилизации. Но время от времени появляются люди, которые становятся исключением из правил. Они начинают рыться в своей душе и чем глубже копают, тем большие страдания получают. Такие индивиды чаще всего пускаются во все тяжкие: подаются в христианство, буддизм, ислам или ищут правду во всевозможных философских веяниях. Но нередко они уходят в отшельничество или в нашем случае «степничество».

– Ты имеешь в виду аскетичных монахов?

– Я говорю сейчас о людях, которые живут среди нас. Они, как и мы, заселяют высотки, ходят в магазины, театры, встречаются на улице, и по внешнему виду обычные, но с окружением стараются не взаимодействовать.

– То есть ты предлагаешь изучить страдающих от одиночества людей?

– Не страдающих, а вполне здоровых в своем одиночестве. Таких, которые уединяются, потому что другие мешают им познавать себя.

– Не уверена, что такие есть.

– Узнаем, когда напишешь.

Но ни к концу третьего курса, ни к защите диплома узнать было не суждено. Так называемые «степные» обитали лишь на просторах книжек и не выходили за границы художественного мира. Из-за этого тема «русского степничества» стала постепенно обрастать новыми смыслами, пока не скатилась в «проблему Святого Антония», основателя отшельнического монашества. И даже сейчас, спустя четыре года, этот научный труд скорее складывался как элементы пазлов из разных коробок – фрагменты вроде подходят, а картинка все равно не сходится.

Женя посмотрела на часы и вмиг вернулась из воспоминаний в реальность – до конца пары оставалось меньше десяти минут. Благо университет был уже на горизонте. Быстро добежав до огромной, вдвое превышающей ее рост, двери, Женя юрко проскочила в оставшуюся от выходившего пару секунд назад студента щель, затем также ловко прошмыгнула мимо поста охраны без предъявления студенческого и остановилась в ступоре у главной лестницы. Ее магия заключалась в том, что если подняться по ней на третий этаж, то отделение философии окажется слева, а филологии – справа, но если вдруг захочется пойти по боковым лестницам, то будет все наоборот: философия справа, а филология слева. Этот факт всегда сложно вспомнить, когда стоит выбор конкретного крыла. Проблема Жени же заключалась в том, что Арсений Юрьевич выбирал исключительно боковой выход, поскольку он находился ближе к его кафедре, а это значило, что пойди девушка не правильно – она могла с ним разминуться.

Однако удача сегодня благоволила Жене – выбрав крыло наугад, она чудом вышла прямо к нужной ей кафедре. Подойдя ближе к двери, она заглянула в замочную скважину: там небольшая группа студентов уже стояла и собирала вещи. Асагумов еще успевал напоследок раздавать свои пустые напутствия. Слушая этот грубый высокий голос, девушка вспомнила, каким бывает Асагумов, когда он зол: орет, говорит гадости, размахивает руками. От этих мыслей ей стало не по себе и она попятилась назад.

«Вот я дура – поперлась с пустыми руками, – подумала она. – И ради чего? Какой-то книги?».

Вдруг распахнулась дверь и из кабинета хлынул поток замученных студентов.

«Черт, надо бежать», – решила Женя, но было уже поздно – Арсений Юрьевич ее заметил.

– Женя, сука-родина, где магистерская? – в своей естественной манере гаркнул на весь коридор Асагумов.

– Прости, я не принесла сегодня.

– Ее рецензент уже ждет. Долго еще тянуть собираешься?

– Мне буквально пару абзацев осталось дописать, – отводя глаза в сторону, соврала Женя.

– То же самое ты говорила месяц назад.

– На следующей неделе уже точно – я обещаю.

Сдерживая ком в горле от эмоционального всплеска, Женя развернулась и уж было хотела пойти, когда ее догнал Асагумов и нежно погладил по талии.

– Ты что, обиделась? – сменив строгий взгляд на нежный, спросил Арсений Юрьевич. Он не любил кричать на девушек, которым симпатизировал, потому всегда сразу извинялся, если перегибал палку.

– С чего бы это?

– По лицу вижу.

– Тебе показалось.

– Пойдем покурим.

Асагумов всегда водил девушек подымить только в одно укромное место – мужской туалет. Несмотря на запрет ректора, на курение писателя на кафедре и в уборной все закрывали глаза. Даже студент, замеченный с сигаретой в руках в компании Арсения Юрьевича получал неприкосновенность, что, конечно же, не поддавалось никакой логике. Смущало это действо разве что мальчиков-первокурсников, и то только первые месяцы.

– Давай начистоту. Куда ты ходила вместо работы над магистерской? – вышагивая по коридору в обнимку с любимой студенткой, спросил Асагумов.